Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2012
Михаил Горевич
Избранник
Владимир Алейников и его Гений
1.
У Владимира Алейникова и радостные, и слегка грустные события: одна за одной вышли итоговые книги, разумеется, итоговые только на данный момент, ещё долго будут открываться в молодых ладонях новые издания и петь вечным голосом поэзии новые стихи. Это о радости. А чуть грустно оттого, что так долго пришлось ждать и так непрост был путь… Но и то верно: простые пути — не для Гения.
Передо мной долгожданное ваше «Избранное», Владимир Дмитриевич, строго и со вкусом оформленный однотомник, выпущенный московским издательством «РИПОЛ классик». В книге около восьмисот страниц, стихи «идут подряд», то есть «не каждое с новой страницы», но профессионализм издательства сказался в том, что каждое стихотворение заметно и выделено. И я подумал, что так даже лучше, решение по макету чёткое и верное — подобное размещение стихотворений отражает непрерывность вашего творческого труда, его мощь, силу…
2.
Размер этих заметок не будет большим, о великом лучше всего сказать кратко. Да и цитировать обширно невозможно при такой огромной книге. Но дать ощущение — попытаюсь. А главное — развить мысли о Гении, сказать о его мире, дарующем ему неиссякаемые силы. Моя цель — заставить людей не говорить о гениальности просто так, как теперь привыкли… слово девальвировано, его надо очистить от «петушино-кукушкиного» значения и вручить вам это высочайшее звание в его истинном блеске…
Когда я открывал ваш недавний вечер, у меня была некоторая речь в голове. И вдруг — «вспыхнул свет». Я так ясно увидел значение этого слова: Гения местности и Гения — как символа творческой производительной силы, которая явлена тысячами ваших произведений. И я сразу решил говорить об этом, хотя мысль только появилась и слова не были отшлифованы. То, что вслед за мной стали эти мысли поддерживать достойные люди, успокоило меня. Говорил я или хотел сказать о том, что Гений имеет родину, он приходит из долин на рукотворной земле Поэта. Эта земля создана словом, по образу и подобию слова Творца, который в радостной песне первой главы книги Бытия созидает сущее. И отступает тьма, и растекаются моря, и поднимается из вод суша… Рыбы и птицы плывут и летят в краях, где нет зла сетей и нет подлости двустволок. И в этих степях мчится вольный конь без упряжи, сам выбирая себе седока… Из этих краёв родом Гений. Его не призвать бренчанием медалей и приятным шелестом купюр, не вызвать аплодисментами залов, которые назавтра отвернутся и объявят кумиром другого, а потом пятого и десятого… Он посланник Небес на новые земли культуры, защитник и хранитель. И когда он появляется, идёт по травам навстречу поэту, только тогда мы можем сказать о поэте: гениальный. И никогда иначе…
3.
В мире, которому покровительствует Гений, иное время. Его нет, когда поэт молчит, и оно «просыпается», весело бежит ручьями, льётся полноводными реками, когда рождаются стихи. А пространство творчества — мир культуры, который скрывает «нагого, пещерного человека». У «Человека Культуры» не те страшные ночи, когда одни первобытные инстинкты таятся во мгле — нет, свеча горит на его столе, и звезда восходит над его кровом. И на белом венчальном листе в словах поэта рождается любовь, выходит Афродитой из строк-волн к людям. «Любовь» — изгоняемая ныне из стихов «строгими молодыми людьми». Любовь к женщине или морю, стране, друзьям, жизни… Что же гонят? Прекрасное. Чувство, которого не было бы без Античности, без рыцарского романа, Данте и Петрарки, Шекспира…
Любви земной бессмертная сестра,
Звезда моя открылась в небе ясном,
И ласкова настолько, и добра,
Насколько мы сближаемся с прекрасным.
Не надо мне чрезмерной красоты,
Жемчужному подобной ожерелью,—
Хочу, чтоб впечатленье высоты
Откликнулось не словом, так свирелью.
(«Звезда островитян», 1979)
4.
Умберто Эко в «Истории красоты» останавливается на разнице между «хорошим» и «прекрасным» и говорит о том, что хорошее то, чем хочется обладать, а прекрасное то, что вызывает восхищение самим фактом существования. Я, возможно, говорю по-своему, но суть такова. Не думаю, Владимир, что читающему вас, если он искренен и ответственен, придёт в голову отрицать: ваши стихи завораживают. Они именно прекрасны. В каждом стихотворении отражён огромный мир вашей поэзии. Эти стихи — они способны заставить забыть о сиюминутном, они не вызывают желания соперничать. Почему же? Да потому что никто и никогда не сможет создать вашего мира, вы его творец. А следовательно, невозможно повторить вас… И когда вы говорите о всём своём творчестве: «мой личный эпос»,— то не сыскать определения точнее.
5.
Я пробовал отбирать стихи, чтобы привести здесь — целиком или частью… И потерпел фиаско. Несколько дней я занимался этим, и мне хотелось цитировать все. Но достаточно абсурдно перенести сюда такую огромную книгу целиком. Сознаюсь, я растерялся. И всё же решение нашлось, мысли о вашем творческом пространстве помогли мне. Я решил поступить так, будто я путешественник в неизвестном краю, который не знает, куда ведёт дорога, что за люди вокруг… самое лучшее в таком случае — положиться на интуицию и случай, идти, глазеть, «прозевать» известнейшее здание, но ощутить очарование местности, усевшись на траву в тихой уединённой роще…
В этом едином пространстве-времени, вашем «Избранном», можно раскрывать книгу на любой странице и так ощущать ауру всего свода стихотворений. Так и поступил. Повторяю — был абсолютно честен.
6.
Книга открывается.
В пальто обшарпанном, изранен и упрям,
Не ты ли рощу видывал нагую,
Что листьев ждёт, открытая ветрам,
А ночь ведёт, подобно входу в храм,
Хранящий нашу веру дорогую.
Не укротить стремление уздой —
И если век, что начат столь крылато,
Не упадёт падучею звездой,
Быть может, ты поднимешься когда-то
Над рощей мартовской, как месяц молодой.
Март 1976
«Какой пророческий дар,— думаю я,— и какая одновременно искренность в словах о вере, какая сила в любви к вере во времена поголовной почти веры ложной…»
7.
…И открываю вашу книгу снова.
Чуть к вечеру,— откуда-то извне
Из прихоти прохладный ветер веет,
И рядом, и поодаль, в стороне,
Где облако неясное немеет.
Какая-то растерзанная мгла,
Махрясь, сгуститься делает попытки —
И тополя цыганская игла
Удерживает рвущиеся нитки.
И скомкано заката полотно,
И тащат неразборчиво пичуги
Кто — к западу ползущее пятно,
Кто — узелок, тускнеющий на юге.
И где-то там, где время назревать
Подпочвенному смутному броженью,
Распластанная лиственная рать
В нежданное включается движенье.
И тянется туда, где степь вот-вот
Ворвётся в закипающее море,
Всё то, что не случайностью живёт
И в слове будет выражено вскоре.
16 июня 1988
Заворожённость стихотворением столь сильна, что не прервать его никому. Нельзя и не хочется анализировать — только врастать, интуицией постигая интуицию. Любая строка и любое слово осмысленные у вас. Скажем: «Распластанная лиственная рать / В нежданное включается движенье». Знаете ли, Владимир Дмитриевич, о чём вы и как написали? «Распластанная» — пространственный образ, а «движенье» — связано со временем, но всё вместе как бы застыло на полотне художника. И всё прошито нитью боли — за потерю друзей, за уехавших, за разбредшееся по миру «цыганское племя» вольных творцов… Конечно, знаете. Подтверждение — в последней строке. Гений принёс его из скифских степей к дому в Коктебеле.
8.
Что же, откроем в третий раз.
Пристрастный плещется родник,
Никем не виданный доселе,—
И ты растерянно приник
Не просто к бездне — но купели.
Над морем, рея в высоте,
Горит костёр необычайный,
Чтоб в каждой грезилось черте
Всё то, что впрямь считалось тайной.
Нисходит свет на всех, кто встарь
Томились цветом или звуком,
Проникшим в изморозь и хмарь,
Дохнувшим Бахом или Глюком…
12 апреля 1993
Я цитирую только первые строфы этого стихотворения, с такой знаменательной датировкой, символической. И стихи ровно о том же, о чём веду речь. О слове творящем творца. Нет гениального поэта без его подобия божественному. «Открылась бездна звезд полна…» Ломоносов, из той, звёздной, купели. Но прежде всего: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет». Только свет — источник искусства, и стихи для меня стихи, только если пронизаны светом. А иное —не искусство и не стихи… И если мне скажут: но трагедия, но Софокл…— отвечу: там катарсис, свет, вызволенный из тьмы прекрасным. Ты выходишь из зала, и перед тобой всё новое и другое, светлое как никогда, лучезарное небо над головой…
9.
Когда Пушкин написал: «Как гений чистой красоты»,— он выразился абсолютно точно. «Чистая красота» — мир прекрасного, и Гений «земель, морей и небес прекрасного» может явиться в любом образе… Только для того, чтобы он явился, должен был осуществиться «пушкинский мир». Тогда творец как бы видит все его связи, ограничения и свободы, и мощь созданного превосходит обычные возможности человека. «Смотрите! Он сейчас возьмёт высоту в три метра…» А человек разбежался и полетел…
10.
Мои слова — писательские, не литературоведа или критика. Им, специалистам, ещё много предстоит написать о вас. Перечислить даты, напомнить о СМОГе, дать хронику ваших публикаций… Я же держу в руках «Избранное» и хочу только одного — помочь людям понять силу вашего дарования и свершения. Ваши стихи — собственность всех, умеющих читать по-русски. Вот оно, «Избранное» избранника языка. В книге нет отдельного предисловия, прекрасно сказали о вас Андрей Битов и Евгений Рейн, Александр Величанский, Дмитрий Савицкий, Михаил Соколов. Они справедливо называют вас великим поэтом… Ещё раз хочется сказать об издательстве «РИПОЛ классик», его директоре С. М. Макаренкове: издать наконец-то «Избранное» классика современной литературы Владимира Алейникова означает понимать самое существенное и помогать самому значительному в нашей литературе.
11.
Пора завершать мои заметки, и всё же разве могут пишущие распрощаться? — всё возвращаются, говоря о наболевшем или не сказанном… «Стихи 1964–2011» — так на обложке «Избранного». Вот первое стихотворение книги: «Когда в провинции болеют тополя…». Я написал об этом знаменитом стихотворении 1964 года, о том, что тополя больны ностальгией по столице. Но вот и столица, откуда хочется уехать к морю… Ностальгия по будущему миру, который предстоит сотворить…
12.
И последнее стихотворение книги, 2011 года,— его я привожу целиком: в нём сказано всё, что хотелось сказать и мне…
И судьбе твоей нет предела
На вселенском вечном пути —
Ведь живую душу вселяет
Неустанно, светло и осознанно
В животворных трудах своих,
Созидательных и целительных,
И спасительных для бытия,
Где любовь расцвела твоя,
В мирозданье живое Господь,
И по воле Творца мы живы,
И поддержаны, певчие, творчеством,
И ведомы — звучащим словом,
И хранимы — небесным светом,
И едины — вселенским родством.
Ни одной точки в конце строк, кроме последней. Так же, как в первом стихотворении книги. Путь, не знающий остановок.
Дай вам Бог здоровья, Владимир, и долгих лет, а трудиться вы будете всегда, подчиняясь вашему Гению.