Вера Зубарева. Гавань.— Одесса: Фаворит, 2011
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2014
Не ахти положено начинать с обложки, но там же Белла Ахмадулина ворожит, вольно плещет неводом, и немедля приникаешь и проникаешься: «Сначала я увидела её стихи, воображение соотнесло их с морем и побережьем, с бликами, с хрупким чередованием блеска и тени. Прихотливый, независимый и, несомненно, ранимый мир открылся мне, явилась мысль о возможном обидчике воздуха и моря».
Я наскоро заглянул наугад — и сразу не то чтобы встал на якорь, скорей, затянуло саргассово и повлекло по тексту.
Песок под ладонью —
Словно ворох старых бумаг
Из отцовского ящика…
Всю ночь шелестят-говорят
Эти строки зыбучие — слушай и слушай.
В этом мире прибрежном
Неизменны только моря.
К ним причалишь после скитаний по суше…
Воистину — в начале был причал! Слово у Веры Зубаревой несёт благую весть морскую, оно у неё из того семейного эона, когда отец-океан любовно покрывал мать-сыру землю.
Задача поэта обычно привычна — раздобывать разумное, доброе, отмерять вечное, изыскивать изысканное. У Зубаревой к этому вполне волшебно примешивается лов волн, курлыканье маяка, «солью пропахшее небо», «сплетения памяти-невода», вдобавок «раковинами имён тяжело обрастает корма» и «в склепах раковин, тёплой водою подсвеченных, только тени усопших моллюсков да йодистый траур» — и как благодарный траулер я тащу и тащу подобное, серебристо поблёскивающее, из глубин книги, повторяя благодарно: «Я иду и иду по осколкам закатного зарева. Волны катятся, словно пустые бутылки». Да точно ведь, глаза под ноги открылись — эх, сколько зим не замечал!
А дальше — больше, звуки семафорят, сигналят по-морскому, подают знаки, будто своему — «моллюск гигантский, полонивший сушу, придумавший себе любовь и душу…» И это хорошо, и этакое славно:
И снова тени памятных страниц
На многомирье расщепляют время,
И нелинейный странник — мысль-Улисс —
Судьбы-мигрантки множит направленья.
Постепенно сродняешься с книгой, не хочется покидать её обжитую гавань, тянет на прикол — и уже сама Вера Зубарева звучит как палиндром…
Кстати, вкратце о ней: писатель и литературовед, профессор Пенсильванского университета, автор многих книг поэзии, прозы и литературной критики на русском и английском языках, лауреат престижных литературных премий. Плюс романтически-русалочье обличье на обложке — в босоногий догон образному ряду под кожей книжки. Невольно тут читательски вскричишь — увижу ль Пенсильванию до старости моей?!..
Сижу вот и по новому кругу гоняю гаммами гармонию:
То и снится, что аукнется
В памяти, где мы — вчерашние.
Где уводит к морю улица
Чуть запавшей чёрной клавишей.
Или иное нотное, запавшее в извилины, к коему возвращаешься лунной дорожкой строк — «как одинокий движущийся берег, минуя погрустневшие дома, стоящие всю жизнь свою на рейде».
До-ре-минувшее периодически оживает у Зубаревой — недаром книга посвящена памяти отца, капитана дальнего плавания, журналиста и писателя Кима Беленковича. «Там сидим на побережье мы, временем не опечалены…»
Ну, неустанно можно вычерпывать — строчками и строфами, но вряд ли это впрок — стихию стихотворную таскать цитатным решетом. Читайте сами — заходите в «Гавань», благо интернет раскинулся ныне широко.
Я створки сборника Веры раскрывал с надеждой и затворю, потихоньку бормоча полюбившееся: «Весло пера замешкалось в ладони…»