Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2014
Коммунизм
Он стал утопией суровой,
и проклинаете его,
но Маркса каменное слово
столетье к солнцу повело.
Его провозгласил в трущобах
головоломный «Капитал»
и насаждал товарищ Коба,
да так, что знали млад и стар,
и Ленин, словно бы в экстазе,
громил плехановскую ложь —
но свет рождался не во фразе
головорезов и святош,
а самый Промысел внезапно
его значенье разгадал,
когда привёл от динозавров
нас в царство мысли и труда.
Но мы малы, скупы и хлипки
для справедливости земной,
и вновь фальшивят наши скрипки,
а разум источает гной.
Мы молимся богам джакузи,
а мавзолеи нас смешат,
и вместо школ, театров, кузниц
народ стекается в «Ашан»,
и девочки идут в модели,
а мальчики играют в чоп
в амфетаминовом веселье,
порвав с картавым Ильичом.
И знайте, братья: право, мало
и лжи, и крови, и потерь —
нас не спасут уже ни Мао,
ни скорбный дедушка Фидель;
вернётся демон революций
и в колесе кромешных зим
в животных — ангелы проснутся,
благословляя коммунизм.
Накануне
Алине
И прервётся однажды творенья нить —
просто ангел промолвит: «Йок!» —
будет правда одна Тегеран бомбить,
и другая — взрывать Нью-Йорк;
остановятся службы по всей земле,
и уйдут, отложив дела,
в темноту — пожилой приходской кюре
и забывший Коран мулла.
Мир узнает неслыханный прежде гнёт,
обращая в огонь и прах
всё, что бережно так, словно бортник — мёд,
собирали Шекспир и Бах;
и пошлёт поднебесью последний стон
новый день в затяжном бреду,
и опять позолоту сорвут с икон,
а Версаль — обратят в редут.
Речь умолкнет, на помощь призвав картечь,
и вино потеряет вкус;
но пускай эти игры не стоят свеч,
я грядущего не боюсь,
потому что пока есть моё плечо,
льнёт твоя голова к нему,
и поэтому, милая, брать в расчёт
ужас будущий ни к чему!
Пахнет ветром и хлебом вечерний час,
и сквозит под дождём сирень,
и, конечно, любимая, есть у нас
чай и Пушкин на чёрный день,
смотрят с полок «Онегин» и «Дон Кихот»,
да горит на окне герань…
Так бесстрашно встречаем за годом год,
пусть столетье досталось — дрянь.
* * *
Над Сирией — звёздные
войны,
магистра встречает Дамаск.
Британия, словно покойник,
уходит в кромешный намаз.
На смену холерному бунту
чумные кордоны грядут,
и небо пылает, как будто
последний свершается суд,
как будто Египет скрывает
хрустящая тьма саранчи,
и волчьи голодные стаи
всё воют и воют в ночи,
отары покорные блеют,
понуро верблюды бредут,
и завтра накроют Корею
всё те же огонь и мазут…
Мы в страшной петле Оклахомы,
пятне слепоты нефтяном.
Простимся. Линкор атакован.
По темени бьёт метроном.
Военное
Когда эмоции зашкалят
в Одессе, Харькове и Туле,
да будет облик наш кристален,
не доверявший пуле-дуре.
Да будет чуток полк дозорный,
Мамай унынья не нагрянет,
и флаг предательства позорный
покинет город наш, древляне!
Боян споёт о хлебе славы
заслуженной, а не продажной;
да минет чаши тлен отравы
и луч горит на такелаже!
За белым яром1 бури смолкнут,
и крылья чайки свод разрежут.
Мы расставались ненадолго
и возвращались неизбежно.
1. Севастополь основан в Ахтиарской бухте, названной по татарской деревне Ахтияр, или Акъяр (от «ак» — «белый», и «яр» — «крутой берег, обрыв у моря»).