Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2013
Девичье поле встретило нас сухощавым шафранным листопадом; сентябрьское солнце то исчезало, то возникало украдкой. Мы шли по усыпанной сухими листьями аллее; за крепостной стеной возвышалась колокольня, сияли купола Смоленского и Успенского соборов. Остались позади Чеботарная, Швальная, Иосафовская башни; дойдя до Никольской башни, мы повернули налево; Царицына башня последней указала нам дорогу к воротам обители.
В арке надвратной Преображенской церкви я увидел, как от неожиданности вздрогнули две монахини, напуганные громкоговорящей разноязычной толпой иностранных туристов.
Я задумался: какой неистовый испуг посетил двести лет назад сестёр обители, когда под исступлённый рёв труб и оглушающую барабанную дробь через монастырские ворота победоносно промаршировали две тысячи французских солдат из 1-го корпуса герцога Ауэрштедтского, маршала Франции Даву?
Запланированная экскурсия старшеклассников в монастырские пределы началась с истории о находившемся здесь штабе одного из самых известных выпускников военного училища в Бриенне. Военное подразделение Даву было самым дисциплинированным и обученным в «Великой армии». Основу корпуса бургундского военачальника, сформированного в Гамбурге, составляли бывалые вояки, а новобранцы были перемешаны с ветеранами, и не было ни одного унтер-офицера, не имевшего опыта боевых действий. Существовал строжайший отбор по национальной принадлежности, и первенство корпуса среди других воинских частей «Великой армии», за исключением императорской гвардии, было неоспоримым. Все солдаты корпуса «железного маршала» были прекрасно вооружены, одеты, обуты, имели амуниционный и съестной припас на продолжительное время. Именно 1-я дивизия генерала Морана из корпуса Даву удостоилась чести открыть Русскую кампанию и первой переправиться через Неман.
Напрашивалась аналогия с войсками СС Адольфа Гитлера, с 33-й гренадерской дивизией СС «Шарлемань», оборонявшей Берлин до последнего патрона. Припомнился и маршрут «Легиона французских добровольцев», проследовавших через Смоленск и воевавших на Бородинском поле.
Мы прошли к Успенскому собору. Урок истории, посвящённый двухсотлетию Бородинского сражения, состоялся возле надгробия генерала от инфантерии, героя Бородинского сражения Василия Ивановича Тимофеева.
Крутые курганы, смешанные леса, глубокие овраги, неприступные холмы, стремительные ручьи, непроходимая река, болотистые низины — так выглядел русский ад для многонационального воинства, овеянного мифической славой.
Французы предстали после первого артиллерийского выстрела из густой вязкой мути, их скованные колонны надвигались на деревню Бородино. Линейные пехотинцы генерала Дельзона после штыковой схватки продавили ряды лейб-гвардии егерского полка. Командир гвардейских егерей полковник Бистром получил приказ отступить на правый берег реки Колочь. Увлечённые победным наступательным порывом, линейные пехотинцы устремились вслед за гатчинскими егерями через мост. Киноварная вспышка — и угольная туча на мгновение укрыла солнце. Мост через реку Колочь пламенел и распадался. Три десятка добровольцев из Гвардейского экипажа под командованием мичмана Лермонтова отсекли передовые части дивизии Дельзона и закрыли дорогу корпусу неаполитанского вице-короля Богарне. А на правом берегу Колочи уже клокотал и краснел зелёно-синий людской вал. Собранный из лучших дворцовых петербургских, кронштадтских гребцов морской экипаж, выжившая часть гвардейских егерей и три подоспевших егерских полка истребляли 106-й линейный полк дивизии Дельзона.
В день высвобождения русского духа на Бородинском поле 2-м батальоном лейб-гвардии Литовского полка командовал подполковник Тимофеев. Его батальону, выстроенному в каре, противостояла тяжёлая кавалерия дивизионного генерала Нансути; перед атакой высокорослых латников лейб-гвардии Литовский полк был открыт для неприятельских батарей и под рьяный свист летящих ядер не выказал никакого беспокойства. Хладнокровные гвардейцы гибли, ряды невозмутимо смыкались. Как только стихла ретивая пальба, со стороны Семёновского оврага показалась медная сияющая рыцарская лавина. Кирасиры корпуса жирондиста Нансути с шага перешли на рысь, приблизились к солдатам Литовского полка и ринулись в карьер. Конское ржание и дьявольский топот, молниеносное сверкание палашей и устрашающие вскрики. Тимофеев скомандовал: «В ружьё!» — и приказал не стрелять. Опытный офицер был уверен, что лошади не пойдут на блестящие штыки. Каре было окружено. Лошадей, сумевших под напором верховых приблизиться к гвардейским войнам, кололи в морду. «Железные всадники» Наполеона в замешательстве пытались перестроиться. Тимофеев прокричал: «Ура!» Красногрудый батальон бросился в штыки и обратил в отчаянное бегство конную колонну. Растерянные конники, гонимые русскими ратниками, своим обескураженным уходом были подобны тевтонским крестоносцам на Чудском озере.
Поражение панцирников Нансути в верховье Семёновского ручья не остановило Наполеона: пришла очередь пехотинцев напористого Фриана. Два резервных взвода капитана Арцыбашева были поставлены в одну линию, в две шеренги, а не в три, как полагалось: в момент приближения французских колонн нападавшие видели только заячьи султаны, кивера и блеск штыков оборонявшихся; обманутые таким образом французы останавливались и открывали огонь. Обескровленный лейб-гвардии Литовский полк удерживал Семёновскую высоту. Сплочённой нерушимой цепью медленно подступали пехотные полки французов, ведомые в бой дивизионным генералом Фрианом. Солдаты битого пикардийца, превосходившие по численности русских в шесть раз, вытеснили гвардейцев с пропитанной кровью высоты. Господство их было недолгим! При поддержке остатков 2-й и 27-й дивизий лейб-гвардии Литовский полк выбил смельчаков Фриана с Семёновского возвышения. Перед последней атакой раненый командир гвардейцев Удом передал командование единственному штаб-офицеру, оставшемуся в строю, полковнику Шварцу. Во время штурма Семёновской возвышенности получивший два смертельных ранения Шварц не покинул поля боя, оставшись на покорённой высоте. Так состоялись огненные крестины лейб-гвардии Литовского полка. Какое восхищение вызвали они у Кутузова, Коновницына, Дохтурова…
Из солнечного морока на полном ходу кавалергарды полковника Левенвольде врезались в полки вестфальских и саксонских кирасир Лоржа. Мгновения спустя на петербургских латников насели полки польских пикинёров, уланы графа Рожнецкого ударили с фланга и в тыл. Дым, пылища, свист, разноязычные выкрики; в рукопашной схватке кавалеристов всё перемешалось: блеск эполет, яркие попоны, многоцветные чепраки, волосяные гребни, колющие пики, срубающие палаши, рассекающие сабли, блестящие кирасы… В ожесточённый бой ввязались петербургские конногвардейцы, налетевшие на «огаланских» шляхтичей. Гибнет Левенвольде, раненого командира конногвардейцев Арсеньева сменил полковник Леонтьев. В жесточайшую рубку вступили кавалеристы корпуса дивизионного генерала Груши. Промчались саксонский и баварский легкоконные полки, голландские гусары, выручать лейб-гвардии конный полк ринулись драгунские полки 2-го кавалерийского корпуса генерал-майора Корфа. Как меняла свой цвет убийственная сеча! Она белела, желтела, синела, зеленела, рдела и, наконец, исчезла. Французская кавалерия 4-го и 2-го кавалерийских корпусов дивизионных генералов Латур-Мобура и Груши была опрокинута и в окровавленной сумятице умчалась к Семёновскому ручью. Грандиозное дымчато-пурпурное зрелище напоминало Куликовскую битву, Грюнвальдское сражение, Курскую дугу!..
Школьники наперебой обсуждали проигранное и переломное сражение, хитрость Кутузова, смертельное ранение Багратиона, дальновидность Барклая-де-Толли, отвагу Ермолова, стойкость Раевского, говорили о смерти во имя жизни. Но когда заходила речь об участниках кровавой рубки у Семёновского оврага, глаза школьников переполнялись вдумчивым участием. При упоминании лейб-гвардии Литовского полка, его командира полковника Удома, полковника Шварца, подполковника Тимофеева, капитана Арцыбашева, прапорщика Пестеля все с памятным уважением замирали. Оценили они и дивизионных командиров 1-го корпуса французской армии: упрямого Фриана, неустрашимого Дессе и храброго Компана.
Смоленский витязь подполковник Тимофеев в Бородинском сражении был тяжело ранен в левую ногу и покинул поле брани; позднее он был произведён в полковники и награждён орденом Св. Георгия 4-й степени.
Высочайшим приказом 13 апреля 1813 года полку пожаловано Георгиевское знамя с надписью «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России 1812 года», а 12 октября 1817 года лейб-гвардии Литовский полк переименован в лейб-гвардии Московский полк.
Моросило. Словно золотые острова в малахитовом море, виднелись ольховые листья на газоне у Певческих палат, где два столетия назад каждое утро играли военные музыканты. Кто-то из ребят спросил меня: «А что же было с монастырём дальше?»
Как опричники Иоанна Грозного, французские завоеватели пленили монахинь, превратили красивейший и богатейший монастырь Москвы в бивуак. Солдаты заняли храмы, палаты, кельи, трапезные, подвалы. Обитательницы были вынуждены со смирением обслуживать непрошеных гостей: монахини стирали, убирались, чинили одежду французов. Некоторое время на оккупированной территории монастыря были разрешены богослужения. По Смоленскому и Успенскому соборам в алтаре у престола и жертвенника, по клиросу разгуливали французские офицеры, не снимавшие головных уборов. Всё время проживания в монастыре французы разыскивали православные святыни. Но накануне вхождения наполеоновской армии в Москву, когда дорога от Филей до Дорогомиловской заставы походила на факел, настоятельница обители игуменья Мефодия Ивановна Якушкина собрала церковную утварь, икону Смоленской Богородицы «Одигитрия», потиры, кресты, Евангелия, серебро и заложила в стену соборной церкви за образом Воскресения Христова.
Молебны, акафисты, псалмопения, сладостный запах афонских благовоний — всё это обыденное монашеское умиротворение досаждало захватчикам.
Как и после нашествия Тохтамыша, Москва превратилась в чёрное уймище; шёл девятнадцатый день после занятия Новодевичьей обители французами.
Дымчатым и влажным утром в монашеское обиталище, как огненное октябрьское пламя, ворвался «Корсиканский дракон». Осеннее ожесточение Бонапарта коснулось и женского монастыря. Восседая на лошади, Наполеон произвёл осмотр, его сопровождали свита и сорок императорских гвардейцев. Накануне приезда императора Франции солдаты вычистили загаженную территорию монастыря, а по его приказу уничтожили храм Иоанна Предтечи, южные ворота были завалены камнями, брёвнами и песком, напротив них была установлена пушка. «Железный человек», как ещё называли Даву, с особым рвением исполнял оскверняющие приказы «Корсиканского дракона». В помещениях монастыря были размещены продовольственные склады. В кельях бесчинствовали одурманенные вином аквитанцы, бретанцы, лангедокцы и овернийцы.
В каждой роте корпуса непобедимого маршала имелись оружейники, каменщики, пекари, сапожники, но работа нашлась только для сапёров.
Промозглой ночью в праздник апостола Иакова Алфеева, покидая монастырские стены, признательные постояльцы заминировали Смоленский собор. К средневековому деревянному иконостасу прикрепили зажжённые свечи, в подклете установили шесть бочек с порохом, храмы, палаты и кельи были завалены ядрами, гранатами, патронами и высушенной соломой.
Так приказал Наполеон, так жаждал Даву, который платил России за свои слёзы. «Железный маршал» Франции плакал лишь однажды, когда во время сражения при Валутиной горе дивизионному генералу Гюдену после первого орудийного залпа оторвало обе ноги; командир 3-й дивизии 1-го корпуса скончался в Смоленске.
Белокаменный собор был спасён казначейшей монастыря инокиней Саррой, которая дождалась ухода последнего французского солдата и залила водой полыхающее пламя вокруг откупоренных пороховых бочек.
Глядя вслед вальяжным европейским туристам, я думал, как два века назад ревностный католик Даву, ежедневно покидая Годуновские палаты, неторопливо направлялся в окутанный кармазинным маревом Кремль, к алтарю Чудова монастыря, в котором князь Экмюльский устроил себе кощунственное спальное ложе. Какие сны видел Даву?..
Урок был окончен. Брусничные солнечные лучи путались в пожелтевшей листве вязов и тополей и рассеивались за могучими стенами Новодевичьего Богородице-Смоленского монастыря.