(поэта, музыканта и гитарного мастера)
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2013
Я — бард простой
И не могу творить
По правилам искусства…Роберт Бёрнс.
Июль 1786 года
Вместо предисловия
Если кто помнит, в начале двадцатого века уже издавалась книжка с таким же названием. Правда, автор, В. Г. Короленко1, писал её шестнадцать лет. Зато в итоге у него получилось замечательное повествование о героических представителях молодёжи девятнадцатого века. Но, несмотря на то, что Короленко, писатель, вошедший в золотой фонд русской литературы, поведал о своих ровесниках, которых один известный политик назовёт позже «штурманами будущей бури», вскоре разразившейся в России,— о них в наши дни предпочитают не вспоминать.
Как, впрочем, и о самой буре.
Что поделаешь: в каждой избушке свои погремушки, у каждой эпохи свои любимчики. В девятнадцатом веке — народовольцы, в двадцатом веке — комсомольцы-добровольцы, в двадцать первом веке — ну, вы в курсе…
Я же на свою историю потратил гораздо меньше времени, да, честно говоря, и забвения особо не страшусь, так как не вхожу в золотой фонд нынешней российской литературы. И задача моя скромнее: поведать вам, уважаемые читатели, не обо всех современниках, а лишь об одном. Кстати, он похож на героев Короленко — его тоже мало кто помнит.
Судите сами: актёру Высоцкому2, ничем не связанному с Красноярском (кроме участия в съёмках фильма «Хозяин тайги» на Мане), у нас посвящаются фестивали, проводятся конкурсы на лучшее исполнение его песен. Где-то даже изваяли памятник на тему его известной песни про волков. Высоцкий настойчиво внедряется в сознание молодёжи как популярнейший бард России, хотя это вопрос спорный. Во-первых, сам он никогда не причислял себя к бардам. Во-вторых, Якушева3, Визбор4, Ким5, Кукин6, Городницкий7, Окуджава8 и многие другие были не менее (если не более) популярными бардами того времени. Их песни молодёжь и знала больше, и пела гораздо чаше, чем Высоцкого. Свидетельствую это как бывший студент шестидесятых годов.
И потом, это сейчас Интернет, ноутбуки, скайпы, пятьдесят телепрограмм на ТВ; в те же годы Красноярск был глухой провинцией, да ещё насыщенной секретной инфраструктурой: военные заводы, ракетные части, лагеря… Вражеские «голоса» глушились, ТВ и радио транслировали две программы — московскую и местную. Бардов можно было услышать лишь на любительских магнитофонных записях да по радиостанции «Юность».
А в Красноярске шестидесятых годов самым известным бардом среди молодёжи был не Высоцкий, не Визбор, не Ким и даже не Окуджава, а Юра Бендюков9, наш, родной, местный — поэт, музыкант и гитарных дел мастер. Однако сегодня почему-то никому не приходит в голову организовать фестиваль его имени или объявить конкурс на лучшее исполнение его песен. Он забыт на своей земле, которую любил, о которой пел и в которой похоронен. Хотя в своё время его песни исполнялись Аркадием Северным10 и Михаилом Шуфутинским11, они были на слуху у красноярских туристов, столбистов, студентов. А «Робинзона», «Сигарету» и «Дельфина» распевали даже тинейджеры в пионерских лагерях.
В восьмидесятые-девяностые годы фестивали, которые Бендюков проводил с друзьями на острове Сосновом, собирали тысячи зрителей; к нам съезжались и маститые барды, и простые любители авторской песни со всей страны, от Москвы до Камчатки. Если бы сегодня кто-то сумел организовать подобный фестиваль, звону было бы на весь свет. Но в то время считалось неприличным пиариться — да и слова-то такого не знали. А кроме того, были фестивали в Норильске, Сростках, Саяногорске, Томске, Юрге… Когда же у нас затевался Сибирский фестиваль авторской песни, все ехали сюда, ставили палатки на Сосновом — и три дня он был песенной республикой. Тут пробовали голоса и вставали на крыло будущие лауреаты и дипломанты всероссийской «Грушинки»: Ира Орищенко12 из Усть-Каменогорска, Сергей Наумов13 из Норильска, красноярцы Геннадий Васильев14, Лариса Ялынская, Евгений Савельев15 и совсем ещё юные томички Ира Абушаева и Марина Томилова16.
Кроме того, Юра был известен как гитарных дел мастер, создававший уникальные инструменты. На его гитарах играли классику профессиональные гитаристы и свои песни — знаменитые барды шестидесятых годов. И как ни удивительно, но его инструменты до сих пор живы. Спросите у профессионала, сколько длится концертная жизнь гитары,— он ответит: не более пяти-шести лет. Нет, играть на ней можно и дольше, но звучать как прежде она не будет.
А его гитары звучат даже через двадцать лет!
И здесь самое время обозначить авторскую песню как социальный феномен, с чем, пожалуй, не каждый и согласится. Потому что социальные феномены проходят по ведомству хоть и почтенной, но скучной науки социологии. Авторская же песня — дело молодое и зачастую воспринимается не более чем «ля-ля у костра». Нет, уважаемые читатели, это далеко не «ля-ля». Это категория, я бы сказал, где-то даже философская.
Не верите? Тогда давайте серьёзно. Следите за мыслью.
Система устройства человеческого общества, как любая сложная система, складывается из подсистем, обеспечивающих её жизнедеятельность и выполняющих различные функции. Подсистемы не образованы изначально, «из яйца», они появились (и появляются) по мере усложнения всей Системы и необходимости сохранения её устойчивости.
Вначале подсистемы возникают как некие субкультуры, которые вроде бы и не играют в обществе особой роли, но имеют тенденцию к росту. Бесперспективные субкультуры Система уничтожает. А те, что сумели адаптироваться и выполнять полезные функции, переходят в ранг подсистем. Классический пример — христианство. Субкультура бродяг, нищих и рабов, преследуемая властью, заняла, в конце концов, одну из ключевых ниш в общественном устройстве. Причём занимает её две тысячи лет. Значит, это уже никакая не субкультура, а подсистема, наделённая определёнными социальными функциями.
Запомнили? Идём дальше.
Авторская песня — тоже субкультура, востребованная в молодёжной среде, как и рок. Но рок инфицирован нам Западом, он не имеет национальных корней и поэтому постепенно деградирует (сравните Шевчука17 со Шнуром18). Авторская песня — своя плоть от плоти. Здесь ничего не привнесено извне и не украдено: ни гармония, ни ритмика, ни тексты. Наша, русская поэзия, наша, русская музыкальная гармония. А главное, авторская песня, в отличие от рока (не в обиду будь сказано его фанатам), популярна среди мыслящей молодёжи. В ней ощущается не только присущий молодым фрондёрский привкус, но и желание видеть общество другим — менее лицемерным, циничным, более человечным.
И хотя всеми уважаемый Б. Ш. Окуджава при жизни неоднократно заявлял, что авторская песня родилась в шестидесятые годы «на московских кухнях»,— вынужден с присущей мне бестактностью заявить: мэтр ошибался. Чтобы не дискутировать на эту тему, отсылаю читателя к моему эссе «Семь нот» («ДиН» №4/1994), в котором я относил появление авторской песни аж к девятому веку до н. э. Именно в ту пору она появилась — и не «на московских кухнях», а на заре человечества. В Древней Греции.
Опять не верите?
Тогда укажу ещё на один авторитетный источник — А. М. Городницкого, известного учёного, барда, песни которого я, да и все мои ровесники, распевали ещё в 1964 году, на первом курсе. В своей книге «След в океане» он тоже пишет: «…Если мы заглянем в нашу раннюю историю, в античные времена, то убедимся, что авторская песня существовала всегда. Задолго до появления печатных станков и даже письменности. Именно она легла в основу всех форм современной литературы. При этом изустное творчество было неизменно связано со струнными инструментами: арфа, гусли, саз, гитара».
Как хотите, а я больше доверяю Городницкому — всё же не просто бард, а ещё и геофизик, Платона знает, Атлантиду искал. Но если авторскую песню поют более двух тысяч лет, и не только в разных странах, а даже в различных общественно-экономических формациях,— значит, это уже давно не субкультура. Это подсистема, существующая… Для чего?
Положим, я могу ответить. А вам самим слабó догадаться?
И вот в 1967 году в Красноярске появился парень, чьи песни сразу и повсеместно запела молодёжь. Да не только у нас. Упоминавшийся выше Геннадий Васильев рассказывал, как школьником в Томской области организовал с друзьями вокально-инструментальный ансамбль, исполнявший кем-то слышанные песни Бендюкова. Причём тогда никто из них не слыхал даже имени автора песен, с которым Геннадий познакомился через много лет.
Почему же сегодня о Бендюкове практически никто ничего не знает? В Интернете можно послушать песни Бена. Старые столбисты его тоже помнят. Но из памяти красноярского сообщества время, когда он считался неформальным лидером молодёжного объединения авторской песни, как-то незаметно выветрилось. Будто этого времени не было. Почему?
Потому что неформал? Или покупной торт всегда кажется слаще домашней выпечки?
В науке это называется коллективной амнезией — потерей обществом коллективной памяти. Коллективная память — одно из основных отличий человека от прочего животного мира. Говорят, с её утратой общество перестаёт эволюционировать. Академик РАН Н. Н. Моисеев, известный трудами по разработке моделей биосферы в условиях антропогенного воздействия, пишет в своих мемуарах «Как далеко до завтрашнего дня»: «Человек — единственное животное, создавшее коллективную память и коллективный интеллект. Осьминоги, чей мозг сопоставим с человеческим, не имеют ни коллективной памяти, ни коллективного интеллекта. Поэтому их развитие завершено».
То есть если будет утрачена связь с прошлым, нас ждёт судьба осьминогов. Забавно?
Вот для того, чтобы сохранить коллективную память о времени, когда молодёжь тянулась к Юре и его песням, сохранить коллективный интеллект той поры, мы, его друзья, решили издать книгу о Юре Бендюкове — поэте, музыканте, гитарном мастере. Когда это удастся сделать — не знаю, потому и спешу рассказать о нём хотя бы на страницах журнала.
Бен
Под этим именем его знали по всей Сибири: в Новосибирске, Норильске, Томске и других городах. Он родился 22 марта 1946 года в селе Ширяево Одесской области. Возможно, от родителей Бен и унаследовал музыкальные способности. Маму, Любовь Петровну, до войны брали в свердловскую консерваторию, а отец, Павел Иосифович Бендюков, играл на аккордеоне, впоследствии в Ульяновске преподавал теорию музыки в одном из училищ. Но война внесла свои коррективы в их судьбы: Любовь Петровна стала военным санинструктором, а Павел Иосифович — артиллеристом. На фронте и познакомились.
После рождения Юра с родителями уехал в Китай, к новому месту службы отца. Там родители разошлись, и мальчик, уже вместе с отчимом, Мефодием Кузнецовым, и мамой приехал в Красноярск, где до шестнадцати лет звался Юрой Кузнецовым. Мама, Любовь Петровна, сперва работала директором гастронома, но потом всё чаще стала заглядывать в рюмку, её понижали в должности, наконец — уволили. Это была беда многих фронтовиков. Но пьющий мужчина — картина привычная, а вот когда запивает женщина…
В таких случаях Бена отправляли в Усть-Дербино, где жили родители отчима — его дедушка и бабушка. Можно только догадываться, что чувствовал мальчик, у которого мама пила, вместо отца был отчим (да и тот умер в 1952 году), и даже дед с бабкой были неродными. Зато в Усть-Дербино он мог рыбачить, ездить в ночное, там появились друзья и первая полудетская безответная любовь. Но подходил срок, ему надо было возвращаться к матери в Красноярск, где он снова оставался один на один с самим собой.
А одиночество рождает поэтов…
Этой ночью луна
Мне уснуть не даёт.
Знать, река Дербина
Посылает привет.
Что ж, сегодня без сна
Повстречаю рассвет.
Сбереги, тишина,
Светлой памяти след.
Это детство моё,
Это юность моя
Укоряют меня,
Что души не сберёг,
Не сберёг чистоты
В паутине дорог,
Был неправильно добр
И неправедно строг.
Я скакал на коне,
Вылетал из седла,
Я срывался со скал
И купался в вине.
Я летал над землёю
Мальчишкой во сне,
Видел счастья улыбку
И горя оскал…
Впоследствии, когда в 1993 году мать умерла и Бен попросил помочь похоронить, он немало порассказал о своём противоречивом отношении к ней. Не буду повторять того, что он говорил, да и забыто многое за давностью лет. Помню, мы с Сашей Альшанским19, принимавшим участие в этом скорбном деле, помалкивали. Саша тоже сочинял песни, был участником нашего клуба и другом Юры. И никто из нас тогда подумать не мог, что в 2007 году Сашу похоронят здесь же, через могилу от места упокоения матери Бена.
Если бы молодость знала…
Когда Юре исполнилось шестнадцать лет, пришла пора получать паспорт. Он поехал к своему отцу в Ульяновск, где записался на его фамилию — Бендюков. И если в детстве у него была школьная кличка — Кузя, то с получением паспорта детство кончилось. С этого времени и до самой смерти его будут звать — Бен.
Ещё в школьные годы Бен стал ходить в городской Дворец пионеров, где в авиамодельном кружке делал планеры, учился работать с деревом — строгать, сверлить, пилить, клеить,— что впоследствии пригодилось. После школы поступил в ПТУ, где учился на слесаря. И там, начав, как и все ребята, играть на гитаре (а гитары у нас в подавляющем большинстве были тогда работы нашей большемуртинской фабрики), задумался над тем, можно ли улучшить качество звука и как это сделать. Он начал изучать гитару: снимал верхнюю деку, смотрел, как приклеены пружины, пробовал менять схему их расположения. Тут впервые и пришла в голову мысль попытаться сделать гитару самому.
Укрепился он в этой мысли, когда после ПТУ стал работать настройщиком на фабрике пианино. Там Бен впервые увидел и начал сравнивать структуру различных древесных пород в процессе распила, обработки и сушки, их резонансные свойства, необходимые для музыкальных инструментов. Попутно освоил профессию столяра-краснодеревщика.
Однако на фабрике пианино Бен долго не задержался. Он органически не переносил однообразной, конвейерной работы. Сам как-то признался в одном газетном интервью: «Менял работы, как перчатки. Придёшь куда-нибудь, устроишься, махом освоишь, а дальше становится неинтересно. Скучно…»
На «Столбах», где Бен бывал, как и остальная красноярская молодёжь, он встретил В. И. Дитриха20, профессора, преподавателя политехнического института. Они познакомились в «беркутянке», старой столбистской избе, построенной ещё в 1918 году. И Дитрих помог Юре устроиться в СибНИИЛП (Сибирский научно-исследовательский институт лесной промышленности). Там по проектам инженеров Бен делал макеты различных машин с навесными универсальными манипуляторами. Один из его макетов даже попал на ВДНХ.
Там же, в СибНИИЛП, он начал делать гитары. И это стало делом всей его жизни — не однообразной подёнщиной, а неограниченным полем поиска. Где всегда рождалась новая идея, новая схема, новая модель — новая гитара. Материал для гитары Бен подбирал на фабрике пианино, в старых, разбиравшихся на дрова домах выбирал стропила, а однажды на свалке обнаружил брошенный диван, обивка которого скрывала сухую дубовую основу. Наконец, нашёл постоянный источник — превосходный материал на забытых таёжных гарях — и ежегодно пополнял там запасы. Первую свою гитару сделал в 1967 году. Сам себе был и конструктор, и дизайнер, и мастер-краснодеревщик.
А в ноябре 1967 года состоялся первый Красноярский фестиваль самодеятельной песни; организатором его стал один из руководителей молодёжного клуба «Горизонт» Виталий Крейндель21. В технологическом институте прошёл конкурс, а на заключительный концерт собралось столько народу, что серьёзно опасались обрушения балкона. Балкон, слава Богу, выдержал, и одним из победителей конкурса стал Бен.
В марте 1968 года трое участников конкурса — Бендюков, Ерёмин22 и Мельцер23 — поехали на знаменитый Новосибирский фестиваль, где собрались ленинградские, свердловские, московские и другие барды — всего двадцать семь авторов из двенадцати городов. И главное — ожидался приезд Александра Галича24. Про фестиваль, триумф Галича и книг понаписано, и в Интернете есть сайт с мемуарами участников, фотосессией… Но наших ребят нигде не вспоминают.
А они тогда приехали практически раньше всех. И по просьбе организаторов фестиваля начали концерт 7 марта, до официального открытия: билеты были уже раскуплены, народ истомился от слухов, циркулировавших по городу (разрешат — не разрешат, приедут — не приедут), а основных участников — москвичей, ленинградцев — нет. Начали Ерёмин и Бендюков (у Мельцера голос сел, его песни пел тоже Бендюков). А уж потом появился Галич, за ним — московские журналисты, московские барды. И кого из них интересовало, что там было в Доме учёных до их появления? Зато обо всём, что происходило потом, сегодня можно самым подробным образом узнать из Интернета, книг, публикаций.
Журналистам, да и прочим, не было никакого дела до наших ребят, что вполне понятно. Во-первых, в сравнении с приезжими именитыми бардами они были «малоизвестными». Во-вторых, все пасли Галича: организаторы фестиваля, барды, киношники, гэбэшники… Поэтому я не особо удивился, вычитав в программе концерта 8 марта в Доме учёных — в Интернете, на сайте Новосибирского фестиваля 1968 года,— что песни А. Мельфера (так окрестили Мельцера) исполнял Ю. Третьяков (то есть Ю. Бендюков).
А что касается гитары, на которой играл Галич,— тут вообще полный абзац: и москвич Сергей Смирнов, и ленинградец Валентин Глазанов25— каждый утверждал, что мэтр на сцену выходил именно с его гитарой. Я же не раз слышал от Бендюкова и Ерёмина, что Галич аккомпанировал себе на гитаре Ерёмина, а перед выходом всегда просил Бена проверить, как она «строит». И кто из них, по-вашему, прав? У меня лично сомнений нет! Хотя вся эта история с гитарой, на которой играл Галич, чем-то напоминает мне хохму с бревном, которое однажды Ленин нёс на субботнике в Кремле.
Наши барды получили автографы Галича: у Ерёмина он расписался прямо на его гитаре, у Бена с Мельцером — на входных билетах. Участвовали ребята и в нескончаемых диспутах, проходивших в Академгородке. Однажды московская журналистка, пытаясь примирить противников бардовской песни и её сторонников, призвала снисходительно относиться к песням бардов, сославшись на их непрофессионализм в поэзии. Но Мельцер, оппонентами которого в пору его занятий в поэтическом объединении при ленинградской молодёжной газете «Смена» были Л. Васильева26 и И. Бродский27,— возмутился: «Это почему нас надо пожалеть? Температура поэтического жара может быть разной, что у меня, что у Маяковского,— но градусник, согласитесь, должен быть один. Поэтому не надо заранее относиться к творчеству бардов как к поэзии второго сорта».
Там, в Новосибирске, после ночного концерта в комнату к красноярцам (их разместили в общежитии) пришёл корреспондент журнала «Турист» и попросил у Бена песню. Ребята к утру переложили её на ноты, и «Турист» опубликовал песню с его автографом. Она была в духе тех лет, пафосная, и, может, сегодня кому-то захочется упрекнуть Юру в сервилизме:
Уходит юность к вершинам белым,
Шагает всюду под небом синим,
Уходит юность тропою смелых
Туда, где трудно, где место сильным.
Ушли ребята, ушли упрямо,
Остались дома сироты-мамы.
Ушли ребята затем, чтоб просто
Зажечь в Саянах другие звёзды.
Над котлованом, встречая зори,
В земных делах в чудеса не веря,
Ребята знают, что скоро море
Волной окатит таёжный берег.
А вечерами под небом синим —
Нестройный хор голосов усталых.
Поют ребята о Бригантине,
О ЛЭП-500, о тайге, о скалах…
Да, сегодня звучит наивно. Однако когда песня сложилась, Бену минул двадцать один год, и он был абсолютно искренен в своём идеализме — а это, согласитесь, нечто совсем иное, нежели сервилизм. Мне возразят, что и его ровесник Вадим Делоне28 был искренен, когда шёл на демонстрацию в защиту диссидентов, где его арестовали. Всю свою короткую жизнь (он умер в тридцать шесть лет) Делоне оставался противником советского романтизма и, конечно, никогда не сочинил бы подобных стихов. У него были другие стихи — обличительные.
Но, во-первых, Делоне в глаза не видел ребят, строивших все эти ГЭС и ЛЭП. Говорю не в укор: диссидент рушит, романтик строит — каждому своё. Человеку, поверившему в песни Галича, трудно поверить в рукотворные моря, созданные не зэками, а романтиками, вроде тех, что в стихах у Бена. А я их знал, с некоторыми даже встречался: с Солнцевым29, Белкиным30, Марчуком31… Это потом время поделит их на сторонников и противников нынешнего сообщества. Тогда же они мчались в одном поезде и во всё горло распевали:
А я еду, а я еду за туманом,
За мечтами и за запахом тайги.
Во-вторых, Бен и Делоне — из разных миров. Делоне рос в другой среде: жил в Москве, учился в пединституте, имел непростую родословную. Дед, Б. Н. Делоне32, был знаменитым математиком, который, как только внука начал прижимать КГБ, отправил Вадима к бывшему ученику, академику А. Д. Александрову33, в Новосибирск. Тот поселил его в своём коттедже, где Вадим мог, не опасаясь гэбэшников, слушать передачи западных «голосов» о Пражской весне и об угрозе вторжения советских войск. С приездом Галича Делоне был рядом на всех «посиделках», читал ему свои стихи… Короче — диссидент.
Но кто знает, что вышло бы из этого диссидента, родись он не в Москве, а где-нибудь у нас в Канске? Может, комсомольский поэт, а может, что и похлеще. Вы про «синдром солёного огурца» слышали? Тут главное — вовремя угодить в нужный рассол. Рассолу всё равно, кого довести до кондиции: хоть человека, хоть овощ. Да имей Бен такого деда и такие возможности, он, может, тоже стал бы диссидентом. Но он вырос не в московской профессорской семье, а в сибирской глубинке. И сочинял песни про то, что видел вокруг: про строительство Саяно-Шушенской ГЭС, про Ману, «Столбы»…
Так что не судите — не судимы будете.
Чем кончился Новосибирский фестиваль, известно. К тому же в дни фестиваля «Голос Америки» передал текст письма сорока шести научных сотрудников Сибирского отделения Академии наук и сотрудников Новосибирского университета в защиту диссидентов Гинзбурга34, Галанскова35, Добровольского36 и Лашковой37. Многие подписанты входили в число организаторов фестиваля. Поэтому власть решила в буквальном смысле из теплицы Академгородка пересадить их в открытый грунт — чтобы другим неповадно было. Михаила Макаренко38, вручившего Галичу серебряную копию золотого гусиного пера, некогда подаренного Пушкину, приговорили к восьми годам строгого режима. Доктора биологических наук Раису Берг39 уволили из института цитологии и генетики. Анатолия Бурштейна40, президента клуба «Под интегралом», лишили кафедры в университете. И т. д.
А Вадим Делоне уехал в Москву и 25 августа с семью единомышленниками вышел на Красную площадь в знак протеста против ввода наших войск в Чехословакию. Их моментально скрутили, избили и увезли. В этот раз даже дед не смог ему помочь…
В сравнении с новосибирцами красноярцы потерь не понесли. Никто из партийных бонз не корил их за участие в скандальном фестивале, «Горизонт» не закрыли, магнитофонные записи песен Бена с новосибирского фестиваля Крейндель потом слышал даже где-то на Байкале. И только когда они решили пригласить в Красноярск Евгения Клячкина41 — над ними разразилась гроза. Организаторов клуба Крейнделя, Кравченко42 и Лившица43 вызвала в горком партии сама Н. П. Силкова44 (я слыхал, что она послужила Астафьеву прототипом партийной дамы в его «Печальном детективе») и заявила, что пока она здесь, Клячкин в Красноярск не приедет. Организаторы поняли, что отныне шаг влево, шаг вправо будет считаться побегом, а «заниматься художественной самодеятельностью», как советовала Силкова, они не собирались. И «Горизонт» прекратил своё существование.
А Бен к этому времени стал своим человеком на «Столбах». И вполне прилично лазал по скалам — но однажды сорвался с «Авиатора» (так называется сложный ход на вершину «Перьев» по вертикальному ребру центрального «Пера», имеющего вид пропеллера). Падение стоило ему сотрясения головного мозга, от которого Бен потом страдал всю жизнь головными болями. И это ещё — слава Богу: на «Столбах» редкий год обходился без того, чтобы кто-нибудь не упал со скалы. Причём срывались не только новички. 6 августа 1989 года легендарный столбист Володя Теплых45 упал с «Перьев», всегда покорявшихся ему раньше. Из-за ерунды погиб: недалеко от вершины под галошу попал крошечный камушек. И сорвался Володя, и пролетел двадцать метров до земли за пять секунд.
Если бы молодость знала…
Впрочем, на «Столбах» Бен был больше известен своими песнями. Кудрявый, красивый, с мушкетёрской бородкой, в кожаной лётной куртке на «молнии», с гитарой, на которой выжжено «Бен», он производил неотразимое впечатление, особенно на девчонок. А если где-нибудь в столбистской избе они сходились с Володей Хаскиным46 — это был аншлаг. Начинали петь вечером, заканчивали под утро. Набивалась изба до отказа, слушали, затаив дыхание. И когда гитару брал Бен, зрители записывали его песни или запоминали на слух (портативные магнитофоны были редкостью) — а на другой день они звенели на «Столбах». Ещё через пару дней их пели уже в общагах Красноярска. Потому что никто и никогда не слыхал ни у Визбора, ни у Высоцкого таких песен про рисковых и бесшабашных парней:
С тобой беда такая приключилась,
Что я к тебе привыкнуть не могу,
Ведь у тебя недавно появилась
Первая извилина в мозгу.
Ха-ха! Держись покрепче за кушак,
А то ты в пропасть шлёпнешься, дурак.
И мы пойдём под лунный свет.
Найдём тебя мы или нет?
А коль найдём, то только твой скелет.
Эту песню Бена, да ещё с гитарными фиоритурами, до сих пор поют на «Столбах» — «своя»! Певали её, наверное, в компании с Беном и Володя Теплых, и Володя Хаскин.
А 2 апреля 1997 года Володю Хаскина хоронили — погиб в автокатастрофе. Мы готовили концерт в Доме офицеров, там должны были петь Бен, Васильев, Поповы47 — словом, все наши. Я накануне вечером позвонил Хаскину, попросил исполнить с Серёжей Поповым «Месяц спрятался за рощу» — у них это здорово выходило. Но он ответил, что договорился с машиной и ему надо ехать в Новосибирск, снимать какие-то состязания (он спортивный фотограф). Я сам журналист, понимал, что такое срочное задание. Но не знаю почему, без всякой надежды на успех, долго уговаривал его остаться и выступить с нами в концерте: «Плюнь ты на эту поездку, мы так редко бываем вместе. Попоём, тяпнем по чуть-чуть…» — «Не могу, Валера, скоро будет машина»,— были его последние слова, и мы попрощались.
Назавтра узнал: после разговора, ночью, он выехал и где-то под Новосибирском разбился.
Если бы старость могла…
Однако я забежал вперёд. После того как «Горизонт» самораспустился, наступила пора безвременья. Кто-то относит возрождение клуба к 1972 году, кто-то связывает это с деятельностью Б. П. Соустина48, стараниями которого Евгений Клячкин всё-таки побывал в Красноярске — вопреки пророчеству Силковой. Кстати, впоследствии Клячкин играл на гитаре, сработанной Беном. Вам, однако, про это время лучше узнать из книжки «Романс листочка на ветру» (Красноярск, 2000), предисловием к которой служит краткий очерк истории авторской песни в Красноярске, написанный Я. М. Кофманом49.
Я же сошлюсь на Бена, рассказавшего об этом в газетных интервью: «Всё возродилось после 1972 года. Точно не помню, я как-то отошёл от дел: всё гитары, гитары… Потом смотрю: что такое? Пять человек сидят, обзываются городским клубом. Собрал старых ребят, и мы опять начали с нуля. Серёжа Попов — президент КСП, я — художественный руководитель; организовали фестиваль. С этим свяжешься — и уже навсегда».
Сейчас не могу припомнить, кто познакомил нас с Беном. Это было где-то в восьмидесятых годах. Узнав, что я сочиняю песни и пою под гитару, он затащил меня в городской КСП. Пришёл я туда не без опаски, поскольку уже имел печальный опыт на эту тему. Летом 1968 года, аккурат после Новосибирского фестиваля, у нас в Свердловске был смотр студенческой самодеятельной песни. На заключительном концерте за пять минут до выступления меня подвели к «куратору» смотра. И тот мягко, но настойчиво потребовал заменить песни про Вечного Жида («В зале же есть евреи!») и Вовку Снегирёва50 («Да он у вас там с военной кафедрой конфликтует!») песней о любви («И зрителям приятно, и вам спокойней!»).
Я взбеленился, нахамил «куратору» и ушёл с концерта. Назавтра у меня была защита диплома, после неё декан по секрету сообщил, что утром звонили «оттуда», спрашивали, что я за человек, когда у меня защита и куда распределяюсь. Декан, добрая душа, соврал, что я защитился досрочно, завербовался на Север и уехал, куда — он не знает. Придвинулся ближе и тихо процитировал незнакомого мне тогда Апдайка: «Беги, кролик, беги!»
Именно так я и сделал. Думаю, это помогло избежать серьёзных неприятностей.
Теперь, придя в клуб, я опасался, что опять появятся «кураторы», будут советовать, что и как мне петь. Сегодня уже не секрет, что клубы самодеятельной песни через комсомол контролировались гэбэшниками. К счастью, возле нашего клуба никого из них и близко не стояло. Здесь оказалось много весёлых и талантливых ребят; впрочем, я уже рассказывал об этом в «ДиН» № 4/1994. Кто-то хорошо играл на гитаре, кто-то прекрасно пел, кто-то сочинял. И над всем этим царил Бен, который всех собрал вокруг себя. Хотя внешне он ничем не отличался от других, кроме разве одного: его называли по отчеству — Палыч.
И ещё он отличался от всех своими песнями. С возрастом Бен всё реже пел в концертах. Зато когда был в настроении — его надо было слушать. Не знаю, как он это делал, но его песни создавали у слушателя эффект дежавю. Погружаясь в исполняемые им песни, ты погружался в странно знакомую картину, нарисованную будто специально для тебя:
Мы о любви уже не говорим
Не те года, увы, уже не те.
В мельканье дней, в житейской суете
С грустинкой смотрим на календари.
Виски засеребрить торопятся года,
И прячется в сердцах не отданная нежность.
Обманчивый покой, в цепях души мятежность
Да кандалы дороги в никуда.
Не тронь огня души — не вороши,
Не разжигай упрятанные страсти,
Не раздувай огня любви-напасти
И перемены мне не ворожи…
Его всегда считали лирическим автором. Норильский дуэт «Аян» в прошлом году переслал мне диск. Там из десяти исполняемых ими песен шесть принадлежат Бену. И все шесть — лирические: «Свет погасим, у свечи посидим с гитарой», «Робинзон», «Ты не говори мне», «Рябинушка», «Дельфин», «Капитан покинул судно». Лирик…
Но это не совсем так. С годами тема любви, тема безмятежного созерцания окружающего мира сменилась осознанием неизбежности жизненных невзгод. Постепенно всё глубже он уходит в себя, в свои мироощущения. Да и от привычной нашей клубной среды Бен тоже отдаляется. Во-первых, он делал гитары, и это было его заработком. Кроме того, Юра должен был ежегодно уходить в тайгу в поисках материала для своих гитар. И потом, у него же семья. Когда гитары раскупаются, жить можно. А когда нет? А если руки болят, да так, что рубанка не поднять? А ведь заказчик ждать не будет.
Его «Автопортрет на 40 лет» — это откровение, на которое не каждый из нас решился бы. Мы же привыкли скрывать свои неудачи, беды — мы же все гордые… А Бен не скрывал:
Мой дневной рацион — из пакета супчик,
Крепкий чай, моцион — жив ещё голубчик.
Потому не грешу и не выступаю,
Не тельняшку ношу — рёбра проступают.
Только у одного поэта я слышал похожие интонации — то же горькое скоморошье веселье. Правда, тот поэт жил во Франции, в пятнадцатом веке, и звали его Франсуа Вийон. А сочинил он даже меньше, чем Бен: две небольшие поэмы и шестнадцать стихотворений, Всё это издали через двадцать пять лет после его таинственного исчезновения. Причём издали не по рукописям, а со слов людей, знавших стихи наизусть. И сейчас тоненькая эта книжка «томов премногих тяжелей». Так что, по-моему, у Бена ещё есть шанс, хотя он вроде не Вийон и не Галич.
Впрочем, как знать — он ведь тоже не особо стеснялся говорить то, что думал…
Догорела свечка на столе,
И в стакане капли не найти,
И Россия всё ещё во мгле,
Россияне всё ещё в пути…
А пути всегда большой длины.
Что ни день — истории урок.
И такой огромной ширины:
Шлёпаем то вдоль, то поперёк.
Эх, загадка, русская душа…
Ты, планета, нас не презирай.
Можем сделать рай без шалаша:
Две фуфайки — вот тебе и рай.
И живёт Россия без оков —
Век такой свободы не видать:
Рай для сволочей и дураков,
Шито-крыто, тишь да благодать…
Погиб Бен три года назад, совершенно нелепо: от непотушенной сигареты в квартире вспыхнул пожар. Бушевавший огонь каким-то чудом обошёл незаконченные гитары, висевшие на стене, но Бена опалил смертельным жаром. Через день от полученных ожогов он скончался в больнице. Как и предсказывал в одном из стихотворений:
Вспышкой в ночи — да всё ярче и ярче —
Вдруг мне почудилось в сонном бреду:
Я на шесте, гуттаперчевый мальчик,
И под ногой ощутил пустоту.
В бездну сорвусь без начала и края,
В ночь, сквозь последнюю в жизни беду.
Может, к вратам поднебесного рая,
Может, у адских ворот упаду…
Вдова Бена, Ирина, мечтает с помощью друзей закончить создание уцелевших в огне инструментов и подарить их детям. Чтобы у каждого была память об отце — его гитара.
Юрин новосибирский друг, Володя Брусенцов51, автор-исполнитель и гитарных дел мастер, уже взялся за их завершение. А мы, его красноярские друзья, через сорок дней после смерти Бена собрались в нашем клубе, в Доме учителя, и решили сделать книгу о нём — поэте, музыканте и гитарном мастере.
Это — один из её фрагментов.
Юрий Бендюков
Колыбельная самому себе
Мне годы говорят, жестокие невежды,
Что никогда уже мне ран не залечить.
Порывы догорят, а юности надежды —
Растаявший дымок погашенной свечи.
О Боже, как спешу на свет в конце тоннеля.
Недопитый бокал мятущейся души…
Люблю, пою, дышу — и вот уже похмелье,
Но я ещё своей свечи не затушил.
Веди меня, Звезда, вперёд, судьбе навстречу,
Куда стремглав несёт река без берегов.
Что мне мои года? — пока ещё не вечер,
И может, повезёт в игре без дураков.
Не сложенный очаг не остаётся детям,
А песня, что не спел, забвенья не простит.
Гори, моя свеча, не дай покоя, ветер,
Покуда надо мной Звезда моя летит.
Капитан
Капитан покинул судно,
Капитану очень трудно,
И звучит на корабле: «Отдать швартовы!»
Пыхнув трубкой прогоревшей,
Лет на десять постаревший
Капитан уходит улочкой портовой.
И теперь не спит ночами,
Не поймёт, о чём скучает,
Не поймёт, о чём грустит, о чём мечтает.
Обошёл всего полсвета,
И его тревожит это:
Капитану снова моря не хватает.
Никуда седин не денешь,
Курс на старость не изменишь.
Только ты не усидишь, пожалуй, дома.
Снова из дому без спроса
Убежишь простым матросом,
Как когда-то, избегая лиц знакомых.
Припев:
Прощай навсегда, солёная вода!
Привет берегам, где бывать не довелось!
А штурманам совет — не перепутать курс,
А капитанам молодым — морской привет!
Манская зарисовка
След одинокой луны на воде,
Искры костра салютуют мгновенно.
Топится банька — я тоже у дел:
Листик к листку шью берёзовый веник.
Кажется мне, здесь я вечно живу,
Здесь и умру, и, наверно, воскресну.
Чудная ночь! Словно сон наяву:
Не у костра — у камина и в кресле.
Речка, мурлыча журчащей водой,
Рвётся в века из-под лунной дороги.
На берегу старикашка седой
Ловит на жизнь, озабоченно-строгий.
Выбив морзянку, слезинки дождя
Вдруг мне расскажут, о чём и не ведал.
Как не хочу уходить, уходя
В мир, где нет листьев и лунного света!
Что принесёт мне мой завтрашний день?
Что будет утром: проблемы, задачи?..
Мне б в изголовье да лунную тень —
Может быть, чуда, а может, удачи.
Пальцы по струнам — и звуки плывут
Лунной дорогой до лунной орбиты.
Переживу этот сон наяву —
До переезда в иную обитель…
Душа
Что ж ты, душенька, не поёшь?
Что ж ты, милая, так грустна?
Слышишь, музыку долбит дождь
По стеклу моего окна?
Это жизнь, как клюкой слепой,
Бьёт в окно: «Запрягай коня!» —
Чтоб любою уйти тропой —
К счастью, что где-то ждёт меня.
Что ж ты, душенька, не спешишь?
Дождь в ночи — как сигнал: «Подъём!»
И вопросами не души,
Как же мы пойдём под дождём.
Как пойдём — не твои дела.
Я усталый и злой, как зверь.
Я собрался, а ты легла.
Эй, душа,— открываю дверь!
Не скули, душа, не скули,
Что к дороге желания нет.
Наши стёжки давно в пыли —
Так оставим последний след.
И расставим в ночи огни
Тем, кто следом, устал, продрог.
Молодец! Запрягай, гони —
Метить вёрсты земных дорог.
Красноярску
Горы спрятали закат,
Ночь пришла издалека,
К Енисею тишину принесла.
Красноярск зажёг огни,
Серебром купаясь в них,
Чья-то песня по волнам поплыла.
Город песню нам сложил,
Как он строился и жил,
Как старел и молодел триста лет.
В этой сказке не мечты —
Просто я и просто ты,
Просто то, как мы идём по земле.
Вечно молод, как и мы,
От весны и до зимы,
С ним все радости делить и печаль.
С ним нам много-много лет
Что-то строить на земле,
С ним морщины на лице отмечать.
Без названия
Зарастает быльём прожитое,
Улетают года в никуда.
Где ж ты, время моё золотое,
Убежавшая к морю вода?
Где Надежда — надёжная пристань?
Где ты, Веры блаженный дымок?
А Любовь — пожелтевшие листья —
Всё мне строит чудной теремок.
Теремок из любви и печали,
Он построен на правде и лжи.
Только я по Свободе скучаю —
Потому что свободным не жил.
То Надежда поманит надеждой,
То Любовь за любовью зовёт.
Ну а Вера… да что наша Вера? —
Лишь бумажный цветной пароход.
Я печально пройдусь по погосту,
Как обычно, в Родительский день.
Не погост, а Таинственный Остров:
Где-то след, где-то свет, где-то тень.
Злой, и Добрый, и Белый, и Красный —
Все ушли из мирской суеты.
Снег и листья ложатся прекрасно
И на звёздочки, и на кресты…
Все мы странники в поисках рая,
Бой с судьбою один на один.
Я дорогу себе выбираю,
Словно утлый челнок между льдин.
Но кому-то и я неугоден,
Гнусь по ветру, ковыль по степи.
Я, как все в этом мире, свободен,
Как свободно кольцо у цепи.
_________________________
1. В. Г. Короленко (1853–1921) — русский
писатель, за революционную деятельность был сослан в Якутию. После
ссылки — редактор журнала «Русское богатство» (1895–1918).
2. В. С. Высоцкий (1938–1980) — с 1964 года
актёр театра на Таганке, поэт, популярный автор-исполнитель собственных песен.
3. А. А. Якушева (1934–2012) — выпускница
Московского пединститута, журналистка, автор-исполнитель, песни писала с 1964
года.
4. Ю. И. Визбор (1934–1984) — поэт,
сценарист, киноактёр. Популярный автор-исполнитель.
5. Ю. Ч. Ким (
6. Ю. А. Кукин (1932–2011) — выпускник
Ленинградского института физкультуры, популярный автор-исполнитель.
7. А. М. Городницкий (
8. Б. Ш. Окуджава (1924–1997) — прозаик и
поэт, один из основоположников современной авторской песни в России.
9. Ю. П. Бендюков (1946–1910) — поэт,
музыкант, мастер по изготовлению гитар, один из организаторов движения
авторской песни в Красноярске.
10. Аркадий Северный (А. Д. Звездин,
1939–1980) — исполнитель песен городского и тюремного фольклора, автор
романсов и стилизаций.
12. Ирина Орищенко — автор-исполнитель, лауреат
XXIII Грушинского фестиваля (1996).
13. Сергей Наумов — автор-исполнитель, дипломант
XXV Грушинского фестиваля (1998), сейчас живёт на Украине.
15. Дуэт Ларисы Ялынской и Евгения Савельева —
лауреат XVIII Грушинского фестиваля (1991). Оба исполнителя сейчас живут и
работают в Москве.
16. Дуэт Ирины Абушаевой и Марины Томиловой —
лауреат XXVI Грушинского фестиваля (1999). Томилова работает в министерстве
спорта в Москве, Абушаева преподаёт музыку в Томске.
17. Ю. Ю. Шевчук (
18. С. В. Шнуров (
19. А. М. Альшанский (1950–2007) — окончил
новосибирскую физико-математическую школу и Красноярский филиал НГУ по
специальности «Биофизика». Бард, член красноярского КСП, песни писал с 1968
года («Романс листочка на ветру», Красноярск, 2000).
20. В. И. Дитрих — профессор, преподаватель
политехнического институту в шестидесятые годы.
21. В. Е. Крейндель (
22. Н. Н. Ерёмин (
23. А. С. Мельцер (
24. А. А. Галич (1918–1977) — поэт,
киносценарист, бард. После Новосибирского фестиваля началась его травля, он был
исключён из Союза кинематографистов, Союза писателей, в 1974 году эмигрировал,
работал в Мюнхене и Берлине на радио «Свобода». По официальной версии, погиб в
результате несчастного случая.
25. В. Е. Глазанов (
27. Иосиф Бродский (1940–1996) — поэт, в 1964
году по сфальсифицированному обвинению приговорён к ссылке, в 1972 году выслан
за границу. В Америке преподавал русскую литературу, получил гражданство.
Лауреат Нобелевской премии (1987).
28. В. Н. Делоне (1947–1983) — поэт,
диссидент. Исключён из Московского пединститута за попытку создать независимое
общество писателей (с В. Буковским и И. Галансковым). 1967 — за участие в
демонстрации протеста против ареста Галанскова девять месяцев провёл в тюрьме.
1968 — арестован на Красной площади за участие в демонстрации против ввода
войск в Чехословакию. 1975 — покинул СССР, остаток жизни провёл в Париже.
29. Р. Х. Солнцев (1939–2007) — прозаик,
поэт, выпускник Казанского университета (1961), работал в геологических партиях
Сибири, журналистом в Красноярске, первый сборник стихов вышел в 1964 году,
окончил Высшие литературные курсы (1973). Автор книг стихов и прозы, сценариев
спектаклей и фильмов. Основатель журнала «День и ночь» (1993).
30. В. Н. Белкин (
31. А. Н. Марчук — бывший строитель
Братской, Усть-Илимской, Колымской ГЭС, доктор технических наук. Ему посвящена
песня А. Пахмутовой и Н. Добронравова «Марчук играет на гитаре». См.
интервью с ним в «Красноярских профсоюзах» от 31.12.1998–8.01.1999.
32. Б. Н. Делоне (1890–1980) — математик,
член-корреспондент АН СССР.
33. А. Д. Александров (1912–1999) —
математик, академик РАН, лауреат Госпремии (1942).
34. А. И. Гинзбург (
35. Ю. Т. Галансков (1939–1972) —
диссидент, редактировал самиздатовский журнал «Феникс» (1966), неоднократно
помещался в психиатрические заведения. Арестован в 1967 году, приговорён к
восьми годам лишения свободы. Погиб в мордовских лагерях.
36. А. А. Добровольский (
37. В. И. Лашкова (
39. Р. Л. Берг (
40. Анатолий Бурштейн — президент клуба «Под
интегралом». Эмигрировал в Израиль.
41. Е. И. Клячкин (1934–1994) — выпускник
Ленинградского инженерно-строительного института, автор-исполнитель. Песни начал
писать с 1961 года. Выступал в Лен- и Госконцерте. Эмигрировал в Израиль в 1990
году.
42. В. В. Кравченко (
43. В. Л. Лившиц — радиоинженер, один из
организаторов и председатель молодёжного клуба «Горизонт» в 1967 году.
44. Н. П. Силкова (
45. В. К. Теплых (1946–1989) — красноярский
столбист, придумавший новые способы восхождения на скалы («Петля Теплых»).
Трагически погиб при восхождении на «Перья».
46. В. Я. Хаскин (1950–1997) — спортивный
фотокорреспондент, один из основателей КСП в Красноярске.
47. С. П. Попов (
48. Б. П. Соустин (1933–2001) — доктор
технических наук, профессор, действительный член РАТН, РАЕН, заслуженный
деятель науки и техники, преподаватель КПИ. Альпинист, один из организаторов
бардовского движения в Красноярске.
49. Я. М. Кофман (1948–2012) — профессор
кафедры отечественной истории педагогического университета, декан факультета
начальных классов (1980–2003), проректор по учебной работе (с 2003-го), автор
шестидесяти девяти публикаций, двух учебников. Автор-исполнитель песен. См.
«Романс листочка на ветру», Красноярск, 2000.
50. В. Снегирёв — выпускник УрГУ (1969),
участник экспедиции Д. Шпаро к Северному полюсу, собкор «Комсомольской правды»
в Афганистане, редактор журнала «Собеседник», автор книг о советском военном
присутствии в Афганистане.
51. Владимир Владимирович Брусенцов («Поручик Брусенцов», Новосибирск) — автор песен, гитарный мастер. Родился 20 июня 1959 года. Окончил Томский политехнический (ныне) университет. В настоящее время — свободный художник. Окончил четыре класса музыкальной школы по классу баяна. Играет на шестиструнной гитаре. Первая песня — «Гитара милая, звени…». Пишет песни, в основном на стихи В. Сосноры, Н. Гумилёва, О. Чухонцева, Плещеева. Немного — на свои стихи. Был членом томского клуба «Пьеро». В 1977 году участвовал в дуэте и ансамбле. С 1977 по 1985 год участвовал в фестивалях в Томске, Москве, Владивостоке, Новосибирске, Кемерово, Новокузнецке. Было отмечено исполнение песен В. Луферова и В. Туриянского. Принимает участие в работе жюри фестивалей и конкурсов.