Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2014
Каникулы! Эта радость удваивалась свободой: весь июнь я должен был жить один. Не в полном одиночестве, конечно: родители оставили под мою опеку забавного старика. Отец моего отчима уже давно удивлял всех своими выходками. Прошлой весной он пошёл выносить мусорное ведро и уехал выбрасывать содержимое с Ленинского проспекта в Сокольники, к стадиону братьев Знаменских, где проживал ранее. А на днях вышел во двор, а через сутки милиция обнаружила старика на лавочке у Большого театра.
Москва меняла свой облик, а я с друзьями каждый день спешил на Сретенку к открытию книжного магазина. Впервые в продаже появились цветные альбомы и наклейки с фотографиями футболистов — участников чемпионата мира в Италии. Спекулянты, менялы и накачанные ребята из Подмосковья сопровождали длиннющие очереди, а у метро перепродавали водку, играли в «напёрстки» и «три листа» иногородние суетливые парни.
Центральное телевидение в первый раз отважилось на трансляцию всех матчей чемпионата мира. Казалось, весь мир замер в преддверии футбольного торжества.
Девятое июня… первый матч сборной СССР на мундиале. Перед самым началом трансляции дверь распахнулась, и с улыбкой и извинениями в комнату, прихрамывая на обе ноги, заспешил Александр Ефимович. Как обычно, старик был одет в каштановый пиджак с орденом Красной Звезды поверх белой майки и синие тренировочные штаны, которые он усиленно вытягивал, подгоняя под армейские галифе. Я не был рад его появлению. Но как прогонишь старика?
Усаживаясь на стул, Александр Ефимович весело начал разговор:
— Ну что, Старостина освободили, теперь игра у «Спартака» наладится, чемпионство не за горами. Я ведь тоже когда-то за «Дукат» в полузащите играл,— старик помолчал минуты две и вновь оживился: — А кто сейчас капитан «Спартака»?
— Фёдор Черенков,— чёрство ответил я.
Началась трансляция, комментатор называл состав сборной СССР, перечисляя футболистов киевского «Динамо» — Владимира Бессонова, Олега Кузнецова, Анатолия Демьяненко, Геннадия Литовченко, Олега Протасова, а старик, сидя вполоборота к телевизору, вдруг заулыбался и сказал:
— Наши ребята из киевского «Старта»!
Я не сразу сообразил, о чём говорит Александр Ефимович, и хотел было возразить ему, но постеснялся; я внимательно посмотрел на него, а он улыбался, качал головой и говорил:
— Наши! Наши герои! Николай Трусевич, Иван Кузьменко, Алексей Клименко, Николай Коротких, Макар Гончаренко.
Началась игра. Во время трансляции матча комментатор непрерывно называл фамилии игроков сборных СССР и Румынии. Александр Ефимович резко окинул меня взглядом и спросил:
— С румынами играют?
— С румынами,— ответил я.
— Они что же, «Рух» уже обыграли и венгерский гарнизон, сейчас с румынами, а потом «Флакелф»? Я-то знаю, сейчас всё и начнётся! — Александр Ефимович повернулся ко мне и спросил: — Помнишь, как они их дважды разделали?
— Помню, вернее, знаю: пять-один и пять-три. «Матч смерти»! — смущённо ответил я.
В самом начале игры, на второй минуте, после великолепного паса Александра Заварова Олег Протасов оторвался от защитника сборной Румынии, вышел один на один с голкипером румын Лунгом и пробил, но вратарь с лёгкостью устранил опасность. Были активны белорусы Сергей Горлукович и Сергей Алейников, опасно действовал воспитанник тираспольской футбольной школы Игорь Добровольский, а ближе к концу первого тайма Александр Заваров, обыграв румынского защитника, пробил вслепую, Лунг успел выйти вперёд, сократить угол и парировал его удар. Румынская сборная стала остро контратаковать, комментатор постоянно перечислял фамилии: Лупеску, Сабэу, Лэкэтуш, Радучою…
— Антонеску, Думитреску, Константинеску…— встревоженно повторил Александр Ефимович.— Румыны? — ещё раз грозно переспросил он меня.
— Румыны, румыны…— рассмеялся я.
— Румыны, цыганскую их мать! У-у-у-у-у-у, падаль! — проголосил старик.
Я никогда не слышал, как ругается Александр Ефимович. Я был ошарашен и смотрел на этого дряхлого деда с ужасом.
— Знаешь, как они в Одессе на работу плётками людей выгоняли? Знаешь? А как они, мадьяры, немчура поганая, баб наших драли? — он требовал ответа и свирепел.
Мне было неполных пятнадцать, я смотрел на разгорячённого ветерана и не знал, что ему ответить.
— Румыны, суки продажные! Не воины — говно. Мы их с Мишкой-одесситом в плен даже не брали. Давили! Он хороший паренёк был, еврей, ему двадцати ещё не исполнилось, всё мечтал после войны в море ходить и в «Гамбринус» легендарный меня приглашал; только нет его, в Трансильвании заживо сгорел. Какой парень погиб! Я после войны к его родне, в Одессу на Бунина и в Киев на Крещатик, гостить ездил. Родня его киевская чудом выжила, их священник православный, кавалер георгиевский, окрестил и выдал свидетельства, так он всю их семью от Бабьего Яра спас. А скольких ещё кто сосчитает? Только в памяти у киевского еврейства тот священник остался, его служители автокефалистов-самостийников — гарные хлопцы в рубахах с нагрудной вышивкой — распять пытались, да не смогли, проволокой колючей к кресту привязали, бензином облили и сожгли живьём. Знали мы о многом и давили с Мишкой всю эту погань так, чтобы всю жизнь помнили, давили на Украине, давили в Румынии, везде, где попадались подстилки гитлеровские. Всех их помню! Антонеску, кондукэтор сраный,— за ним след кровавый по Бессарабии через Буковину в Одессу и Сталинград ведёт, а Думитреску — я ему и Днестр, и Крым не забуду, крыса одноногая, перекрашенная, а Константинеску, Мочульский, Дэскелеску…
Фронтовик с трудом самостоятельно передвигался, но с какой яростью он вспоминал, как честно и люто ненавидел! Я подумал, что в нём живёт та самая строчка из священного гимна Василия Лебедева-Кумача: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна,— идёт война народная, священная война». Только для Александра Ефимовича война была не закончена.
А на сорок первой минуте стремительный полузащитник сборной Румынии и бухарестского «Стяуа» Мариус Лэкэтуш забил первый мяч в ворота сборной СССР.
Первый тайм был окончен.
Я смотрел, как восседал на румынском стуле из красного дерева Александр Ефимович, а его самодельные галифе становились мокрыми, капли стекали в тапочки.
— Пойдёмте,— уныло протянул я.
— Куда-а-а-а-а? — виновато и боязливо поинтересовался он.
— В ванную, мыться.
Начало второго тайма было за румынскими футболистами, которые превосходили сборную СССР в скорости и собранности; арбитр усмотрел игру рукой в штрафной площади у экс-спартаковца Вагиза Хидиятуллина и ошибочно назначил пенальти, которого не было. Мариус Лэкэтуш уверенно переиграл Рината Дасаева — 2:0.
Александр Ефимович сидел на стуле, обтянутом клеёнкой: после ванной комнаты я завернул старика в простыню.
Он внимательно посмотрел на меня и угрюмо промямлил:
— А пиджак?
— А он вам очень нужен? — спросил я.
— Мне без пиджака никак нельзя, мне орден сам Драгунский вручил, наш комбриг, геройский мужик был, в нём жила сила духа необычайная, Самсон ветхозаветный позавидовать мог. У него на родине, в Черниговской области, фашисты расстреляли отца, мать, сестёр, братья на фронте погибли. Он знаешь какой был? В сорок третьем я в танке горел, моя машина первая ворвалась на вражеские позиции, нас подбили; слава Богу, уцелели все. Я слово комбригу дал, что, пока жив, не сниму награду.
Я молча принёс Александру Ефимовичу пиджак, накинул ему на плечи, он заулыбался.
— Под Житомиром зимой сорок третьего комбриг наш вперёд всех вырвался на танке, ему это было не впервой, ранили его в том бою тяжело, так-то… Я ведь Киев и Правобережную Украину под командованием Драгунского освобождал, потом ранен был, случайно нахтигальцы, суки недобитые, подстрелили. Но это что! Я бендеровских выблюдков до середины пятидесятых истреблял, так что в расчёте.
…За два года до чемпионата мира я с отчимом и его сыном от первого брака был в гостях у Александра Ефимовича, который проживал тогда в одиночестве на улице Подбельского. Внук Александра Ефимовича как-то зловеще обратился к деду:
— Ну что, дед, здорóво.
Дед читал пожелтевший номер «Красной звезды» десятилетней давности.
— Дед, а дед, это я, твой внук Саша,— желчно ухмыляясь, проговорил мой тёзка.
Александр Ефимович, не отрываясь, читал газету, он вообще был глуховат — сказывалась житомирская контузия. Мы стали собираться, в этот момент Александр Ефимович достал носовой платок, стал громко сморкаться и харкаться.
Как я узнал позже, мой отчим студентом был на практике в Алтайском крае, он вернулся домой с беременной девушкой Надеждой. После войны Александр Ефимович работал в МГБ, и для пенсионера-чекиста не составляло труда узнать всё о новоиспечённой родственнице. Как оказалось, барнаулка была дочерью одного из оуновцев, после лагерного срока осевшего на Алтае. В морозный вечер на Сретение Александр Ефимович выгнал сына и сноху с ребёнком.
…Становилось понятно, что сборная Румынии доминирует на поле и может выиграть с более крупным счётом. Комментатор искал причины поражения, ругал футболистов, и в тот момент, когда он назвал Василия Раца, Александр Ефимович вновь оживился.
— Это какой Рац? Иштван? Лайош? Вражина! — сквозь зубы процедил старик.
А что мне было ему ответить? Объяснять, что Василий Рац — футболист сборной СССР, заслуженный мастер спорта, серебряный призёр чемпионата Европы, бывший игрок киевского «Динамо», выступающий за «Эспаньол» из Барселоны?
— Венгры! — ядовито усмехнулся старик.— Их я тоже помню, особенно Сталинград, а кто-то — Дебрецен, Будапешт или Балатон. И вождей их помню: Хорти, Яни, Салаши, Вайна, Карой! Как забыть? Жалость одна: не я их к стенке ставил, не я их на виселице вздёрнул; вот ничего уже больше не могу, а всё сожалею, что не я. В Венгрии я и воевал, и после войны там бывал часто. Еда там вкусная, свой вкус, особый, немного украинскую кухню напоминает. Свинины много венгры едят, и гуляш, и паприкаш, и паштет гусиный у них что надо, а палинка какая — м-м-м-м…— усмехнулся старик.— Только я когда Венгрию вспоминаю, всё один вечер на ум приходит. Вблизи советской части в деревеньке играли свадьбу, весело было, солдатиков наших так на свадьбе палинкой наугощали, что они все пьянющие задремали. И те, которые были на посту. А вот поутру нас туда и вызвали. Смотреть было страшно! Никого мадьяры не пожалели, а ребята все хохлы, совсем молоденькие; я и не знаю, как сказать: гуляш из них сделали или паприкаш, а может, ретеш. Сонным всем им перерезали глотки, а потом вспороли животы, а некоторых разрубили на куски. Такой вот кровавый чардаш. Так было спустя пять лет после нашей Победы, и не раз.
Матч между сборными СССР и Румынии был окончен, румынские футболисты и болельщики праздновали победу, а Александр Ефимович смотрел на меня с повинной гримасой. Я протянул ветерану руку, и мы отправились в ванную комнату.
Вскоре сборная СССР сыграла свой прощальный матч на чемпионате мира в Италии тысяча девятьсот девяностого года. Мы каждый вечер смотрели футбол вместе с Александром Ефимовичем, я готовил еду, мыл его, а по ночам слышал судорожные вскрики:
— За Родину-у-у-у-у-у! За Сталина-а-а-а!
Как-то ночью перед финалом чемпионата мира я почувствовал, что в комнате я не один. Александр Ефимович при полном параде стоял напротив иконостаса. Всматриваясь в иконы, старый коммунист взглянул на меня и спросил:
— Как думаешь, Бог есть?
— Есть,— ответил я.
— Все вокруг ангелы, а я грешник. Всю жизнь я примечал грязь вокруг и всматривался в себя тайком, всё хотел понять: не я ли слякоти человеческой причина? — он молчал какое-то время, а потом скорбно прошептал: — Иисусе Сладчайший, я сознаю свою немощь, отпусти мне мои согрешения.
Александр Ефимович встал напротив меня и спросил:
— А ты знаешь, кто такой патриот?
И, как прежде, я не мог ответить ему ничего. Тогда Александр Ефимович душевно и строго произнёс:
— В переводе «патер» означает «отец», а патриот — это хранитель отеческих заветов, этому учили меня в приходской школе.
Весь мир рукоплескал чемпионской игре сборной Германии; о немецких виртуозах Андреасе Бреме, Рудольфе Фёллере, Юргене Клинсманне, Лотаре Маттеусе говорило всё человечество.
На футбольной площадке после нескольких горячих игровых дней соперник-десятиклассник, глядя на мою майку с заветным десятым номером и повязку капитана сборной школы, крикнул:
— Саш, ты как Лотар Маттеус!
— Я как Фёдор Черенков! — злобно парировал я.
В тот вечер, вернувшись домой, в прихожей за спиной мамы я увидел покрытое чёрной тканью зеркало.