Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2013
Сегодня утром муж проснулся пораньше, вышел за газетой и цветами в подарок к моему дню рождения. Вернулся с букетом красных роз (других идей у него не бывает) и подарочным бумажным пакетом.
— Это висело на дверной ручке. Я открывать не стану, но если тебе есть в чём признаться, сейчас подходящий момент! — сказал он, ухмыляясь, и поцеловал меня в щёчку.
И говорит как всегда, и ухмыляется как всегда. Я тоже исполняю свою роль:
— Кто из многочисленных ухажёров может это быть?!
Это наш домашний театр. На самом деле он уверен, что я не способна изменить ему. Он никогда во мне не сомневался. И не ревновал — ни разу. Похоже, думает, что я не привлекаю других мужчин.
Неужели в самом деле я превратилась в непривлекательную тётку? Сегодня мне исполняется сорок пять, и я осматриваю себя внимательно. Вынимаю правую ногу из-под одеяла, поднимаю высоко, под прямым углом. Всё ещё гибкая, по-прежнему подтянутая нога, не к чему придраться. Вокруг колена, правда, появилась сеточка лопнувших сосудиков, но если не воткнуться носом в ногу — не видно. По талии тоже не скажешь, что сорокапятилетняя мать двоих детей. Не зря делаю зарядку каждый день. Да и не наедалась досыта почти сорок лет. Если бы не получать удовольствие, хотя бы глядя в зеркало, это было бы чистое издевательство над собой. Волосы ещё пышные, и если вернуться к своему каштановому цвету, буду выглядеть ещё чуть-чуть моложе. Чёрный цвет, сколько ни экспериментируй с нюансами, мне не идёт. Это масть Далии. Всё-таки природа знает лучше. С каким цветом человек родился, тот цвет ему больше всего подходит. Приближаю зеркало близко к лицу, разглядываю кожу вокруг глаз. Морщин почти нет, но и блеска в глазах — увы, нет.
— Зеркальце, зеркальце на стене, кто всех красивей в нашей стране?
Зеркало молчит и отражает женщину среднего возраста, неловко улыбающуюся своему нелепому вопросу и недостатку уверенности в себе. Мой муж прав: я ему не изменю. Мужчин, в конце концов, привлекает взгляд.
Встаю, одеваюсь, получаю подарки от детей. В благодарность жарю им блины. Затем смотрю бумажный пакет. «Таинственный ухажёр» — всё-таки Далия. Она сегодня открывает выставку в Германии и улетела первым утренним рейсом. По пути в аэропорт она подъехала к нашему дому и повесила подарок на дверную ручку. Не надо было читать письмеца из пакета: я же знаю, что подобная мысль может прийти в голову только Далии и только Далии не лень осуществить задуманное. Нет больше никого, способного на такой поступок. Ни одной женщины, а о мужчинах уж нечего говорить! Если бы моя лучшая подруга Далия была мужиком… у нас была бы любовь, о которой я всегда мечтала. Хотя… будь Далия мужиком, вряд ли бы она обратила внимание на женщину вроде меня. Мне же не везёт — ни наяву, ни в мечтах.
В пакетике лежали подарок и письмецо. Подарком оказалась та маленькая картина Далии, которой я так восхитилась несколько месяцев назад. И хотя, если я не ошибаюсь, она должна была стать частью этой выставки-инсталляции в Мюнхене, Далия не пожалела подарить картину мне, помня, как я подпрыгнула тогда у неё в мастерской и сказала: «Ой! Я её хочу!»
Позвольте представить: этот необычный человек с именем прекрасного цветка — Далия, моя подруга со школьной скамьи. Я тоже цветок — жасмин, но только в нашем классе, кроме меня, были ещё две Ясмины, тогда как Далия — одна-единственная на всю школу и, скорее всего, на весь Белград. Далия в девятом классе переехала из другой школы и заняла вторую половину моей парты.
— Здесь свободно? — спросила она, но мне это показалось скорее утверждением, чем вопросом, и я, как обычно, сделала отталкивающую мину.
По-моему, сначала спрашивают: «Можно ли?» — и садятся, только получив разрешение, а Далия, не дожидаясь моего «н-да», уже сидела. (Потом я узнала, что перед входом в аудиторию наш классный руководитель сказал ей, что в ряду возле окна есть одно свободное место и чтобы она там села.)
Мне, не привыкшей к общению с людьми, Далия, которая собеседнику смотрела прямо в глаза и постоянно улыбалась, казалась редким зверьком и даже инопланетянкой.
«Чё это она всё время улыбается?» — недоумевала я изо дня в день. Одноклассники были инфантильными и думали только, как бы развлечься. Одна Александра была умна и представляла мне конкурента в учёбе, но у неё явно что-то не так было с психикой, так что я не общалась ни с кем и открывала рот, только когда учителя поднимали меня отвечать. Такой мне Далия казалась чересчур болтливой. После того как я поступила в университет, а затем и начала работать, мне на каждом шагу стали попадаться люди, в десять раз более словоохотливые, чем Далия, и я поняла, что в этом смысле — она совершенно нормальная. А тогда она мне казалась и болтливой, и подозрительно весёлой. Короче — странный субъект попался, и я всем своим видом показывала, что ей не стоит переходить ту черту, которую я обозначила между нами.
Но оказалось, что Далия на эту пресловутую черту и не думает покушаться. Она, на самом деле, очень много времени проводила в своём мире и могла целыми днями не обращаться ко мне, ни на перемене, ни в течение уроков. Тогда было видно, что она в себе и что чем-то занята. Она что-то писала. Я со временем стала оттаивать и неприкрыто поглядывать через её плечо, интересуясь тем, что она делает. Она только улыбалась и просто говорила:
— Пишу стихи.
Помимо этого, она ещё и рисовала, и делала оригами. У неё были золотые руки: из любого мусора она могла сделать что-нибудь оригинальное.
— Далия, ты так многое умеешь,— сказала я ей однажды.
— Да нет, я только многим интересуюсь.
— Везёт же некоторым: сколько талантов! А я разбираюсь только в естественных науках.
— Нет, нет, это тебе везёт! Ты знаешь, куда двигаешься. Пора готовиться к вступительным экзаменам, а я всё ещё в раздумье…
«Раздумье» её выглядело довольно расслабленным. Когда я «в раздумье» — это борьба не на жизнь, а на смерть! И вообще — о Боже! — сколько энергии я потратила, злясь попусту. Когда встречаюсь с какой-нибудь неожиданностью, я взрываюсь: «Что за ахинея на этот раз?! И что будет следующее?! Что только на меня не нападёт?!» И схожу так с ума, и пытаюсь изо всех сил поменять положение вещей. Учёба мне удавалась, и тут я могла решить все проблемы, тогда как в жизни уйма дел, которые превосходят наши силы. Но я не умею проигрывать, так что иду до конца, пусть даже головой об стену. Заканчивается это, конечно, шишкой на лбу и неимоверной нервотрёпкой. Всё, что люди вокруг меня делают или говорят,— буквально всё мне действовало на нервы. Все до одного были дураками, и мне и в голову не приходило с кем-нибудь дружить. И другие тоже не пытались приблизиться к такому ежу, каким я была.
Почему Далия возилась со мной? Она совершенно комфортно проводила время в своём мире, наедине с собой. Возле неё люди могли находиться, но не обязательно. Я несколько раз собиралась было спросить, почему она, не обделённая друзьями, обращает на меня внимание, но, боясь услышать какой-нибудь иронично-двусмысленный ответ, так и не задала этого вопроса.
Шли дни, мы с Далией всё больше общались, а потом как-то естественно стали вместе возвращаться домой. Доходили до перекрёстка с цветочным магазином, говорили друг дружке «пока», и каждая уходила в свою сторону. В двенадцатом классе мы стали задерживаться у этого магазина и болтали какое-то время перед тем, как она поворачивала направо, а я налево. С приближением вступительных экзаменов мы всё дольше задерживались на перекрёстке. Целыми днями мы занимались — сначала в школе, потом дома, допоздна сидели над книгой, так что сбрасывали накопленный стресс тут, у цветочного магазина, болтая ни о чём.
Однажды, пока мы щебетали на перекрёстке, появилась мама Далии. Она увидела дочь и подошла к нам.
— Девушки, привет! О, это, наверно, Ясмина. А я — мама Далии. Кстати, у меня тоже была такая нелюбовь к французскому, как у тебя, Ясмина. Учитель был такой… с вывихом, как и ваш, впрочем. Но вы скоро заканчиваете школу — просто потерпите его ещё немного.
Я стояла с разинутым ртом: Далия школьными историями делится с мамой?!
Потом её мама добавила:
— А почему вы стоите на улице? Могли бы у нас, попивая кофеёк, наболтаться досыта. Далия, ты Ясмину приглашала?
Я запаниковала. Господи, что мне делать?! Если пойду в гости, потом я должна буду её пригласить…
Я скороговоркой сказала, что слишком задержалась, что срочно надо заняться учёбой, и раньше, чем они могли опомниться, меня и след простыл.
О том, чтобы приглашать Далию (либо кого-нибудь другого) домой, и речи быть не могло. Днём мать дома, так что не удалось бы провести гостя контрабандой — пришлось бы знакомить их. А это последнее, что я могла допустить. Она либо выпившая, либо рассказывает байки о своих любовных похождениях — в любом случае, мне было стыдно показывать её.
Далия ещё долго недоумевала, что делать, и в конце решила поступить на кафедру философии. В моём случае всё было давно решено: строительство. Однажды, когда мы с Далией стояли на «нашем» перекрёстке, она сказала:
— Мой папа — инженер-строитель и говорит, что если у тебя есть какие-нибудь вопросы, приходи и спрашивай, он тебе поможет во всём. Придёшь?
Я открыла было рот, чтобы в очередной раз уклониться, но в последнюю секунду передумала. Помогло бы поговорить с кем-нибудь опытным, а у меня в окружении нет никого, кто занимается этой профессией.
С тех пор я стала частенько бывать у Далии.
Уже пора переодеться, гости вот-вот станут подтягиваться. Выпивка — в баре наготове, канапе и пироги — на столе. Остаётся ещё взбить сливки и украсить торт. Всё в идеальном порядке! Я ведь до трёх часов ночи возилась на кухне.
Далия мне говорит каждый год:
— И почему ты это делаешь?! Кто ещё устраивает показ собственной кулинарии? Тебе не жаль того времени, которое ты могла потратить на что-нибудь другое?
— Да нет, почему?.. Раз в год мне не лень,— отвечаю я в таких случаях, но дело не в том, что «мне не лень» (ещё как лень!), а в том, что не хочу портить образ, который я годами с трудом создавала.
Образ «я всё могу, я идеальная женщина». Не только на работе преуспеваю наравне с коллегами-мужчинами, но и дом у меня всегда блестит, всегда сварено-нажарено, муж и дети постираны-отутюжены. «Ну и как?!» — бросаю я вызов миру. И когда слышу: «С ума сойти! Ты — чудо!» — я испытываю полное удовлетворение и знаю, что старалась не зря. Далия, однако, находит повод подтрунивать надо мной:
— Ну и ну! Наша миссис перфекция свечки купила! Неужели ты их не сама изготовила?!
Но я же стала перфекционисткой именно из-за неё. До встречи с Далией мне было всё равно, как другие меня видят. Мне было лень стараться произвести хорошее впечатление, да и смысла в этом я не находила. И вообще, сама жизнь лишена смысла — я тогда так думала.
Поначалу, когда Далия пристроилась возле меня, все наши разговоры быстро сдувались из-за моего «да не знаю, всё равно». Далия говорила о вещах, о которых мне нечего было сказать. Какой тут может быть осмысленный комментарий, если я не могу сказать ни «а, да, я тоже так думаю!», ни «по-моему, это не так». Оставалось это безжизненное «да не знаю, всё равно».
— У тебя, видимо, нет никаких пристрастий.
— А что бы я делала с какими-нибудь пристрастиями? Всё настолько бессмысленно. Если бы даже у меня какое-нибудь пристрастие и было, что бы от этого поменялось? Комментируй не комментируй — выходит одинаково. И вообще, что жить, что умереть — нет большой разницы.
— Ну и ну… А почему не совершаешь самоубийство?
У меня челюсть отвисла!
— В Бога веришь?
— Не-а.
— Тогда тем более! На том свете тебя не ждёт кара за грех самоубийства. Почему бы тогда не покончить с этим бессмысленным существованием?
— Подожди… ты это мне советуешь совершить самоубийство?!
— Боже упаси и сохрани! Если ты решишь самоубиваться, не вздумай оставлять записку: мол, Далия мне посоветовала! Я просто занимаюсь теорией, которая к активным действиям не имеет никакого отношения. Вот что я хочу сказать: когда живёт некто, кто в жизни не находит смысла, тогда многое теряет не только он, а и всё его окружение несёт урон. Да целая планета несёт урон! Чтобы его накормить и напоить, тратятся огромные природные ресурсы. Если он ходит в школу, для него печатают учебники и делают тетради. Сколько деревьев должны для этого быть загублены?! По мере того как исчезают леса, меняются качество почвы и климат. Затем — он одевается; когда его одежда становиться грязной, он её стирает, а стиральные порошки, отбеливатели и ополаскиватели — смерть для флоры и фауны рек и морей.
Что она несёт?! Эта девушка с луны свалилась… Я сидела с квадратными глазами и не могла ничего вставить. Всё, что пришло в голову, было:
— А те, что живут с ощущением смысла, планете не причиняют ущерба?
— Нет, мы все одинаково гадим. И человечество, и Земля обречены.
— Теперь ты звучишь, словно тебе всё равно!
— Некоторые вещи неизбежны. Всему приходит конец. Можешь плакать, но изменить не можешь.
— Я ведь об этом и говорю! Какой смысл в жизни, если все мы обязательно умрём?!
В тот момент вошёл учитель, и мы замолчали. Пока он заполнял классный журнал, Далия мне шепнула:
— Ты права: жизнь — бессмысленное явление. Вселенная бы ничего не потеряла, не случись здесь амёбы и всего, что из них произошло. Но если мы уж случились, то придётся пахать. И ты смысл либо найдёшь, либо сама создашь. Ведь есть так много…
Учитель приподнял бровь:
— Далия?!
На этом наш разговор завершился. А я с этого дня Далию немного боюсь, она меня отталкивает, но одновременно и притягивает, и вызывает уважение.
Как вспоминаю эти дни, мне стыдно за то, что я была такой недалёкой. Математику и физику я знала лучше любого парня и думала, будто это достаточное доказательство того, что я суперумна. Если бы мне теперь мои дети, которых я рожала в муках, сказали: «Жизнь не имеет смысла!» — я бы им без объяснений отвесила по оплеухе!
Я не могла понять, откуда у Далии такой всесторонний взгляд на вещи, откуда берётся такая глубина, тогда как я — её сверстница — такая поверхностная. Она, наверное, такой родилась, но решающее значение, скорее всего, было в воспитании. Родители с ней разговаривали обо всём. С приближением вступительных экзаменов я к Далии стала приходить чаще. В отличие от нашего дома, где из своих комнат никто не выходил, семья Далии всегда собиралась в зале. Её отец после работы возвращался прямо домой, а мама всё время так и была дома (она шутила, что, в отличие от поэта, муза поэтессы пребывает — а где иначе, если не?! — на кухне).
В доме Далии я испытала своего рода культурный шок: я впервые видела семью, которая спокойно разговаривает на самые разные темы — литература, цены, политика, мода, межличностные отношения… Поначалу я не принимала участия и чувствовала себя не очень уютно. У меня не было навыка обмена мнениями, и, по правде говоря, мои знания на все эти темы были крайне скудными. Но с каждым разом мне становилось всё интересней: первый раз в жизни ко мне относились как к взрослой и обращали внимание на мои высказывания, какими бы нескладными они ни были.
Родители Далии, оба на шестом десятке, были гораздо старше моих родителей. Они, наверное, долго наслаждались жизнью вдвоём и родили Далию только после того, как серьёзно захотели ребёнка. Она была не иначе как тщательно планированный ребёнок — это было видно из их нежного отношения к ней. В отличие от меня, рождённой по ошибке. Однажды я так и сказала Далии:
— Ты о чём говоришь-то?! У нас с тобой совершенно разные стартовые позиции! Я, с матерью-алкоголичкой, которая не упускает шанса заявить, что я не нужный ей ребёнок от не нужного ей человека,— и ты, с родителями, которые всевозможными способами показывают, что ты — осуществление их жизненной мечты. Прошу прощения, но — небо и земля!
— Много пьёт, да? М-да… тебе нелегко. Но… тебе не кажется, что ты слишком вошла в роль человека, обиженного судьбой? Неужели ты думаешь, что проблемы есть у тебя одной? Каждый человек время от времени получает по башке, заслуженно и незаслуженно. Мои родители действительно хорошо ладят между собой и заботятся обо мне, но долго желанным ребёнком была не я, а моя сестра. Я что-то типа утешительного приза.
— У тебя сестра?!
— Была… давно, ещё до меня. Её сбила машина в семь лет. Именно она была тем долгожданным ребёнком. Она родилась после многолетнего лечения от бесплодия. А после того, как её не стало, мама, которая и так не могла забеременеть естественным путём, больше и не пыталась завести ребёнка. К тому же ей было под сорок, так что она была твёрдо убеждена, что с материнством покончено. Мне мама прямо так не говорила, но я думаю, что она даже и не хотела больше детей. Я читала её стихотворения того периода: тяжёлое отчаяние, абсолютная потеря надежды. Для меня, например, это единственная ситуация, когда жизнь теряет смысл. Но в тридцать девять лет мама неожиданно забеременела, и то, что выглядело наступлением менопаузы, оказалось волосатым, на редкость уродливым ребёнком.
Я чувствовала себя так неловко, что начала заикаться:
— Извини, п-пожалуйста! Я н-не знала… Надо было мне сказать. Тогда бы я не была такой н-нетактичной…
— Во-первых, ты не спрашивала, а я не имею обычая устраивать выставку несчастья, просто так, без повода. К тому же… тебе может показаться, что я сильно умничаю, но… когда подумаешь, что тебе не везёт, ты подумай, что ты сама сделала или что ты сама не сделала, вместо того чтобы винить в этом судьбу, родителей или не знаю уж кого. Не сомневаюсь, что ты это и без меня знаешь, но люди такие вещи легко забывают, и не мешает напоминать им иногда.
— Ну, ты умная-преумная! Что ты этим хочешь сказать? То, что я родилась у таких родителей,— результат чего-то, что я сделала или, наоборот, не сделала? Это моя карма? Я, по-твоему, теперь плачу за свои плохие поступки в предыдущих жизнях?
— Да нет! Я только хочу сказать, что нет никакого толку от амплуа жертвы. Родителей не выбираешь, но как будешь жить дальше — решаешь ты сама. Теперь всё зависит от твоих усилий.
— Да что ты говоришь?! От моих усилий?
— Верно. Правда, немного везения тоже не помешает. А, да — ещё и улыбка!
— При чём тут ещё улыбка?!
— Вот, это, это! Я именно об этом! Такое выражение лица — ни-ни! Люди будут только бежать от тебя.
— Как я вижу, ты ещё не сбежала!
— А куда, скажи на милость, бежать мне, когда единственное свободное место — вот это, рядом с тобой?! Будь свободной какая-нибудь другая парта, разве ты думаешь, что я села бы возле такой мымры?
И она стала имитировать мою кислую мину, и хихикала, и ещё больше кривилась, и заходилась в хохоте, так что, в конце концов, я тоже не выдержала и рассмеялась.
Прошло немного времени, и я восприняла Далию, несмотря на то, что она умела посмеяться надо мной и смотреть на меня свысока. У неё была волшебная способность заставить понять, что она вас превосходит, и те, кто в ней это признавали, всегда могли рассчитывать на неё. Её превосходство каким-то странным способом никогда не переходило в надменность. Не я одна была её фанаткой — таких было много. Бывало, правда, что в компании попадались и те, которые к ней не относились с «ох!» и «ах!», но и с ними Далия вела себя совершенно нормально. Не было тех отчаянных усилий очаровать всех без исключения, какие встречаются у людей, кои не могут жить, если не получают расположение публики. У Далии не было ничего, ни во взгляде, ни в жестах, что указывало бы на старание привлечь внимание. Я в таких случаях из кожи вон лезу! Мне не нравится, когда ведут себя очевидно отрицательно, но те, что «ни рыба ни мясо», действуют мне на нервы ещё больше, так что я обязательно стараюсь завоевать их симпатию. Не потому, что мне эти люди важны — для меня они только галочки, которые я себе ставлю; по-настоящему меня интересует признание одной только Далии. С годами, с мудростью, которую приносит возраст, я поняла, почему Далия никогда никого не «окучивала»: она знала себе цену. И не нуждалась в том, чтобы другие ей эту цену устанавливали. Она сама лучше знает, кто она и что она. Не рынок определяет её ценность — её ценность безусловна. Всегда та же индивидуальность, несмотря на окружение. Она, конечно, не была аутистичной, чтобы встречи с другими людьми в ней не оставляли никакого следа, но она ещё в том юном возрасте была совершенно сформированное создание, которое никакие обстоятельства не могли пошатнуть.
Я одной Далии позволила такое большое приближение, тогда как она сама всегда была окружена большим количеством близких друзей. Что не странно — она людей воспринимала такими, какие они есть. Никогда не сплетничала. Не радовалась чужим неуспехам. Она настолько отличалась от всех мне знакомых людей, что я поначалу была уверена, что она скрывает своё настоящее лицо. «Да она притворяется!» — говорили девки из класса. По правде скажу, я несколько лет ждала, когда она проколется. Но каким бы хорошим актёром кто-то ни был, играть роль без ошибки почти тридцать лет — не получится! Спустя некоторое время я поняла, что у Далии просто-напросто нет мелких человеческих изъянов, которые есть у обыкновенных смертных. Однажды я не выдержала и спросила:
— Есть ли кто-нибудь, кому ты завидуешь?
— Нет…— сказала она и ещё немного подумала.— Нет, никому не завидую.
— Ничего себе! Ты — святая!
— Святая! — смеялась Далия.— Я не святая, я просто зациклена на себе.
— То есть?
— То есть, по большому счёту, меня другие люди не интересуют… настолько, чтобы сравнивать себя с ними. Всё своё внимание я направляю на себя. Редкий случай эгоизма!
На секунду я испугалась, что она скажет: «А ты?» — но она сменила тему. То ли оттого, что в самом деле слабо интересуется другими людьми, то ли оттого, что мой возможный ответ был очевиден,— не знаю.
Мы с Далией познакомились, и следующие несколько лет я её «штудировала». Я никогда ни с кем не дружила, так что о людях знала я мало. Учитывая это, Далия тем более представляла загадку для меня. Когда я познакомилась с её семьёй и людьми, которые обычно её окружали, немного прояснилось, отчего она такая зрелая для своего возраста. Родители всегда обращались с ней как со взрослой. Затем, их дом был чем-то вроде салона: у них всегда собирались поэты и разные другие творческие люди. Талант, с которым она родилась, развивался в подходящей среде. Когда мы с ней познакомились, она мне казалась инопланетянкой! Далия обладала спокойствием и философским взглядом, а это всё-таки нехарактерно для шестнадцатилетней девушки. Я тогда себе говорила: Далия либо инопланетянка, либо фальсифицировала год рождения. Ей как минимум тридцать пять! А хорошо выглядит для своего возраста!
Нет, это, конечно, шутка, всерьёз я так не думала. Но я её — серьёзно — не понимала. А потом, под влиянием Далии и её мамы, я начала читать поэзию и была просто помешана на Цветаевой. Я читала и её стихотворения и письма, и всё, что другие о ней написали. Когда я узнала про её дочь Ариадну, мне, помню, что-то сжало грудь, потом отпустило и наполнило восторгом. Я подумала: «Ещё одна Далия!» Ариадна в три года читала и писала, а в шесть сочиняла так, что трудно было поверить, что автор — ребёнок. Значит, существуют! Каждые несколько десятилетий, каждые несколько тысяч километров рождается по одному такому исключительному таланту. Когда я это поняла, Далия не перестала быть такой уникальной, какой я её видела раньше. Наоборот: то, что казалось невероятным, теперь выглядело вполне убедительным и, как что-то реальное, осязаемое, стало ещё более привлекательно. Я начала Далию больше понимать, но какая-то часть её по-прежнему оставалась загадкой.
И остаётся по сей день.
Как всегда, первой приходит моя мама. Она легко касается моей щеки и говорит:
— С днём рождения! Но я думаю, что поздравлять надо меня: ведь в тот день старалась всё-таки я!
Это текст, который она повторяет последние сорок лет. Пока это говорит, она шарит глазами по бару со спиртными напитками. Мои коллеги с работы и крёстные детей — все хорошо знают мою маму. Она всегда выбирает человека, который выглядит лучше всех (мужчину, женщину — без разницы), и подходит для того, чтобы якобы выпить вместе за здоровье именинницы. Затем начинает тихо, по секрету, рассказывать. О мужчинах в её жизни. Все они — само собой разумеется! — были без ума от неё. И все без исключения были красавцами. И боролись за её расположение. А женатые ради неё бросали жён и детей. Мне стыдно, но наши гости уже привыкли и умеют с ней обходиться. Когда один устанет кивать, второй займёт его место и какое-то время делает вид, будто внимательно слушает. А около девяти часов приходит отец и выполняет две обязанности: поздравить дочь с днём рождения и забрать домой жену, сонную, с заплетающимся языком. Мой папа — незаметный, тихий человек, который из-за мамы никого не вызывал на дуэль.
Тем временем Далия открыла выставку в Германии. Галерея сейчас уже закрыта, а Далия, скорее всего, ужинает с организаторами. Brava, brava!
Но всё-таки хорошо, что она не смогла прийти на мой день рождения.
Когда я нахожусь в одном пространстве с Далией, я выгляжу словно половая тряпка. Ничего собой не представляю. Когда мы с Далией вдвоём, это не настолько замечается. Я сосредотачиваюсь на теме разговора и иногда даже забываю, с кем разговариваю. В центре внимания — тема. Но когда нас окружают другие люди, центром внимания обязательно становится Далия! Все хотят услышать её мнение. А если говорит кто-то другой, то обращается к ней одной. Некоторые с начала до конца не отводят глаз с её лица, другие время от времени, на короткое мгновение, посмотрят и на остальных присутствующих, чтобы сразу вновь вернуться к её глазам. Меня не восхищает роль невидимки, но не могу не признаться, что в наблюдении подобного спектакля испытываю и определённое удовольствие. Этот взгляд, полный неловкости, сопровождает тень, которая на миг спускается на лицо беседующего. Могу биться об заклад, что он себе говорит: «Нельзя! Нехорошо по отношению к другим!» И хотя старается быть одинаково вежливым со всеми, он опять теряется в глазах Далии. Она, как и обычно, не делает ничего, чтобы завоевать этого — либо какого-нибудь другого — человека. Не стараясь привлечь внимание, она привлекает внимание всех собравшихся. Всегда и везде. Я, наоборот, если не приложу усилий, остаюсь совершенно незамеченной. Несколько раз мне говорили:
— А вот на днях мы собрались у друзей, и я говорю Далии…
— Знаю, я там была.
— Да? Действительно?
Я что — пустое место?! Дело ведь не в том, нравлюсь я мужчинам или нет. Всё значительно глубже, то, о чём я говорю затрагивает саму суть человека!
Конечно, нравится ли человек противоположному полу, в жизни также играет немаловажную роль. Кто говорит: «Мне наплевать!» — врёт, как сивый мерин! В молодости это чуть ли не важнее всего остального. Важнее, чем оценки, важнее, чем отношения с родителями. Если тебя заметил тот, кто тебе нравится,— о-о-о, ты на седьмом небе от счастья!
Потом меняются приоритеты, более важными становятся карьера, место в обществе и многое другое. Перестаёт быть концом света, если не все влюбляются в тебя с первого взгляда и вусмерть. Оно… приятно, если в тебя влюбляются с первого взгляда и вусмерть, но по сравнению с подростковой порой это перестаёт иметь такое значение. Те, кто не привлекает внимания яркой внешностью, бывают признаны и желаемы благодаря интеллекту. Про меня, например, не скажешь, что непривлекательна: ухажёры как были, так и по сей день замечаю на себе однозначные мужские взгляды. Под конец школы и в университете я была очень закомплексована, поэтому училась больше всех и закончила с красным дипломом — одна я в нашей группе. Потом я начала работать — и работала опять прилежнее всех! Если меня обгоняли в знаниях, мне было обидно, я завидовала и корпела над книгой круглые сутки, потому что терпеть не могу, когда кто-то лучше меня. И подолгу в чьей-то тени я не оставалась!
Но то, что я чувствую по отношению к Далии,— это другого сорта. То, что она получила с рождением, нельзя превзойти круглосуточной учёбой. Люди это либо имеют, либо не имеют. Далия имеет. Я не имею. Конец истории. Большинство людей этого не имеют, и для них на этом история заканчивается. На нет и суда нет! Но я, к несчастью, из тех, которые не мирятся с поражением. А, к ещё большему несчастью, единственный человек, который у меня вызывает не проходящий комплекс неполноценности,— это именно моя ближайшая подруга. Встаёт вопрос: как можно дружить с человеком почти тридцать лет и таить такое уродливое чувство? А ответ непростой.
Далия всегда очень много делала для меня. Пока я была гадким утёнком, она изо всех сил старалась убедить меня в том, что я выгляжу хорошо.
— Дэвушка, у вас зэркало есть? Нет, ты посмотри на себя! Я ещё не видала таких волос! Посмотри, какие они пышные! Вот моя коса — едва половина твоей! Можешь рекламировать шампунь. А заодно и пасту для зубов. И уж точно колготки! Посмотри на манекенщиц: даже в телике не выгуливают такие ножки, какие у тебя! Я дохну от зависти! Если бы у меня были такие ноги, я бы не носила ничего, кроме мини-юбок. Ни за что в жизни не ходила бы в брюках.
В пубертате меня замучили прыщики. Мне никто из мальчиков не нравился, так что проблема была не в том, что некрасиво смотрится (никто на меня и не смотрел), но они иногда так страшно вспыхивали, что лицо у меня прямо болело. Мать всегда только, проходя мимо меня, брезгливо подбросит:
— Господи, какой кошмар! Ты опять объелась шоколада!
Не стоит подчёркивать, что мать в тот период я избегала ещё больше. А благодаря маме Далии проблему с кожей я решила относительно быстро: она меня отвела к своей подруге-дерматологу, и после нескольких процедур и обучения, как правильно ухаживать за кожей, лицо у меня изменилось до неузнаваемости. С тех пор следую простым правилам и покупаю косметику в аптеке, где её готовят специально для меня. Дёшево, эффективно, и никакой погони за «ланкомами» и «лореалями».
Мне все женщины завидуют. И та же Далия сколько раз вздыхала:
— Боже, какая кожа! Мне бы такую…
И всё же я завидую ей. Помимо прочего — тому спокойствию, с которым она признаётся другой женщине, что у той что-то лучше, чем у неё. Я этого просто не могу произнести! Но, несмотря на то, что мои ноги длиннее и что мои волосы пышнее, мужчины всегда теряли голову не от меня, а от неё.
То лето не забуду никогда. После вступительных экзаменов мы с Далией провели две недели на море, в Черногории. Однажды Далия осталась в гостинице, а я на пляже познакомилась с двумя симпатичными студентами. Было очевидно, что им нравятся моя фигура и моё малюсенькое бикини, но они вели себя по-джентльменски, и в том, что у них сверкают глаза, когда они смотрят на меня, я не находила ничего оскорбительного. Узнав, что я приехала с подругой, они сказали, что вечером собираются в джазовый бар, и пригласили нас присоединиться. Несколько часов плавания и загорания в их компании прошли в очень приятной атмосфере (к тому же один из них был как раз моего типа!), так что вечером мы с Далией отправились в тот бар.
Мы ещё и не подошли к их столику, когда я уже начала жалеть о том, что мы пришли. Как только они увидели Далию, они больше не сводили с неё глаз. А мы же ещё и не уселись! Нельзя было тут же сказать: «Ну, давайте, пока!» — развернуться и уйти, так что я еле отсидела час, стараясь скрыть злость и отчаяние. Хотя и не было надобности что-либо скрывать: эти два не замечали битву, которая происходила во мне. Словно меня нет, они изо всех сил пытались привлечь внимание Далии. Будто она — Солнце, а они — подсолнухи, парни напряжённо следили за каждым её движением, за каждой переменой на её лице. То, что я чувствую себя крайне неловко, заметила одна Далия. Она ещё вначале упомянула своего молодого человека, который остался в Белграде, посылая таким образом сигнал, что им нечего ожидать. Но они продолжали глазеть на неё, как заколдованные. Они походили на цирковых пуделей, которые по команде женщины в сверкающем платье подпрыгивают на задних лапках. С той разницей, что на Далии не было платья в блёстках — у неё сверкали эти её угольно-чёрные глаза. И не каким-то особым соблазнительным блеском. Я знаю её почти тридцать лет и могу сказать, что ещё не встречала женщины, которая флиртует меньше её! И этих двух студентов на черногорском берегу она и не гипнотизировала, и не прельщала, как сделало бы большинство женщин. Она была просто Далией — одинаковой со всеми, всегда. И всё же, сколько бы я ни покачивала своими длинными ногами и ни взмахивала пышными волосами, созданными для рекламы шампуня, эти два парня до конца вечера так и не обратили внимания на меня.
До гостиничного номера мы с Далией возвращались в гнетущем молчании. Так, наверное, чувствовал себя Наполеон после поражения в битве при Ватерлоо. Загибаю? Нет, не загибаю — у него должно было быть такое же отчаяние, от которого я задыхалась. Мне в этот день был выставлен вердикт, что я непривлекательна. И Далия это понимала. Она было начала разговор о музыке в том клубе, но, увидев, с какой неохотой я откликаюсь, не настаивала на беседе, и до конца вечера мы не проронили больше ни слова.
Не то чтобы я в тот день испытала поражение первый раз в жизни. Горького опыта у меня — на экспорт в страны третьего мира! Выглядит нелепо, что я так реагировала, но за девятнадцать лет жизни, до того дня, мои поражения были, в основном, от недостаточной учёбы. Стоило мне серьёзно позаниматься, и со мной никто не выдерживал сравнения! Если я приносила плохую оценку, я знала, как её исправить: сяду и занимаюсь. Были проблемы с родителями, и иногда становилось очень тяжело, но я всегда осознавала, что это, по сути, не имеет ко мне никакого отношения. Мама выпьет, начнёт задевать папу, вспыхнет ссора, но я знаю, что это не моя проблема. Да, мне грустно, мне обидно, но ссора родителей не перечёркивает моё существо. А потом я встретила этих двух молодых людей на морском берегу и была уверена в своём женском очаровании, но стоило появиться Далии, и они забыли, что я вообще существую. Мне было бы легче, если бы я могла сказать: «Она их увела у меня»,— но она не сделала ровным счётом ничего. Просто в этот день я получила сертификат, который показывает: на рынке самок эта данная самка — я — не имеет никакой ценности.
У этой истории есть и продолжение: на следующее утро я опять встретила двоих любителей джаза. Далия сказала, что ей неохота купаться, и осталась в номере. Я предполагаю, что ей не хотелось их видеть, но я не могла это у неё уточнить. О событии предыдущего вечера ни она, ни я не упомянули ни разу — по сей день.
Парни были явно не выспавшимися. Они не скрыли разочарования, услышав, что Далия не придёт. А потом «мой тип» начал причитать, как деревенская баба:
— А-а-а… я всю ночь глаз не сомкнул! Всё из-за твоей прекрасной подруги. Когда я увидел её вчера в баре, меня словно гром ударил. Какие глаза! Такой загадочной красотки я доселе не видал!
И так без конца и края о том, как он влюбился в Далию с первого взгляда. Словно я у него старый друган или сестра, что ли…
Такое у меня случилось впервые в жизни, вот почему меня это так задело. Было потом ещё несколько раз, но я уже была готова. Я ведь знала: если рядом Далия, я буду в её тени. Из всех мужчин, которые мне нравились, у одного моего мужа не текли слюнки при виде Далии — наверное, поэтому я за него и вышла замуж. Помню, мы познакомились, и он мне как-то сказал:
— Ты знаешь, Далия на редкость красивая, но в ней есть что-то такое, что не позволяет приблизиться. А ты мне нравишься, потому что нормальная, с тобой всё понятно.
Я не знала, как реагировать. Это, скорее всего, был комплимент, и я только прошептала:
— Спасибо.
Но мне же хотелось быть «фам фаталь»! Хотелось услышать: «Из-за тебя я потерял сон, из-за тебя у меня кусок в горло не лезет!» Да, смешно! Когда я вспоминаю эти годы, мне смешно, но тогда это были такие муки!
А потом я начала работать, у меня появилась семья, и то, что не все из-за меня теряют голову, не мешало жить счастливо. «Счастливо» — в том значении, в каком счастье понимает большинство людей: бывает, с мужем иногда ссоримся, бывает, дети иногда доводят до белого каления, волнуюсь за родителей, но… как бы это объяснить? Если бы меня спросили: «Ты счастлива?» — уж точно не сказала бы: «Нет, я несчастна». Всё, что касается важных вещей, более-менее у меня в порядке, и даже более — мне часто люди говорят: «Как я тебе завидую!» — но…
…Но они не знают настоящей зависти! Тот, кого мучает чёрная зависть, не умеет о ней говорить с лёгкостью. Если бы даже и захотел озвучить её, большой каменный ком застревает у него в горле. Мы с Далией часто друг дружке говорим: «Хорошо тебе!» — но это всегда имеет отношение не к таким важным вещам. «Как я тебе завидую! Если бы я надела блузку такого цвета, лицо бы у меня выглядело как несозревший лимон!» Или: «Молодец! Я не знаю, что сказала бы в подобной ситуации»,— говорит она мне, а я никакой особой гордости не испытываю. Это всё мелочь, это всё ерунда. Зависть по отношению к целому чувствую я одна. Дело ведь не в «ох, как бы мне хотелось иметь глаза Далии», или «мне бы художественный талант Далии», или «если бы я могла быть такой спокойной, как Далия». Нет! Я не хочу украшений, я хочу суть, то, что Далию делает Далией. Иными словами, я бы хотела быть Далией.
Боже мой, это напоминает героя того романа! «Парфюмера»! Человека, у которого не было своего запаха, и он делал парфюмы из своих жертв.
Господи! Откуда берутся такие сумасшедшие мысли? Нет у меня желания убивать Далию из-за того неуловимого чего-то, которого у меня нет. Это правда, что пока она жива, будет кому напоминать мне о моём несовершенстве. Хотя… если бы её не стало, ничего бы не изменилось. Как раз наоборот: если бы она умерла, это была бы её абсолютная победа! Вряд ли появится кто-нибудь, кто затмит её, вот и осталась бы она такой непревзойдённой в вечности. Как памятник. Как легенда. Почему некоторым даётся всё, а другим ничего?
Боже, какая я мразь! Откуда у меня такие уродливые идеи? Лучше бы взяться за уборку. Благодаря посудомоечной машине, остаётся только помыть унитаз и принять душ: в постели буду уже около двух.
День рождения удался — в общем, как я и ожидала.
— Тебе сорок пять не дашь!
— Твои канапе были бы хитом даже на приёме у президента!
— Ты сама шила это платье?! Ну ты даёшь!
Но без разговоров о Далии не могли обойтись.
— Что, Далия не придёт? У неё выставка в Германии? Ух ты!
— Что есть, то есть! Я была на её предыдущей выставке здесь, в Белграде. Был и тот критик — помните его? Тот, что восемь лет назад о её первой персоналке написал ту гадкую критику. А теперь он ест из её рук!
— Я его видел по телевизору. Это тот, что передал Далии букет, целовал ей руку и всё время умилялся? Да? Я так и думал. А кстати, милые дамы — как вам хорошо: если вы красивые, вам открываются все двери. Мы, мужики, на эту карту ставить не можем.
— Что ты этим хочешь сказать? Картины Далии продаются не потому, что автор — красавица! Мир искусства жесток: если у тебя нет таланта, никакая красота не поможет.
— Нет, нет, я не говорю, что Далия не одарена! Но, знаешь, думаю, то, что она и красива, и талантлива, наверняка вызывает зависть. Особенно у женщин!
И всё в таком стиле. Мой день рождения превратился в моноспектакль, исполнительница которого даже не присутствует! Хотя я уже привыкла. Так же, как моя дочь моложе меня и нет ничего, что могло бы это изменить, так и Далия интереснее меня и нет ничего, что я могла бы сделать и из-за чего ей хотелось бы быть Ясминой. На что ни посмотри, нет ничего такого, из-за чего Далия пожелала бы поменяться со мной жизнями, будь такая возможность.
Возьмём для начала работу. Я — инженер, а она — художница. Спросите у десяти человек: может, не все, но большинство выбрало бы искусство. Или философию. Быть учителем философии, кем Далия работала до того, как выбрала искусство, привлекательней, чем строительство. Да, действительно, я уже и забыла, что она работала в школе и сдавала экзамен за экзаменом в институте искусств! Правда, семья ей всячески способствовала, родители помогали с ребёнком, но когда она бросила стабильную работу и выбрала путь свободного художника, который человеку даже кусок хлеба не гарантирует, я так завидовала её решительности и мужеству! На такое способен человек, который либо безответственен, либо неимоверно в себе уверен. Когда я писала стихи, я об этом не могла даже сказать кому-либо, кроме Далии, а о том, чтобы бросить строительство и посвятить себя литературе, нечего и говорить!
Да… стихи… Бросает в жар от стыда каждый раз, когда вспоминаю то время.
Под влиянием Далии и её мамы я стала сочинять стишки. Я читала их стихотворения и думала: «Я тоже так могу!» Какое заблуждение! Если бы это было так легко, на свете были бы как минимум три миллиарда поэтов. Когда Далия на перемене или во время урока сочиняла стихотворения, у меня вспыхивало сильное желание писать самой. Поступив в университет, мы стали реже видеться, но при каждой встрече я себе говорила: «Как долго я ничего не писала!» — и решала срочно сесть и написать новое стихотворение. Боже, какой дурой я была! Я не знала, что стихи пишутся не решением, а рождением. Далия родилась с этим талантом. Но у неё была одарённость так же и к живописи, а ещё она изучала философию, и всё это вместе взятое мне, со склонностью лишь к точным наукам, казалось несправедливым. То, что и я пишу стихи, мне — по моему мнению — давало право критиковать её поэзию. «Неплохо»,— или: «Я читала новые стихи того мэтра и могу сказать тебе: ничего особенного — твои любительские стихи гораздо лучше»,— высказывала я своё строгое мнение, напялив мину признанного авторитета.
Она, с другой стороны, в моих стихах всегда находила что похвалить. А я не умею хвалить. Даже когда я восторгалась её стихотворением, я говорила, что оно хорошее, но обязательно добавляла: «Для любителя». Когда она интересовалась, написала ли я что-нибудь новое, я отвечала: «Да написала чушь какую-то, нельзя людям показывать, ещё править и править надо». Лоб у меня морщился, взгляд направлялся вдаль, словно пытаюсь с одной мне видимой матрицы вычитать божественные стихи, доступные лишь великим мастерам. Но великий мастер оставался недовольным, потому что его ничего не устраивало. И он признавал, что у Далии стихотворения неплохие — хотя и любительские. И это длилось до дня, когда я попросила её показать мне свои новые стихи. Это были пять очень красивых стихотворений, о которых я сказала, что они «ОК», рекомендовала ей «это убрать, а здесь добавить одно-два слова, ради размера». Тогда впервые она мне сказала:
— Да? Редактор не считал, что надо что-либо поменять. Они напечатаны в предыдущем номере. Но если ты так думаешь…
Глаза у неё шкодливо искрились, а губы еле сдерживали улыбку. Она смеялась надо мной!
В одно мгновение у нас поменялись позиции, и я грохнулась с высоты, на которую так нагло забралась. Журнал, отнюдь небезызвестный в наших литературных кругах, печатал стихи Далии уже несколько лет!
— Почему это я никогда не видела твоего имени?
— Пишу под псевдонимом, конечно. И имя, и фамилия у меня на слуху, и все бы сразу поняли, чья я дочь, а мне не хотелось печататься по блату. Должны быть оценены мои стихи, а не родственные связи.
Ситуация требовала удивлённого восхищения, и я ради приличия сказала:
— Ух ты!
Но — чего греха таить? — я не могла обрадоваться её успеху от всего сердца. С тех пор не пишу стихов.
Далия так и не закончила институт искусств. Она себя называет «недоученный художник». Потому что у неё нет диплома. Но лёгкость, с которой она это говорит, и искорки в глазах говорят другое. Она так выглядит, когда говорит: «Мне эта длина юбки не идёт». Подумаешь! Сказать, что ей идёт — не идёт, сказать, что закончила — не закончила, но это всё — украшения, стразы. К сути не имеют никакого отношения. Далию заметили уже на третьем курсе, и она начала показывать — и продавать — свои работы на коллективных выставках, рядом с именитыми художниками. Диплом — кусок бумаги, который о таланте ничего не говорит. Я это понимаю головой, но в своей жизни я всегда настаивала на форме, так что не могу не завидовать людям, у которых хватает мужества обращать внимание в первую очередь на содержание.
А что касается выбора мужа — вот тут Далии везло как никому! Этот мой вроде бы тоже неплохой… но по сравнению с Профессором!.. И с Николой тоже. Встреча с Николой была просто джек-пот!
Закончив университет, Далия несколько лет проработала учителем философии в одной школе. Однажды она в городе случайно встретила профессора из её универа. Того — известного красавца, в которого все студентки были влюблены. А Профессор был не из тех, кто ухлёстывает за своими подопечными. Впрочем, бывшая студентка — это что-то другое, и Профессор пригласил Далию в кафе, а несколько месяцев спустя они сыграли свадьбу.
Профессор был самым подходящим для Далии человеком. Их брак был очень счастливым — она прямо светилась. А когда у них родилась дочка — казалось, вот оно, то неземное счастье, для которого Далия создана. Но Профессор внезапно умирает.
Это был шок для всех, кто их знал! Он был на двадцать лет старше Далии, но разве это возраст для смерти?! Он казался таким здоровым и полным энергии! И вот — не стало человека, в один миг…
Впервые мне было жаль Далию. Я ей завидовала, но не было у меня ненависти к ней, я не желала ей несчастья. Мне было бы достаточно видеть её иногда неуверенной в себе или испытывающей какие-то неудачи, которые бывают у всех,— мне хотелось, чтобы она хотя бы иногда сходила с той высоты, на которую я не могу подняться. Я всё-таки не последняя дрянь, чтобы желать ей смерти близкого человека.
Родители Далии были уже достаточно пожилыми и больными людьми, так что похороны организовали мы с друзьями. Я старалась побольше быть с Далией и с малышкой. Казалось, что Далия тронулась умом: пока я ругала не то Бога, не то судьбу за такую несправедливость, она только молчала. Она даже не плакала. Было похоже, что весь этот переполох она понимает не больше трёхлетней Милияны. Я серьёзно испугалась за её психическое здоровье.
Она не плакала, но было очевидно, что потеря мужа выбила почву у неё из-под ног. И это понятно: они ведь были действительно дивной парой. А она не плакала, и боль росла и росла, и Далия день изо дня становилась всё бледнее и бледнее. Но она не была бы Далией, если бы не вызывала ревность, даже попав в такую беду! В чёрном, высохшая, как веточка, на бледном исхудавшем лице эти её чёрные глаза стали ещё крупнее и чернее,— прости меня, Господи, она была умопомрачительно красива. Олицетворение героини античной трагедии. Не было мужчины, которому не хотелось защитить её! Завидовать вдове — какой нонсенс! Если бы меня спросили: «Хочешь поменяться?» — я сказала бы: «Нет, спасибо!» — мне такой опыт не нужен. Но мне бы хотелось быть Далией — с достоинством принимать жизнь такой, какая она есть, не жаловаться, не беситься.
Далии действительно было тяжело после смерти Профессора, но её не ждала обычная судьба вдовы с маленьким ребёнком. Всё-таки она родилась под счастливой звездой!
По обычаю, Далия ходила в трауре весь год. Она вела тихую жизнь: ребёнок да работа. Правда, даже после того, как она сняла чёрную одежду, она продолжила жить уединённо. Посвятив себя дочке и работе в школе, она редко виделась с кем-нибудь, кроме родителей. Именно в тот период она начала интенсивно писать картины. Но у Далии нет хобби — она всё доводит до профессионализма. Она поступила в институт искусств, и ещё до окончания о ней заговорили. Кажется, Милияна пошла в первый класс, когда Далия бросила работу в школе и посвятила себя живописи. Мила была развитым не по годам ребёнком и полностью поддерживала мать. Доходы Далии были нестабильны, и иногда им приходилось жить довольно скромно, но я никогда не видела, чтобы Милияна требовала купить ей что-нибудь. Когда я в их компании, я понимаю, насколько мои дети избалованы.
Два года Далия занималась только картинами, а потом начала работать ассистентом художника-постановщика в Национальном театре. Она занималась искусством, получала небольшую, но стабильную зарплату и выглядела совершенно довольной. Стала выходить в свет — не так часто, но заметно. Большую часть дней она проводила в своём мире, и каждый раз, когда мы встречались, я понимала, что такой образ жизни ей идеально подходит. Она всегда была очевидно рада встретиться со мной, но не пыталась видеться чаще. Мне, как всегда, чего-то не хватало, а у неё глаза блестели, и выглядела она всё красивее и красивее.
Наверное, потому что была влюблена. На этот раз в красавца значительно моложе её — в популярного актёра Николу Панича. Вот уже десять лет как они женаты — и всё так же красивы и влюблены. Они прекрасно ладят между собой, Никола с Милияной тоже в замечательных отношениях; да что тут и говорить — все им завидуют. Ну вот действительно: одна женщина еле находит одного мужчину, чтобы с ним нормально жить и создать семью. Ищет, ищет, выбирает, и всё равно: как начнут жить под одной крышей — понимает, что не согласна на это, не воспринимает то, и потом либо расстаются, либо она закрывает глаза на некоторые вещи, лишь бы как-то вместе функционировать. Обычно так. А Далии повстречались двое мужчин! Она в одной жизни встретила двоих мужчин, которые её любят — да нет, они её боготворят!
А я говорю: «Далия никогда не жалуется!» На что, о Господи, жаловаться человеку, которому так везёт в жизни?! У неё есть любимая работа; её окружают люди, которые ею восхищаются; замужем за человеком, который её обожает. Милияна — красивая умная девушка, уже взрослая и не требует внимания матери (да и в детстве-то не требовала). Куда бы ни ходила с Милияной, Далия гордо знакомит со всеми свою дочь (смогу ли я когда-нибудь так?!).
Она, правда, в последнее время опять похудела и побледнела. Родители уже совсем старые и немощные, Далия каждый день ходит к ним. И слышит ли кто-нибудь, что она жалуется?! Упаси Господь! А Милияна волнуется за маму и даже предложила ей поехать на недельку-другую в санаторий или на море: мол, пусть мама отдохнёт, начитается, а она будет заботиться о бабушке с дедушкой. Такой внимательный ребёнок! А меня хоть бы спросили: «Мама, ты устала?»
Да что и говорить — Далия родилась под счастливой звездой…
…думает Ясмина, пока её укачивают первые волны сна. Спокойной ночи, труженица!
А в подножье Альп Далия в гостиничном номере лежит и часами смотрит в потолок. Через два дня она возвращается в Белград.
Не хочет возвращаться.
Не хочет вообще никуда ехать.
Не хочет быть.
Ясмина, конечно, не знает.
Далия тоже не знает. Но чувствует. Безошибочно. И потому каждый день домой возвращается, влача ноги, словно они в кандалах.
Знаю только я — да эти двое.
Я видела на днях.
Никола подошёл к окну и нервно крикнул:
— Милияна, мама у подъезда! Срочно накинь что-нибудь!
— Да-а-а? А ты поищи хотя бы фиговый лист… тебе-то срочно надо прикрыться! — сказала, мурлыча, Милияна через голое плечо и пошла в ванную, вызывающе покачивая бёдрами.