Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2014
Мама
Мама моя была глубоко верующим человеком. И всё у неё в жизни делилось на два понятия житейских устоев: то, что угодно Богу, и то, что ведомо дьяволом. Иногда было очень тяжело что-то ей объяснить или убедить в чём-то. И всё то, до чего она не могла дойти своим умом, она категорически отрицала и относила к проискам нечистой силы.
Помню, в детстве я довольно часто мучил её вопросами о происхождении вещей. У неё на всё был один ответ: это создал Бог. И я, уяснив, что от травинки, растущей из земли, до солнца на небе, всё — божественного происхождения, задал маме вопрос, который меня волновал мучительнее всего:
— Мама, а кто создал Бога?
— Астапураллах! (Прости, Господи!) — воскликнула мама испуганно.— Бога никто не создал. Он всех создал. Только тебя вот создал шайтан.
После этого всякий раз, когда я ей что-то рассказывал о достижениях науки и техники, она старалась отослать меня от себя и твердила:
— Отстань от меня со своими шайтанскими проделками.
Но, на удивление, когда у нас в селе в начале семидесятых годов появилось телевидение, мама очень увлеклась им. Часто вечерами она ходила к дяде, который одним из первых среди наших родственников приобрёл телевизор. Этот шайтан-ящик, как она его называла, так её захватил, что она во что бы то ни стало решила его купить. Конечно, это было ей не по силам, вернее — не по средствам: целый двор — детей орава. Денег еле-еле хватало на еду и одежду, а телевизор стоил очень дорого. Но через пару лет мама где то, как-то выкроила нужную сумму, и наконец в нашем доме засветился голубой экран.
До смешного удивила меня мама в тот же вечер. Оказывается, она до сих пор не верила, что по телевизору говорят и выступают настоящие, живые люди.
— Это всё шайтаны. Как человек может поместиться в такой маленький ящик?
Я, конечно, как всегда, подшутил над ней:
— Мама. А как ты так не боишься смотреть на шайтанов каждый день?
— Смотрю и читаю молитвы, отгоняющие нечистую силу,— твёрдо ответила она.
— Ох, мама, будь осторожнее со своими молитвами. Как бы от них эти шайтаны не убежали и телевизор не перестал показывать,— посмеялся я.
Через месяц в село приехала группа республиканского телевидения для съёмок сюжета о школьном отряде «Зелёный патруль» — лучшем в нашей республике по охране флоры и фауны. Командиром отряда был я. Целый день мы ездили с телевизионщиками по окрестностям села, где они снимали нас в процессе деятельности, и, объяснив, что доснимать необходимо в студии и нам завтра нужно приехать в Махачкалу, вечером уехали.
Я обо всём этом рассказал маме, но она не поверила ни одному моему слову.
— Сказки мне тут заливаешь. Сказал бы честно, что с друзьями на море собрались,— отмахнулась она.
В некоторой степени мама была права. Я с ребятами, «телегероями», действительно сговорился обязательно сходить на море. И когда приехали в Махачкалу, мы очень обрадовались, увидев, что телестудия находится чуть ли не в двух шагах от моря.
В студии нас усадили за полукруглый стол, и в течение двадцати минут мы рассказывали о себе и о своей работе. А после съёмок, так как у нас до отъезда оставалась уйма времени, ринулись на пляж и, накупавшись вдоволь, отправились в обратный путь.
Когда я вошёл в дом, мама сидела у телевизора и не обратила на меня внимания. Я с ней заговорил — она удивилась.
— Ты же обещал, что тебя будут показывать по телевизору,— с обидой сказала она.
— Завтра, мама. Завтра вечером покажут,— начал я успокаивать её, поняв, что она целый день провела у экрана, боясь пропустить передачу с нашим участием.
— Опять ты всё сочиняешь. Опять твои шайтанские штучки,— расстроилась она.— Как они завтра покажут тебя, если ты будешь здесь?
— Завтра увидишь как,— засмеялся я.
На следующий вечер в оговоренное время я заметил, что мама возится на кухне и не собирается зайти в комнату, где стоял телевизор. Когда все расселись у телевизора и началась передача, а братья и сёстры закричали от радости, увидев меня на экране, мама осторожно заглянула в комнату.
— Мама, мама, скорее, смотри, наши ребята,— в голос позвали они.
Мама села возле меня и осторожно взяла за руку. Я снова хотел подшутить над ней, но, заметив, как она волнуется, передумал и нежно обнял её.
— Не понимаю, как ты туда залез,— вздохнула мама после передачи и пошла на кухню.
Поздно вечером, когда я пришёл домой от приятеля, мама одиноко сидела на кухне, о чём-то задумавшись.
— Что-то случилось, мам? — поинтересовался я.
— А нельзя повторить эту передачу с тобой по телевизору? — серьёзно спросила она.
— Нет, мама. Вряд ли,— удивился я.— А зачем? Ты же вчера всё посмотрела.
— Ведь повторяют же фильмы… И эту бы передачу повторили,— умоляюще посмотрела на меня мама.
— Нет, мам, передачи не повторяют, это не кино…
— Жаль,— вздохнула она тяжело.— Как мне доказать своим подругам, что по телевизору показывают настоящих людей, что там не шайтаны?..
— Эх, мама, мама…
Землетрясение
Землетрясение на Кавказе не редкость, люди давно привыкли к этому явлению и относятся к нему более спокойно и обыденно, чем в Красноярске, где и тряска в два балла воспринимается как что-то неординарное. И я, ни разу не ощутивший этих лёгких толчков, относился к этому в Сибири с хладнокровной усмешкой, вспоминая, какие происходили землетрясения в детстве — в Чечне и Дагестане. Бывало, мы по нескольку суток спали на улице, чтобы уберечься и не оказаться ночью погребёнными под стенами домов. Если честно, в нашем равнинном селе значительных разрушений и не бывало, но, как говорится, бережёного Бог бережёт, и матери укладывали детей на ночлег на широких деревянных топчанах под открытым небом. Конечно, нам и самим было страшно спать в домах, и мы с удовольствием засыпали, считая звёзды, которые на южном небе так ярки и близки — только руку протяни. Но с годами страх притупился, и в памяти остались смутные воспоминания тревоги и опасности.
Обычно на родину я летаю в октябре, как бы продлевая себе бархатный сезон. В это время в Сибири холодно, а на Кавказе днём бывает и за тридцать градусов тепла. А пару лет назад загорелось мне поехать в родные края в начале июня. Более двух десятков лет не ел черешню прямо с ветки, а в последние годы часто снилось, как в детстве взбирался на самое большое дерево в родительском саду с горячим, свежеиспечённым лавашем и досыта натрескивался чёрных, с солнечным отливом, крупных ягод.
До села я доехал к полудню. После радостной встречи и бурных приветствий я только заикнулся про свою многолетнюю мечту, как племянники сбегали за дом, где у брата Ильмана росло громадное дерево. Они нарвали мне небольшое вёдрышко черешни, чему я не очень-то был и рад, так как поневоле оказался лишён «момента истины». Но я не стал показывать своё неудовольствие и, поблагодарив за услугу, сел за столик под густой кроной грецкого ореха. Он растёт у нас прямо посреди двора больше шестидесяти лет. И только я потянулся за сочной ягодкой, как во двор вошли мой старший брат Исраил и кузен из Волгограда, которого я не видел с юных лет.
По предложению Исраила встречу решили отметить в каком-нибудь кафе. А кузен вспомнил, что на окраине Хасавюрта есть отличное местечко с интересным названием «Вдали от жён», где любое блюдо — пальчики оближешь. Кафе действительно оказалось очень уютное и красивое. Почти в лесу, среди массивных деревьев, стояли маленькие домики-кабинки, напоминающие лесные избушки.
Напитки и шашлык принесли, как только мы, помыв руки, расположились за столом. Рюмок хоть и было четыре, но Исраил, распечатав ещё в холодильном инее бутылку водки, налил только в одну, себе. Кузен был за рулём и, по его словам, вообще не употреблял алкогольные напитки, а мы с Ильманом — младшие и, по чеченским обычаям, не имеем права пить при старших родственниках.
После второй рюмки брату стало скучно и неинтересно пить одному, и он, плеснув во вторую рюмку, предложил мне составить ему компанию.
— Я не пью водку,— смущённо отказался я.
Он, опустошив третью рюмку, аппетитно закусил шашлыком и участливо поинтересовался, почему мы ничего не едим. Я объяснил, что мы сядем за стол и поедим, когда принесут заказанный чеченский хинкал.
Блюдо подали через несколько минут, и Исраил, наполнив свою рюмку, опять посмотрел на меня:
— Давай, я разрешаю! Одну рюмку для аппетита!
— Не, брат, серьёзно, я не пью водку! Спасибо! — начал объяснять я.— Я пью только коньяк.
Тут вмешался и кузен:
— Рюмку хоть выпей для поддержания компании.
Я с неохотой поднял рюмку — давненько не пил ничего, кроме коньяка,— и, выпив стоя, закусил той самой черешней из вёдрышка, привезённого с собой.
Буквально сразу же я почувствовал сильное жжение в пустом желудке, а через несколько секунд ощутил, что меня буквально подкосило; какая-то дрожь в коленях, и вокруг всё будто бы стало шататься и уплывать из-под ног. Я ухватился одной рукой за спинку стула, но и он начал трястись и перемещаться.
«Вот это позор! — промелькнуло в голове.— От одной рюмки вот так опьянеть и падать с ног перед старшим братом!» Чувствуя, что вот-вот упаду, я шагнул к выходу и чуть не грохнулся с крыльца домика. Мыслей в голове — миллион, и все со скоростью света! Как оправдаться перед братьями? Я, спокойно выпивающий бутылку коньяку — и, как говорят, ни в одном глазу, а тут двадцать граммов водки — валюсь с ног?!
Прислонившись к стоящему у кафе дереву, я потерянным взглядом посмотрел на соседние домики, откуда выскакивали люди, и на братьев, следом за мной вылетевших — как пили — на улицу, и услышал какие-то крики.
— Что? Что случилось? — спросил я у братьев.
— Землетрясение, землетрясение…— я с трудом разобрал, что они кричат.
— Как землетрясение?! — воскликнул я.— Вот это класс!
— Чего классного-то? — спросил меня парень лет тридцати с испуганными глазами, удивившись моей радости.
— Да понимаешь,— расхохотался я,— только выпил со старшим братом рюмочку водки — и начал валиться с ног. Я-то подумал, это алкоголь так подействовал! А это всего лишь зем-ле-тря-сение…
Искра
Кому первому пришло в голову подбить солдатские сапоги железными набойками, вырезанными из дисков танковых фрикционов, я не помню. Но идея мне, старшине роты, понравилась. Во-первых, долговечнее, чем обычные тонкие железные подковки. А во вторую очередь — шаг твёрже и чётче.
В ближайшие выходные сапоги нескольких десятков солдат моей роты были подбиты не подтачиваемыми стальными набойками.
Воинская часть наша — мотострелковая дивизия — находилась на окраине дальневосточного города. За забором начинался многоэтажный микрорайон, и из окон верхних этажей наша часть видна как на ладони. Трёх- и четырёхэтажные казармы располагались с двух сторон огромного армейского плаца, в конце которого находилась длинная столовая для всей дивизии. В столовую шли строем, каждый полк отдельно: побатальонно, поротно. И в первый же вечер так получилось, что моя рота шла первой. И только мы вступили на плац, как все полки непроизвольно засмотрелись на нас, так как шаги солдат были звонкими и твёрдыми. Возгордившемуся общим вниманием такой массы людей, мне вдруг пришла в голову шальная мысль, и я подал команду:
— Рота! Искру!
И моя рота разом, как будто этого и ждала, изменив строевой шаг, перешла на удары каблуками, и из-под сапог полетели по тёмному асфальту искры, как от бенгальских огней. Под дружное улюлюканье и восхищённые возгласы мы, гордые, вошли в столовую.
Но уже на следующий день все остальные батальоны нашего танкового полка шли на ужин, высекая искры на плацу под команды своих старшин.
А через несколько дней вся дивизия подходила к столовой с криками: «Искру!»
Однако не прошло и двух недель, как командир дивизии, наш грозный генерал, чем-то напоминающий своей суровостью маршала Жукова, построил всю дивизию и своим громогласным голосом, от которого жители в микрорайоне за забором говорили, что у них люстры в квартирах дрожат, начал отчитывать командиров полков. Солдаты приуныли, что придётся скоро расстаться со своей забавой. Но оказалось, что расставаться с набойками придётся не скоро, а уже. И когда комдив, шагая вдоль строя, остановился напротив нашей роты и прорычал:
— Кто это придумал и первым набил каблуки?
Мне ничего не оставалось, как выйти и доложить, что затея была моя. Генерал вывел нашу роту на середину плаца. Мы стояли, опустив головы, перед той самой многотысячной толпой, перед которой ещё несколько дней назад ходили героями, задрав головы и носы.
Комдив приказал командирам принести все инструменты, какие есть в части, от отвёрток до штык-ножей, и когда сержанты и старшины всё это принесли, развернул дивизию кругом и дал двадцать минут, чтобы набойки у всех были удалены.
Пока все солдаты занимались своими сапогами, мы стояли посреди плаца и гадали, что же будет с нами. Исходя из его речи, ожидалось нам неслабо. И за царапины на полах в казармах, и за метины на асфальте, и за порчу запасных частей боевой техники. И вдобавок его обещание, что если такое повторится, то все офицеры из своих звёздочек с погон будут искры высекать на плацу.
Когда все командиры полков доложили о выполнении приказа и устранении несоответствия уставу, генерал повернулся к нам и очень жёстко приказал:
— Рота, равняйсь!
Мы вытянулись, как натянутая гитарная струна. Ничего себе, целый генерал командует нашей ротой!
— Смирно!
«Ну,— думаю,— сейчас будет! Ладно, я заслужил наказание, а всю роту-то за что наказывать?»
— Нале-ево! Шаго-ом марш!
«Точно, наверное, всех на гауптвахту! Может, набраться дерзости, попросить, чтобы наказали одного только меня?»
Но вдруг… Я ушам своим не поверил!
— Рота, искру!
Мои солдаты чуть не опешили, замешкались, слегка сбивая шаг. Но когда генерал рявкнул:
— Искру — команда была! — рота вздрогнула, как от холодного душа, и под удивлёнными взглядами всей дивизии, с открытыми ртами наблюдавшей за происходящим, выдала среди белого дня такие искры, что все ахнули: так красиво не выходило даже в тёмное время суток.
Жора и Интернет
Обычно на Кавказе мужчина, когда становится дедом или после пятидесяти лет, перестаёт выпивать и курить. Не принято в таком возрасте человеку иметь вредные привычки, ведь он переходит в ранг старейшин, и подрастающее поколение вряд ли обратится к нему за советом, если он сам «с душком». Но Жора, брат мой, уже перешагнувший юбилейный возраст и дважды дедушка, никак не хотел расставаться со своим пристрастием. Пьяницей, конечно, его не назовёшь, но каждый день «слегка» употребить он не отказывался.
Несколько лет назад, заехав к нему в гости, я увидел, как он мучается со своим дряхлым «жигулёнком» первой модели. К машине страшно было подходить, не говоря уже про езду на ней, и я обещал, что если он бросит пить, в следующий свой приезд куплю ему мало-мальски приличную машину. Он ухватился за эту идею и чуть ли не клятвенно заверил, что пить он не будет, чему, конечно, я абсолютно не поверил, зная его легкомысленный характер. И особо надеяться тоже был не намерен, так как был уверен, что как только я уеду в Красноярск, он продолжит свой весёлый образ жизни.
Приехав домой, я два-три месяца позванивал братьям и племянникам и как бы между прочим интересовался, как обстоят дела у Жоры с алкоголем. Меня, естественно, заверяли, что он не пьёт и соблюдает условия договора. Чему опять-таки я верил с трудом, и даже больше того — был убеждён, что он ни дня не пропустил, не приняв «на грудь». А как-то, лазая по Интернету, открыл спутниковую карту Дагестана и нашёл своё родное село. Потыкав мышкой по усадьбам братьев, я под влиянием нахлынувших воспоминаний решил позвонить кому-нибудь.
Первым в справочнике сотового телефона был номер Жоры. Набрал его. Гудки были длинные, но он не отвечал. Набрал другого брата, что живёт по соседству с Жорой, и, поболтав несколько минут, спросил о Жоре:
— Как он там? Что-то на звонки не отвечает.
— Да вон во дворе пиво с другом пьёт и в двигателе машины ковыряется,— сказал брат, который не был в курсе нашего с Жорой уговора.
Через несколько минут я снова набрал номер Жоры. На этот раз он ответил сразу.
— Ну, что, брат,— недовольным голосом упрекнул я,— так и балуешься водочкой?
— Иди ты! Какая водка?! — деловито возмутился он.— Я уже давно забыл запах спиртного.
— Кого ты хочешь обмануть?! Я же вижу, как вы с другом у машины с открытым капотом стоите и пьёте,— сердито оборвал его я.
— Как? — удивился Жора.— Ты приехал? Где ты?
— Нет,— отвечаю,— я ещё в Красноярске, но ты забыл, что у меня есть Интернет и что я в любой момент могу через спутник увидеть твой двор и посмотреть, чем ты там занимаешься.
— Да это пиво,— начал оправдываться он,— и к тому же я не пью, а пьёт друг.
— Да? — сделал я вид, что ему поверил.— Ну смотри… У меня Интернет круглосуточный. Спутник тоже. В любое время увижу, чем ты занят.
В селе Интернета тогда ещё не было, и Жора понаслышке знал, что это такое, что там можно всё найти, и, конечно, поверил в мои возможности. Но привычка — вторая натура, и от неё избавиться очень тяжело, и Жора, купив бутылочку, прятал её за пазуху и, не заходя в свой двор, шёл к другу и долго возмущался, что из-за этого Интернета дома даже пива не попить.