Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2012
Андрей Насонов
Ночной пейзаж
* * *
У тебя пронзительные квадратные глазаи длиннющие пластиковые ресницы.
Ты суха и жилиста, как лоза,
на которую нацеплены разнообразные ситцы.
У тебя маленькая недоразвитая грудь,
но распахнутая для обозренья — радуйся!
И ты нервная и подвижная, словно ртуть,
выкатившаяся из разбитого градусника.
Избыток чудес, удивительные стразы,
прекрасные ногти на зависть Крюгеру.
Татуаж и пирсинг — как следы заразы.
Ты идёшь в ночь добывать свой уголь.
И всё в тебе: ты стерва и шельма,
и люди надоели тебе до ромбиков,
ведь ты самая продвинутая и задушевная
модель нового поколения гламурных роботов.
* * *
Тамтамы издалека глухо, но цепко,у самого виска — бум-бум в крови.
Это Весна передаёт из самого центра,
что пришло время царствия травы.
Вот она повесила листок растерянно,
зелёный декрет на серой стене небесной:
вся земля — прущим из всех щелей растениям,
всё небо — заострённым пернатым песням.
Ты линяешь, скидывая одежду, как кожу змéи.
Она высадила тебя на неизвестно каком берегу,
где причудливым узором насекомого мира пигмеи
навстречу бегут.
И ты ждёшь и гадаешь, что дальше будет,
когда они придут и джунгли растительных тел
сковырнут кирпич и асфальт. Это тихий бунт
природы против тебя — несносный Чел.
Ты очнёшься где-то у гаражного задника.
В голове тамтамы, Весна, обернёшься — мало ли…
и с надкрылий сидящего на плече клопа-пожарника
глянет на тебя кровожадная маска маори.
* * *
Клён проклюнулся жёлтым листом.Время считать цыплят.
Плоды ушли, упав на стол,
листья цепляются,
как и ты цепляешься за эту
жизнь: чистишь ботинки,
складываешь плавки и лето
в шкаф, над бровью тикает —
может быть, время, может быть, так,
психоз на ровном месте.
Ты со временем не в ладах,
хоть и бредёшь с ним вместе.
Кончилось всё в супермаркете лета.
Ближайший привоз — снéга.
Вот и пришёл долгожданный лекарь
с ампулой неба.
Господи, сколько же нам нищать
духом? Даль дымами курится.
Цыплята волнуются, цыплята пищат.
Убегает óблака белая курица.
* * *
Арбузная мякоть зари.Ночь уходит, обнажая залив
тихой жизни, среди всего, что на стол
годится, кораллы деревьев, кустов,
ночные делишки ежа,
писк торопливой мыши,
холмики, где кроты лежат,
грунтовой двухколейные лыжи.
И начнётся птичьих компаний
тусовка: перелёт, переброс, толкотня;
проползёт панцирный краб-комбайн —
печальный рыцарь поселкового дня.
И рванётся по не уложенной плитке
котяра на грядки, где перцы-носы,
где обсыпали травы улитки —
известковые памятники росы.
* * *
Как будто в небо пушка —труба котельной, выдувает игрушку
дракон-дыма. Современный город
памятует о смерти, которая скоро.
Ещё так пусто, как на берегу,—
словно плохо обработанный шов
суши и моря, на планете
где-то в созвездии Гончих Псов.
Ни души, ни тела, скалы и палки,
и огромный цветок рассвета,
и под ним — очертания свалки:
машинки, кубики и тряпичные куклы.
Мы боимся пропустить, когда начнётся.
Каждый думает, как это будет.
Но дальнозоркость сложена в очёчницу,
выделанную из бесконечных будней.
Остаётся голод по взаправдашнему, настоящему;
достоверность вымерла — доисторическим ящером.
Кофе падает в пустоту, и ничто растягивается,
но кожа не чувствует, и сердце не вздрагивает.
Дракон разевает пасть, разгоняя сны,
тает грустный смайлик уходящей луны,
и в верхнем углу крестик птицы
говорит о том, что пора закрывать страницу.
Ночной пейзаж с рассветом
Здесь тополь стоит — Афродита Милосская,лишённый ветвей, отбитых ветрами,
и море ночное прошито полоской
от двери открытой, не видимой нами.
Ты слышишь, шипит под ногами змеистый
прибой, не знавший камней и рифов,
бросается в берег, злой и неистовый,
но катится вниз, ибо труд сизифов.
Шелест песка под носом триремы,
уткнувшейся в берег, и раковин хруст.
Холод испуга и веточки тремор,
но ветер приходит, свободен и пуст.
И вновь тишина, всплеск далёких звёзд.
Греки ушли с головою в землю.
Ловишь ускользающей тайны хвост,
но вода успокоилась и мерно дремлет.
Вода успокоилась и прибывает.
Непотопляемо только луны пятно.
Так и с тобой иногда бывает:
переполняешь и тянешь на дно.
Ночь коротка, прибоя каскад.
Время уходит, через море махнув.
Кто-то, так и не закончив рассказ,
ушёл, настежь дверь распахнув.
* * *
Заметелила мелом доска.Сколько лет высветляешь тьму?
Но мы все прошли через эти наска-
льные письмена и научились письму.
И как памятник тёмному детству —
этот чёрный квадрат.
Нам всё время хотелось деться
куда-нибудь аккурат
мимо школы через ограду
в поле, где кричал футбол.
Строгость родителей добавляла градус
свободы и дарила ременную боль.
Мы боялись, как выстрела, вызова
к доске, к барьеру. Кто же смел?
И выложивши всё, что вызубрили,
первыми ложились в мел.
Учитель-шаман поседел.
Заметелила мелом доска.
Мы с тобой стоим по сей день
перед ней, не зная, что сказать.
Доска расширилась до пределов,
и мы шагаем за её край.
Мы снова, как в детстве, измажемся мелом:
может, нас пустят в рай.
* * *
Асфальтовое небо осениизъезжено перелётными,
да всё в одну сторону.
Асфальтовое небо осени —
кленовые звёзды
под ногами, всё то же небо.
Ступай осторожно
по булыжникам лиц
тех, кто потерял веру прошлой
осенью. Она смотрит в твоё лицо,
а нынешняя чествует,
обсыпая пригоршнями
злата. Всё тронулось.
Потеряло опору.
Смотри, как взрывается
Рафаэлева голова — крона дерева —
на кусочки, молекулы…
И в твоей голове
мечутся, разгоняются атомы…
И так хочется
забиться, спрятаться
в открывшейся пустоте.
И, оставив землю, чувствуешь,
как утрамбовано
небо осени.