Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2012
Евгений Мамонтов
Искусство невинности
Любопытство
Все говорят, что женщинам свойственно любопытство. Это — неправда. Любопытство свойственно мужчинам. Это они открыли Америку, пенициллин и все спутники планет Солнечной системы. Зачем? Ну, из пенициллина делают лекарства — ладно, спутники совершенно бесполезны, а от Америки, как мы видим сейчас, один только вред. Даже прялку, как и все предметы в древности, изобрёл Леонардо да Винчи. А ещё до этого — Пифагор.
Может быть, любопытство женщин простирается в некой иной области? Например, женщина любит спрашивать: ты меня любишь? Или: где ты был вчера вечером? И даже никогда не спросит: как ты думаешь, с каким счётом завтра сыграет наш «Спартак» с мюнхенской «Баварией»?
Мне скажут: это неправда, есть женщины-биологи, юристы и политики; их интересует деление клеток, гражданское и уголовное право, беспокоит напряжённость на Балканах. А я вам скажу — нет. Таких женщин нет. Это сфера мужских естественнонаучных и прочих интересов. Понятно, что в эту сферу может забрести или намеренно попасть и женщина. Но ведь вы, дорогой мой, от поездки в Китай не становитесь китайцем. Хоть сто лет там проживите, а китайцем не станете.
Тут я уже слышу, как наиболее просвещённые и либеральные голоса прямо кричат мне в лицо: да это просто сексуальный расизм!
Да, отвечаю я. Но сначала разберитесь, в чью пользу этот «расизм»
Видите ли — не я открыл закон всемирного равновесия. Он как-то сам собой организовался, и если где-нибудь прибавляется, то, значит, где-то убывает — если уж совсем просто этот закон толковать. Если мужчины изобрели всё на свете, то должен быть кто-то — ну хотя бы просто в пику им (и для равновесия, конечно),— кто ничего не изобрёл. Это и есть женщины. Действие уравновешено в этом плане бездействием. И если вы думаете, что последнее не требует особых способностей, то серьёзно ошибаетесь.
Я попробовал как-то весь день просидеть дома и ничего не делать. Кошмар. Ничего не получилось. Одни нервы. Мысли всякие полезли. С ума сойти можно. Недаром недеянию — как высокой науке — учили первейшие мудрецы человечества Лао-Цзы, Будда… Собственно, и Христос не советовал особенно напрягаться и собирать богатства на Земле. Собирайте на небе, говорил он. Блез Паскаль считал, что всякая светская, экономическая и военная деятельность суть средство не остаться наедине с собой и своими мыслями.
И как же это удаётся женщине? — вы спросите. Путём каких упражнений?
Ну, во-первых, ей это не удаётся тоже. Женская природа за последние тысячелетия сильно засорена элементами мужского сознания. Это самый крупный экологический вред, который нанесён женщине. Современная женщина вынуждена думать, вместо того чтобы жить согласно своей природе. Без мыслей.
Заметьте: когда вы счастливы, вы не думаете. Задумываться мы начинаем только с приходом проблем. Тут-то и рождается всякая философия.
И напротив: стоит нам задуматься в момент удовольствия или просто покоя, как и покой, и удовольствие меркнут. Самые светлые и безмятежные минуты нашей жизни отмечены как раз — не мышлением. Чувством. В этом природно сильна женщина.
Рене Декарт был, возможно, прав, когда сказал: «Мыслю — следовательно, существую». Однако, по закону возмещения, существую — следовательно, умру. Лао-Цзы и Будда, изгнав из себя мышление, достигли просветления, бессмертия.
Самая блестящая и гениальная мысль по своей природе слабее (смертнее) самого пустякового чувства. Для проверки попробуйте сосредоточиться хоть на чём-нибудь, когда у вас болят зубы. А ведь это ещё не самая страшная вещь.
Продолжая спекулировать на философские темы в подобном ключе, мы приходим к выводу, что женщина — рождена для бессмертия. В противоположность человеку (мужчине), который обречён смерти. (Не по этой ли самой причине он всё так спешит и торопится что-то сделать, изобрести, изменить, разрушить или построить — жизнь коротка?) Женщина подсознательно знает, что жизнь вечна и смерть — лишь исторический эпизод, навязанный ей реалиями сиюминутного, но не вечного.
Полагаю, что именно отсюда происходит её недоумение, которое мужчины принимают за пустое любопытство. Посмотрим: так ли уж оно «пусто»?
Мы помним, что честь быть изобретателями и «открывателями» всего на свете принадлежит по преимуществу, включившему в себя, баловства ради, пару исключений, именно мужчинам. Мы с вами создали вторую природу, новую реальность! Мы не мыслим теперь собственного существования вне её пределов почти так же, как нельзя помыслить себе какую-либо вещь, находящуюся за пределами Вселенной. Для того чтобы верно понять значение этого феномена, придётся подыскать ему сравнение. Всё познаётся в сравнении. Проще всего сравнить вторую реальность с первой, богоданной. Не в плане того — что лучше, а просто по аналогии деяния. Бог создал мир, и мы тоже создали мир. Не важно, чей лучше. Главное — принцип. И вот из своего «второго мира» мы часто задаём вопросы творцу «первого»: «Ну почему, почему мне так не везёт?»; «Почему меня посылают в командировку в Лесозаводск, а Кондратьева — на книжную ярмарку в Мюнхен?»; «Почему я до сих пор не генеральный директор?»; «Почему у меня сын двоечник, а у Кондратьева дочка отличница?»; «Почему у соседа по даче картошка с два кулака, у меня — горох?»; «Почему жизнь так коротка?»… Думаю, что с точки зрения Создателя такие вопросы выглядят чисто «дамскими». Хотя мы — задающие их мужчины — можем считать себя просвещёнными, многократно дипломированными, развитыми личностями. Но иногда хочется поддержки, прямого ответа или хотя бы кивка от того, кто всю эту кашу заварил. Так и женщине хочется спросить у нас о простом. Нет, я не хочу сказать, что женщина, тем более современная, видит в мужчине бога. Скорей уж — товарища по здешнему бытию; того, кто выдумал всю политику, экономику и географию, от которых у нас порой столько хлопот. И вот, чтобы мы не сошли с ума, не заблудились в лабиринтах собственных расчётов, она спрашивает: «А вот эта дама, которая была на банкете с вашим директором, она ведь ему не жена?»
Уверен, будь у вас возможность, вы именно что-нибудь в этом роде спросили бы у Бога: «А вот этот самый первый Ваш ангел, как бишь его — Денница, ну тот, что отрёкся от Вас,— он Вам ведь получается как первый сын, нет?» И старик в ответ морщится от вашей бестактности…
Искусство невинности
Невинность толкает фантазию к особой живости там, где отсутствует опыт. На этом неписаном законе основаны научная фантастика и подростковая гиперсексуальность. Вообще, «белые пятна» пробуждают в нас зуд, схожий с тем, что вызывает белая стена у идиота с баллончиком краски. Вот, например, много ждут от встречи с инопланетными формами жизни. То-то, дескать, будет событие эпохального масштаба, когда мы наконец встретимся! А она — эта инопланетная жизнь — возьми да окажись какой-нибудь кремниево-германиевой структуры и вся будет, положим, укладываться в спектр излучений в ультракоротком диапазоне. Вот вам и встреча миров. Поздравляю! И будут с этими инопланетянами общаться только избранные умы из мира науки, одиночки-интеллектуалы из тех чудаков, кто сегодня может свободно поговорить о Вергилии или квантовой механике. То есть в общественной картине мира мало что изменится. А то мы всё мечтаем затащить инопланетянина в пивную и там поглядеть, как он ухрюкается,— а что ещё с ним делать?.. Будут, конечно, и другие идеи: например, продавать инопланетянам отечественные автомобили или швейцарские «ролексы» и «картье», с доставкой прямиком из Суйфуньхе, или заставить их вместо узбеков чистить снег… Если же существа эти окажутся высокоразвиты гуманитарно и художественно, то человечество, чего доброго, надорвётся в потугах показаться лучше, чем оно есть в своей массе, и придётся срочно спрятать подальше фантастические фильмы Бондарчука-младшего и прочие компрометирующие артефакты. Но тут я уже сам вторгаюсь в область фантазии, порождённой невинностью и приправленной в моём случае скепсисом…
Невинность обладает необычайным потенциалом, это эмоциональная протоплазма, способная со скоростью вспышки развернуться в любом направлении. Опыт («сын ошибок трудных») всегда сопряжён с преградами, которые ставит осторожность. Пуганые вороны опыта всегда готовы накаркать нам множество бед при первом проблеске дерзкого замысла. Разница между опытом и невинностью в том, что первый знает слишком много, тогда как вторая часто не подозревает даже о собственном существовании. Это, конечно, характеристика в абсолютном смысле, в области платоновских идей, так сказать… Потому что в жизни, в нашем извращённом мире мы достаточно часто наблюдаем обратную ситуацию. Невинность смущается самой себя и изо всех сил рядится предстать опытностью, как бы жалко это ни смотрелось. Зато опытность — опытность записывает невинность в число своих инструментов, самых тонких и опасных. (Вспомните миледи из «Трёх мушкетёров».) Здесь нужно быть мастером. Неопытного хитреца разоблачить легко. Настоящая, небесная невинность приходит с опытом. Но если всё получится — эффект сильный. Едва ли не лучше всех использовал этот приём Сергей Есенин. Такой вот, дескать, я русский, такой народный, простой и задушевный… И возьмёт в валенках заявится на литературный вечер к поэтессе Гиппиус, и в скатерть высморкается в гостях у Пастернака… И трудно представить, как это он в смокинге пишет бриллиантовым кольцом по зеркалу в отеле Савой: Дункан, я Вас люблю…
Есенин сам прекрасно знал за собой эту мёртвую хватку простодушия. И терпеть не мог собственных подражателей, недостаточно опытных, чтобы выглядеть невинно. В своей последней поэме он откровенно написал:
В житейскую стынь…
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым —
Самое высшее в жизни искусство.
В театре недаром самыми лёгкими считаются роли откровенных злодеев — пиратов, людоедов и всяких карабасов с бармалеями. Куда сложнее играть простодушие, покоряющую сердце неопытность. Здесь нужны серьёзная школа и настоящий опыт.
Я нарочно беру высокие образцы искусства невинности, а в охоте за низкими можно пойти куда угодно или просто включить телевизор.
«Все собаки попадают в рай». Есть мультфильм с таким названием. Название очаровательное, а мультфильм я не смотрел. Ортодоксальная теология обходит стороной вопрос о том, существует ли рай для животных. Когда-то все они изначально были в раю вместе с Адамом и Евой. Сведений об изгнании животных из рая мы не находим. Следовательно, они до сих пор там, а мы здесь. Я говорю своему лабрадору: Монти, дай лапу. Он даёт. И смотрит мне в глаза. Нас ничто не разделяет. Но при этом он, не вкусивший от Древа познания, в раю, а я здесь. Занятно. Условность границы между земным и небесным завораживает меня настолько, что псу становится скучно, и он выдёргивает лапу из моей руки и ждёт награды за выполненную команду. Я даю ему печенье. Отправляю продукт с земли в рай.
Все животные — и травоядные, и хищники — невинны. Они следуют своей природе, над которой не тяготеют понятия добра и зла. Животное не может совершить преступления просто потому, что ему нечего преступать. Человек в меру сил пытается нарушить эту гармонию путём дрессуры, поэтому цирковые звери так печальны. Утратив природную невинность, они уже не могут обрести искусственной. Они честнее. Зато мы хитрее, и именно поэтому в амфитеатре сидим мы, глядя, как медведи катаются на велосипедах, а собаки изображают пожарных и прыгают через горящий обруч, и забывая, что в повседневной жизни сами мы выделываем фортели куда похлестче, часто надеясь скрыть их под маской невинности, насколько это позволит нам опыт…
Поколение
Если бы я был физиком, я бы начал с того, что поколения подчиняются фрактальным законам, и сразу бы потерял половину читателей. Потом бы добавил, что динамическое развёртывание подобного фрактала происходит линейно в геометрической прогрессии, и потерял бы всех остальных, оставшись один на один с законченной, в сущности, статьёй и вопросом, почему в советской школе у меня была тройка по физике.
Но, к счастью (в частности и для физики), я не физик, поэтому зайду с другого лада, попроще.
Моё поколение смотрит вниз, моё поколение не смеет петь! — пел Костя Кинчев в конце восьмидесятых. Это были песни протеста, смелый вызов, поэзия бунтарей. Было так здорово чувствовать себя этим поколением. Я гордился этой суровой обречённостью. Но странная вещь: поэзия, в том числе и бунтарская, в социальном смысле — вещь прогарная. Она никогда ничего не побеждает. И теперь я знаю, что это правильно, это хорошо, потому что один раз я увидел, как она победила. Теперешнее поколение очень молодых людей только и делает, что поёт или слушает песни. Кругом всевозможные ди-джеи, фабрики звёзд и тому подобное. Музыка примитивная, слова идиотские, но при этом никто и не думает опускать глаз. Смотрят прямо и уверенно. Худо-бедно наблатыкавшись в культурологической фене самого попсового разлива, утверждают: «В этом есть message!» — «Угу, whoessage»,— думаю я про себя и сам отвожу глаза. Конфликт поколений!..
Ну, допустим, ладно. Допустим, я не прав. Моя дочка со снисходительной улыбкой слушает включённую мной «Машину времени» и потом спрашивает нежно и убийственно: «И ты под это тащился?»
Вообще, судить о поколениях по музыкальным пристрастиям несколько легкомысленно.
Двадцатый век сделал популярной жевательной резинку и вооружился огромной стирательной резинкой. Межрасовые браки, объединения Европы, климатические фокусы, мода на гомосексуализм и постмодернизм, религиозное бродяжничество. Резинка стирает все прежние барьеры, грани и перегородки. Сейчас не важно, хорошо это или плохо. Не об этом речь. Сейчас Большая резинка работает над тем, чтобы стереть две вещи, о которые она прежде запиналась. Первая — это грань между реальностью реальной и виртуальной. Человек хочет туда, в созданную им реальность, придумал очки 3D; наверное, лет через двадцать придумает 100D, чтобы можно было жить в виртуальной реальности, не выходя наружу. Вторая грань — это условный порог, отделяющий одно поколение от другого. Действительно, обидно, когда тебе тринадцать и ещё почти ничего нельзя. Ещё обиднее, когда тебе шестьдесят и уже почти ничего нельзя. Надо как-то бороться, даже если это противоречит здравому смыслу. Замечено, что за всё сомнительное, просто невозможное и даже ненужное люди борются с особой страстью. Воплощать мечту — самую дурацкую — куда «прикольней», чем вкалывать на заводе от гудка до гудка.
Прежде поколение вырастало как дерево. У него были корни — традиции отцов, ствол — отвага дерзания, ветви, чтобы обнять этот мир, и листва — как вера, продолжение и улыбка. Такое дерево растёт долго, ему нужно время, и раньше это время у него было в избытке, как самая питательная почва — неспешность. Средневековые поколения вырастали династиями врачей, ремесленников, землепашцев, воинов, торговцев. Традиция порождала чувство достоинства и ответственности. Стыдно было запятнать свою фамилию. Предков знали до четвёртого-пятого колена. Слово патриарха в семье было решающим. Кто сегодня станет слушать всерьёз восьмидесятилетнего прадедушку? Да и сам этот прадедушка не станет, если он в здравом уме, соваться со своими советами. Мир успел десять раз перемениться. В этом-то и беда: мир меняется чересчур быстро, чтобы человек утвердился в нём, сориентировался сам и смог помочь советом своим детям. Конечно, он посоветует им быть честными, добрыми, смелыми. Это из области вечных ценностей. Стратегических. Но совет практического характера дать всё сложнее. Темп современной жизни дробит поколения, не давая им сформироваться. Теперь это уже не дерево, прочно и гордо тянущее вверх по стволу соки из почвы,— теперь это какие-то семена, дающие мгновенные всходы на гидропонике. Дробится масштаб самой единицы измерения. Разница в десятилетие, не имевшая практического значения раньше, сегодня разница почти колоссальная. Взаимозаменяемые, одноразовые, быстрорастворимые в котле жизни поколения. И самое важное — они перестали отличаться одно от другого, опознаются по причёскам, моде, новым сегментам сленга. Скорость копирования возрастает, и коэффициент детализации, индивидуальной прорисовки падает…
Но, возможно, так было всегда, приближение стирает черты, делая их практически неразличимыми, большое видится на расстоянии. Подумайте: тысяча, а может быть, больше доисторических поколений охотников-собирателей не оставили практически никакого следа, ни одного имени. Кто изобрёл копье? А колесо? Неизвестно ещё, больше пользы или вреда принесла индивидуализация. А стремление быть индивидуальностью наложило и вовсе непристойный глянец на поколения рабов постиндустриальной эпохи, лишив его, кажется, последнего достоинства — естественности. Современный молодой человек, как правило, не понимает, что со времён разложения родового племени и появления социума никакой другой, кроме рабовладельческой, системы никогда не было и, наверное, не будет, Рабство просто носит иной характер, чем во времена строительства пирамид. Формально мы свободнее, но, полагаю, если бы можно было сравнить способность чувствовать окружающий мир, мы бы оказались в глубоком проигрыше. Современный человек как бы вовсе отлучён от собственных органов чувств, недаром он стремится их всё время подстёгивать; я даже не имею здесь в виду алкоголь или наркотики — просто вечная погоня за новизной, вечный зуд, требующий взбадривать нервную систему: свежий журнальчик, новая серия по ТВ… Мы настолько рабы, что нас можно держать на воле — не убежим: некуда, незачем, и сами не захотим…
А новое поколение — причём каждое новое поколение — ещё надеется как-то выскочить, проскочить, увернуться от этого рабства, они каждый раз уверены, что у них получится… Поэтому я, зная их грядущую судьбу, стараюсь быть тактичней, улыбаюсь, киваю и даже соглашаюсь, едва не заискивая: да, да, есть какой-то message…