Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2011
Юрий Василевский
Балет-шмалет
Женихи для Марьи
— Платишь тридцать штук — и нет проблем. Но приведёшь ко мне.
— Тридцать тышш? Окстись, милай. У мине пенсия шийсят пять.
— Ну, ладно. Двадцать пять. И не меньше. Пригонишь в посёлок Новый, улица Лесная. Спросишь там Колю Кондратюка. Мине там все знают.
— Ет за сорок вёрст, да ишо такея деньги платить?
— А ты б на халяву хотела? Даром нынче и чирий на жопе не вскочить. Не хочешь — вызывай осеменителя.
— Да как жа я в таку даль приведу?
— Твои проблемы.
Взгляд блеклых бледно-голубых старческих глаз потух, маленькая птичья головка, плотно обвязанная стареньким шерстяным платком, грустно поникла. Старушка медленно, словно не желая расставаться с угасшей надеждой, повернулась и пошла прочь. Продавец, назвавшийся Колей Кондратюком, отвернулся в сторону с холодным и твёрдым выражением на широком буро-красном лице, давая понять, что разговор закончен. Стоявшая рядом с ним за столиком полноватая, средних лет женщина крикнула бодрым, чуть хриповатым голосом:
— А вот сальце солёное домашнее недорого!
Серо-коричневая масса из снега, перемешанного с водой и грязью, топчется тысячами ног, обутых в ботинки, сапоги, кроссовки всевозможных размеров и фасонов. Потоки людей с холодно-озабоченным выражением лиц движутся между рядами навстречу друг другу. Неровные, слегка изгибающиеся ряды столиков под зонтиками и без, нагромождения ящиков, выполняющих роль прилавков, уставленных всевозможной снедью и выпивкой в пакетах, коробках, бутылках, пачках всевозможных размеров и форм. Две шашлычных, столики рядом с ними, крикливые и бойкие кавказцы, орудующие у мангалов. Ряды коммерческих ларьков, уходящие в обе стороны от шашлычных и заканчивающиеся автостоянками, плотно забитыми легковушками, микроавтобусами, грузовиками. Ровный гул толпы, разрываемый криками торговцев, сиренами автомобилей. Десятка полтора нищих — старушек и инвалидов, веером расположившихся у главного входа, что у одной из автостоянок, в начале торговых рядов.
Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали
Товарищ, мы едем далё-о-ко
Подальше от грешной земли,—
звучит надтреснутый простуженный голос под аккомпанемент старенького аккордеона.
В толпе снуют стайки мальчишек-оборванцев, то и дело норовящих слямзить у зазевавшихся торговцев. С ними конкурируют бездомные псы, грязные и облезлые, шныряющие в толпе, поджав уши и хвост, или промышляющие за рядами, у мусорных контейнеров и на автобусной остановке.
— Молочко свежайшее, только из-под козочки! — высокий женский голос.
— Чай «Липтон», верьте рекламе! — более грубый мужской.
— Молодые люди, не проходите мимо. Курточки — натуральная кожа, прямо на вас!
— Сухарики калибра семь шестьдесят два, пять штук за обойму — вполголоса, с оглядкой по сторонам, произносит скороговоркой мужчина лет сорока, в кожанке и полосатой шапочке «Адидас», изредка обращаясь к прохожим.
Ряды заканчиваются большим бараком, в котором размещаются администрация рынка, отделение милиции, ветеринарная лаборатория, пара магазинов и большой крытый торговый павильон. За бараком — платный туалет. Ещё дальше — приземистое, маленькое дощатое здание — камера хранения. Всё это — на выходе из рядов по правую сторону. С левой стороны ряды заканчиваются линией автофургонов, с которых идёт бойкая торговля и у которых всегда толпится народ — товар здесь, как правило, дешевле, чем в рядах.
Ещё левей, за фургонами,— «зооцирк». Этот торговый ряд получил своё прозвище из-за всякого рода казусов, здесь случающихся: то бычок молодой, оторвавшись с привязи, сиганёт с автофургона, на коем его привезли, и рванёт шалить по рядам, то щенок больно цапнет за палец свою новую хозяйку, только что его купившую, и та завизжит на весь рынок, то у зазевавшейся торговки выскочит из клетки дюжина гусей и учинит разборки с санинспектором, пришедшим с проверкой. Товар здесь успешно рекламирует себя сам: щебечет, хрюкает, мычит, тявкает и воняет. И продавцы здесь, как правило, народ озорной, общительный и добродушный.
— Павловна, а тебя чего здесь носит?
— Дак вот Машутке жениха ищу.
— Серёженька, муженёк родной! — кричит, заливаясь смехом крепкая краснощёкая молодка, обращаясь к молодому парню, высунувшему на её голос голову из-под капота «Уазика», стоявшего позади.
— Чего?
— Да вот Павловна жениха Маньке ищет. Ты у меня парень здоровый, справишься. Так и быть, Настасья Павловна, я его тебе напрокат за бутылку шампанского сдам.
«Зооцирк», постепенно сообразив, о чём речь, заливается смехом.
— Ха-ха-ха-ха!
— А ты, Марина, фонарь держать будешь?
— Гы-гы-гы-гы!
— Креста на тие нету, дьяволица! — недовольно бурчит Павловна, отходя в сторону.
— Суседка! — окликает её пожилая, полная женщина, подходя к ней.
— Ай?
— Здорово, Паллна. А чё тебе приспичило вот непременно жениха Маньке искать?
— Дак хоцца, штоб первый раз было, как господом завещано, по природе. А там уж…
— Па-анятно. Настрадалась сама за вдовью жись. Такой учасси и скотине не пожалаешь,— с лёгкой усмешкой резюмирует «суседка».
Тон сказанного и усмешка раздражают Павловну.
— Типун те на язык, Андреевна. Всё б смешки да хохотки,— недовольным тоном произносит она, уходя прочь из «зооцирка».
Лужёный и Санча пребывали в благодушном, вполне опохмеленном настроении, когда их внимание было привлечено смехом и оживлением, имевшим быть в «зооцирке». С полминуты посовещавшись, направились туда, поскольку забот не было. А раз так — грешно ли поразвлечься?
Прежде всего — почему «Лужёный» и почему «Санча»?
Ну, с Санчей, скажем, довольно ясно: невысокого ростика, кругленький, упитанный. Широкая, улыбчивая рожица. Услужлив, язвительно-вежлив. Вылитый сервантесовский Санчо Панса. Для краткости Санча. Но за всей этой округлостью, покатостью, вежливостью скрывается хам и наглюка, правда, весьма дипломатичный, поэтому по роже получает редко.
Лужёный вполне тянет на Дон Кихота: рослый, тощий, с клиновидной бородкой, с несколько вальяжными манерами, неглуп, с развитым чувством юмора. По образованию филолог, закончил университет, учительствовал в деревне. На бич его привела «одна, но пламенная страсть», как он сам высокопарно изъясняется. Страдает гастритом, чему причиной, по его словам, «плохое питание» — пил, не закусывая. Стал он «Лужёным», а не Дон Кихотом, ещё во времена активной борьбы с пьянством, когда в компании коллег-бичей опрокинул пару стаканов какого-то зелья, отдалённо напоминавшего спирт. По этой причине половина его собутыльников оказалась в морге, другая половина — на операционном столе. Он же избежал того и другого, благодаря тому, что, как он сам выражался, «презрел собственную элитарность» — почуяв неладное, выбежал во двор, нашёл грязную лужу, пил из неё и отхаркивался, сумел вызвать рвоту и в итоге отделался двухнедельным пребыванием на больничной койке. Его друзья и знакомые сделали вывод, что глотка и кишки у него лужёные. С тех пор он — Лужёный.
Он плохо осознаёт, особенно по пьянке, что каждый второй бич в современной России имеет высшее образование. Поэтому в компании, особенно будучи «под мухой», кичится своей «элитарностью», оскорбляя коллег, за что бывает бит и довольно часто.
Надираются до соплей они, как правило, после восьми вечера, когда рынок заканчивает работу. С утра ограничиваются «два по сто» или чекушку на двоих, крадут по мелочи и аккуратно (последнее — исключительно в ведении Санчи, из его неистребимой «любви к искусству»). Поэтому имеют на рынке репутацию людей солидных и почти честных. Им доверяют доставку товара от камеры хранения до прилавков, погрузить, покараулить товар. Все, естественно, за небольшую плату. Пользуются определённым доверием и у местного рэкета — также за разного рода мелкие услуги.
Забота Настасьи Павловны стала темой для шуток, весёлых пересудов и импровизации «на тему» в течение получаса. Вдоволь нахохотавшись, народ угомонился. Лужёный и Санча тоже сменили тему. Обсуждали, смоля «беломор», сколько добавить: два по сто самогонки или ещё чекушку на двоих.
Приземистый, слегка потрёпанный «блюбёрд» с помятым крылом и разбитым поворотником осторожно подъехал к ним сзади и просигналил.
В машине сидели трое.
Старший из них, лет тридцати пяти-сорока, высокий, сухопарый, что называется, «импозантной» внешности мужчина с лицом серо-землистого цвета, небольшими серо-пепельными усами и в коричнево-дымчатых очках в позолоченной оправе. Одет в длинный серый распахнутый плащ, аккуратный тёмно-серый костюм, в тон ему широкий галстук со слегка ослабленным узлом на белоснежной сорочке. Иронично-учтивая улыбка, демонстрирующая приветливость и респектабельность.
Среди коллег имеет репутацию человека осторожного, расчётливого, но в то же время решительного и крутого, что вполне отвечает его прозвищу — «Бульдог». За плечами его два немалых срока по тяжёлым статьям, но последние лет пять пребывает на свободе и возвращаться к «хозяину» явно не горит желанием.
За рулём такой же сухопарый, стройный парень лет двадцати семи-тридцати, с бледным интеллигентным лицом, прямыми тёмными волосами почти до плеч. Одет аккуратно и просто: серо-синие джинсы, коричневая замшевая куртка на меху, добротная норковая шапка. В тех же кругах известен по кличке Крот — очевидно, производное от его фамилии — Кротов. Как и его старший товарищ, осторожен, расчётлив, умён. Но крайне циничен и беспощаден к своим жертвам и к своим же корешам. У него также немалый срок, половина которого — на зоне, половина — на «химии». Откинулся года два назад и обратно очень не хочет, принимая к тому все необходимые меры.
На заднем сиденье посасывает баночное пиво с демонстративно-флегматичным видом самый младший из них — юноша лет семнадцати, пухленький, пучеглазенький, с розовыми поросячьими щёчками, лёгким пушком над верхней губой и наголо бритым затылком. Чёрные широкие брюки, чёрная кожаная куртка, большая чёрная шапка из меха нутрии. В его биографии — пара приводов в детскую комнату, пара посещений медвытрезвителя да полгода условно за хулиганство. Но он насквозь пропитан блатной романтикой, молотит под «крутого» и очень хочет туда, где уже побывали его старшие коллеги, хотя в этом никогда не сознается. Он не умён, не воспитан, агрессивен, но дисциплинирован и почтителен в отношении старших своих коллег, которым искренне завидует и неумело подражает, хотя и таит обиду за то, что они частенько удерживают его в неумеренном проявлении «крутизны». Кличка его — «Шифер». Вероятно, производное от «крыша», подразумевающее, что он — шифер на этой самой «крыше».
Характер их трудовой деятельности в последнее время заметно изменился. Связано это было, главным образом, с тем, что идейный руководитель и наставник их славной группировки вошёл в правление фирмы, арендовавшей рынок. Теперь в их обязанности входят разборки с торговцами, не вносящими плату контролёрам за торговое место, не возвращающими деньги за взятый на реализацию товар. Следить за порядком в рядах, за исполнением требований и предписаний СЭС, за арендой торговых площадей и т. д., и т. п. В общем, по оценке Крота, имеющего гнусную привычку называть вещи своими именами, «делали ментовскую работу». Но оставались и кой-какие прежние задачи, в частности, сбор дани с самогонщиков. В общем, люди на рынке известные, уважаемые.
День для них прошёл без особых забот, они сидели втроём в машине у подъезда администрации рынка, наслаждались пивком под лёгкую музыку. Некоторое оживление в «зооцирке» не возбудило интереса к происходящему там, поскольку этот торговый ряд их интересовал менее других. Темой для обсуждения был предстоящий вечер. Хотелось оторваться, выпивки и «баб». С последними — заморочки: эти — осточертели, те — дороговато обойдутся, на других коллеги успели лапу наложить. Увидели Лужёного и Санчу, решили подрулить к ним. С целью или без цели — бог весть.
Ошарашенный звуковым сигналом подъехавшего вплотную автомобиля, Санча вздрогнул, развернулся вполоборота так стремительно, что крыльями распахнулись полы старенького замызганного пуховика. Рот приоткрыт, глаза на выкате. Лужёный же неспешно флегматично повернул голову, спокойным взором, не без некоторого презрения оглядел подъехавших, повернулся боком, небрежно сбил пепел с папиросы на капот автомобиля. Бульдог вышел из машины, встал, облокотясь на дверь и оставив правую ногу в салоне. Осклабился в приторной, ироничной улыбочке.
— Обо…сь, голуби? Ништяк, памперсы смените — и всё о’кей — и вполголоса:
— Варначка опять товар скидывала? (Варначка — самогонщица, в последнее время уклонявшаяся от уплаты дани).
— Скидывала. Не в рядах, а той стороне улицы, за автостоянкой. С семечками стояла — ответил также вполголоса Санча.
— Та-ак. Ну и стукнули б ментам — порекомендовал Бульдог.
— Нам в той фирме не башляют,— небрежно бросил Лужёный.
— Так я тебе забашляю, ты, с-солитёр — рявкнул Бульдог и протянул пятитысячную. Красно-коричневая бумажка моментально спряталась в кармане брюк Санчи.
— А чего они там прибалдели? — поинтересовался Крот, высунув голову в открытое окно, кивком указывая в сторону «зооцирка».
— Ой, хохма! — откликнулся Санча,— здесь одна деревенская тёлке своей жениха искала.
— И что?
Санча приготовился было рассказывать, хихикнув и осклабившись в улыбочке. Но только открыл рот, как его перебил Лужёный.
— Диагноз ясен. Бешенство матки, определённо. Девица в возрасте, с детских лет исключительно в обществе бабки. Ни мужчин, ни даже подруг.
— А сколько ей? — поинтересовался Крот.
— Семнадцать. Молода, темпераментна. Избыток молодых сил, в данной ситуации, при отсутствии какого-то выхода, так сказать, разрядки — продолжал монотонным, равнодушным голосом Лужённый,— легко может привести к нервному срыву, могущему негативно повлиять на состояние здоровья. Очевидно, старушенция это сознаёт, но, по темноте своей, не знает, что надо обратиться к психотерапевту или сексопатологу, а срочно разыскивает квалифицированного слесаря-гинеколога. Но, увы, в условиях стагнации производства, осложнённой гиперинфляцией…
— Травит — мрачно бросил Крот, полуобернувшись в сторону Бульдога. Тот хотел было оборвать словоблудие Лужёного, отослав его по известному адресу, да свалить за пивом, но кое-какие фразы из его равнодушно-высокопарного бреда заинтриговали, особенно по поводу бешенства матки и поиска слесаря-гинеколога в условиях стагнации гиперинфляции.
— Короче, Склифосовский, где эта бабуля? — оборвал его Бульдог.
— …но в нынешнюю переходную эпоху, в процессе демократических преобразований и вызванной ими сексуальной революции, традиционные методы решения данной проблемы… а, насколько я понял, вы хотите знать, где находится источник первичной информации?
Бульдог, по характеру своему человек сдержанный и спокойный, не вынес, разразился матом. Вытащил из кармана ещё одну пятитысячную, которая также скоро опустилась в карман брюк Санчи.
— Старуха-то? А вон она, на остановке, в шерстяном платке и чёрном пальте — Санча указал пальцем на невысокую женскую фигурку, стоявшую на автобусной остановке чуть в стороне от основной группы ожидающих автобус. Бульдог влез в машину, хлопнул дверцей. Через лобовое стекло Лужёный и Санча видели, как они перебросились с Кротом несколькими фразами, как вылезла вперёд, между передними креслами озабоченная круглая физиономия Шифера. Через минуту-две автомобиль плавно отъехал назад, развернулся и, короткими сигналами заставляя посторониться снующий по площади народ, скоро выехал с рынка и подкатил к остановке. Бульдог вышел из машины, неспешной, мягкой походкой подошёл к старушке. О чём-то заговорил, вежливо склонившись над ней. Затем распахнул заднюю левую дверь «блюбёрда», жестом приглашая её в машину. Мягким, но настойчивым движением руки обхватил её за плечо и повлёк к двери. Бабуля, видимо, слегка упиралась, но вылез из машины Шифер, обхватил её рукой за талию, и она скоро приземлилась на заднее сиденье «блюбёрда». Постояв ещё секунд десять, машина медленно тронулась с места и выехала на проезжую часть.
Санча уже тогда, что называется, задницей чуял, что эта затея, спровоцированная трёпом Лужёного, кончится для них плохо. Лужёный же начисто был лишён интуиции, так присущей людям простым, необразованным, вроде Санчи, и которой так недостаёт людям такого склада характера, амбициозным, как Лужёный.
В мягком кресле «блюбёрда» Павловне, честно говоря, очень неуютно. Даже жёстко, как на сучковатом полене. Сидела неестественно прямо, слегка поджав ноги и сложив ручки на животе. Бульдог заметил её скованность и с благодушной, мягкой улыбкой сказал, пытаясь её успокоить:
— Расслабьтесь, бабуся, всё о’кей.
В ответ она быстро осенила себя крестным знамением да прошептала про себя: «Господи Исусе, прости нас за грехи наши, спаси и помилуй нас». Мальчонка, что сидел рядом с ней, хотя и напугал её своей дерзостью, бесцеремонно втащив в машину, страха у неё не вызывал. Видимо, по причине своего мальчишеского возраста. А эти двое… Она не могла понять, что им надо.
— Где живёте, бабуля? — с вежливой улыбкой поинтересовался Бульдог.
— Ай?
— Живёте где, бабушка? Куда везти вас? — переспросил Крот.
Павловна, запинаясь, назвала адрес. На минуту-две воцарилась тишина. Бульдог обернулся назад и с мягкой, слащавой улыбочкой спросил:
— Как вас по имени-отчеству, бабушка?
— Ай?
— Зовут вас как, бабуля?
— Н-настасьей Павловной.
— А внучку вашу?
— К-каку внучку?
— Жениха кому ищете?
— А жениха я Марии ишшу… эт моя…
Закончить фразу не успела. Перебил Крот:
— Ну что, здесь затоваримся? — спросил он, притормаживая и подруливая к тротуару. Бульдог кивком головы дал знать Шиферу выйти из машины и следовать за ним. Выбравшись из «блюбёрда», оба быстро скрылись за дверьми гастронома, что в десяти шагах от того места, куда поставил машину Крот.
— Дак спасиба, робятки, я, чай, автобусом доберусь,— робким голосом произнесла Павловна и тихонько подвинулась в кресле в сторону двери. Крот в зеркале заднего вида увидел это её робкое движение и быстро дотянулся рукой до кнопки блокировки той двери, к которой потянулась было Павловна.
— Обижаете, Настасья Павловна. Ну чего вам в автобусе-то трястись? А мы вас через минут пятнадцать прямо к порогу доставим,— произнёс Крот мягким, почти ангельским голоском, сопровождаемым милой улыбкой.
Павловну это не успокоило, сидела — ни жива, ни мертва, не зная, что и предпринять. Мимо, по тротуару, спешили взад-вперёд прохожие. Кричать? Звать на помощь? Даже на это не хватало решимости. Крот, изредка поглядывая через зеркало на бедную пассажирку, нашарил в бардачке кассету, запустил её в автомагнитолу, включил музыку.
…Тю-урьма центральная
Меня, молодчика, па-а новой ждёт —
выводил заунывную мелодию высокий, чуть с хрипотцой, мужской голос.
Не прошло и пяти минут, как Бульдог и Шифер вернулись из гастронома с полиэтиленовыми пакетами, заполненными бутылками с водкой и шампанским, коробками, свёртками со всякой снедью. Сели в машину. Бульдог, не оборачиваясь, бросил Кроту:
— Покатили.
Машина мягко оторвалась от тротуара и почти сразу, набирая скорость, перешла в левый ряд. Минут пять ехали молча.
— Как внучку-то звать, бабуля? — нарушил молчание Бульдог, обернувшись к Павловне.
— Чаво?
— Внучку вашу как звать? — повторил вопрос.
— Дак у меня их две. Одна замужом, на Урале. Д-друга здесь. В техникуме учится.
— Вот которая здесь, как зовут?
— Н-наташенькой.
— Па-нятно,— Бульдог расплылся в умильной, слегка слащавой улыбке.
Ни ласковый, спокойный тон, ни улыбочка не успокоили Павловну. Она была всё так же скованна, не сразу соображала, что у неё спрашивают, отвечала слабым, дрожащим голосом, запинаясь едва ли не на каждом слове. Сознание её было настолько затуманено страхом, что не могла никак сообразить, что же от неё хотят.
Через несколько минут, когда машина остановилась перед перекрёстком на красный сигнал светофора, Крот обернулся и спросил:
— А кого Марией зовут?
— Ай?
— Марией-то кого зовут?
— Дак тёлку…
— А-а,— и взглянул на Бульдога.
Почти сразу за перекрёстком пошла улица пригорода, застроенная частными домами с палисадничками, сараями, огородами, с разбитым, много лет не ремонтированным асфальтовым покрытием проезжей части, небольшими кучками грязного снега на обочине и тротуаре, куда этот снег столкнули бульдозером. Переулок, в котором стоял небольшой, в три оконца, домик Павловны, поначалу проехали. Сама же Павловна сообразила лишь тогда, когда машина оказалась в конце улицы.
— Проехали,— тихо произнесла она.
— Чего проехали? — спросил Крот.
— Проулок-т мой…
— Так что ж ты спишь, Павловна? Говори, куда ехать.
— Взад.
— И так ясно, что «взад». Скажешь, куда свернуть. Поняла?
— Ага.
Крот, вполголоса матерясь, с трудом развернул машину на разбитом, грязном и тесном участке улицы, и ещё через пару минут машина встала у покосившегося, давно не ремонтированного забора со сломанной калиткой.
С полминуты все сидели молча. Затем Крот протянул руку к кнопке на двери со стороны Павловны, разблокировал дверь, жестом предложил Павловне выйти наружу. По-стариковски слегка покряхтывая, она покинула салон автомобиля. Ею по-прежнему владел страх, ноги словно ватные, руки дрожат, но всё же, оказавшись на земле да у родного дома, она почувствовала себя несколько увереннее.
— Ну так где эта, Наташа-Маша? — спросил Бульдог, бегло оглядев домик, сарай, покосившуюся изгородь.
— Наташеньки нету, а Машутка эт… она…
— Ну, веди к Машутке.
Павловна взглянула на него с оторопью и страхом, отворила болтающуюся на одной петле калитку и неспешно направилась по узкой, плохо расчищенной от весеннего сырого снега тропке к родной избе.
Шифер вылез из машины, с пакетами в обеих руках, вместе с Бульдогом двинулся следом.
— Шифер! — окликнул его Крот, оставшийся в машине.
— Чё?
— Презерватив смазать не забудь, «чё».
— Об чём базар,— развязно, в тон шутке, ответил тот.
— А ты? — обернувшись, спросил Крота Бульдог.
— А мне сегодня секс не в кайф.
Дойдя до крыльца, Павловна обернулась и переспросила робка:
— Дак, к Машутке?
— А куда ж ещё? — ответил Бульдог.
Павловна повернула к сараю по такой же тропке, идущей от крыльца. Бульдог на секунду — другую замялся, обернулся на Крота. Он вышел из машины и стоял у открытой водительской двери. Взгляд отрешённый, ничего не выражающий. Бульдог ухмыльнулся и не спеша последовал за Павловной. Шифер с пакетами замыкал шествие.
Подойдя к сараю, Павловна обернулась, робко взглянула на обоих спутников, вынула из скоб крепкую доску, выполнявшую роль засова на двустворчатой двери сарая, слегка покряхтывая и сопя от натуги. Доску прислонила к стене, отворила одну створку. Из сарая тотчас донеслось протяжное, басистое «м-му-у-у!» Через несколько секунд наружу выдвинулась рыжая голова с парой коротких, слегка загнутых рогов.
У Бульдога, стоявшего за спиной Павловны, слегка опустилась челюсть. Крякнул, сплюнул на снег и нервно затоптался на месте. Шифер, грозно прорычав «падла старая!», рванул вперёд, обходя Бульдога и оставив пакеты на снегу.
— Ша, Шифер, утухни! — рявкнул на него Бульдог. Тот замер, но затем снова двинулся с перекошенным от злобы лицом. Павловна, опешив, отступила на шаг назад.
— Стухни, сявка! — ещё резче осадил Бульдог, схватив Шифера за плечо,— Полный назад — тихо, но твёрдо приказал Бульдог — домой к маме! — уже более громко и резко произнёс он замершему, как истукан, Шиферу. Тот медленно, всё так же кипя злобой, развернулся и пошёл назад. Бульдог двинулся следом. Дойдя до крыльца, Шифер пропустил Бульдога вперёд, сам же в несколько прыжков вернулся, схватил пару лежащих на снегу пакетов и пошёл следом за Бульдогом к машине.
— Чего так скоро? Рога нарисовались — и оргазм? — с холодным сарказмом изрёк Крот, встретив их тем же равнодушно-ироничным взглядом с проблеском насмешки.
— Насиловать полуторагодовалое дитё — верх кретинизма,— в тон ему, с таким же сарказмом и иронией произнёс Бульдог, после чего сел в машину, закурил сигарету и, затянувшись с видимым наслаждением, с лёгкой улыбкой обернулся к Шиферу. Он ёрзал на заднем сиденье, словно не находя места. Лицо — мрачнее тучи.
— Рули в бар, Серёга. Примем по стопке,— произнёс Бульдог, обращаясь к Кроту. Он тотчас запустил двигатель, задним ходом, не спеша, выехал на улицу, развернулся и повёл машину в обратный путь.
— Адью, бабуля,— Бульдог обернулся в сторону застывшей около сарая фигурке в чёрном пальто и плотно завязанном платке.
Павловна стояла неподвижно, приходя в себя после общения с этими непонятными, внушающими страх людьми. Рядом с ней мирно и смачно жевала выпавшую из пакета пиццу её любимица, рыжая полуторагодовалая тёлка Маня.
— Алексеич, я чё-та не врубаюсь, чё к чему — подал голос Шифер, перекрывая негромко льющуюся из магнитолы мелодию. Он обращался к Бульдогу всегда строго по отчеству. Бульдог с вниманием обернулся к нему,— Нас, как лохов, кинули. Так? — На лице недоумение, и растерянность, и даже страх. Как-то на «лохов» отреагирует Бульдог?
— А мы сваливаем…
— Мой молодой друг,— с неожиданной назидательностью и вежливостью в тоне перебил Бульдог,— Если человек по наивности и не желая тебе зла, вскроет перед тобой твоё гнилое нутро, и это будет правда, не следует на него обжаться, а тем более, проявлять агрессию. Сие отличает мальчика от мужа. Усёк?
Шифер ни черта не «усёк», но замолк в недоумении. Крот, прислушавшийся к их диалогу, бегло взглянул на Шифера через зеркало. «Симпатичный малец, но туповат и агрессивен. Попадёт на зону — ой, хлебнёт…»,— с жалостью подумал он.
Шифер попытался ещё что-то сказать, или спросить, но Крот, словно предупредив его инициативу, прибавил громкость:
А рядом батюшка Евлампий
От грехов меня спасал
Не убивай — не убивал
Не предавай — не предавал
Не пожалей — отдам последнюю рубаху
Не укради — вот тут я дал
Вот тут в натуре дал я маху
Вскоре «блюбёрд» остановился в полусотне метров от играющей в раннем вечернем сумраке вывески бара, почти упёршись бампером в бордюр на месте для парковки автомобилей. Крот заглушил двигатель, но оставил работающей автомагнитолу, убавив звук. Крот и Бульдог несколько секунд с лёгкой ехидцей смотрели в глаза друг другу и в один миг, синхронно, принялись добродушно и громко хохотать. Шифер обалдело и с некоторым раздражением смотрел на обоих. С ними время от времени случались странности, не укладывавшиеся в его представления о должном, но чтоб до такой меры…
Отхохотавшись, оба примолкли.
— В монастырь, что ли, податься? Боженьке поклоны бить, огурцы ращать на грядке, просить у бога искупленья, об суетности мирской забыть… а, Серёга? — с тоской произнёс Бульдог.
— В монастырь? С нашими-то грехами? О чём ты, Паша!
— А туда не праведники идут. Грешники.
Шифер недоумевал. И слова — сплошь фраерские, и обращение друг к другу по имени, а не по «погонялу», и тема разговора…
Поворую — перестану
Скоро богатым я стану
А потом начну опять
Я зако-оны соблюдать —
надрывался из колонок хрипловатый мужской баритон. Крот и Бульдог коротко переглянулись, иронично хохотнули. Крот выключил магнитолу, бросил обоим спутникам:
— Пошли по стопарику.
Следующим утром развозить товар на тележке по торговым местам Санча вышел один. На вопрос о Лужёном отвечал кратко: «Отдыхаить». Откуда у него нарисовался синяк под левым глазом и почему разбита верхняя губа — «вечор синичка в окошко залетала, клюнула. Да эт… мелочи. Вот Лужёный — того дятел обстукал».
Лужёный же появился на работе на третий день, причём, главным образом, возил тележку и караулил товар, не участвуя в погрузке и разгрузке. Следы работы дятла на его лице были весьма существенны: правый глаз заплыл под мощным фиолетово-бордовым синяком и был едва виден, под левым тоже синяк, рот перекошен и всё время полуоткрыт, обе губы раздуты, надорвана мочка уха. На брови и щеке крупные заплатки лейкопластыря.
После развоза товара они устроились на пустых ящиках около пивного ларька в компании коллег и знакомых. Лужёный мелкими глотками пил пиво из пластикового стакана и под сочувственными и ироничными взглядами друзей изливал душу.
— Нет, всё ж таки какие тяшкие времена для людей мышлящих и имеющих душу! — два дня назад он потерял способность чётко произносить ряд звуков,— Но што тому прищиной? Аналиж пришинно-шледшвенных швязей приводит к мышли, што прищиной тому — атрофированность щувств и мышлей у молодого поколения вшледштвие деградачии многих нравштвенных щенноштей. Универшальный эквивалент и критэрий вшего и вышшая щенношть — паршивый доллар! И парадокшальный факт — первым атрофируетщя щувство юмора! И пощему? — подняв палец, Лужёный скользнул взглядом по лицам слушателей,— А потому, што негативные эмощии — гнев, жадношть, похоть, жавишть — жаглушают голош ражума. И какой-то шопливый щенок ш инчеллектом крашножопой макаки, мущимый шобштвенным гипертрофированным эго, потерпев фиашко в шекшуальных притяжаниях…
— Тёлка не дала,— вставляет Санча.
— …вы правы, щударь. Так вот,— поднявшись с ящика и в слегка возбуждённом состоянии прохаживаясь среди слушателей, продолжал Лужёный,— вмешто шправедливой и трежвой шамооченки, этот кретин ищет вожможношти каналижировать швои эмощии и шамоутверждения в шобственных глажах и мнении таких же кретинов, как шам. И поднимает руку на меня, штарого рушкого инчеллигента!
И, воздев правую руку ладонью вверх, завершает не без пафоса:
— О времена, о нравы!
Балет-шмалет
Пребывание Леонида Васильевича Шарова в областном центре подошло к концу. В принципе, он мог уехать уже сегодня и к вечеру был бы дома. Но с утра не утерпел, опохмелился пивком, а днём добавил стопочку водки. Садиться за руль родного «Чероки» счёл рискованным: шёл месячник безопасности движения, и на посту ГИБДД, что на выезде из города, могли остановить. Сие чревато было либо небольшим штрафом и кучей неприятностей, прежде всего, срывом поездки, либо пришлось бы раскошелиться на приличную взятку, весьма приличную. Поскольку на посту, кроме автоинспекторов, ещё и менты. Ублажи-ка их всех…
Нет, Лёня-книжник, таково было его прозвище в «деловом» мире, алкашом не был. Просто дела в городе так хорошо складывались, что не отметить — грех. И отметил. С родственничком, он же и компаньон, в отдельном кабинетике ресторана при гостинице, где обретался несколько дней. К сожалению, без баб. Поскольку родственник по бабам в родном городе лазать не рисковал: как ни велик город, но есть риск, что супруге его «вложат». И не у него на квартире по причине того же рода, ибо супруга его — баба-стервь.
Прозвище «книжник» не соответствовало его нынешнему роду занятий и никак не отвечало представлению о нём как о человеке высокого интеллекта, книголюбе, эрудите. Впрочем, о своём интеллекте он был оригинального суждения, весьма отличного от мнения людей, его знающих. Но всё же суждение сие разделялось и многими из его коллег-бизнесменов и подчинённых в его бизнесе, имеющих уровень интеллекта, вполне сравнимый с его, Лёни-книжника, уровнем. То есть, почти никакой.
Суждение сие было, с его, Лёни, точки зрения, весьма основательным и объективным, поскольку Лёня — вполне преуспевающий бизнесмен, один из самых богатых и влиятельных в своём городе. «Чтоб при таких бабках — и дурак?! Ты чё гонишь!»
Встал вопрос: как убить вечер? Ударить по бабам? Так в этом занятии не обойтись без выпивки. Заглянуть к родственничку? И там придётся попить, поскольку он наверняка похмеляется. Есть ещё вариант «убить» вечер. Вариант этот — два билета в местный театр оперы и балета. На единственное представление, которое даёт в городе иностранная балетная труппа. По отзывам, Линялого, какой-то там «модерн», новая, весьма оригинальная трактовка балетной классики. Со слов Линялого, эта труппа вот этим самым «модерном» всю Европу «на уши поставила». Но этот театр-миатр, опера-шмопера, балет-шмалет… Да во гробе их Лёня видел. Книжника они прельщают не более, чем те же книги. Все эти пушкиняны-лермонтовичи, гоголи-моголи… шапингауеры хреновы. С его точки зрения, несомненно, правильной, нет более убыточного, бестолкового занятия, чем чтение книг и хождение по этим самым «тиатрам-миатрам».
Впрочем, читателю необходимы кой-какие пояснения. О Линялом. Линялый здесь, в областном центре, человек довольно влиятельный. У него, правду сказать, довольно прочная криминальная «крыша», и он в ней — один из «первых». Вроде как сам себя «крышует». Так без «крыши» нынче нельзя. Лёня сам «под крышей», правда, вполне респектабельной. Его шурин — один из крупнейших милицейских чинов в их городе.
Откуда взялась эта кликуха — полная неясность. Возможно, это оценка его внешности: среднего роста, далеко не атлетического сложения, узкие плечи, широкие бёдра, небольшое пузцо. Лысина, обрамлённая нимбом серо-пепельных волос. Лицо блеклое, невзрачное, морщинистое. Выглядит заметно старше своих сорока лет. А возможно, возникло это прозвище от его несколько странного предпочтения «секонд-хэнда». И в одежде, и в ином имуществе: ездит в шикарной «Лянче», купленной с рук, живёт в двухэтажном кирпичном особняке, построенном ещё в конце девятнадцатого века, проявляет интерес к антиквариату и, по слухам, приторговывает иконами, в том числе и крадеными.
Круг коммерческих интересов Линялого весьма широк. Под его «лапой» крупная торговая база. Приторговывает весьма успешно бензином и дизтопливом, круглым лесом и пиломатериалами, водкой и цветным металлом. Лёня Шаров ему интересен, поскольку он имеет виды на кой-какие ресурсы в его, Лёнином, районе и надеется там на него опереться, а посему в услугах разного рода ему не отказывает.
Славен Линялый тем, что умеет «поднять бабки» всюду, где их поиметь никому в голову не приходит. В частности, «курирует» «очаги культуры» в городе: драмтеатр, цирк, театр оперы и балета. Даже ТЮЗ. И накануне своего отлёта в столицу нашей родины, узнав, что почтеннейший Леонид Васильич задержится в областном центре ещё на два дня, на скромной вечеринке, посвящённой его проводам и успешному завершению совместных с Лёней дел и заключению кой-каких договорённостей, подарил ему два билета. Как презент, в знак особого к нему благорасположения:
— Крутая тусовка. В Европе, во Франции, билеты на них от полста до сотни евро. Эти охламоны из дирекции по сто рублей за билет запустили. Я у них почти всё скупил за сто пятьдесят. Сотню билетов, правда, зажали. На пенсионеров и пионеров, да на каких-то кнутов из облдумы и администрации. Решил запустить по своим каналам по дешёвке, от штуки до двух деревянными. Половины не продал, а уже сто пятьдесят процентов навара. Солидные мэны берут. Бери, места в ложе, самые удобные. С другом или с какой вумен сходишь. Там та-акие убойные мулатки ломаются, с та-акими ножками…
Седьмой час вечера, и нет ни дел, ни забот. Уже прокатился по городу, по магазинам, что поближе к гостинице, часа полтора «убил» на торговой базе, интересовался ценами и ассортиментом. Звякнул в родной город, поинтересовался, как идут дела в его отсутствие. Полистал кой-какие газетки, посмаковал секс-сплетни в «СПИД-инфо». Перспектива пялиться в гостиничный телек не прельщала. В конце концов, не пропадать же дармовым билетам?
Такси вызывать не было необходимости, стайка «волжанок» и иномарок с «шашечками» обреталась в десяти шагах от парадного. К театру был доставлен минут за десять-пятнадцать до начала представления.
Старое каменное здание с полудюжиной колонн у главного входа. Кой-какая лепнина по портику и на карнизе, местами потрескавшаяся, с выбоинами. Много лет некрашеный грязно-жёлтый фасад театра с потрескавшейся штукатуркой не впечатлял, не радовал. На ступенях и в портике у главного входа довольно много народу, преимущественно молодёжь. «Нет бы делом заняться, деньги делать, они по тиатрам шастают. Шантрапа»,— с раздражением, почти с презрением отметил про себя Лёня.
— Лишнего билетика не найдётся?
Лёня поднялся на пару ступенек, обернулся. Снизу вверх на него смотрела молоденькая, студенческого возраста, черноволосая девушка. Одета простенько: юбка-шотландка в крупную клетку, лёгкая курточка с откинутым капюшоном, в руках — миниатюрная дамская сумочка, чуть больше Лениного кейса. Личико смазливое, нежное. Тёмные, крупные глаза под длинными ресницами, чуть приоткрытый ротик. Смотрит с надеждой, почти с мольбой.
«Тебя бы в койку, и к едрене матери этот балет».
Второй билет лежал в кармане. Но продавать, к тому же дарёное — несолидно. Лёня-книжник не мелкий фарцовщик, чтобы ещё билетами в театр торговать. Не тот уровень. Можно, конечно, подцепить бабца, после представления — в кабачок. Оттуда — в гостиницу, с парой бутылочек коньячку. Пятисотку — администраторше, пару сотен — коридорной… Но этот вариант рушил Лёнины планы, да и эта шмакодявка, видать, из лохарей. Ещё пролезет ли…
Чуть помедлив, коротко бросил: «Нет».
Пока дошёл до контролёрши у входной двери, ещё несколько человек поинтересовались, нет ли у него лишнего билетика. В основном, по рожам судя, лохи. Сдал в гардероб кожаный плащ-пальто, шляпу, получил номерок. В фойе вынул из кейса билет, определился, куда двигаться, абы попасть на указанное в билете место.
Большой зрительный зал освещён светильниками, бра, люстрами разных типов и размеров. «В кабаке свету больше»,— сделал сравнение Лёня. Довольно большая сцена закрыта тёмно-зелёным занавесом. Старые кресла, обитые довольно потёртым тёмно-вишнёвым материальчиком. Сел на своё место, оглядел публику. Народ, в основном, солидный, прилично одетые «мэны», преимущественно его возраста. Намётанным глазом определил, что в большинстве своём либо люди его круга, его рода деятельности, либо «нужные люди», бишь крупные столоначальники.
В ложу вошли довольно высокий, чуть полноватый, гладко выбритый господин с дамой. Оба его возраста. Дама — средней полноты, не то, чтобы стройная — «фигуристая», с несколько странноватой по цвету и форме причёской (возможно, шиньон). Явно злоупотребляет косметикой. Бижутерии тоже переизбыток. Что, впрочем, по Лёниным представлениям,— норма. Лик оного господина, обрамлённый снизу двойным подбородком, а сверху — проплешью, суров, надменен и торжественен. Несколько небрежным, но, тем не менее, подчёркнуто-вежливым кивком приветствовал Леонида. Лёня, проникшийся тем чувством, которое можно охарактеризовать как «обаяние власти», кивнул в ответ несколько подобострастно, но с достоинством. Пара заняла кресла левее Лёни через два места.
Звонок. Чуть подавшись вперёд, ещё раз осмотрел публику. В партере, в средних рядах, десятка два-три мальчишек и девчонок. Очевидно, старшеклассники. За ними, примерно столько же, народ чуть постарше. Студенты, наверное. Утерянная выручка Линялого.
Откинулся на спинку кресла, взгрустнул. Предстояло почти два часа терпеть этот балет-бармалет и лишь с одной целью — убить время. В какой-то момент даже пожалел, что заявился в этот большой сарай. Вытащил из кармана программку, что прилагалась к билетам, пытался читать. Но вскоре раздался ещё один звонок, и в зале медленно, вначале совершенно незаметно, стал гаснуть свет.
В то время, когда поднимался занавес, и из оркестровой ямы тихонько полилась музыка, на Лёню вдруг нахлынули воспоминания. И охватили его настолько глубоко, что он совершенно упустил из внимания начало действа.
Этот же зал лет двадцать тому назад… Сколько ему тогда было? То ли тридцать шесть, то ли тридцать семь… Какая-то там «опера с басом». Какая — да чёрт упомнит. Не в ней дело. Важны были не конкретные факты, обстоятельства места и времени. Наиболее ясно в памяти всплыло ощущение гордости за самого себя, своё место в мире, дошедшее до чванливого самодовольства. Осознание того факта, что он, Леонид Шаров, заведующий базой хозтоваров и стройматериалов горторга, кандидат в члены КПСС, товаровед по образованию, принадлежит к кругу избранных. И этого положения в обществе, этого статуса, добился он сам, своим усердием, своим умом. Ну, там, местами, протекция, чья-то помощь и поддержка. Да без этого нельзя.
И каких усилий ему это стоило! Ведь он, по происхождению, из простых. Он — сын продавщицы и мастера стройучастка, беспартийных, рядовых трудяг — и вот, на этих высотах! Да ещё всё впереди. Впереди партстаж, карьера… Чем чёрт не шутит, лет через десять он в этот тиатр-миатр дверь ногой будет открывать и без всякого билета!
Нет, он определённо принадлежит кругу избранных. Самой судьбой. Хотя в детстве и юности, правду сказать лоботряс был ещё тот. Отчасти, наверное, по той причине, что тому способствовали господствовавшие в его среде (по его мнению) некие неписаные правила, общие и обязательные установки, культивирующие серость, стадность, «общепринятость»: «не высовывайся», «тебе что, больше всех надо?». Это было необходимым, абы считаться «своим» в «стаде», иначе «стадо» тебя отринет, и ты будешь обречён на участь изгоя. Мать увещевала: «Учись, большим человеком будешь. Останешься неучем — будешь вкалывать, как все». Отец тоже поучал: «В жизни надо уметь устроиться, а без учёбы нынче никак». Да что толку.
Одиннадцать классов позади, аттестат с тройками в кармане. Надо «устраиваться». Отец настаивал на строительном техникуме. «Я тебя подучу, всё расскажу-покажу. Работа стоящая, и заработки хорошие, и навар всегда есть». Но воспротивилась мать: «Ты куда парня тащишь? Сам раза два кой-как от тюрьмы ушёл. Расскажет-покажет он…»
Матушка мобилизовала все свои возможности, все свои невеликие связи и устроила сына в техникум советской торговли. Она же добилась, чтобы сыну дали отсрочку от армии до завершения учёбы.
За два армейских года Лёня Шаров, безответственный и безалаберный юнец, сформировался в весьма почтенного, солидного, ответственного молодого человека Леонида Шарова. Но главный итог двух лет воинской службы, по мнению Лёни, заключался в том, что он, наконец, «понял жизнь». То есть убедился в необходимости следовать в той или иной житейской ситуации неким простым и понятным правилам, в верности кой-каких догм и прописных истин, о существовании которых знал, в общем-то, всегда, с малых лет, но по «неразумности» своей в детские и юношеские годы не относился к этим правилам и догмам с должным почтением. «Багаж» сей не отличался особой оригинальностью, был в достаточной мере универсален, изобиловал тезисами вроде «и кура под себя гребёт», «прав тот, у кого больше прав», «каждый — за себя, один Бог за всех». А впрочем, причём тут армия? Из схожей, даже одинаковой среды общения, сходных житейских ситуаций каждый выносит свой «багаж», порой принципиально разный.
И, что весьма важно, он усвоил истину едва ли не решающую для достижения успеха в любой ситуации, на любом поприще. Сие «золотое правило» заключалось в том, что реально достичь успеха, признания, благ земных возможно, опираясь не на какие-то там законы, правила, уставы и не благодаря каким-то личностным качествам: отваге, таланту, профессионализму. Всё это — бред собачий. Важно понять некую «генеральную линию» и действовать в согласии с этой «генеральной». И тогда всё будет «тип-топ».
Она, эта «генеральная», не некая декларируемая истина, а нечто подразумеваемое, не произносимое вслух, не осязаемое, что постигается, скорей, интуицией, нежели разумом. В разных кругах общения, в разных ситуациях она различна. И определяется не какой-то там идеологией, не декларируемыми впрямую требованиями (план, обязательства, техусловия), а чем-то более важным, часто к делу напрямую не относящимся. Ну, например, изменяет или нет жена командиру роты капитану Иванову? А если изменяет — с кем? С комбатом или с прапорщиком из штаба тыла? И знает ли об этом капитан Иванов? По чьей протекции Владимир Иваныч назначен зав. отделом? Ивана Иваныча или Ивана Никифорыча?
Армейский закал, вкупе с обретённой «идейной платформой», сформировал Лёню как человека в весьма высокой степени приспособленного к реальной жизни в условиях любого общества, любого «изма», во все времена. То есть, он обладал тем набором качеств, что обеспечивают человеку успех в обществе в том случае, если он сер и бесталанен, не проявляет интереса к профессиональному росту, но имеет неудержимую и пламенную страсть к халяве. Открывают ему самый оптимальный путь к карьере, к материальному благополучию, положительной репутации в «свете», бишь в той прослойке общества, которая всегда лояльна к любой власти, в состоянии влиять на власть, весьма часто представляет собой саму власть.
Но вначале всё складывалось не лучшим образом. Матушкиных связей в горторге, увы, хватило лишь на должность товароведа по книгам и канцтоварам и на этой «синекуре» обретался Лёня несколько лет. Отсюда и родилось прозвище «книжник», несколько обидное для Лёни.
Должностёнка эта не давала ни больших доходов, ни перспектив серьёзного роста, и Лёню порой посещала мысль либо перебраться по специальности в областной центр, либо вообще уйти из торговли. Но погуляв пару лет, женился на молоденькой бухгалтерше. Взял её с ребёночком. Такие надёжней, тише. И «налево» не ходят. И отец подсуетился, обеспечил молодожёнов небольшим домиком из силикатного кирпича.
Батя у него, чтоб там ни болтали завистники, умнейший мужик. Тому были весьма серьёзные свидетельства. Дом их был, что называется, «полная чаша», благодаря, прежде всего, отцу. Хотя и матушка тоже носила едва ли не каждый день с работы — полной сумкой. Несколько раз батя уходил от верной «посадки», и потому, наверное, так и не стал партийным. В перестройку лихо «раскрутился», в значительной мере, конечно, с помощью Лёни. Когда стал немощен, сдал сыну весьма прибыльное дело и коттеджик в два этажа, на десяток комнат, с бассейном и гаражом на две машины. Именно от него унаследовал Лёня так импонирующее ему пристрастие к «оригинальным» двусловиям типа «доски-моски», «банки-стлянки». И Лёня почитал сие пристрастие как проявление «недюжинного» ума, «светскости». К тому же немало его коллег-бизнесменов, очевидно, разделяли его точку зрения, поскольку в их речи также частенько проскакивали такие же «доски-моски», «жаку́зи-жалю́зи».
Появилась вакансия на базе хозтоваров и стройматериалов, и Лёня перебрался, наконец, на «кормовую» должность. Но в этом была и «ложка дёгтя»: эти самые «книги-миги» вошли в моду, стали ходовым товаром, и в горторге подыскали более «достойного» кандидата на нагретое Лёней место.
Но не занимать Леониду Шарову упорства и целеустремлённости! В ходе очередной ревизии, проведённой на базе, была выявлена большая недостача и масса других нарушений соцзаконности. Кто-то из руководства уволился, кого-то попросили. Лёня был на базе человек относительно новый, в «порочащих связях» с руководством не замечен. Охотников возглавить сие учреждение, находящееся «под прицелом» БХСС, не нашлось, и волею судеб Лёня-книжник стал и. о. зав базой.
Два года Лёня «тянул лямку» и. о. Приводил дела в порядок, списывал несуществующую в наличии «товарную массу», проводил «чистку рядов». Нет, он не стремился искоренить воровство. По его убеждению, воруют все. Но кто-то — «умеет», а кто-то — «хапает».
Тяжкое было время. Жил едва ли не на одну зарплату. Но спустя два года результаты его работы признали вполне удовлетворительными, и его утвердили в должности зава без «и. о.» Победа была ознаменована сменой служебного авто с «УАЗа» на «Волгу».
Билет же на эту самую «оперу с басом» ему вручили в качестве презента в областном управлении торговли за кой-какие услуги «нужным людям», кои он осуществил во время своей служебной командировки в областной город.
— Леонид Васильич, да этого баса в Союзе слышат только Москва и Ленинград. Он всё больше по заграницам, по «ла-скалам» да «метрополитенам». Это такая удача! Сходите обязательно!
…Этот же театр, фасад только поновей и поприличней. Такая же толпа молодых бездельников.
— Простите, нет ли лишнего билетика?
Тёмно-зелёный «болоньевый» плащик, «газовый» шарфик выбился из-под воротника, чёрные туфельки на невысоком каблуке, чёрные, слегка вьющиеся волосы. Глаза большие, тёмные, цвета спелой сливы, под длинными ресницами, чуть приоткрытый рот…
«К чёрту эту оперу-шмоперу. Кабачок, коньячок, червонец администраторше, трояк коридорной…»
В зале — прилично одетая публика, солидные, степенные товарищи, почти все — средних лет и старше. Дамы в нарядах модных и шикарных, с обилием «ювелирки». Лишь в партере, в средних рядах, две стайки школьников и немного студентов. Публика занимает места, вот-вот начнётся представление. Где-то четверть всех мест не занята. А на театральной площади — толпа жаждущих лишнего билетика.
В ложу, где восседает Леонид Васильич, входит пожилой, лысеющий мужчина с дамой средних лет. Ба! «Большой босс»! Начальник областного управления торговли с супругой! Лёня слегка приподнялся, замер в почтительной позе. «Босс» приветственно кивнул несколько раз, занял с супругой места в переднем ряду ложи. Лёня оглядел своих соседей. Высокий, статный пожилой мужчина с жилистой шеей — начальник планового отдела горпромторга! Полненький кругленький джентльмен — директор горпищеторга! Начальствующее лицо над большей частью кафе, столовых, ресторанов в областном центре… А дальше — начальник отдела кадров облуправления торговли с супругой, директор ОРСа лесокомбината…
Перевёл взгляд в ложи по другую сторону зала — начальник облуправления автотранспорта с супругой, директор мебельной фабрики с супругой… С его места видны первые ряды партера. Директор плодоовощной базы, повернув голову назад, разговаривает о чём-то с другим товарищем, из заднего ряда. Ещё одна голова повернулась. Зав. сельхозотделом обкома партии!
Некоторое оживление по рядам, особенно передним, в партере. На обращённых в сторону сцены лицах людей — интерес, волнение. Около десятка мужчин и дам следуют к своим местам в передних рядах партера. Кто-то встаёт с мест, раскланиваются. Подошедшие жестами приветствуют всех, просят не беспокоиться, не подниматься. Второй секретарь обкома партии, председатель горисполкома, председатель областного комитета народного контроля… Первые лица города и области! Да здесь почти весь областной партхозактив! Хозяева города и области, большие люди. Хозяева жизни! И он — среди них. И надо полагать, один из них?!
Ощущение тоски по потерянному вечеру, предвкушение скучного времяпрепровождения на «культурном мероприятии» враз сменилось чувством гордости за самого себя, за своё место в жизни, вызванным осознанием значимости происходящего. Он — не один из толпы. Он — из избранных! Он, Леонид Шаров, принят в круг больших людей, вершащих судьбы миллионов, в круг избранных!
Осознание «избранности», приобщённости к кругу сильных мира сего, хотя бы в масштабах области, утвердилось в нём всерьёз и надолго. Нет, и раньше он почитал себя человеком весьма влиятельным, а, следовательно, полезным и неглупым. В конце концов, сколько разного рода услуг он сделал в своём городе большим людям, и как благодарны были они ему. Но сейчас это было, словами партийного поэта, так «весомо, грубо, зримо».
А опера… он толком и не помнит, что там было на сцене. Менялись декорации, какая-то баба вопила, стоя на стене.
О дайте, дайте мне свободу,
Я свой позор сумею искупить,—
вопил бас.
Занавес опущен, публика чинно, неспешно покидает театр. Перед ступеньками театрального подъезда — две «Чайки». На театральной площади, рядками справа и слева — десятка три вороных «волжанок». Чуть дальше, на стоянке такси — служебные «Волги», «УАЗы». К гостинице его доставил хороший знакомый, начальник «военторга», на служебном УАЗе.
По сцене прыгают под музыку молодые девки. Поодиночке, парами-тройками, кагалом душ в десять-пятнадцать. Есть и молодые парни, чтоб девок подкинуть там, поддержать. Ничё бабёнки, в теле. Но если честно, в стриптиз-баре «Лотос» бабца круче.
Тот же зал, публика такая же солидная, состоятельная. Избранная публика. И верный признак этой избранности — немалое число свободных мест и толпа простонародья на театральной площади. Билетик-то не всякому фраеру по карману. И серьёзные люди, надо думать, не все и пришли на этот балет. Ну, взял человек билет. На всякий случай. Но могли и дела не позволить прийти, мог и подыскать расслабуху поприличней. У него вон второй билет в кармане.
В памяти всплыло лицо черноволосой в куртке с капюшоном. И тут же — та девчушка, из восьмидесятых, с глазами-сливами. Как похожи…
Сколько с тех пор воды утекло, как всё переменилось… Кстати, на рубеже восьмидесятых-девяностых несколько пересмотрел он свою точку зрения на культуру, на книги-миги. В течение нескольких лет так, между делом, занимался оптовой торговлей кой-какими книжками да аудио и видеокассетами с записями голливудских боевичков, телесериалов, блатного песняка. Убедился, что книжки бывают и интересными, и полезными. Вроде «Эммануэль», или там «Кама-сутра». Больших денег на них не сделал, но затраты — мизер, а выхлоп — процентов триста.
Перемены, перемены… Да, в общем то, скорей, всё к лучшему. Если раньше он был где-то во второй сотне в ряду персон по влиянию и авторитету в городе, то сейчас — явно в первой. К его капиталам ещё бы шматок власти — и в первой десятке верняком. Лёня косил глазом на соседа-чиновника. Тот в слегка расслабленной позе, склонив голову набок, уставился на сцену. Изредка кивал головой супруге, что-то нашёптывающей ему.
А что? Бабки есть. Отстегнуть на это дело штук тридцать-сорок баксов, пробить должностёнку в районной администрации. Ну, там, зам председателя какого-нибудь комитета или комиссии. А ещё лучше — председателя комитета по управлению муниципальным имуществом. Для почина. Окупится. Власть — тема доходная. И есть шансы-мансы так взлететь, что в этот сарай можно и не ходить вообще. Надо тебе поглядеть этот самый балет-шмалет — да выпиши его. Пусть доставят на дом. Пусть девки попляшут тебе одному, или там со своими. Без всякой публики-шмублики, даже вот такой, избранной.
Антракт. Опущен занавес, включён свет. Лёня вгляделся в передние ряды партера. Группа солидных, прилично одетых мужчин с дамами разговаривают друг с другом, неспешно покидая зал. Рослый, стройный мужчина обернулся к собеседнику. Знакомое лицо! Зам мэра. В сравнительно недавние времена — член бюро обкома комсомола. Рядом с ним — сам вице-губернатор. А был кем? Механиком автобазы управления торговли. Считай, из простых. Как взлетел человек! Какую карьеру сделал!
Лёня поднялся с места, направился к выходу из ложи. Где театральный буфет — забыл, да и не помнил. Но были кой-где указатели «бар» со стрелкой.
Солидные господа, дамы в шикарных нарядах, непременно декольте, и частенько — с брюликами. Но, в основном, помоложе, чем двадцать лет-то назад. Директора фирм, владельцы магазинов, казино, а так же люди весьма неопределённого рода занятий, но богатые, влиятельные, уважаемые, из тех, что именуются «деловыми людьми». Немало разного рода начальников, есть и военные, и милицейские чины, кой-кто в форме. Большие люди! Хозяева жизни! Есть и знакомые. Кому-то солидно кивнёт, с кем-то поздоровается.
Бар. Довольно большой. Места за столиками и у стойки почти все заняты. Витрина и горки пестры от товара: вина, сигаретки-конфетки, коньячок-кофеёк, сыр-мыр… Цены — вдвое круче, чем в магазине. Народ пьёт, в основном, шампанское или красное вино. Водки нет, пива не пьют. Пиво пьют на футболе, а в театре — шампанское.
— Василич!
Кто-то тронул за локоть. Обернулся. Моложавый, чуть полноватый мужчина. На круглом загорелом лице — улыбочка. Рядом с ним — молодящаяся дама неопределённого возраста в шикарном платье и молоденькая девушка в светлом брючном костюмчике. Устроились вокруг высокого столика, на котором стоят бутылка шампанского, бокалы, блюдо с эклерами. Толик-«штопор» с семейством, из деловых. Одет в тёмно-фиолетовый костюмчик-тройку, при галстуке. Из-под воротника на брюшко и вверх, в нагрудный карман, вьётся золотая цепочка.
— Здорово. Подтягивайся к нам. Лерк, сбегай за бокальчиком.
Добавлять после пива и водки этой шипучки не хотелось, но шнырять в антракте в одиночку как-то несолидно. А отказываться от компании со Штопором нежелательно. С такими полезно или не иметь никаких отношений, или иметь самые дружественные. Волчара ещё тот. Вся область знает, что у него две судимости, и обе в силе, а по документам — чист. Умеет человек!
Выцедили по бокалу, слегка потрепались. «Как Вам нравится?», «Какая у Вас дочка!» То да сё. Толик хлопнул его по плечу.
— Марина, я потрещу с человеком. Об деле. Оставайтесь, не скучайте. Пройдёмся, Василич.
Вышли в длинный коридор, направились в курилку.
— Замотали бабы. Вот какого хрена я тут торчу? Мне, Василич, нужна эта бодяга?
— Да тебе видней.
— Видней… С горы в жопу,— Штопор выругался вполголоса — Тебе что, ты билеты у Линялого на халяву урвал. А я — пять штук деревянными… Говорю своей: на хрена тебе этот балет? Ты в нём не рубишь. А билеты — двести баксов! Она мне: Лерку надо замуж устраивать. Затянем — по рукам девка пойдёт. Тебе, говорит, это надо?
Зашли в курилку. Лёня вынул из кармана пачку «парламента», закурили. Толик продолжил излияния:
— Я ей говорю: если она шлюха — по рукам один хрен пойдёт. Она мне: нет, ты не понимаешь, ну, с понтом, не врубаешься. Я ей: чё я не врубаюсь? Она: надо девочку показать в этом… в обществе. С понтом, есть такой товар. Что вот её усекут, а там, может, какой пентюх и клюнет. Я ей: билет туда шестьдесят баксов стоит! Один! Она мне: вот раз шестьдесят баксов, то точняк надо идти. Достань, хоть за сто. Ну, на хрена эта опера-балет? Лерку надо замуж толкнуть? Да при моих бабках, при моих подвязках ей косяк женихов и так обеспечен.
Затянулся, замолк ненадолго. Затем продолжил:
— Красиво сработал Линялый! Стока крутых мэнов на эту бодягу собрал! Я не в кипиш дело, здесь первый раз. А ты, Василич?
— Бывал раньше,— отозвался Лёня солидно, не без некоторой гордости.
— Пять штук отдать! Эт за то, чтоб глядеть, как бабы в трусьях скачут! Мне этих бабок два раза? хватит, чтоб в кабак сходить и ещё бабу снять останется!
Раздался первый звонок. Бросили окурки в урну, вышли из курилки.
— Так ухайдакать вечер! И за свои денежки,— разорялся Штопор. Вздохнул сокрушённо, протянул руку Лёне — бывай, Василич. Хоть с тобой побазлал, душу отвёл.
Вторую, заключительную часть представления Лёня отсидел в приподнятом настроении, не вникая в действо, происходящее на сцене. Штопор, конечно, умный мужик, но — не понимает. Быть здесь, в этом обществе, это же как знак свыше. Знак избранности! Вот есть люди, а есть так, людишки. И первые — хозяева жизни, а вторые — лохи, не понимающие жизнь, неудачники, интеллигентишки. Мусор. Рабы. Америкосы правильно говорят: «Если ты такой умный, то почему такой бедный»? Чтобы они лишнего не кипишевали, пишут для них всякие там конституции-маституции, делают им парламенты, дают поиграть в демократию. Всё для них! И книжки пишут, и по телику им говорят, какие они хорошие. Ну, не попали они на балет, кишка тонка. Ничё, не сдохнут, по видаку поглядят.
Это — для них, для лохов. А он-то знает, что почём. Что важно знать генеральную линию и молотить по жизни в согласии с ней. И он не виноват, что они, лохаря, это не понимают. Не хотят они понять даже такую простую истину, что смысл и цель в жизни каждого разумного человека — быть в числе избранных. Достойных. Если ты из простых — выбейся в люди, войди в круг избранных. Если уже в этом кругу — удержись и добейся большего. Будь всегда, так сказать, на гребне волны! Вот он это сделать сумел. Он, Леонид Шаров, в прошлом простой парень, советский товаровед, а нынче бизнесмен — пример для многих. Он — из избранных!
В вестибюле гостиницы, проходя мимо бара, замедлил шаги. Не удержался, свернул в бар. У стойки, осмотрев весьма богатую «панораму» спиртного, попросил бутылку сравнительно недорогого греческого коньяка. Он, конечно, не очень чтобы, но есть гарантия, что это не самогон, заправленный жжёным сахаром
Поднялся в номер, бутылку поставил на стол. Вернулся в прихожую, скинул плащ-пальто, повесил на вешалку. Закрыл на ключ дверь в номер, оставив его в замке. Достал из мини-бара большой бокал и плитку шоколада, открыл бутылку. Налил бокал до половины, на секунды три-четыре призадумался. Доливать не стал, бутылку поставил в мини-бар.
Прошёл в прихожую, остановился перед зеркалом. Из зеркала на Лёню смотрел солидный, несколько располневший джентльмен, пожилой, но ещё не старый. Скромные проплешины на висках, лёгкая, благородная седина, серые, широко, расставленные чуть раскосые глаза, полные щёки и чуть припухлые губы, растянутые в улыбке.
Приподнял бокал, подмигнул «джентльмену», чокнулся, поднеся бокал к зеркалу. Выпил бокал до дна, залпом, опрокинул в рот кусочек шоколада.
Всё у нас получится!