Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2013
Марина Саввиных
Ангелы Че и его окрестностей
1.
Метафизическое вступление
Никогда не разделяла конспирологических теорий. Это же так удобно — без конца списывать результаты собственной глупости и за десятки тысяч лет не истреблённого во человецех зверства на всевозможных агентов потустороннего влияния, кто бы они ни были: жидомасоны, инопланетяне или «мировая закулиса». Однако бывают и у меня минуты, когда, посмотрев, подобно Лермонтову, «с холодным вниманьем вокруг», я — внутренне содрогнувшись, обнаруживаю в окружающей действительности неопровержимые свидетельства целенаправленной работы какой-то мерзкой, бессердечной, против всего человечества направленной силы. Тогда — горько шутя — я говорю себе и близким товарищам: наш мир захватили гоблины! Кого ещё винить в жутком разорении человеческого обустройства на Земле? В попрании завещанных прапращурами норм человеческого; в безудержном истреблении природных ресурсов, более всего напоминающем тупое и упорное пиление сукá, на котором мы все сидим и который уже так надломлен, что при малейшем движении отчётливо слышен хруст; в непрекращающихся атаках на семью, последний оплот традиционной морали, грозящих превратить всю мультимиллиардную человеческую популяцию в стада безмозглых особей, производимых и выращиваемых на убой?..
Школьницей я, как и большинство моих сверстников, строгой классике учебных программ по литературе предпочитала научную фантастику. Брэдбери, Шекли, Лем, Азимов, Кларк… Чуть раньше — Уэллс. Чуть позднее — Оруэлл. И, конечно, Стругацкие. И вот теперь, оглядываясь по сторонам, я думаю: Господи, если мысль материальна, то… неужели это всё они придумали? Неужели на наших глазах реализуются выдумки авторов антиутопий? И мы вынуждены жить в мире, придуманном чьим-то недобрым воображением, в мире без будущего? В мире, где целенаправленно, методично и неотступно распространяется и торжествует зло?
Сергей Кургинян, лидер движения «Суть времени», за которым я с интересом наблюдаю, можно сказать, от момента зарождения, называет современное жизнеустройство «зоной Че» — «зоной бедствия» (Чернобыль?) или «зоной пропорционального воздаяния», как у Стругацких в «Пикнике на обочине»… Мы все — заложники «зоны Че», контролируемой неведомыми злобными сущностями, могущественными, недосягаемыми и не подвластными законам природы и формальной логики. Впрочем… на заре европейской цивилизации ровно теми же качествами гомеровские греки наделяли своих богов. То есть — так было всегда. Только теперь, когда люди добрались чуть ли не до самых сокровенных тайн материи, разрушительная мощь безнравственного разума достигла поистине космического масштаба и способна уничтожить всё. Так что кажется: сопротивление бессмысленно и бесполезно. «Демоны Че» неустанно вырабатывают в своих виртуальных организмах вездесущую ядовитую паутину, которая уже обволокла бóльшую часть мира. Некуда ступить, нет простора, нет воздуха, чтобы расправить крылья.
И не видно «выхода из этого исхода».
Читаю последние — о нет! самые свежие! — статьи, очерки, интервью Валентина Курбатова, нашего давнего друга и члена редколлегии «ДиН», и — мороз по коже: что же это деется-то с нами, люди добрые?
«Первой пошатнулась любовь к Родине. Давно ли вы слышали само это слово из уст, скажем, руководителей государства? Стесняются они его. Нечего, мол, высокие слова тратить, а только высокие-то слова — знак высоты мысли.
А как тебя заставили стесняться их, так жди, что и Родина твоя спятится на вторые роли. И эта потеря, может быть, самая невосполнимая. Мы уже никогда не сможем любить свою Родину с естественностью и простотой — так, чтобы написать в песне: «Как невесту, Родину мы любим»,— и радостно показать эту строчку друзьям, как Пушкин когда-то — лицеистам своё святое обращение: «Пока свободою горим, пока сердца для чести живы…» Представьте сегодня поэта, который напишет эти строки живым, искренним нетерпением сердца. А все остальные утраты — уже только производные от этой».
И дальше — о современной «гражданской поэзии»:
«Отчего сердце сопротивляется этой правде и иронии? Злое искусство мстительно. Маяковский-то криком кричал и кончил пулей. А тут ведь брезгливое самодовольство, будто не об Отечестве речь, а о какой-нибудь Новой Гвинее. И, кажется, отними у Димы Быкова злую нашу реальность, стань общество здоровым, и он возненавидит его, потому что добро так «скучно»…
Кажется, оно «скучно» и нашим политикам. Им вот и «единой», «справедливой», «либерально-демократической» и «коммунистической» Россий мало — они принимают решение считать партией группу, начиная с 500 человек. А чего? Гулять так гулять! Вот уж мир позабавится нашими «тараканьими бегами». Ведь у каждой такой «партии» и «аппаратик» свой появится, свои спичрайтеры и имиджмейкеры, газетки и канальчики. Боюсь, что с принятием этого закона центробежность наша сделается необратимой на радость умным грифам мировой идеологии (дяденьке Збигневу Бжезинскому, тётенькам Хиллари Клинтон и Мадлен Олбрайт). Ефрем Сирин в великопостной молитве знал, что писал, когда просил отвести от человека соблазн «любоначалия», понимая, что эта пагуба разрушает человека и целые государства, но матушка-власть и «началие» всё манят и манят.
Вычеркни, как мы сделали, из словаря два вечных слова «Родина» и «народ» — и нет великой страны. Но они ещё живы, ещё теплятся в нашем сердце, и значит, «точка невозврата» ещё подождёт. И пока мы не потеряли своего языка, «ключ от темницы» ещё в наших руках»1.
В статье «Свидетель обвинения», размещённой в юбилейном номере журнала «Литературный меридиан» (он уже пять лет издаётся в Приморском крае), Валентин Яковлевич — с горьким воздыханием — цитирует В. Распутина:
«…мы оказались на другом берегу. Там, где мы были только что, закончилась история, в которой человек ещё мог принимать участие… а вместе с историей закончилась человеческая цивилизация и общественная эволюция. Позади остались захоронения тысячелетних трудов и упований. Вокруг нас подобие прежней жизни, те же картины и те же дороги, к которым мы привыкли, но это обманчивое видение, тут всё другое. И мы другие. И этот «подарок» новой календарной эре и всему миру сделала Россия. Она вдруг сошла с орбиты и принялась терять высоту. Но значение и влияние её в человеческом мироздании было настолько огромным, удерживающая её роль настолько велика, что вся планета, независимо от того, что кто-то считает себя в выигрыше, почувствовала неуверенность и тревогу, всех обожгло наступление новой реальности на противоположном берегу Реки Жизни»2.
Так неужели нет надежды? Неужели прав Распутин в своём отчаянье? Неужели прав Курбатов, воскликнувший в завершение статьи: «Горе времени, оставляющем по себе такие свидетельства»?
Смутное — вне всякой логики и прагматики — чувство, инстинктивное, как стремление перелётных птиц в определённый момент сбиваться в стаи, уже несколько лет кряду гонит меня по земле. Я почему-то знаю, что если «демоны Че» распространяют по нашим градам и весям заразу, пожалуй, похуже чумы и холеры, то из глубин природы человеческой (той, которая по образу и подобию Божию!) не могут не подниматься силы, активно вырабатывающие противоядие! Встают — подобно богатырям из вод морских — воинства «ангелов». Вот их-то и надо мне разыскать. Они-то и мостят «мосты над облаками», что, соединяя людей, ведут к Человеку.
2.
Челябинск и окрестности: накануне «конца света»
— Куда? Уж эти мне поэты!
Но мне всё равно, что ворчат вслед,— еду на Южный Урал. В самое подходящее для этого время: накануне предрекаемого «конца света»,— с тем чтобы встретить его с челябинскими друзьями. Ура, товарищи!
Поезд Красноярск — Адлер. За бортом — мороз градусов под тридцать. В вагоне то жарко, то холодно. Но окна — не замерзают, и волшебство заснеженной тайги — сосны да ели в серебристых мехах, на солнце подсвеченных синькой и золотом, полупрозрачные ватажки берёз, осенённых розовато-коричневым мерцанием голых ветвей, пухлые кочки сугробов, вызывающих кулинарные ассоциации,— всё это постепенно, как в кино, разворачивается перед любопытным взором прилипшего к окошку пассажира.
По пути из Красноярска в Челябинск — два раза пересекаешь государственную границу. Таковы издержки размежевания некогда братских республик. Известный отрезок Транссибирской магистрали проходит по территории Казахстана. У пограничников, в основном, вполне-таки славянские лица. Мои документы их не заинтересовали ни разу. А вот моих попутчиков-кавказцев (специфика маршрута, знаете ли) проверяли с пристрастием. Вплоть до скрупулёзного исследования содержимого баулов и тщательного сличения фотографии в паспорте с наличествующей персоной.
На границе в Петропавловске (уже Казахстан!) поезд стоит около двух часов. Всё это время по вагонам — и не без успеха — носятся, если так можно выразиться, представители duty-free, приграничной торговли. Местный коньяк, мелкая техника — сотовые телефоны, DVD-проигрыватели, видеокамеры. Игрушки. Прошёл даже торговец песцами и чернобурками — предлагая их в виде шапок и воротников.
На российской стороне такой оживлённости не наблюдается.
Тем временем вторые сутки моего путешествия приближаются к середине, и я начинаю уже всерьёз прикидывать в уме: а как там Челябинск?
Лев Толстой в «Севастопольских рассказах» говорит о патриотизме, что это чувство, «стыдливое в русском». То ли из-за этого стыда, то ли из лёгкой фамильярности, свойственной нашему общению с ближними, вместо официальных имён мы нередко даём родным городам забавные домашние прозвища. Красноярцы между собой иногда именуют свой город Кырском, жители Владикавказа и Владивостока, не сговариваясь, присвоили собственным genius loci одно и то же ласковое имя — Владик.
А Саша Петрушкин, поэт, издатель и популярнейший «литературтрегер» Урала, в одном из писем ко мне обмолвился: «Берите билет на поезд, чтобы он прибывал 20-го числа в Че… по приезде в Че ищите Марину Волкову!»
Так вот оно что! Так вот ты какой… цветочек аленький! Я еду в город Че! Мистическим холодком повеяло в душу, и — уже на последнем перегоне перед местом назначения — я придирчиво перебираю в памяти всё, что мне было доселе известно о городе Че и его окрестностях.
Южный Урал. Древняя вотчина арийских племён. Говорят даже, что легендарный Заратустра — отсюда родом. Археологические раскопки вдоль восточных склонов Урала свидетельствуют о культурах, превосходящих по возрасту Крит и Микены. Аркаим. Загадочный город, современник древнего Вавилона, построенный в соответствии с точнейшими расчётами, с мастерством не меньшим, чем у полумифических зодчих Стоунхенджа и Долины Царей. Можно только догадываться, какую энергию излучают в мир его потревоженные руины3.
Историки считают, что именно здесь кочевые племена — скифы и сарматы, гунны и хазары, печенеги и половцы — наиболее плотно соприкасались с оседлыми земледельцами. Как в огромном котле, клокотали на этой земле амбиции и интересы множества народов. Отсюда — как таковое — пошло и казачество. Яицкие казаки. Волнения башкир. Ермак Тимофеевич. Емелька Пугачёв. Пушкинская «Капитанская дочка».
В восемнадцатом веке здесь возникло металлургическое производство. В памяти, привыкшей обращаться к петровской эпохе, металлом отдаётся: Невьянск… Демидовы… Златоуст… Касли… Сам же Челябинск строился как крепость. Словно узлом завязывались здесь торговые пути и караванные тропы. Недаром до сих пор на гербе Челябинска — верблюд с поклажей на спине. Что человеку несведущему может показаться географическим курьёзом. Перед отъездом я даже сделала выписку из энциклопедии — слова служащего оренбургской экспедиции полковника Тевкелева, который в 1736 году отписал своему начальнику В. Н. Татищеву: «…на реке Миясе в урочище Челябы, из Миясской крепости в тридцати верстах заложил город». А спустя сто лет В. А. Жуковский, сопровождавший цесаревича Александра в путешествии по стране, проезжая через Челябинск, отметил: «…Челябинск. Бедный городишко».
Однако в конце девятнадцатого века сюда пришёл Транссиб — со всеми последствиями, вытекающими из реальности стремительно набиравшего темп молодого русского капитализма.
Революции, войны, индустриализация и коллективизация, репрессии и реабилитации — ничто не прошло мимо. Горное дело, металл, ударные стройки — и лагеря, лагеря…
Марина Волкова, та самая, которую мне нужно было найти «по приезде в Че», позднее усмехнётся, рассказывая о Челябинской области: местные жители не отличаются открытостью и доверчивостью — здесь ведь издавна половина населения сидит или сидела, а другая половина — охраняет или охраняла. Это как-то не располагает к откровенности.
Что ещё? В городе Че живёт Николай Година, поэт и автор оригинальных прозаических миниатюр, сотрудничавший с нашим журналом ещё при Астафьеве; я познакомилась с ним в конце девяностых в Овсянке — на широко прогремевших тогда по стране «Литературных встречах в русской провинции», организованных по инициативе Астафьева и некоторое время после его ухода ещё теплившихся в крае под названием Астафьевских чтений. Мы наверняка увидимся. Хорошо.
Нина Ягодинцева. Личность, легендарная не только на Урале. Поэт, литературовед, культуролог, педагог. Из её литературной мастерской вышли чуть ли не все наиболее заметные сегодня поэты региона. Заочно знакомы давно — теперь надеюсь на личную встречу.
Что уж говорить о Саше Петрушкине! Наше знакомство состоялось на почве революционной темы, которая в моём дневнике условно обозначена как «литературный сепаратизм». Проблемы сосуществования и взаимодействия «столичного» и «нестоличного» потоков современной художественной литературы мы обсуждали в Сети ещё в 2009-м. Дискуссия развернулась вокруг литературной жизни вообще, творческих союзов, журналов и фестивалей как факторов организации и движущих сил этой жизни.
Александр Петрушкин проявил здесь не только бойцовские качества, но и стратегическое чутьё в совокупности с мощным организаторским талантом. История евразийского литературного портала «Мегалит», сегодня успешно конкурирующего с таким масштабным явлением, как «Журнальный зал», собственно, и началась с этого момента — в декабре 2009-го.
Теперь хочется и себе, и Саше, и другим участникам той дискуссии — напомнить, а читателям «ДиН» представить некоторые соображения, которые тогда прозвучали.
АП. Я говорю о ресурсе, объединяющем журналы и альманахи, не выступающие идеологически (позиционно) как единое целое, но представляющие полный спектр происходящего в нестоличной литературе… В сибирском регионе туго со знанием того, что происходит не только в соседнем городе, но и на соседней улице. Это я про то, что для самого начала (каких бы то ни было разборок в литературном пространстве) его необходимо показать — продемонстрировать друг другу бегунов, чтобы они начали движение. А соединять нам не надо — необходимо показать, что происходит и в поэзии, и в прозе, и в критике вне мегаполисов. Может быть, именно благодаря этому здесь появится литературный процесс, а не его имитация, причём производимая для внутреннего пользования (заранее извиняюсь перед сибиряками — за использование утрированных обобщений).
…Политика предпочтений и так далее — должны и будут (если мы дойдём до начала) вестись ещё на подходе, то есть форму сот определяет пчеловод (что естественно), а мёд (наполнение) — сами пчёлы. Или иначе — мы должны понять: чем руководствоваться при отборе участников? Какие критерии использовать для определения значимости того или иного авторского проекта?
МС. Что касается меня и моих коллег — нам очень важно сохранить «ДиН» в бумажном виде, хотя бы потому, что значительная часть наших авторов и читателей — люди старшего поколения. И вообще, наша глобальная цель — восстановление «связи времён». Это и критерий, между прочим. Даже если сильно спонсоры просят — тянем на самых высоких нотах… Актуально же в искусстве — только то, что вечно. Актуальнее Баратынского — лишь Гаврила Романович Державин!
АП. Общее заблуждение: чтобы чем-то стать на литературной арене — необходим выход на Москву, точнее, на московскую тусовку. Многих молодых литераторов эта мифологема просто убивает как Творцов. То есть литератор начинает думать уже как о конечном продукте своей работы — о славе и признании московской или околомосковской литературной тусовкой, а не о качестве своих произведений… Центростремительное (околомосковское) сообщество выступает единым фронтом и потому кажется монолитом — «страшным и ужасным». Если мы (говоря «мы», я имею в виду центробежное сообщество или сознательную провинцию) будем делиться, то у нас опять ничего не получится, и идея не имеет смысла. Если же мы сможем предъявить провинциальную литературу как единый и мощнейший фактор русской культуры, то появится децентрализованная версия русской литературы и альтернатива у молодых.
МС. Процесс, о котором вы говорите, идёт давно и всё активнее и шире. Я нынче — уже в качестве главреда — поездила по градам и весям и убедилась, как сильна центробежная тенденция и как провинциальные литераторы тянутся друг к другу. Причём «провинциальность» в высоком позитивном смысле этого слова и в столицах проступает именно теми чертами, которые вы отметили. Поэтому к нам в «ДиН» постоянно «стучатся» и москвичи, и питерцы. Как правило, с очень хорошими вещами. Мы их печатаем охотно — к взаимному удовольствию. Подтягивается даже и литературный «зарубеж», пишущий по-русски. Так что, думаю, здесь и не в территории дело, а в особом «русском (российском?) духе», который уже заметно отличается от «московского». Круг «ДиН», с одной стороны, держится как бы причастностью этому «духу», с другой — принципиальной установкой на «цветение всех цветов». Оказалось, что это возможно! Мы сейчас активно налаживаем контакты с литературными сообществами (язык не поворачивается назвать «тусовками») Урала, Сибири, Дальнего Востока, с журналами, альманахами — для обмена и взаимной поддержки.
Уделяю так много внимания (и места) этой дискуссии лишь потому, что, в сущности, именно её «активные точки» стимулировали широкомасштабное движение, которое в течение четырёх лет (в 14-м году «Мегалит» отметит свой первый — пятилетний — юбилей!) радикально изменило не только литературное пространство «за МКАДом», но и культурную карту «русского мира» вообще. В авангарде этого движения — по-прежнему Петрушкин и его сподвижники, тоже очень разные, иногда с трудом сопоставимые, однако — при всём при этом — удерживающие равновесие, что разительно отличает мир «Мегалита» от иных ему подобных явлений.
Собственно, в Челябинск я и еду теперь по приглашению Александра Петрушкина. Он давно меня звал — приехать и увидеть собственными глазами, как обстоят дела с литературным бытием и сознанием на Южном Урале. Это ведь особое место, очень уж оно гудит, вибрирует и… влияет.
Долго не могла выбрать время, но… «Мосты над облаками» позвали. Еду.
3.
Марина Волкова.
Книги, писатели, дети — глобально
МС. Мы как прогрессоры на этой планете. Десант сброшен, а центр управления потерян.
МВ. Так мы ещё делали «Школу прогрессоров» — если что.
Поздно вечером 20 декабря я наконец выбралась на перрон из вагона своего неспешного скорого. С единственной мыслью: где же, интересно, стану искать я обещанную Марину Волкову? Нашариваю в кармане телефон, слышу вдруг своё имя, оборачиваюсь: с виадука навстречу, чуть ли не перепрыгивая через ступеньки, спускается высокая худощавая женщина в очках — с удивительным, сразу располагающим к себе лицом.
— Ой, да как же вы меня узнали?
— Просто крикнула «Марина» — вы и обернулись.
Несмотря на моё отчаянное сопротивление, Марина хватает мою сумку, как всегда, неподъёмную (журналы! книги!),— и мы устремляемся по виадуку к её машине, припаркованной у вокзала. Дело к полуночи. Челябинск погружён в огни и сполохи предновогодней иллюминации. Мороз крепчает. Кажется, сам воздух светится и хрустит, как накрахмаленная кисея. Но в автомобиле тепло: сиденья с подогревом, уютный плед, который Марина заботливо набрасывает мне на колени. Едем. Хозяйка — за рулём.
Изумительная женщина! Из тех, кто не только коня на скаку и там… в горящую избу… Оказывается, она в каком-то смысле ученица Г. П. Щедровицкого и была участницей не одной ОДИ4. Мы моментально нашли множество пересечений и соприкосновений и, приехав к ней домой, наговорились от души.
Легли поздно, и хотя на ночь меня устроили с максимальным удобством, «забыться сном» мне долго не удавалось — одолевали впечатления дороги и воспоминания об орлах-методологах, чьи образы — конечно, изменённые до неузнаваемости — я пыталась сохранить для потомков в романе «Люди картонного города», до сих пор не законченного, к сожалению.
Думаю и о Марине, конечно. Я познакомилась с ней благодаря Янису Грантсу и Сергею Гордиевскому, в ноябре 12-го представлявшим «Издательство Марины Волковой» на книжной ярмарке в Красноярске. Яниса, спасибо опять-таки Саше Петрушкину, заочно я знала довольно давно, а тут — едва мы обменялись первыми приветствиями — он, вместе с красноярским поэтом Рустамом Карапетьяном, повлёк меня к павильону своего издательства. Художественный уровень и издательская культура книг, живописно разложенных на прилавке и расставленных на полках павильона, меня, как говорится, приятно удивили. Я тут же накупила книжек, а вечером встряхнула Google — навести справки.
Вот что, например, пишет о моей новой знакомой М. Садчикова (www.lady74.ru):
«Марина Владимировна Волкова — человек интересный во всех отношениях: преуспевающая бизнес-леди, лихо бороздящая на своём автомобиле просторы нашей необъятной Родины, педагог, журналист, директор издательского дома, носящего её имя, лазерщица, любящая и любимая дочь, мама, бабушка — это тоже всё о ней. Она любит и умеет принимать решения и реализовывать их. Ей по душе нестандартные ситуации, требующие сосредоточенности мысли и воли. Она склонна к аналитической работе, инновациям, с удовольствием сочиняет мифы («объяснялки») по любому поводу, легко увлекает ими других. Любит и умеет писать, увлекается фотографией, настольным теннисом. Обожает путешествовать».
Нежа измученные конечности на необъятном ложе и глядя в слабо освещённый заоконным лунно-снежным сиянием потолок — уже почти во сне,— я думаю, что обликом и повадкой Марина Волкова до боли напоминает мне Юнну Петровну Мориц, великого поэта и великую женщину… Юнна Мориц, общение с которой судьба подарила мне ещё в начале восьмидесятых, до сих пор для меня — образец нравственной стати и безупречного гражданского поведения. «Главное — оставаться самой собой». Ею ли — на заре туманной юности — внушён мне этот девиз, или как-то выработался в процессе жизнепрохождения,— не помню. Только Марина Волкова утверждает то же самое: «Карьера и успех для женщины — не самое главное для счастья, нужно оставаться самой собой. А «успешная карьера» — это позапрошлый век. Вот Кабаниха из «Грозы» Островского — пример успешной женщины: богата, все её знают, держит в руках и семью, и город, красива по меркам того времени… Прямо идеал современной бизнес-леди! Но что-то не хочется такого „счастья“».
Засыпаю с мыслью: какая удача встретить — так близко! — человека, не просто созвучного тебе самой, но созвучного — столь глубоко и тонко…
Чуть свет — на машине в Кыштым. Марина предложила два маршрута на выбор: один короче, другой — живописнее. Разумеется, я выбрала второй. Весь путь — около двух часов, плюс-минус полчаса не сделают погоды. И мы поехали. Правда, насладиться красотами пейзажа в полной мере не удалось — выехали затемно, обочины тонули во мраке. Зато я всю дорогу почти не выключала диктофон.
Монолог Марины Владимировны Волковой, предпринимателя, издателя, педагога
Мне действительно очень понравился ваш проект — и тем, что это самостийно, отдельно от меня, и тем, что это параллельно моим собственным усилиям похожестью мыслей и действий. У нас сейчас разворачивается два похожих проекта.
Первое — я очень много работаю с местным самоуправлением, у меня есть друг, который занимается этими вопросами практически профессионально. В Челябинской области есть ассоциация сельских муниципальных образований и городов, которую я обожаю, потому что там такие хорошие, нормальные мужики. Нормальные отношения, нормальные люди. Мы работаем с этой ассоциацией почти с самого начала, с тех пор как она образовалась. Я бываю не на всех мероприятиях, но стараюсь быть по возможности. Я их люблю, они меня тоже любят, потому что я выступаю как «методолог»… в качестве эксперта-аналитика: во-первых, взгляд со стороны всегда нужен, и нужна «упаковка», нужно вытащить главное, сформулировать; изнутри это сложно — и словарного запаса не хватает, и техника не та, и самое главное — нужна позиция внешнего системного «развивателя».
Мы с ними очень много ездим. Заседания обычно проходят то в одном месте, то в другом, а поскольку я ещё ездить люблю — у меня тут два в одном получается. И людям вроде хорошо, и мне интересно. Причём самобытный местный колорит… если приехать просто в качестве зрителя, гостя, то многого не увидишь, а тут оказываешься внутри вот этого словарного потока, образа мысли, образа жизни, что само по себе для меня — ценность.
Мы получили грант на эту деятельность. Я вам не скажу, как он называется, там что-то про народную дипломатию — по правилам гранта, но смысл очень похожий на то, что вы делаете. Только он более многосторонний. Берём деревню А, готовим её к поездке в деревню Б, те готовятся к приёму. Деревня А отправляет делегацию в деревню Б. И представляет там свою миссию, своё видение, свою культурную составляющую. Деревня Б, готовая к этому, показывает им, чем сами богаты. По разным параметрам. Главный, ключевой — конечно, культурный. Местная интеллигенция, местные писатели-поэты. Самодеятельность, библиотекари, учителя. Это именно те, кто держит традиции и может проектировать будущее. Вторая часть — те показывают достопримечательности, природные и культурные. Чем богаты — тем и рады. Идёт круглый стол с обсуждением проблем местного самоуправления. Передача управленческого опыта на местах. Причём главное здесь — не теоретическая часть. А показать — вот проблема: вот как это представлено в законодательстве — и вот как это у нас работает. Я была и на таких встречах, это по эффекту, конечно,— сила! Особенно для тех, кто работает на конкретике. Потом мы всё это фиксируем, пишем — брошюры и фильмы. Потом деревня Б — после всего этого — готовит свой визит в деревню С. И — идёт такой вот круг.
По сути дела, если оперировать модными терминами, речь идёт о брендинге территории и выстраивании связей, которых никогда не было. Например, один из моих любимых городов, Троицк,— просто необыкновенный город. А на севере, например, Нязепетровск. Эти два города — и разных времён, и разного географического пространства, и разных культурных пластов… и даже сама по себе переброска вот этих смыслов в виде конкретных событий и вещей — мощнейший культурный шок и стимул!
Когда я читаю это у вас в проекте… но вы это делаете как бы «на себе», а здесь — условно говоря — организаторы остаются в какой-то степени за кадром, мы это организуем, а сам процесс осуществляется конкретными людьми, носителями, которые всё это «везут на себе»… получается своеобразный культурологический миксер таких мест…
Здесь, во-первых, новые смыслы, новые формы деятельности. Например, местное самоуправление как отдельный блок, ради которого всё затевается. А во-вторых, ведь там что ещё происходит… делегация возвращается в деревню А. Она же возвращается не просто так. Она возвращается с фотографиями, с впечатлениями. И обязательно собирает уже всех жителей деревни А с рассказом, а как у них там живут. Причём этот процесс идёт не так, как в клубе,— просто посидели-послушали. Каждый из них становится «агентом влияния» среди своих знакомых и друзей. Формируется то, что, в общем, свойственно для русской культуры… «Лучше там, где нас нет»? Ну да — там-то лучше, но у нас зато… к нам же тоже приедут, а у нас чего лучше? Так что, с одной стороны, «дальние страны», а с другой — условно говоря, Донцова как социальный фактор. Она ведь первая сказала: «Я такая дура, я так себя люблю»… и вот это «я так себя люблю» становится гораздо важнее, чем «как у них хорошо». У нас-то вот это, ребята, есть. Это же такая драгоценность, которую надо ценить!
А второе — это наши «читательские марафоны». Здесь принцип «партизанской диверсии». Сели, приехали, всех «на уши поставили», уехали. Живите, ребята, как хотите. Ребята некоторое время гудят, гудят, а потом говорят: «А может, вы ещё приедете?»
У нас пока за историю марафонов не было ещё ни одного места, куда бы мы съездили — и точка. Там обязательно что-то просыпается, обязательно, когда снова приезжаем, уже новые дети выросли, а те дети уже сделали что-то — и получается… вот сейчас съездили (в Курган), там, правда, с опозданием… там медленнее процессы все; тем не менее, следующее приглашение мы уже получили… сначала ездим, так сказать, в чистом виде «по детям», а потом… сейчас, особенно в малых городах, обязательно встречи с местными литературными студиями… Верхний Уфалей, например. Там вообще — здорово! Поговорим, расскажем, а потом они: «А можно стихи почитать?»
У Яниса Грантса есть великолепная лекция о современной уральской поэзии. Просто великолепная лекция. Мы её проверили на старшеклассниках, которые совершенно далеки от процесса. Старшеклассники сидели, открыв рты. Во главе с учительницей. Потому что они просто не знали, что это есть. Есть ли жизнь на Марсе (смеётся). Оказывается, есть бурная жизнь, которая проходит мимо,— и это так интересно!
И наконец — уже не по действиям, а по мыслям. Здесь я точно уже про методологов скажу. О Г. П. Щедровицком уже мы вспомнили сегодня… развитие может быть только при столкновении разного — разных идей, разных культур. Множество параллелей в культуре, по сути говоря, к этому механизму и сводится…
Сам жанр очерков становится всё более популярным. Здесь просто политики вытеснили писателей с их поля. За счёт собственных фантазий, собственного вранья, сочинительства и чего-то там ещё. Поле искусственно сломанных конструкций — то, что всегда было инструментом писателей,— стало инструментом политиков. И поэтому сам очерк, который предполагает определённый документализм, становится главным. Народ уже потерял ориентиры: на самом-то деле что происходит? Есть мощная потребность в достоверности не идеологической, а буквально описательной. И ваша ещё удача, что вы начали с Осетии, потому что «горячие точки» — это ещё более интересно. Потому что про это вообще нет ничего. То, что есть,— сводится к СМИ, которые не являются сейчас источником информации…
Взаимодействие с властью — вопрос вообще сложный. Вот сейчас принят в области бюджет на тринадцатый год. На развитие спорта выделено миллиард триста тысяч рублей, на продвижение книг и чтения — ноль рублей ноль копеек. Это уже характеристика.
Мы вот сейчас ездили, разговаривали с библиотекарями. Иногда возникает эта тема. Когда не возникает — хорошо. Когда возникает — уже неприятности. Такой, например, разговор: «А как у вас власть?» Мой ответ: «Не читающая».— «Сочувствуем».
Такой разговор повторялся несколько раз. Потом я стала сама уже спрашивать. Слово «не читающая» — убийственная характеристика.
В этом направлении мы очень много работаем. И власти наконец стали нас замечать. Хотя и с большим трудом. Нам огромного труда стоило вообще начинать марафоны. С первым-то всё нормально было. Я получила грант Минатома, мы отрабатывали все эти технологии на закрытых городах. Там уровень культуры на порядок выше. Так сложилось исторически. И нам повезло. Там у нас не было проблем. С готовой хорошей командой. С качественной книгой, с хорошими поэтами, которые умеют вести встречи, они сами к этому времени стали поэтами великолепными. Потом мы начали уже в Челябинске, и самое трудное было: «А, местные?» Вроде местные — значит, плохие. Не надо. Это в какой-то степени объективная характеристика, потому что народ замучили самиздатовские тётеньки и дяденьки… они книжку сочинили, издали за свои деньги и пошли в школу: вот у меня книжка, вот у меня корочки Союза писателей, дайте мне детей для встречи. И понеслось. Это примерно то же, как обязательные встречи с людьми из совета ветеранов. И нам пришлось первое время настойчиво добиваться, чтобы нас позвали. Теперь уже за нами очередь. Теперь у народа понимание, где хорошие предложения, где плохие. Водораздел поставлен. Представление о качестве задано. Но начиналось именно вот так. С неким недоверием. Дескать, вот сейчас придут и будут чего-то там бубнить…
«Бумажная» книга и электронная — это как классическая музыка и попса. Есть люди, которые всегда будут слушать классическую музыку, а есть такие — кто попсу…
Да, книги становятся дороги. Это западный рыночный вариант. Дорожает бумага, сам технологический процесс становится дороже. Но меня удорожание книги только радует. Это говорит о повышении ценности книги как продукта, как товара.
Я могу психологическое обоснование в этой части сделать. Человек отличается от прочих млекопитающих всего одним — второй сигнальной системой. Возможностью овладевать речью и, следовательно, мышлением. Но чтобы это стало возможно, надо все остальные чувства «загрузить», у нас их пять. Поэтому ребёнок без знакомства с бумажной книгой не сможет точно сформировать вторую сигнальную систему. Это уже физиология в чистом виде. Никакой романтики. Книгу надо понюхать, попробовать на зуб. Дети делают это абсолютно нормально. Полистать, ощутить на вес, послушать, как страницы шуршат, почувствовать, как пахнет типографская краска. Погладить её, почувствовать её тактильно и так далее. Когда сформирован вот этот образ книги — тогда, пожалуйста, пусть будет электронная книга… Книга — это тот продукт, который делает из плоского — объёмное, наполненное запахами, наполненное звуками…
У меня даже классификация детских поэтов есть. Четыре типа поэтов, которые мне попадаются. Первый тип — это графоманы, которых в детской литературе больше, чем во взрослой. Тут критиков-то меньше, место попросторнее. Второй тип — это поэты-дети, которые до старости сохранили детское восприятие. Удивление как основную эмоцию. Восторг перед жизнью. Если у этого человека — хорошая культурная предыстория, развивался, читал книги, имеет хороший культурный запас, то из него при определённых условиях может получиться очень хороший детский поэт. А может и не получиться. Это дело случая. А бывает так: детство переживается, а культурного запаса нет. «Ааааа!!! хорошо на свете жить!!!» Такое стихотворение — это не стихотворение, а способ выражения восторга. Есть такие, которые умеют писать правильные скучные стихи. Про то, например, как надо любить родину и т. д. Ну и четвёртый тип — профессионалы. Это те, кто работает над стихотворением, независимо от возрастной категории читателя. Для меня идеал детского поэта на нынешнем этапе — Маршак. Профессионалов вообще единицы. Потому что здесь главное — работа над словом, над текстом. И при этом ещё не забывать удивление — основную, главную эмоцию, которая, собственно, и делает стихи универсальными. Хорошее детское стихотворение читается людьми всех возрастов. Если детское стихотворение взрослому не интересно, можно смело его отправлять в корзину…
Мне очень везёт на хороших людей. И самое трудное в моей работе — ждать, чтобы звёзды так сложились. Терпеливо. Чтобы возникла такая ситуация. Проще сериями работать. Вот — «от семи до двенадцати». Допустим, Янис Грантс и Дима Сиротин. «Стихи на вырост». Книжка для мальчиков. Я её на самом деле называю энциклопедией мужской жизни. Мальчиковая книга. И то, что писали её «мальчики» и рисовал «мальчик». И главные герои — мальчик и папа. В Минске… я редко книги продаю, но в Минске я сама была продавцом. Миша проводит марафон, а я стою. Подходит мама. Вижу, тянется к этой книге — значит, у неё мальчик. Книжка притягивает, как магнит. Спрашиваю: мальчик? Да. Ни одного непопадания. И мальчики тоже её берут. Потому что там диапазон всех состояний, ситуаций, в которые пацаны попадают и мужчины… и вот Сергей Андрусенко, который её рисовал. Он попал ко мне по наследству. Работал в типографии, которая потом развалилась. Сидел там тихой мышкой. Дизайнер от Бога. И когда я Сергея взяла на работу, то понимала его по движению бровей. А он мне недавно рассказал, что когда он пришёл, то вообще первую неделю сидел у себя не раздеваясь, потому что ждал, когда я его выгоню.
У нас с ним очень странная работа. Я обычно выступаю, что я хотела бы вот так, вот так, вот так. И моё выступление для него обычно — некоторый образец. Он меня вежливо выслушивает — и рисует… не то чтобы с точностью до наоборот… но это абсолютно другое. Хотя я понимаю: моё выступление ему нужно для того, чтобы это была точка, относительно которой он строит свою систему координат. В системе координат главное — не график, нужно — ось задать, точку поставить, дальше уже будет само разворачиваться. Примерно так же я работаю и с поэтами…
С системой образования отношения, скажем так… «ревнивые». Я конкретные примеры приведу. У меня ещё был учебный центр Марины Волковой. Главную линию я хотела сделать в нём — повышение квалификации педагогов, учителей начальной школы. Во-первых, потому что у меня за плечами опыт преподавания в нашем педколледже. Внештатным лектором. Я работала и в педучилище, и в пединституте. Я когда работала в образовании, я как-то успевала работать во всех его структурах. И когда я оттуда ушла… в какой-то степени вынужденно… мне уже настолько тесно и душно стало, я очень хотела это сохранить и учебный центр планировала сделать как раз для повышения квалификации, потому что я работала по системе развивающего обучения, для меня это было классно, я сама много училась, у меня и публикаций много было, и опыта, и, главное, множество людей, с которыми я знакома, которые мне абсолютно доверяют.
И когда новый стандарт… ещё тот, первый, появился… я возрадовалась, потому что там как раз идеи Давыдова — Эльконина в основу легли… поехала в министерство, там со всеми договорилась, побывала на первом совещании, с нашим институтом договорилась, что они мне полностью доверяют повышение квалификации всей начальной школы, потому что это огромная работа, наш институт просто не справится. К тому же там по закону же должны быть альтернативные вещи, как минимум вторая организация, которая бы на это пошла. Договорённости все были, программу я разработала… всё вроде бы решили. Но потом началась тянучка… и в результате мне сказали, что не будет ничего. Не потому, что Волкова плохая, не потому, что Волкова… а потому, что просто они решили этого не делать. По сути, само повышение квалификации оказалось вычеркнуто из приоритетов госстандарта. Или его предполагалось проводить в таких формах, что лучше бы и не проводилось. И я… не то чтобы хлопнула дверью, а просто сказала себе: ну, всё, Волкова, здесь это бесполезно.
Единственное, что я всё равно успела сделать,— провела несколько мероприятий мощных. Одно из них — по медиа-образованию. Это то, что в России, по сути говоря, вообще отсутствует. Это всё здорово, классно получается, но если не работать в тандеме с управлением образования — тоже бесполезно…
Хотя… есть некоторые места… вот опять же места отдельные, люди… Марина! Двадцать шестая гимназия в Миассе! Пожалуйста, зайдите как-нибудь на сайт, посмотрите! Я влюбилась в этого директора, который экскурсию по школе начал мне с туалетов… с девичьих… вот об этом даже можно вообще уже ничего не говорить… и дети там необыкновенные… это отдельная история, потому что сразу видно, как они там себя чувствуют!
В Челябинске таких нет — однозначно. Или, например, в Каргополье — моя любимая школа. Мы там когда-то проводили игру… ещё давненько-давненько, лет семнадцать назад. Директриса меня затащила, мы в этой деревне такую мощную игру провели! А сейчас эта школа два раза получала гранты Президента. Малокомплектная школа, представляете? Малокомплектная, начальная. Но там — высочайший уровень преподавания… цифровые доски первые — ещё в Челябинске о таких только мечтали — там появились. Это необыкновенно! Там вся деревня только за счёт этой школы живёт6… вот такая локальная работа. И сейчас она продолжается. Ко мне обращаются директора, завучи и те, кто меня помнит, знает. По наследству кому-то досталось. Я — безвозмездно, добровольно — то с одной, то с другой школой работаю. Даже работой это не назовёшь — разговариваю с ними. Человеку надо иногда предметно обкатать мысли… толчок получить… а иногда просто сформулировать схему. Это как раз не централизованная работа. Это — сеть.
…Монополизация книжного рынка идёт стремительно. Конечно, учебники этих монополистов — отдельная тема. В этом году мне попался букварь… новый. Я глазам своим не поверила. Моей маме восемьдесят один год. Она сильнейший у нас методист по начальной школе. Язык литературы. Издала много книжечек. И сейчас ещё пишет. Семинары проводила. И раз в год мы с ней идём в магазин, и я ей показываю, что есть. И она тоже приходит в ужас. А я пришла в ужас от качества полиграфии и, главное, бумаги. Бумага — просвечивает насквозь. Взрослым читать невозможно! Как санитары пропустили? Санитарам сунули взятки, наверное. Это невозможно, но это факт. И когда я увидела — я поняла, что это… не только последняя точка в развитии российского образования, но огромный восклицательный знак, потому что так мы уже не выплываем… Короче говоря, про учебники — это уже отдельная песня. Потом… сейчас же практически невозможно просто так взять и выпускать учебники. Там такие процедуры, которые нормальному человеку просто невозможно выдержать, чтобы получить заветный приз. Даже с самым гениальным учебником.
И если говорить по сути работы — вот такие, как мы с вами, работают неизмеримо эффективнее, чем министерства образования и культуры, вместе взятые. Я вообще про себя говорю — так, скромно: у нас есть в Челябинской области неофициальные министерство досуга и министерство культуры — это Волкова. Я делаю книжки и чтения, а они пляшут, поют, фестивали самодеятельности устраивают… ну и всё остальное. Наш поэт Виталий Кальпиди как-то сказал: я всегда думал, что планка — это уровень качества, к которому надо стремиться, а потом понял, что уровень качества — это планка, ниже которой нельзя опускаться.
Так вот: похоже, в Челябинске её нет.
Марина — неуёмна. Кажется, нет такого контрагента — будь то сам Джеймс Бонд! — который мог бы её остановить. Она — из породы универсальных генераторов бытия… Мощнейший соленоид, создающий вокруг себя магнитное поле. И даже не потому, что она этого хочет. Просто потому, что она — такова. Основополагающая суть её — претворять воду, часто гнилую и негодную, в целебное вино. Малейшую возможность «воды» стать «вином» она улавливает каким-то запредельным нюхом и мчится «на запах», как высокопородная ищейка. И, Господи, сколько радости, когда из ничего — как по волшебству — возникает великолепное Нечто! Кажется, именно это великий философ Соловьёв называл «теургией». Впрочем, да… Щедровицкий. Роскошное рыцарское фихтеанство, которое когда-то и меня притянуло.
«Издательство Марины Волковой» — только центр. Котёл, в котором кипит и сублимируется всё самое талантливое, что имеется в культурном обиходе Южного Урала. Поэты экстра-класса, пишущие для детей.
Помню, в восемьдесят втором году, сетуя на литературную ситуацию в стране, не позволявшую в известных журналах печатать — как сейчас сказали бы — реальную поэзию, Юнна Петровна Мориц писала мне: «Попробуйте написать что-нибудь детское, стихи или сказки, я смогла бы это, в случае удачи, напечатать в хорошем месте. Да и вообще, это — сладко и радостно — писать для детей!» К детской литературе и сейчас прибиваются самые яркие — самые честные и чистые — литераторы. Марина это знает, конечно, и всячески сей «сад» культивирует.
Но не только поэты. Художники. Дизайнеры. Учителя. Дети! Всё это — живые клетки постоянно обновляющейся питательной среды, которую Волкова подогревает и помешивает.
Знаете ли вы, высокочтимый читатель, что в 2014 году исполнится сто лет с начала Первой мировой войны? Трагические события открыли драматическую историю двадцатого века, породили волну социальных потрясений и государственного переустройства на всём евразийском континенте. После Первой мировой люди в Европе были убеждены, что прошла последняя война. Но через двадцать лет история повторилась в большем масштабе.
Так вот, об этом первыми вспомнили в Белоруссии — общественная организация «Белорусский зелёный крест» (координатор Наталья Алексеевна Святкина). И придумали дело, редкое по красоте и культурной значимости. Международный культурно-просветительский проект «Перекличка веков: Первая мировая война и мир сегодня». В России его подхватили… кто? Конечно же, команда и окружение Марины Волковой. Не стану ничего интерпретировать, просто цитата:
«Проект основан на сопоставлении духа времени, вопросов и ответов, волновавших и волнующих творческую интеллигенцию начала XX и XXI веков, отражённых в литературе и искусстве своего времени.
В фокусе проекта — работа международных групп художников и графиков. Первые работают на натуре по местам событий, а также готовят сюжетные композиции по теме. Вторые создают серию иллюстраций к мировой классике, связанной с темой Первой мировой. В составе групп вместе работают молодые художники и опытные мастера. Для обеих групп организуется глубокое погружение в тему и культуру начала ХХ века, знакомство с историей, литературой, философией и искусством эпохи. Важным этапом является ознакомление участников с наиболее значимыми произведениями современных литературы и искусства. В результате рождается серия передвижных художественных выставок.
Одновременно готовится музейно-библиотечная программа. Её задача — организовать цикл культурно-просветительных мероприятий на местах, где будут проходить выставки. Цикл включает: книжную выставку, литературные чтения, конференции, музыкальные вечера, демонстрацию видео- и фотопрезентаций, хроники и художественных фильмов по теме, театральные представления, выступления историков, философов, литературоведов, учёных, обсуждения и дискуссии. Для этого готовится специальная модульная программа и комплект методических материалов. Представители библиотек и музеев приглашаются на 3–4-дневный методический семинар и получают комплект материалов. Примерный список вопросов и тем, поднимаемых в ходе мероприятий, открытый для изменения и дополнения:
- Вопросы, поднимаемые литературой и искусством начала ХХ века.
- Что общество/люди приобрели и что утратили за 100 лет.
- Вызовы нашего времени и где искать ответы на них.
- Понимание человеческих ценностей, свободы, ответственности, прав, долга и жизни в начале прошлого и нынешнего веков.
- На чём держится «мир» сегодня».
А результаты? Готовьтесь, читатель!
«Более 100 молодых художников и графиков и опытных мастеров из разных стран примут участие в творческих мастерских и создадут более 200 работ на тему «Перекличка веков: война 1914 — мир 2014».
Ряд произведений мировой классической литературы о Первой мировой (Ремарк, Барбюс, Хемингуэй, Олдингтон, Гашек и др.) и современных значимых литературных произведений обогатится новыми художественными и графическими образами. В том числе появятся иллюстрации к роману А. Солженицына «Красное колесо. Август 1914», Б. Пастернака «Доктор Живаго», Н. Гумилёва «Записки кавалериста» и др.
Будет привлечено внимание художников и общественности к ряду современных значимых произведений литературы и искусства, созданы графические иллюстрации для них с перспективой использования в ходе издания новых книг.
Будут созданы 55 передвижных выставок (5 с оригинальными художественными и графическими работами и 50 с их копиями) и последовательно представлены в библиотеках и музеях 200 городов пространства СНГ и Европы. Они будут сопровождаться широким циклом культурно-просветительских мероприятий.
Будет издан альбом с художественными и информационными материалами проекта и распространён среди 500 библиотек стран СНГ и Европы. Будет проведён пилотный цикл выставок в ряде стран Европы.
Электронная копия выставки, фото и видео, а также информационные материалы будут широко представлены в Интернете на сайтах организаторов проекта, партнёров, участвующих библиотек и музеев, электронных СМИ.
В работе по проекту примет участие до 1000 человек, а с идеей, материалами и вопросами, поднятыми проектом, ознакомятся более 500 000 жителей Беларуси, России и Украины и других стран».
Амбициозно, да? Однако не сомневайтесь, невыполнимых задач люди, подобные Марине Волковой, перед собой не ставят. Всё так и будет. Если, конечно, не вмешается форс-мажор, сопоставимый разве что с «концом света».
4.
Кыштым: поэтический бум и «конец света»
Кыштым и Озёрск при Челябинске — как Фобос и Деймос при Марсе. К тому же ещё неотвязное ощущение, что не два часа в автомобиле провела ты с обаятельной своей собеседницей, а переместилась во времени лет на сорок назад. А то и на все двести сорок.
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит.
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Всё именно так. По-пушкински. Жизнь в Кыштыме не то чтобы замерла, а как-то — притаилась. Дышит сдержанно и степенно — как речка подо льдом. Дышит и блестит.
Прежде здесь были знаменитые железоделательные заводы. О них и теперь напоминает, кажется, каждый камень. Кыштымские развалины живописны, как романтические руины Давида Каспара Фридриха, знаменитого пейзажиста и современника основателя Кыштымских заводов Никиты Демидова. Кыштымский «Белый дом» — шедевр русского классицизма восемнадцатого века. И веет от него такой — неуместной в веке нынешнем — красою печали, что сердце щемит поневоле и просится в очи слеза… Центральный фасад и коринфский портик из четырёх колонн сверкают белизной свежего ремонта, всё же остальное охвачено разрухой, и видеть это страшно — будто созерцаешь княгиню с прекрасным высоким челом, окружённым роскошными локонами, умирающей в грязном бараке среди гнилого тряпья и всяческих отбросов.
Тем не менее, чистота снегов, блеск ледяных прогалин на заснеженных озёрах, древние деревья, распростёршие свои тёмные кружева по изливающим свет небесам, сверкающие на солнце золотые купола церквей — вместе с камнем и железом руин — создают неотразимое впечатление уникального культурного артефакта. Что-то подобное я всегда чувствую у нас в Енисейске.
У Озёрска же, к несчастью, слава недобрая. Здесь на секретном химическом комбинате в 1957 году произошла первая в СССР радиационная техногенная катастрофа, последствия которой дают о себе знать до сих пор. В СМИ эту аварию привычно называют Кыштымской, хотя Кыштым она почти не задела. Просто Озёрск был засекречен, и в сводках фигурировал ближайший к нему город — Кыштым.
Саша Петрушкин живёт с семьёй в собственном доме — так сказать, на земле. Живёт — и тут же строит. Чада и домочадцы, включая некоторое количество кошек, которых я так и не сумела счесть, пользуются отрадной свободой.
В Сашином маленьком кабинете — книги, книги, книги. Я уже имела удовольствие убедиться в его — редкой для «актуального» поэта — начитанности. Между окошками — компьютер, на котором, кстати, и делается «Мегалит». Это уже история, друзья мои. Как ни крути — История!
Над диваном — иконы. Настоящий иконостас. Саша — человек глубоко православный.
И — сторонник крепкой российской державы. Тоже — по-пушкински.
— Пушкин был очень верноподданным человеком. И в этом смысле православие мне ещё более симпатично. Оно говорит: не важно, кто царь. Ты встаёшь на эту землю, где власть — любая! — преходяща. А государство стоит,— Саша усмехается.— На самом деле меня власть в нынешней России — не устраивает. Ни эта власть, ни та, что может прийти (не дай Бог!) ей на смену. Ни Путин с Медведевым. Ни оппозиционеры. Не устраивают. Никто из них не знает, что надо делать. Они борются за власть ради власти. Игра, почти виртуальная, у них такая, а реальные люди им не интересны.
— А какая власть нужна России? — спрашиваю.
— Православного розливу,— смеётся он.
— Теократия? Как Ватикан?
— Думаю, что да. Может быть, даже иранского извода (как Хомейни). В России, как в литературе, демократия неприемлема в принципе.
— А почему в литературе демократия неприемлема? Что такое «демократия в литературе»?
— Демократия в литературе — это «Вавилон». Все средние. Нет ценностной шкалы. Нет иерархии, плоскостная (не вертикальная) структура. А нам оно надо?
— Согласна. А демократия есть власть денежного мешка. Так было всегда.
— И она была придумана — кем? Банкирами.
— Так России нужна теократическая монархия?
— По крайней мере, из тех моделей, которые я вижу сейчас,— наверное. Думаю, что это путь к возвышению Русской империи. Это именно то, чего боится Запад. Почему все эти акции и были предприняты… вроде «пусек» и прочих «Фемен» — корни же пытаются подточить.
— А есть в Русской Православной Церкви силы, которые могли бы принять на себя эту невероятно сложную и ответственную роль?
— Осмелятся ли?
— Не просто — осмелятся, а потянут ли? Это каким же должен быть Патриарх всея Руси?!
— Нонешний вполне замечательный. И то, как корёжит интернетовскую братву от патриарха Кирилла,— очень показательно и говорит только в пользу иерарха…
— Саш, а современная литература — всё-таки сосредоточена в Сети? Для чего нужны издательства, книжки, бумажные журналы? Какая разница между сетевой литературой и литературой «бумажной»?
— Доступность. Сетевая литература как только выходит из-под пера — тут же получает доступ к читателям. Без редактора, без всяких препон. А тем не менее, мы все стараемся опубликоваться в толстых журналах. Потому что толстый журнал — это легитимизация твоей творческой деятельности. Литературе нужна иерархия. Нужна диктатура. Нужен тот, кто обитает на самом верху. В нынешней литературе, к сожалению, нет этой верхней точки, живой. У нас есть Бродский. Или Юрий Кузнецов. А живых равномощных нет.
— Я часто говорю, что рынок текстов скоро вообще переместится в Интернет. Это уже начинается. Как ты думаешь, будут продаваться тексты через Интернет?
— А надо? Нельзя из журналов делать коммерческие проекты. Это моя любимая мысль у Кальпиди, которого здесь всегда к месту и не к месту поминают. Он сказал, что если ты литературу не делаешь частью бизнеса, а делаешь частью своей судьбы, то у тебя всё получится. Он это написал где-то году в две тысячи втором. Я это прочитал: как здорово! И начал всё это претворять в жизнь. Вообще, когда не пытаешься деньги заработать — во-первых, и деньги появляются неизвестно откуда. Во-вторых, судьба делается. Стихи правильные пишутся. Литература не может быть профессией! Голос Божий не может быть профессией. Вообще, в принципе. Если тебе дано говорить — тебе всё равно, платят тебе или нет. Публикуют тебя или не публикуют. Ты будешь писать, ты будешь мучиться. У тебя нет выхода к публике? А сейчас в любом случае выход есть — «стихира» та же самая. Но говорить от этого ты не перестанешь. Ты же обязан говорить!
Саша рассказывает о челябинских поэтах, которых так или иначе притянул на свою орбиту, в какой-то степени конкурируя и с Ниной Ягодинцевой, и с Виталием Кальпиди. Я слышу имена Маргариты Ерёменко, Владимира Тарковского, Андрея Санникова, Елены Оболикшты… и вспоминаю, как во время нашей прошлогодней встречи в Красноярске Петрушкин мечтал, что когда-нибудь в Кыштыме будет Академия поэзии! Ей-богу, в эту минуту верю: так тому и быть!
Прогулка по Кыштыму. Саша и его жена Наташа Косолапова, тоже человек артистический в широком смысле слова,— прекрасные экскурсоводы. Морозец изрядный, но это только бодрит.
Обедаем в симпатичном кафе, где вечером, судя по убранству и весёлой болтовне официанток, намечаются торжества по поводу «конца света». Мы тоже смеёмся и шутим. У нас вечером — встреча с местными писателями и читателями в библиотеке им. Б. Швейкина.
Как обычно в маленьких городах, библиотека — основной культурный центр. Здесь — и выставочная площадка, и клуб, и литературные вечера, и чаепития, и дискуссии, и встречи с более или менее известными гостями. Зал — полон. Пообщаться со мной собралась, в основном, конечно, пишущая братия. Помимо кыштымских — озёрские. Я долго рассказываю о журнале, а потом выясняется, что все хотят слушать и читать стихи. Так, за чтением и слушанием, мы незаметно опрокидываем все временные ограничители и расстаёмся уже поздно вечером — при свете молодой белой луны.
«Конец света» встречаю во сне. Ничего достойного запоминания мне даже не приснилось.
5.
Касли. «Россия» и вокруг
22 декабря, с удовлетворением констатировав очередное фиаско апокалиптических предсказателей, собираемся с Петрушкиным в темпе вальса и отправляемся на автобусе в Касли.
Касли — пожалуй, город-близнец Кыштыма. Те же — хорошо просматривающиеся — исторические дали и те же расплывчатые перспективы, в которые верится с трудом. Город славен знаменитым каслинским литьём. Ещё в конце восемнадцатого века здесь делали уникальные ажурные решётки, надгробные памятники, ограды, предметы паркового убранства, подсвечники и прочую кабинетную утварь редкого изящества и благородства. Побывать в Касли и не увезти с собой чугунный сувенир — разумеется, моветон. Я покупаю в специализированном отделе придорожного супермаркета очаровательную пепельницу в сугубо демоническом стиле и совершенно успокаиваюсь на этот счёт.
В кинотеатре «Россия» сегодня праздник. Одиннадцать лет со дня основания Каслинского литературного объединения. Руководитель оного и — заодно — директор кинотеатра — интереснейшая уральская поэтесса, автор нашего журнала, журналист и общественный деятель, а также молодая мама — Маргарита Ерёменко.
Праздник есть праздник. Чай, шампанское, сладости, танцы. Много живой музыки.
В конце концов садимся в кружок и читаем стихи. Сначала — я, потом — хозяева вечеринки. Незаметно всё это превращается в стихийный семинар: мы обсуждаем услышанное, делимся соображениями по поводу традиций и новаций, вечных тем и модных «трендов» современной литературы. Все становятся как-то особенно милы друг другу. А у меня снова чувство дежавю: точно так же проходят в Красноярске встречи литературного клуба при журнале «День и ночь», которые я называю «заседаниями общественной редколлегии». Все участники — пишут. Уровень у всех разный. От почти профессионального — до очевидно самодеятельного. И возраст — от старшего школьного до старшего пенсионного. Поразительно, но это никоим образом не мешает общению на равных. Я никогда не наблюдала у самодеятельных авторов — ни у себя в Красноярске, ни в других местах, где мне приходилось встречаться с участниками ЛИТО,— ни зависти к сильнейшим, ни взаимного подсиживания и ревности, что, скажем прямо, весьма характерно для артистических кругов, почитающих себя профессиональными. И пусть большей части стихов, которые читаются на таких собраниях, никогда, скорее всего, не досягнуть до планки, о которой — словами Виталия Кальпиди — говорила мне Марина Волкова, смысл тяготения этих людей друг к другу — иной. Вместе они образуют очаги самовозгорания духа. Местные ЛИТО по всей стране — уникальные точки формирования квалифицированной читательской среды, без которой литературный процесс давно уже задохнулся бы.
Маргарита Ерёменко (она же Халтурина — когда выступает в качестве журналиста) уже в конце января написала об этой встрече: «На семинаре говорили о возможностях сотрудничества между Уралом и Сибирью, делились опытом, рассуждали о том, что «собирание культурного пространства, которое распалось из-за распада СССР» — это наша обязанность, это миссия таких вот небольших объединений людей-единомышленников, это задача поэтов, писателей, литераторов, общественных деятелей, людей культуры. «Взявшись за руки, мы можем объединиться и противостоять распаду, тому, что творится вокруг, в том числе и в нашем государстве»… Вот такие мысли звучали на встрече и звучат, честно говоря, всё чаще из уст творческих людей»7.
Конечно, водоворот событий и всяческих культурных потоков раскручивается здесь вокруг самой Маргариты. Мне едва удалось — между её выступлениями, управленческими движениями и даже кормлением грудного сына, которого специально принесли в кинотеатр из дома,— записать рассказ Риты о собственной судьбе и наполнении литературного поля в радиусе действия её экстраординарной энергетики. Привожу эту запись почти целиком, настолько ярко и точно она, мне кажется, отражает характерные черты современного «духовного лидера». Хотя ничем таким Маргарита себя, конечно, не считает. Просто делает своё дело — именно так, как считает нужным. То есть как можно лучше — для дела. А оно, дело, в определённый момент обязательно начинает работать на того, кто никогда не превращал его ни в банальную кормушку, ни даже в подпорку собственных амбиций.
Монолог Маргариты Леонидовны Ерёменко,
поэта, журналиста, директора и депутата
Мне в жизни повезло с литературным сообществом. Когда мне было девятнадцать лет — кажется, в две тысячи первом году,— я попала в литературную мастерскую при Челябинском отделении Союза писателей, которым тогда руководила Нина Александровна Ягодинцева. Пришла и увидела примерно вот такую же компанию. Сначала я, как все молодые авторы, думала, что то, что я пишу, чего-то стоит. И первая мысль у меня была: «Боже мой, неужели все эти люди… отовсюду, может быть, пришлые люди… что общего они имеют с литературой?»
Я сначала даже не поняла, куда попала. А потом, когда стала общаться с Ниной Александровной, приезжала специально из Каслей, ездила на выходных на литературные посиделки в Челябинск, на семинары… так вот, благодаря Нине Александровне, благодаря этим людям я очень многое поняла. Мысль такова — её и Нина Александровна всё время повторяла, и я придерживаюсь в жизни этого девиза: в литературном сообществе не важно, качественно или некачественно человек пишет. Есть люди, которые создают атмосферу… за этот воздух, за атмосферу мы должны беречь их, мы не имеем права дать им от ворот поворот, показать на дверь. Из этих людей мы растим профессиональных читателей. Это очень важно. Именно эти люди тогда меня поддержали. Прошло очень бурное обсуждение моих стихов, после которого я, наверное, год не могла писать вообще.
Я поняла, что люди, которые долго «варятся» в этом котле,— самые настоящие и самые прекрасные критики, они умеют читать, умеют слушать, слышать, они научаются в процессе общения отделять жемчуг от шелухи… Понятно, что и тогда из литературной мастерской у Ягодинцевой не все вышли профессиональными литераторами, но оттуда вышли Саша Петрушкин, Полина Потапова, я… ещё ряд авторов, и Нина Александровна продолжает сейчас с ними работать, но уже при Академии культуры. У неё свои, новые, ребята есть, и уровень-то чувствуется!
И когда в Каслях мы с мамой решили организовать какое-то литературное пространство, собрали людей… так как я журналист… собрали тех людей, которые приходят в редакцию газеты со своими рукописями, со стихами. Таких — море. У нас огромный Каслинский район, все жаждут быть услышанными, жаждут быть опубликованными. Жаждут поделиться всем, что наболело. Ведь писание «в стол» спасает только на каком-то этапе. Когда ты один на один со своим текстом. Наступает момент, когда оно уже не работает. И человеку нужно кому-то показать это всё, ему очень важно, чтобы он это принёс не кому-нибудь, а именно людям подготовленным, которые это примут или не примут, но которые точно по рукам не ударят. Из этих авторов мы и собрали костяк нашего ЛИТО. Постепенно стали присоединяться и другие люди. От мамы я этот принцип унаследовала: самое главное — не оттолкнуть. Пусть он сегодня принёс совершенно слабую вещь, да, мы обсуждаем, мы не каждый день за такими столами сидим. Обсуждаем, подчёркиваем плюсы-минусы. Итог нашей работы — коллективные подборки. Мы печатаемся в областных журналах… конечно, всё это, может, на каком-то любительском уровне, но автор видит свой текст опубликованным, он видит, что, в принципе, он может отработать, может сделать качественный продукт. Сейчас мы уже пришли к тому, что с авторами мы в конце года составляем план работы и включаем туда те вопросы, которые мы бы хотели проработать: это работа с рифмой, с ритмикой, знакомство с новыми авторами, знакомство с классикой. Слава Богу, есть у нас в ЛИТО и филологи, которые могут что-то подсказать. Конечно, семьдесят процентов — это люди, которые в прошлом не имели с литературой ничего общего. Но сегодня они здесь, они с нами, и — слава Богу!
Конечно, на творческом пути меня всегда поддерживали родители. Мама — Раиса Петровна Боровкова. И папа — Леонид Александрович Ерёменко. Папа родом из Нижнего Тагила. Мама — каслинская. Папа — инженер-конструктор. После окончания Челябинского политехнического института папу направили в Красноярский край. В Минусинск. И потом он туда позвал маму. В Минусинске они жили. В восемьдесят втором году родилась я. В восемьдесят шестом — брат Александр. Он сейчас — гитарист.
Потом папины родители переехали в Касли, а у мамы родители здесь и жили. Мама моя, филолог, закончила УрГУ в Екатеринбурге, в Минусинске она заведовала библиотекой. Когда мне было шесть лет, мы переехали сюда, в Касли. На родину бабушек и дедушек. Мама здесь очень долго работала в училище. Преподавала русский язык и литературу. Папа работал на Каслинском заводе. Мама всю жизнь была общественником, она человек активной жизненной позиции. Из ребят, которые были у неё в училище… сами понимаете, какой уровень у детей, которые поступают в училища… так вот, мама с ними делала литературные гостиные, литературные вечера, чтобы как-то приобщить их к литературе… они там ставили Чехова… что угодно — только чтобы дети читали. Результат этой её работы — свой любительский театр при училище. Один из её выпускников стал настоящим актёром. Профессиональным режиссёром. Благодаря этому. И так как моя школа находилась очень близко, после уроков я всегда прибегала к ней в училище. Поэтому программу по литературе за девятый-десятый-одиннадцатый классы я проходила, наверное, несколько лет. Учила всё это и слушала. А как стала постарше, участвовала во всех её постановках. Когда мама вышла на пенсию, у неё родилась идея, что надо литераторов-то как-то собрать, потому что… пишущих много, пишет народу гораздо больше, чем читает… в две тысячи первом… как раз двадцать первого декабря мы их всех собрали — и с тех пор… они все безумно любят маму. Вы не представляете, сколько ей посвящено стихов — во всех формах… жалко, что её сейчас здесь нет, мы хотели её позвать — но она с внуками… она до сих пор редактирует все сборники наших авторов. У нас за одиннадцать лет вышло порядка тридцати и авторских сборников, и коллективных, и тематических. Мы к каждой дате нашего города стараемся что-то выпустить. Конечно, если бы не родители, которые и меня, и брата приобщили к творчеству… они никогда не говорили: давайте поступайте на экономиста, на юриста, на журналиста… они всегда давали нам полную свободу: к чему лежит душа, то и делай. Конечно, когда у меня родилась мысль поступить на факультет журналистики, они меня поддержали. Когда брат решил стать музыкантом — тоже не были против.
Как журналист я писала в газету с четырнадцати лет; в конце школы встал вопрос, а куда же будет поступать Рита, и когда я директору школы сообщила, что буду поступать на факультет журналистики… у нас директор была такая властная женщина, Марина Павловна… она сказала: Рита, с твоим заиканием тебя на журналистику не пустят… тут я и решила, что обязательно буду поступать на журналистику. И почему-то я была уверена, что любое творчество — и стихи, и проза — это всё одно, это журналистика. А в университете сказали: стихи — этажом ниже, на филфак.
Я решила, что окончу факультет журналистики и потом поступлю на литературный факультет… но когда я пообщалась с людьми пишущими, то поняла, что литературное образование… оно, конечно, хорошо, но ведь и сама журналистика даёт массу тем… массу поводов для творчества… Разумеется, то, что я писала до две тысячи первого года, до встречи с Ягодинцевой… это была графомания чистой воды… даже Петрушкин, который меня очень любит, уважает, как он говорит… меня приглашал на разные мероприятия литературные — не читать, а просто — приходить.
Прошло два года после того, как я поварилась в этой литературной мастерской, у Нины Александровны, поначиталась всех челябинских авторов, самой Нины Александровны, Петрушкина… и только потом… трясущимися руками рискнула что-то показать Петрушкину — рассчитывая только на то, что он опять всё это отринет и скажет: не концептуально… он так всегда: нормально, чего там… и вот… это примерно две тысячи второй год… у меня стало уже что-то обозначаться… я благодарна Нине Александровне, которая в две тысячи втором… не знаю, что она во мне там увидела… но она меня отправила в Каменск-Уральский на Всеуральское совещание молодых литераторов. И вот там… там состоялось очень жёсткое обсуждение моих работ. Там были поэты, авторы из Москвы… меня очень долго обсуждали и сказали… хорошо пишете, всё в рифму, всё в строку… но как-то… судьбы у ваших стихов-то нету… текстов… даже не говорю, что стихи… тексты… нету судьбы.
Я долго ходила-думала, какая же судьба-то… как же… мне девятнадцать лет… какая же судьба там может быть? Куда деваться-то?.. кого ещё-то почитать? И вот там я познакомилась с очень многими ребятами, выкормышами Евгения Владимировича Туренко… с тех пор Женя Туренко стал для меня… я просто все книги его перечитывала, искала его где могла… познакомилась с Туренко, познакомилась с Наташей Санниковой, с Натальей Стародубцевой, с Екатериной Симоновой… с плеядой тагильских авторов… с Алексеем Сальниковым… и вот потом… это был уже две тысячи третий год… Петрушкин читает-читает меня… «Марго, ну это же тагильская школа. Я не знаю, как в Каслях может быть тагильская школа,— как это?»
А я никогда не ощущала себя человеком… именно каслинской земли. На самом деле сейчас же нет границ. У меня гораздо больше людей, человеков, с которыми я общаюсь, за пределами Каслей… это Екатеринбург, это Тагил, это Москва… это, понятное дело, Челябинск, это Пермь. Вот это всё… уральское… Конечно, Кальпиди, который всячески муссирует миф об уральской школе, возможно, прав… мы все здесь особенные, у нас всех, наверное, какой-то угол-то есть.
Потом, когда я уже всерьёз столкнулась с тагильской школой… уже чуть позже… это Казарин. Казарин в то время — в начале двухтысячных — как раз открыл в театральной академии в Екатеринбурге литературное отделение, на которое я и мечтала поступить… он там был мастером курса, я посещала все эти семинары, хотя не числилась там… это Казарин. Это Юра Аврех. Это Борис Рыжий. Это Андрей Торопов. Это Андрей Санников. Это Евгения Изварина. Это такое пространство… перекос-то, конечно, в сторону Екатеринбурга.
Виталий Кальпиди? На самом деле этого человека я видела в жизни раза два или три. Много читала. Он окружил себя ореолом таинственности и обозначил, что якобы именно он является мерилом некого уровня. Но то, что он сам, помимо себя, придумал миф о существовании уральской школы поэзии, это, наверное, имеет право на жизнь. Потому что то, как он всех подгребает в эту школу и как одних он принимает в эту школу, а других — нет, очевидно, является тоже свидетельством какой-то системы. Мы тут с Петрушкиным обязались написать несколько статей в его антологию… это явно попытка создания школы. То есть — энциклопедическая такая попытка. И если он создаст это по всем параметрам, какие школу обозначат, возможно, это и будет прецедентом. В плане умения создать идеологию… он, конечно, молодец. Но других таких я не знаю — разве ещё Петрушкин. Петрушкин более реальный, более живой человек. А Кальпиди — больше миф, наверное.
…У меня был очень сложный период — между полураспадом одной семьи и полусозданием второй… это было ужасно. Печальный и знаковый для меня две тысячи десятый год. Потому что в две тысячи десятом я наконец-то окончательно развелась с первым мужем, Алексеем Халтуриным, отцом Сони… это замечательный человек, режиссёр по образованию, актёр. Человек, который сочинял и сочиняет стихи и песни. У него потрясающий вокал. Народная постановка голоса. У нас такой тандем творческий был. И вдохновение было, и любовь. Всё это было здорово. Но… на одной кухне двум поварам не место. Не получилось: два поэта, два творческих человека в одном доме — действительно, очень сложно. В две тысячи десятом я наконец-то развелась с первым мужем. Наконец-то защитила диссертацию кандидатскую. На фоне развода. Но, видимо, это было к лучшему. В две тысячи десятом я осталась без работы, потому что ушла из газеты… Касли — маленький город, обратной дороги нет. Все места заняты. Работала потом в Доме печати. Издательство самоликвидировалось. Готова была пойти работать уборщицей. С кандидатской степенью. Надо же как-то кормить семью и себя. Спасибо родителям, что помогали.
При этом я уже второй созыв — депутат Каслинской думы. Теперь я заместитель председателя Совета депутатов. И — член партии «Единая Россия», член её местного политсовета. Много чего хорошего мы делаем по линии партии, в том числе издаём сборники наших авторов, мне удаётся это делать…
И когда меня спрашивают: для чего? что тебе дала партия? — много чего она мне дала, много чего. И — слава Богу! Я ещё заместитель председателя Молодёжной палаты в Каслях.
Муж мой первый терпел-терпел всю мою активную деятельность. И не вынесла душа поэта. А я… осталась без работы. Потом меня всё-таки приняли, в конце две тысячи десятого года, работать в два вуза. В филиалы. Всё-таки — преподаватель остепенённый. Преподавала в Южноуральском университете… в Кыштымском филиале… русский язык и культуру речи (с моей-то речью!) и подвизалась ещё в Озёрском ЮУрГУ — и там-то встретила своего будущего мужа, Марата.
Из проектов, которые были связаны с темой моей диссертации, собственно, и появилось наше ЛИТО. Оно же изначально собралось из авторов нашей редакции, из авторов газеты. Слово, журналистика, поэзия — это всё единое пространство, здесь всё связано.
Преподавала-преподавала, то есть моталась Касли — Кыштым — Озёрск… несмотря на то, что это близко… машины нет… ребёнок с родителями… в общем, безумный у меня был год. Марат меня в таком состоянии увидел…
До этого мы были знакомы лет семь. Марат родом из Озёрска. Он окончил музыкальное училище по классу гитары. Окончил Уральский университет, филфак. Долго работал на Украине, жил там, там у него была семья. Трое детей. Потом они развелись, он приехал обратно в Озёрск. Умерла его мама, он остался один. И ещё семь лет назад мы с ним где-то случайно пересекались… он автор-исполнитель, а я ещё руководила клубом авторской песни… потому что я пою и играю на гитаре… и вот уже одиннадцатый год — опять же при поддержке партии и администрации — мы проводим фестиваль авторской песни, региональный тур…
…Я пожила без семьи, я пожила в семье, где было сплошное творчество и раздолбайство… А сейчас я хочу жить ради семьи, ради детей… конечно, при этом я не оставляю никаких своих дел, потому что, буквально когда я преподавала в ЮУрГУ в Кыштыме, мне предложили работу… в начале две тысячи одиннадцатого — как только у меня всё определилось с семьёй, с Маратом, с детьми… наконец-то всё устаканилось… И вот — с две тысячи одиннадцатого года я являюсь директором этого кинотеатра «Россия», который до этого был абсолютно злачным местом…
А в прошлом году — представляете? — у нас увеличилась посещаемость… в Каслях проживает семнадцать тысяч жителей. Проходимость нашего кинотеатра — пять тысяч в год. Это цифры рекордные! Несмотря на то, что мы работаем на плёночном оборудовании, нам удалось всё-таки как-то привлечь посетителей. Разумеется, я всех своих поэтов перевела сюда. Разумеется, у нас начались бард-кафе, литературные гостиные, вечера творческие… кто у меня уже тут только не был! И Санников был, и Петрушкин был, и Олег Николаевич Павлов выступал. То есть сейчас — в плане культуры — кинотеатр стал не только местом для показа фильмов, а сделался частью культурного пространства. Я этому очень рада, потому что, несмотря на то что я в декрете, я здесь появляюсь, делаю всё, что надо. Я это место люблю, здесь есть своя аура. Меня все спрашивают: как? ты журналист, как тебе всё это удаётся? Я не знаю, что мне удаётся… выбить бы ещё деньги на ремонт кинотеатра и на переоборудование, но, я думаю, со временем мы это сделаем. Планирую обратиться и в область, потому что… не могут они не заметить нас. В две тысячи одиннадцатом я стала лауреатом премии Законодательного собрания Челябинской области за активное участие в реализации молодёжной политики, то есть за все мои молодёжные проекты, за все мои молодёжные инициативы, в том числе и за то, что мы тянем с две тысячи первого года, в мае-апреле проводим ежегодно традиционные чтения Каслинские, на которые приезжает масса всякого народа. Проводим семинар. Проводим и слэм. То есть чтение на оценку, литература как спорт… но я учу авторов понимать, что оценка, балл — это сиюминутное… как и современные премии… это просто субъективная оценка в какой-то определённый момент какого-то круга лиц. И ничего больше.
Из диссертации Маргариты Халтуриной
«Отражение культурно-исторических традиций в прессе малых городов России (на примере газет Челябинской, Свердловской областей и Пермского края)»
Пресса малых городов — уникальное явление в истории культуры и журналистики России. На фоне активного взаимодействия с Западом в последние десятилетия XX-го и в начале XXI века представляются особенно актуальными её роль и значение как фактора сохранения и развития культурно-исторических традиций, духовного наследия нашей страны. В конечном счёте, речь идёт о процессе государственной национальной идентификации в условиях глобализации. Средства массовой информации (далее — СМИ) мегаполиса и СМИ малого города в последнее время, на наш взгляд, демонстрируют явное различие по реализации содержательных моделей. Каждая из газет, выходящих в малом городе, имеет своё лицо, свой индивидуальный журналистский почерк. И во многом именно эти обстоятельства предопределяют читательский интерес к ним.
В эпоху глобализации, информационной революции в современном обществе проблема сохранения культурного и исторического наследия не только не теряет своей значимости, но и приобретает особую актуальность. Проблема возвращения к истокам актуальна всегда. Сегодня особенно остро она значима для малых городов, ведь культура России состоит из множества самобытных культур, существующих в регионах.
<…>
Духовное, на наш взгляд, по определению пронизывает все формы социальной жизни, привнося нравственность, чувство любви, понимание свободы человеческой воли в политику, в национальные и межнациональные отношения, в правовую практику, в труд и хозяйство. В этом смысле духовная жизнь — ядро социальной жизни, способ осуществления общественного бытия, всех его материализуемых форм.
В периодической печати тема культуры, увы, давно не значится в верхних строках основных приоритетов журналистов, а зачастую и их читателей. К сожалению, в силу ряда экономических, а чаще организационных и технических причин, жители регионов сегодня не имеют возможности в достаточном количестве выписывать региональную и местную периодическую печать — газеты и журналы. Снизился уровень посещаемости библиотек. По результатам исследований, более 40% взрослого населения страны вообще не читает книг. К газетам не обращаются 30% россиян. 79% опрошенных россиян в последнее время не покупали никаких книг или журналов. Молодые люди читают только то, что включено в учебную программу. Тревожное положение и с детским чтением. Согласно исследованиям, охватившим детей из 32 стран, юные россияне по регулярности чтения находятся лишь на 27-м месте. Таким образом, уже в нескольких поколениях российских семей книга не является безусловной духовно-нравственной ценностью, растёт недоверие к телевизионным программам, центральной периодике. По мнению экспертов, одним из типов СМИ, ещё не исчерпавших лимит доверия аудитории, в регионах России остаётся местная печать: городская или районная газета.
Одной из причин этого является… то, что большая культура России конкретизирована духовной аурой малых городов… это та сумма духовных ценностей и материальных артефактов исторического наследия, которые есть только в провинции и позволяют нам говорить о таких понятиях, как, например, «малая родина», «родной край».
Малые города — это не только территориальная единица, но и особая социальная и культурная ниша, особый хозяйственный уклад, особый тип жизненных планов. В городах с числом жителей от 10 до 100 тысяч в Российской Федерации проживают 32 миллиона человек, в городах с населением от 100 до 500 тысяч — 29 миллионов. Это около 42% населения РФ. Старорусские города со славной историей, старинные уральские промышленные центры, бывшие не одно столетие средоточием развитой промышленности и металлургии, сегодня в большинстве случаев оказались на обочине экономического развития.
«В России центр на периферии». Эта мысль В. О. Ключевского переносит акценты научного внимания на практическую и духовно-нравственную значимость всего происходящего в регионах огромной страны. Таким образом, анализ и осмысление закономерностей и особенностей, свойственных именно провинции, диалектики отношений людей в провинции являются, по нашему мнению, актуальными в ситуации, характерной для России начала XXI века. При этом концепт «провинция» — из тех, что не замеряются непосредственно. Его, безусловно, нельзя «пощупать», однако описать — вполне возможно.
Из книги Маргариты Ерёменко
«Господу и детям»* * *
речи твои несвязные
реки твои до дна
никому не подсказывай
строчки слова имена
никому не рассказывай
даже в беду в бреду
как я иду и падаю
как я иду иду
крестиком вышивается
гладью надеется
научи меня жить и любить
я позабыла уже
как это делается.
* * *
как у тебя живот
кто у тебя живёт
кто там у нас распят
в доме где трое спят
Бог мне любовь или стыд
как у тебя живот —
болит?
Рита разволновалась, молодое светлое лицо её горит, а к нам в директорский кабинет поминутно кто-нибудь заглядывает — то с одним, то с другим вопросом. Дверь выходит в рекреацию второго этажа, где идёт концерт. Страстно, хотя и сдержанно, ведёт мелодию саксофон. Прислушиваюсь и понимаю, что эта музыка меня теперь не отпустит. Не ожидала встретить здесь музыкантов такого масштаба!
— Это Лена Одинцова,— шепчет Маргарита,— её муж — пастор протестантской церкви в Каслях. Лена закончила консерваторию, аспирантуру. Закончила «Ипполитовку» в Москве. Они с Михаилом тоже как-то прикипели к нашему ЛИТО. Хотя и не пишут. В конце ноября мы организовали её концерт в Озёрске. Зал просто ломился! Все билеты были распроданы за три дня. Между тем Лена — абсолютно скромный человек. Она сейчас в декрете с младшим сыном. И очень рада приходить — выступать просто так. Я их очень люблю. Мне кажется, это совершенно наши люди. Вы с ней поговорите! Это будет так интересно!
Сказано — сделано. Улучив момент, знакомлюсь с Одинцовыми и записываю ещё одну потрясающую женскую исповедь.
Монолог саксофонистки Елены Одинцовой
Есть люди, которые остро чувствуют мир и могут это как-то выразить, но не всегда эти люди на виду… часто ценителями даже очень высокого искусства оказывается узкий круг. Но верно и то, что настоящие музыканты, поэты и художники всегда найдут себе слушателя, зрителя… может быть, кто-то не при жизни, как говорил Иоганн Себастьян Бах.
Я первый раз даю интервью… это вообще так странно…
Я скрипачка по образованию. Закончила музыкальное училище в Петербурге. Поступила в консерваторию, но пределом моих мечтаний было тогда попасть в оркестр. Я работала в оркестре Театра оперы и балета, сидела на первом пульте — помощником концертмейстера. И вот когда мы начали работать в театре — оркестр находится в яме, как известно,— мне почему-то вдруг подумалось: «Господи, неужели я так всю жизнь и просижу в яме?» Ведь это был предел того, что я себе представляла для скрипачки.
И так получилось, что… я пришла к Богу. Раньше я не задумывалась об этом. Вернее, задумывалась, но это не было целостно… Нашёлся педагог, который научил меня играть на саксофоне. Я этого хотела, потому что скрипка для меня — это было что-то такое… рядом… не связанное со мной. Скрипачкой я была, по-моему, очень посредственной. Хотя вроде бы и оценки хорошие, и экзамены… всё было здорово. А саксофон — связан с твоим дыханием, с душой… буквально ты можешь петь — на инструменте — и, следовательно, всё, что у тебя внутри, можешь выразить. Поэтому я решила заниматься на саксофоне, и мой педагог, очень известный в Екатеринбурге, и привёл меня к Богу. Он сказал: «Лена, без Бога жить нельзя». Я сказала: «Да. Точно». Начала задумываться, и мы стали ходить в протестантскую церковь… это слово такое… почему-то пугает всех… а ведь это просто христианская конфессия — наравне с католиками, православными. Протестантизм — вообще полмира. И именно там я начала играть на саксофоне, потому что в протестантской церкви нужно играть на инструментах, там не только поют, но и играют.
Я могу сказать — сто процентов! — всё, чему я научилась, что, видимо, радует людей, которым нравится, как я играю… я всё это получила в церкви. Когда музыканты играют, они поклоняются Богу. В церкви они не просто играют музыку, как на обычных концертах… встречах, а это именно музыка, которая служит Богу. Бах тоже в протестантской церкви… в лютеранской… работал всю жизнь. Я по нему защищала ещё в консерватории работу одну. Я закончила аспирантуру уже на саксофоне… Потрясающе просто. Знаете, Бах на саксофоне так здорово звучит! Идеально. Я делала полностью баховские концерты.
А самое интересное, что Бах использовал все современные ему инструменты, которые в тот момент появлялись,— он их все использовал для прославления Бога. Он говорил, что если музыка не служит Богу, то ею пользуется Сатана. Середины нет. Поэтому саксофон, хоть он и современный инструмент… если бы Бах был жив, он для него непременно бы написал.
Так что в церкви произошло моё второе рождение — как личности, а в результате — и как музыканта.
Раньше, когда я играла на скрипке… помню, сдавала экзамены… у меня реально тряслись коленки… мне казалось, что это видно со сцены, мне было так стыдно, и смычок… не просто ровно шёл, а так… вибрировал. Я не могла выступать, я боялась публики… боялась не так сыграть, показаться смешной… всегда хотелось понравиться, но, видимо, не получалось. А Бог — даёт свободу. Мне педагог всегда говорил: Лена, что тебе терять, кроме своих амбиций? Я сначала обиделась: почему он так говорит? А потом поняла, что действительно… почему Бог даёт свободу? Как это объяснить? Исчезает страх. Почему Иисуса называют Спасителем, от чего? Он спас нас от смерти. Те, кто верят в Него, верят в будущее, верят в жизнь, верят, что они будут с Ним после смерти… верят в Небесный Иерусалим… что верующий человек пойдёт на небо… то есть у них страх смерти отсутствует. Благодаря этому и все остальные страхи уходят, когда коренного уже нет. И ты стоишь на сцене — тебе терять действительно нечего. Жизнь сокрыта в Нём. И ты просто просишь… я всегда прошу: Господи, что Ты хочешь для этих людей сегодня? Для этих — конкретно… И всегда это без боязни — Бог любит каждого человека… Обычно люди плачут, когда я играю. Хотя мне хочется, чтобы и радовались. Но обычно — плачут… Я сама иногда плачу. Любая игра — всегда новая. Я просто купаюсь в том, что Бог даёт для людей. Это действительно такая любовь! Ты понимаешь, что Бог любит каждого человека. Боже, используй меня, помоги мне донести то, что Ты хочешь. Поэтому и людей касается моё творчество. Это не моя заслуга. И не моя какая-то слава… «Прославляющих Меня — Я прославлю». Видимо, это и происходит.
И встреча с мужем… как-то у меня не удавалась долго личная жизнь. Было два-три… нехороших опыта, неудачных… и я решила: ну, всё. Не вижу смысла. А потом… в церкви же… играю и думаю: Господи, как хорошо! Я Тебя славлю — у меня такой мир в сердце, такая любовь… мне так хорошо в Твоём присутствии… и вдруг такая мысль: Господи, если Ты хочешь, я всегда так буду играть — для людей. И мне больше ничего не надо. Если хочешь, чтобы я была одна, я буду одна. А если Ты хочешь дать мне мужа, дай того, кого Ты приготовил. И всё. Сказала — и страшновато стало, вроде как обет дала. Если Ты дашь — то да. А без Тебя мне ничего не надо. Сама я уже не буду искать. Спускаюсь со сцены после службы, подходит ко мне мужчина и говорит: можно с вами пообщаться? Я даже не поняла, чего он хочет… играю, наверное, здорово.
Я говорю: ну давайте. Завтра я в консерватории… а потом… назначила встречу, опоздала на неё на целый час, если не больше. Что-то прихорашивалась… Ой, Боже мой… наверно, уже всё, не ждёт. А когда приехала — смотрю, стоит на светофоре. Мне даже плохо стало: чего же он стоит, ждёт-то? Так долго? Тут я уже начала задумываться: наверно, это… уже ответ? И, в общем-то, мы один день с ним пообщались, погуляли… потом я пришла домой — с букетом цветов, визитка у меня была какая-то… переливающаяся… мама моя сказала: «Лена, это он!»
Потом он уехал в Америку… в общей сложности мы были знакомы неделю… и — всё. И поженились. И вместе шестнадцать лет. Мне уже сорок два года, но, кажется, только сейчас настоящая жизнь начинается. Всё интереснее и интереснее. С Богом. Моя жизнь очень изменилась с того момента, как я сидела в яме. Я уже выбралась оттуда, из этой ямы… всю Европу объездила. Германия, Швейцария, Франция. На Всероссийском конкурсе заняла третье место. По саксофону. Занималась полгода всего, но с таким педагогом! Мы просто молились. Поехала, знала только первый тур. Второй плохо знала, а третий вообще пришлось там учить. И вот — стала лауреатом. Удивительно.
Теперь я и в церкви играю — у нас же очень большая сеть протестантских церквей. Мы ездим, играем. Ну и так — концерты играю, конечно. В Екатеринбурге есть абонемент саксофонных концертов. Я там часто играла. Просто сейчас у меня ребёнок маленький — год и шесть месяцев… и ещё дети.
Кстати, о детях. Вечером, когда семейство Петрушкиных вроде бы затихло, разбрелось по спальным местам, а я — в отведённом мне для ночлега Сашином кабинете — собиралась поработать, дверь тихонько заскрипела — и ко мне на цыпочках проскользнула Аполлинария Александровна, пяти лет от роду, в красном платьице и оранжевых колготках. Влезла на диван и потянулась к иконам над диваном. Слева — Богородица с ангелами. И такой у нас с девушкой состоялся примечательный разговор.
Полина. Я на неё смотрю и вспоминаю о Боженьке. Поклон Боженьке через свечку и через воду можно сделать.
Я. Поклон Боженьке? Через свечку? Расскажи про Боженьку, Полинка, расскажи!
Полина. Я могу только сказку рассказать про Боженьку. Когда Боженька был со мной, Он мне сказал, что меня назовут Полина Петрушкина. И папа с мамой так меня и назвали. А это (показывает на иконы) все портреты от Боженьки. Я тебе покажу… (Забирается на спинку дивана и показывает икону.) Эта картина мне нравится. Видишь — это я. А это — Боженька. Он говорит: вот они, мои птенчики. И все мы тут сидим — семья. А здесь вот — Мать. Она выбирает, кто из нас я буду. И выбрала — вот такой меня. Боженька мне дал эти картинки, чтобы я ими любовалась.
Я. А ты в церкви была?
Полина. Да, была. Но мне тебя не видно было.
Я. А теперь видно будет?
Полина. Видно будет, если б ты себя мне показала бы. Если б я не знала, как тебя зовут, я не могла бы с тобой поздороваться. Просто я забыла, как тебя зовут.
Я. А если ты знаешь, как меня зовут, то меня в церкви видно?
Полина. Да. Если бы фамилию тебя я знала бы.
Я. А ты знаешь, кто такие — ангелы?
Полина. Да, знаю. Это ангелы волшебные. Подлетают высоко, до Боженьки. Ангелы — это Его слуги. По-настоящему.
Я. Ангелы приходят к человеку?
Полина. Да, приходят. Ночью тоже приходят к человеку. Но я их совсем не видела. Потому что я спала очень крепко. Сначала не могла уснуть и думала: когда же ты уйдёшь?
Я. Кто уйдёт?
Полина. Ты. Я думала — ты уйдёшь навсегда. И не вернёшься.
Я. Я скоро уйду. Я уеду завтра.
Полина. А завтра мы будем ёлочку наряжать. Ну… тебе надо немного побыть с нами. А когда праздник закончится, ты уйдёшь. Когда будем начинать Пасху, без тебя не будем праздновать. Потому что на Пасхе должны быть украшены пасхальные яйца.
Я. А что такое Пасха? Это когда бывает?
Полина. Это — бывает!
Я. А зачем на Пасху яйца красят?
Полина. Это — пасхальные яйца. Они нужны, чтобы делать красоту! Если они разобьются, праздника не будет.
Я. А для чего ёлку ставят?
Полина. Чтобы праздновать. Новый год. Дед Мороз к нам летит в зиму. Он летит и раздаёт подарки.
Я. А почему именно ёлку на праздник ставят?
Полина. Это потому, что его называют — праздник. Когда Дед Мороз называет — мы идём в садик.
Я. А кому он подарки приносит?
Полина. Послушным детям. У него есть ледяные подарки. Но если будут ледяные подарки, растает ваш подарок.
Я. Ты подарок попросила у Деда Мороза… думаешь, он принесёт?
Полина. Да, принесёт. Но мы должны сделать — чи-сто-ту. И Дед Мороз принесёт. Нужно сделать чистоту. И порядок. Надо корону достать. (Карабкается на книжную полку.)
Я. Ой, Полина, ты так опасно лазаешь. Смотри — упадёшь.
Полина. Да я не падаю! Если не упала… Сначала надо надеть эту корону. И тебе лучше тоже надеть корону.
Я. И что будет? Ну надену я корону — и что это значит?
Полина. Она будет светиться в темноте. Только надо ночью надеть корону — полной ночью.
Я. Я не хочу ночь, Полина. Я хочу поработать. Можно?
Полина. Можно поработать? Я кое-что сделаю. Тут надо работать — го-ло-вой. (Пытается добраться до выключателя в книжной полке.)
Я. Ты уронишь шкаф! (Уже не могу сдержать смех.)
Она выключает свет.
Полина (в полном восторге). Оно горит! Ой, включаю свет! Это будет корона, светящая в темноте. Она волшебная. И даже может кого-нибудь схватить! И кого-нибудь об-кра-со-вить!
Обкрасовлённая светящей в темноте короной, в конце концов договариваюсь с принцессой о разделе территории на предстоящую ночь, падаю в постель и засыпаю как убитая.
6.
И снова Челябинск: свистать всех наверх!
В помещении челябинской ячейки СПР — температурный режим рефрижератора. Окружающая среда нынче в ночь остыла, кажется, ещё на несколько градусов. Мороз продолжает крепчать. Писателям же, видимо, надлежит греть друг друга теплом собственных сердец. Что, по всей вероятности, и происходит постоянно: свидетельство тому — умопомрачительная быстрота, с которой меня, продрогшую с мороза, Олег Николаевич Павлов, Янис Грантс и другие оказавшиеся здесь писатели накормили горячим пирогом, напоили горячим чаем и всячески обогрели.
Настолько, что я даже шубу сбросила с плеч, чтобы дать интервью челябинскому телевидению: «многостаночник» Янис, будучи поэтом и, как водится, «литературтрегером», ещё и репортёр Челябинской ГТРК. Из картинки, которая должна будет предстать взорам челябинских зрителей, телеоператор мою шубу категорически исключил. Но мне не стало холодно. Отнюдь.
Зал собраний постепенно заполняется. Приходит Николай Година — грустный, уставший, ещё не вполне оправившийся после недавней болезни, но — с новой книжкой стихов, с предложениями о дальнейшем сотрудничестве. Радуюсь встрече.
А вот и Нина Александровна Ягодинцева… Лена Оболикшта… ещё — знакомые и незнакомые лица…
Рассаживаемся за длинным столом. Я рассказываю о журнале, мне задают вопросы. Но на самом деле мне гораздо интереснее послушать, что сами писатели Че думают о своём житье-бытье, что их волнует, на что они надеются.
У Олега Николаевича в руках — свежий, пятый за 12-й год, номер литературной газеты «Творческий союз». Явление по нынешним временам редкое, а по исполнению — и вовсе исключительное. Стихи, проза, критика, хроника литературной жизни. Всё, как говорится, на уровне. Тираж, правда… «комнатный». Но — таковы условия нынешнего писательского бытия. Честь и хвала главному редактору и его немногочисленной команде.
Нина Ягодинцева представляет собравшимся Южно-Уральскую литературную премию и с гордостью говорит о Высших литературных курсах, которые с 2011 года работают при Челябинской Академии культуры и искусства:
— Сейчас уже набрана третья группа. Я знаю, что в России нет таких больше… тем более что слушателям выдаётся сертификат государственного образца. Чем мы тихо гордимся и очень много работаем. У нас курсы — девять месяцев, год практически. Занимаются слушатели из Златоуста, из Трёхгорного, из Миасса, из Троицка. В этом году слушательница приезжает из Омска. Что нас вообще потрясло. Занятия раз в неделю. По принципу дополнительного образования. Но она находит такую возможность, приезжает на занятия, работает. Какие-то запросы мы обеспечиваем заочно.
Из книги Нины Ягодинцевой «Избранное»8
* * *
А мы — нездешние. Нездешним
Приказ: ютиться по скворешням
В предместье века, в тополях,
Где лепет переходит в ропот,
А ропот опадает в прах.
Мы опрометчиво мгновенны:
Снег заполняет наши вены,
Гроза вонзает в них персты,
И сердце ждёт прикосновенья
Блуждающей звезды…
Как тополя, тысячеусты,
Мы замираем от предчувствий:
Нет имени тому, что — мы…
Листва неведомого древа,
Мы добываем свет из тьмы.
На всех ветрах, клонящих долу,
Звучат бессонные глаголы,
Таинственные сторожа
Потрескавшейся колыбели,
Где спит и царствует душа.
Олег Синицын, поэт, бард, прозаик-фантаст и издатель, демонстрирует своё невероятное детище — «Альманах игровой фантастики».
«Да, этот народ непобедим! — думаю, слушая Олега.— Мысль его и страсть всё перемелют, везде пробьются; трещинка в асфальте, всего-то — ан, глядь, а уж выросло дерево в полный обхват!»
Настоящая поэзия, хорошая проза, увлекательная публицистика? Нужен выход к читателю? Не на что издавать? А вот есть в городе Геленджике ООО «Технолог», которое выпускает… игрушки. Солдатики, эльфы, орки… Персонажи фильмов и компьютерных игр, которые — прямо на наших глазах — из виртуального пространства переходят в реальное, становятся фигурками популярных настольных игр.
— Директор этого ООО,— улыбается Олег,— человек немного сумасшедший, как наш брат-писатель. Не от мира сего. Дмитрий Осетинский. Увлечённая, творческая натура. Он придумал целый мир, мир фантазии, волшебства. Тем не менее, он бизнесмен. Игровой мир был создан, и потянулись люди. Наш брат-писатель потянулся к нему. Пишет истории, действующими лицами которых становятся эти фигурки. У него столько идей! И сайт есть свой — «Стойкий бумажный солдатик». Там огромное количество поклонников.
Конечно, новый «АИФ» — журнал прежде всего рекламный. Здесь представлены всевозможные игры и аксессуары для них. Но авторы и редакция стараются всё это предъявить творчески. Это целая философия, задающая тон и смысл всему, что попадает в поле зрения читателя. Но главное — в этом фантастическом ореоле заново начинает светиться и дышать, казалось бы, очень далёкая от целей и задач рекламы художественная литература.
Монолог Олега Николаевича Павлова, поэта, прозаика, драматурга, члена правления Челябинского отделения Союза писателей России
Литературная ситуация в Челябинской области — сложная, но это не значит, что она — плачевная. На мой взгляд, она очень интересная — и уже не одно десятилетие. Несмотря на то, что власти её не очень замечают, она бурлит, и весьма разнообразно.
Каковы проблемы? Нет какого-то единого поля, на котором бы все наши авторы могли регулярно встречаться и взаимно обогащаться. Нам необходим общий печатный орган. И он должен быть не так громоздок, как альманах, издающийся раз в год. Оптимально — литературная газета, которая выходила бы… ну хотя бы раз в квартал. Литераторы должны объединиться и пойти мимо всяких властей, от которых помощи не дождёшься. Мы же издаём сборники вскладчину. Почему не издавать вскладчину газету? Ввести в редколлегию газеты представителей каждого литобъединения: пусть они свои интересы отстаивают. Ради Бога! И в то же время они будут определённым препятствием для слабых материалов из другого ЛИТО. Моя мечта — создать такую газету, возглавить её и, может быть, повести.
Если же говорить о так называемой «актуальной» поэзии… о «тагильской школе», о круге Александра Петрушкина, то я к этому отношусь — философски. Они считают меня представителем «классического направления» — тем не менее, приглашают в жюри на свои конкурсы и фестивали. Говорят: нужно, чтобы присутствовала «эта струя». Я практически их всех знаю поимённо, многих очень высоко ценю. Но, к сожалению, основной массе я пожелал бы всё-таки искать свой голос. Потому что Петрушкин — это хорошо. И Бродский — отдельно — тоже хорошо. Но когда тысячи маленьких Бродских… и маленьких Петрушкиных… это — невозможно! Проводится фестиваль, и один за другим выходят разные люди и читают… как будто одно и то же стихотворение… меняются лица, но остаётся интонация, образы, строй, словарь… одно и то же! Увы, у многих начинающих поэтов, попавших под влияние поставангарда, как раз индивидуальность стёрта. Это лишний раз говорит нам, что в творчестве надо идти от себя, не от кого-то, не от кумира своего, не от учителя — от себя. Вот тогда проявится свой голос, своя интонация.
Самый близкий мне русский поэт двадцатого века — Арсений Тарковский. Я с ним лично был знаком. Мы познакомились буквально за два года до его кончины. Я приводил к нему молодого человека, пишущего стихи, для которого он был — всё. Из детских поэтов — конечно, Чуковский. С ним я тоже был знаком. Мне повезло: в шестьдесят втором году я был у него в гостях со своими братьями. Нас, как маленьких гениев, возили в Москву. Показывали столицу литературную, творческую, в том числе возили в Переделкино, в гости к Чуковскому. Я видел и знаю, как он относился к детскому творчеству.
Поэты Че
По страницам газеты «Творческий союз»
Юрий Седов
* * *
Изгнаннику дано любить
всё то, что в прежней жизни было,
всё помнить, что душа забыла…
О, эта трепетная нить
от сердца к тем годам, местам,
где продолжается теченье
дней, чьё обратное свеченье
спешит сюда, к его стопам.
О, как он Родину свою
потерянную любит! Жгуча
любовь. Глаза его поют
о том, что мука слёз певуча.
Ему дано себя казнить
мечтой…
А ты по доброй воле
бежишь, чтобы сладко есть и пить,
ты вмиг и отчий дом, и поле
в душе решил похоронить…
Ирина Светлова
На стыке времён
Мы не продаёмся,
Но падаем в цене.
Юрий ШевчукГде-то на стыке времён открывается правда:
Хаос рождает во мгле первородную смесь,
Счёт подытожен, но будет ли нынче предъявлен?
— Здесь Непокорные?
Слышится дерзкое: «Здесь!»
Грома раскаты грохочут в подвале Вселенной,
Вирусы страха слились в напряжённую взвесь,
Время-извозчик увозит с собой убиенных.
— Здесь Неотмщённые?
Слышится скорбное: «Здесь».
Блеском от звёзд прикрываются чёрные дыры,
Падают, падают цены на совесть и честь.
Кто-то лоскутное небо латает над миром…
— Здесь Неподкупные?
Слышится тихое: «Здесь».
Олег Ник Павлов
Звонок брату
Как бы я хотел позвонить брату,
Чтоб сказать ему:
«Здравствуй, брат Саша!
Знаешь, как племянники твои рады,
Что пока жива ещё страна наша…
Что покамест жив ещё язык русский,
Что читают Тютчева и Гумилёва…
Говорят, в двенадцатом лаз узкий,
И Земля вряд ли проскользнёт снова.
Только я не верю в эти кликушки
О Земле, тем более — о России!
Ведь хранит Россию поэт Пушкин,
Да и ты хранишь — по своей силе…»
Только жаль, такого звонка не будет —
Там, где брат, пока ещё нет связи.
Только вещий сон на заре разбудит,
И мороз наткёт на окно вязи.
Утро выбьет форточку, влетит с ветром,
Что несёт нам с поля полынь-брагу.
Я доволен, Господи, Твоим Светом.
Только вот хотел бы позвонить брату.
Янис Грантс
Зрачок
убийца зафиксирован в зрачке
убитого при вышнем волочке
как при аустерлице князь андрей
лежит под вековым среди корней
убитый никуда не торопясь
как при аустерлице графский князь
седая крона траурная вязь
стал невесом убитый заплелась
такая лёгкость что никак ничком
и он взлетел над вышним волочком
с убийцей теплокровным на глазу
оставив тело мёртвое внизу
убийца будто в капсуле летит
в зрачке того кто им вот-вот убит
убийца плачет я же не хотел
но он махрой делиться не хотел
а капсула туда где горячей
к звезде убитых
к солнцу палачей
Николай Година
* * *
У меня, как при советской власти,
Право на бесплатное жильё
До сих пор имеют всякой масти
Птицы — окружение моё.
Вон скворечник, а под ним — синичник,
Индивидуальное гнездо…
Наблюдаю зорче, чем зенитчик,
За небесной сферой от и до.
Мельтешит крылатая охрана
Яблочно-томатных рубежей.
Счастью — поздно, а несчастью — рано.
Хлопотней на воле, но свежей.
В «Издательстве Марины Волковой» — общий сбор. Подводятся итоги работы за 2012-й. Поэты, художники, библиотекари. Любая книга, изданная здесь, как говорится, живёт дальше. Живёт полной жизнью, потому что вся «волковская команда» сей жизнью — непременно — живёт. Поэты проводят читательские марафоны и мастер-классы с юными читателями. Держу в руках уникальный продукт этой деятельности — «Детский литературный альманах», в котором содержатся профессиональные литературоведческие разборы стихов и рассказиков, написанных школьниками. Разборы строгие, но доброжелательные. Такие, словно при их создании перед мастерами светились огненные буквы: «Не навреди!»
Поэт и педагог Константин Рубинский показывает (и дарит мне!) другой феноменальный фолиант — альманах «Внутренний дворик», который выпускает литературная студия «Твёрдый знакъ» физико-математического лицея.
Вслушиваюсь в темпераментные речи поэтов-педагогов и сама понемногу закипаю. Ведь именно так в Красноярске пятнадцать лет назад начинался Литературный лицей. Судя по тому, что я слышу, благие начинания челябинцев ждёт та же судьба — бурный взлёт, столкновение с государственной машиной, весь механизм которой направлен на прямо противоположные цели,— и неизбежность выбора: гнуть свою линию до полного изнеможения (вплоть до собственного психического и физического разрушения, в конце концов) или… подчиниться давлению и превратиться в кружок художественной самодеятельности или в банальный факультатив. Так обязательно будет, если уже сейчас не развернуть ситуацию — иначе. Как? Об этом мы с Волковой и говорили потом допоздна, пока мой скорый поезд не отчалил от перрона Челябинского вокзала.
Сама же Марина — на собственном портале издательства — об этом рассказала так:
«Отчёт прошёл в назывном-показном порядке: концептуальная книга года — «Если ветер запереть», самая целостно-целевая книга года — «Стихи на вырост», самая успешно продаваемая книга — «Практическое руководство для частных пилотов», самая успешно принятая государством книга — «Копилка секретов: календарь библиотекаря»; ярмарка в Красноярске, фестиваль в Екатеринбурге, марафоны в Минске и по России, новые имена и формы. Планы — график поездок, перечисление серий, краткое описание основных проектов. А потом второй вопрос: мастер-классы в Металлургическом районе, литературные детские конкурсы, работа литературных студий. Вот тут страсти разгорелись не на шутку. Говорил, правда, каждый о своём, общее содержательное поле разговора не сложилось, только эмоциональное. Ну и, конечно, неформальное общение (ради него и собирались). После сбора разговор о литературном образовании продолжился у нас с Мариной Саввиных, и мы до такой модели договорились! Похоже, родился очередной масштабный проект. Марина о литературной жизни Южного Урала напишет в первом номере всероссийского журнала «День и ночь», так что ждём!»
Уже в Красноярске получаю из Кыштыма некий «рефлекс» нашей встречи.
Ответы Александра Петрушкина на вопросы журнала «День и ночь»
— Что такое «тагильская школа поэзии»? есть ли какая-то реальность за этой дефиницией? если да — то кого и по какой причине к этой школе можно отнести?
— Тагильская школа поэзии — это странное явление. Можно сказать, что такая есть, можно сказать, что нет. Как правило, так называют группу поэтов, вышедших из круга бывшего тагильского (ныне переехал в Венёв) поэта Евгения Туренко. Из тагильчан — это Екатерина Симонова, Наталия Стародубцева, Елена Сунцова (ныне Нью-Йорк), Руслан Комадей, Алексей Сальников. Частично элементы тагильской поэтики можно наблюдать и у поэтов из других городов Урала — та же Маргарита Ерёменко или я до 2008 года. Термин, насколько я помню, был запущен Аркадием Драгомощенко на одной из питерских литературных презентаций. Вообще, если раньше можно было говорить о какой-то реально существующей поэтической тагильской общности, то на данный момент — всё чаще сводится к применению неких формальных приёмов, но они как бы подвисают в воздухе (без какого-либо взаимодействия — можно сказать, внутритусовочного,— без взаимоучитывания, т. е. это, скорее, уже не школа, а воспоминания о прекрасной поре Тагила).
— В разговорах о поэзии Южного Урала постоянно присутствуют два имени — Виталий Кальпиди и Нина Ягодинцева. Что можно сказать о роли этих людей в литературном процессе Че и окрестностей?
— Я написал серию статей для одной из местных интернет-газет. Суть её сводилась к тому, что существует в местной литературе (на тот момент, возможно, так и было) два полюса, инь и ян,— между которыми, собственно, и моделируется местная литературная ситуация. Кальпиди прежде всего интересен литературный процесс, Ягодинцева — это нацеленность на результат. Вокруг первого из них группировались люди дионисийского начала, вокруг второй — апполонийского. А истина, как всегда, где-то посередине. Затем, в 2003–2008 годах, народ начал разбредаться, организовывать свои проекты, прибирать и формировать окружающий их литературный лес под себя. Одни ушли вовсе из литературы, вторые вошли в разные творческие союзы, третьи организовывают литературные фестивали, акции, занимаются издательской деятельностью, то есть роль Кальпиди и Ягодинцевой сейчас уже не столь велика и актуальна, но морфологически её переоценить невозможно. То есть мы же понимаем, что не может расти ветка, если нет стволов или корней. Но сейчас дерево разрослось, и думаю, что многие ветви, даже упав/отпав от основного древа, легко могут пустить уже самостоятельные корни.
— О «Мегалите». Как он появился? как теперь живёт? каковы перспективы? выполняет ли задачи, которые перед ним были поставлены? кто помогает? что мешает?
— История долгая. Здесь обязательно нужно вспомнить журнал «Новая реальность» и его предшественника «Транзит-Урал», который явил себя свету в марте 2003 года в Челябинске в формате восьмистраничной газеты со слепой печатью на ризографе. Вступительная статья первого номера заканчивалась следующими словами:
«Не столь важно — как и кем мы будем выглядеть для других, гораздо выше всегда будет стоять другое — проявление воздуха, из которого можно будет ткать литературное покрывало, появление реального выхода (выход = вход) из челябинского маниакально-депрессивного психоза, синтез в наших квартирах-катакомбах новых вирусов и бактерий, что смогут заразить новичков, и так далее, и тому подобное… Этот маленький шаг надо сделать сейчас — иначе так и будут подыхать (извиняться — за экспрессивность выражений — не посмею!) молодые авторы от древнерусской тоски: невостребованности другими собеседниками (или коллегами) и, как следствие, невозможности самоидентификации — с вопросами типа: мама, я слон или блоха?
Нелепо говорить о процессе и своём месте в нём, надо жить, писать и помнить, что интересную (трагичную? весёлую? бесшабашную? безголовую? разумную? — выбирайте сами, но главное — свою) жизнь спровоцировать можем только мы сами. Никто нам не поможет. Только бумага или экран монитора и судьба, которую мы выбрали сами…»
Сказанное выше и стало основой стратегии журналов, а также сопутствующих им стратегий. Постепенно журнал «Транзит-Урал» разросся до 64-х страниц формата А4, со своим кругом авторов, своей группой читателей, приобрёл издателя, регистрацию как СМИ и, что, безусловно, важно, команду: Олег Синицын, Наталья Деревягина и ваш покорный слуга. Была запущена серия фестивалей современной поэзии Урала и Сибири с одноимённым названием. Единственное, что становилось препятствием на путях развития,— это региональная (уральская) направленность.
Затем, в 2006 году, произошло то, что называется биографией. Автор этих строк переехал в небольшой город, расположенный почти ровно между областными центрами Екатеринбургом и Челябинском. Город назывался Кыштым, и в городе был Интернет. Несколько отдохнув от перемен своей биографии, в 2007 году мотор опять закрутился — результатом чего стали литературные фестивали «Новый транзит» (правопреемник челябинского фестиваля) и фестиваль литературы малых городов им. Виктора Толокнова, а также организация межгородского поэтического семинара «Северная зона». Оказалось, что нет лучшего места для организации какого-либо проекта, чем отсутствие и здания литературного процесса, и даже развалин этого самого процесса. Неожиданно на базе перечисленных фестивалей через прямое общение за кулисами фестиваля (в том числе и через Сеть) сгенерировалась общность новых уральских писателей. Поколением их назвать нельзя — поскольку различие в жизненном и литературном опыте было огромно: от Яниса Грантса, рождённого сразу после смещения Хрущёва, или Салавата Кадырова, появившегося на свет за два года до похорон Сталина, до Дмитрия Машарыгина, явившегося в романтический период перестройки, и Александра Букасева, уже не знавшего СССР ни в каком виде. Что объединяло эту группу авторов? Общий метафизический код языка, общий глоссарий/шифр, и по сей день прозрачный лишь узкому кругу литераторов, общая идея, что стих пишется своей судьбой и на своём тощем теле, а поэты разговаривают на стрекозином языке (стрекоза предполагалась мандельштамовская). Когда собирается два человека — получается разговор, когда три — публикация, если авторов десять-пятнадцать — необходим журнал как овеществление стрекозиного крылатого гула, который должен быть услышан. Так в 2009 году был создан журнал «Новая реальность». Вначале через этот журнал в русскоязычный литературный процесс была инкорпорирована и узаконена в своих правах, собственно, новая уральская поэтическая общность. После того, как эта малая цель была достигнута в той или иной мере, журнал открылся, и это, понятное дело, послужило только его развитию. Сейчас у журнала — десять региональных представителей, которые предлагают материалы к публикации,— это позволяет, несмотря на прописку в Кыштыме, журналу выходить ежемесячно, а благодаря развитию в мире POD-технологии — иметь и бумажную версию издания. Ну и как бы самое важное (и в то же время абсолютно естественное), что случилось после появления «Новой реальности»: вокруг журнала стали объединяться другие издания, не вошедшие в основной журнальный пул («Журнальный зал») — это объединение сейчас называется евразийский журнальный портал «Мегалит» (http://www.promegalit.ru/), и в его состав входит более 30-ти изданий из самых разных точек мира.
Всё получилось.
Нет, не так.
Всё получается.
У истоков портала стояло четыре издания: «Новая реальность», «АльтерНация» (редактор Дмитрий Дзюмин), кемеровские «Знаки» во главе с Игорем Кузнецовым (этот журнал в результате манипуляций тамошних отдельных литературных чиновников прекратил своё существование) и «День и ночь».
Что такое «Мегалит» сейчас? Это тридцать журналов и альманахов, издающихся в современном русскоязычном литературном пространстве. Это электронная библиотека редких современных книг, которые доставляются до читателя электронным путём. Это кинозал «Мегалита», с помощью которого любой заинтересованный может побывать на литературном мероприятии, каковое в силу географических или временны́х причин — пропустил. Это обширный каталог биобиблиографических справок русского пишущего мира.
Каковы перспективы? Выполняет ли задачи, которые перед ним были поставлены?
Задачи по созданию вертикальных и горизонтальных коммуникаций, безусловно, выполняет. Внимание к порталу, а значит, и к его авторам растёт. Мы сейчас, безусловно, опосредованно можем ввести нового автора в современный литературный процесс; что будет с ним дальше — в его руках, поскольку нянчиться, конечно, никто не будет; хотя некоторые авторы и пытаются «присесть на шею» — тогда приходится их жёстко приводить в чувство.
Кто помогает? Смотря что называть помощью. Финансово проект существует на добровольные пожертвования изданий, вошедших в наш журнальный пул. Морально — за счёт поддержки наших читателей и авторов. И то, и другое — непостоянно (разве что кроме «ДиН»), но отдача от Вселенной всегда больше, чем ты рассчитываешь. Так и живём.
Что мешает? Да, в общем-то, ничего. Ну, есть некоторая леность редколлегий мегалитовских изданий — приходится напоминать о себе. Но к этому тоже относишься с пониманием.
Спасибо, спасибо, Саша! Спасибо славному городу Че и всему доброму и прекрасному, что дышит, радуется и печалуется вокруг. Ангелы Че и его окрестностей заметно освежают и в целом оздоровляют культурно-экологическую обстановку Южного Урала. Более того, я убедилась: эта задача и впредь им под силу. Всем вместе. А теперь — и с нами вместе. Да и с Божьей помощью.
7.
Метафизический эпилог
21 декабря я была в храме Рождества в Кыштыме. Когда я ставила свечу к иконе Спасителя, то — по своей всегдашней рассеянности и неуклюжести — задела рукавом уже стоявшие там свечи. Шуба вспыхнула, огонь побежал по рукаву… сама себе поражаюсь, что не только не испугалась, но… просто ладошкой собрала огонь — и он моментально погас. Это было при свидетелях. Я только потом осознала, что могло быть… а на улице в это время — под ослепительным солнцем сиял снег при двадцатипятиградусном морозе. Это и был… мой конец света.
8.
Космический постскриптум
Спустя почти два месяца после этих оптимистических итогов — утром 15 февраля — над Челябинском что-то неземным образом вспыхнуло, ахнуло, и по всему громадному городу выбило стёкла.
1. http://www.aif.ru/society/article/51596
2. «Литературный меридиан», № 1, 2013, с. 17.
3. С Аркаимом на Южном Урале связаны, помимо всего прочего, научные и идеологические баталии, нешуточным образом сотрясающие Интернет.
4. Оргдеятельностные игры родились на стыке психологии, методологии, драматургии и бизнеса. Игра идёт несколько дней с полным погружением участников. Главное действующее лицо в игре — ведущий, модератор, он же фаситатор (посредник в передаче основной мысли, идеи). В игре обязательны игротехники — наблюдатели, аналитики, посредники. Анализ результатов занимает около месяца: отсматриваются видеоматериалы, фиксируется этап перехода с одного этапа мышления на другой отдельными игроками и группы в целом, определяются эффективные приёмы для дальнейшего использования в компании, эффективные стратегии принятия решения именно для данной компании. «День на игре по плотности подобен году жизни. И если у человека нет воли к мысли, ценности мышления, он «вылетает». Его никто не держит, есть право выхода в любой момент, при условии, однако, что человек сформулирует, почему он это делает»,— заметил Г. Блинов, учёный, философ, методолог, в одном из своих интервью. http://tot-consult.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=70&Itemid=50
5. http://www.lady74.ru/articles/4214/7
6. Тут я просто вздрогнула: это — один в один! — как знаменитая Жеблахтинская школа Ермаковского района Красноярского края, где директором — Н. Н. Ульчугачева, подвижница, благодаря которой несколько лет подряд в Жеблахтах с чрезвычайным успехом работал районный филиал Красноярского литературного лицея.
7. http://mediazavod.ru/articles/130335
8. Санкт-Петербург, изд. «Маматов», 2012.