Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2011
Аркадий Пахомов
На площадке озёрной воды
Аркадий Дмитриевич Пахомов (1944–2011) — одна из легенд отечественного андеграунда. Входил в группу СМОГ. Жил в Москве. Учился на филфаке МГУ. Работал в экспедициях, в бойлерной, обивщиком дверей. Прожил бурную, полную различных событий, путешествий, приключений, утрат, обретений, сложную жизнь. В советскую эпоху не печатался, стихи распространялись в самиздате. Публикации начались в период перестройки. Автор ряда журнальных публикаций и одной книги стихов.
Владимир Алейников
* * *
В нетопленом доме ни звука — садись и пиши,пиши, задыхаясь от слёз, для того, чтобы после
прочесть по слогам — слава Богу, вокруг ни души,—
потом повторить по слогам, что прошло твоё лето.
В нетопленом доме остывших свечей стеарин,
забитые ставни и плотно прикрытые двери.
И ты с одиночеством снова один на один,
дели пополам пресловутую горечь утраты.
В нетопленом доме склонись, никого не виня,
над бездной разлуки, над яблоком в глиняной плошке,
теперь уж недолго, осталось, считай, два-три дня,
прощайся с любимой — единственной, бесповоротной.
В нетопленом доме…
* * *
Осенним листьям следует кружить,и расправлять морщинистое небо,
и, завершив в пространстве виражи,
ложиться наземь бережно и немо.
Затем им дóлжно затвердить урок
о сущности продуктов эфемерных,
с осадками смешаться равномерно
и набираться силы тихо, мирно,
чтобы из них произошёл росток.
Так поступать пристало им судьбой,
однако же резонно их стремленье
откладывать прекрасное паренье
и продлевать, и пестовать мгновенья
ушедшей жизни, начатой весной.
* * *
Любимая, в такие времена,в такую сучью непогодь и замять
не дай нам Бог кичиться и лукавить
и выяснять, чья бóльшая вина —
твоя вина, или моя вина,
иль родины злопамятные вины
у нас в крови. Без слёз и без запинок
забудь вражду, и да пошлёт нам сына
глухая ночь в такие времена…
* * *
Допоздна не уснуть, до звезды,до блуждающей балерины,
что справляет свои именины
на площадке озёрной воды.
До звезды.
Допоздна не уснуть, допоздна,
может, утро возьмёт на поруки
мои странно чужие мне руки
на пустынной бутылке вина.
Допоздна.
* * *
Пока мы давали обеты,Потом выясняли права,
Прошло наше жаркое лето
И выцвела наша трава.
Настанет — точнее, настало,
Прости,— окончанье пути,
И ворох цветного металла
Как по ветру ветер пустил.
На просеке бывшего лета,
Где мирные травы цвели,
Два тёмных вдали силуэта,
Две тёмные точки вдали.
С полуночи дождь кропотливый,
А в доме не сыщешь огня —
Вот точная ретроспектива
Ближайшего зимнего дня.
Бог с ней, но сегодня едва ли,
Предчувствие ль это, беда.
Мы стали другими, мы стали
Такими, какими мы стали,
Какими мы были всегда.
Два стихотворения
Владимиру Алейникову1.
Ещё не знаю я, дождёшься ли письма ты,не знаю, где и как ты, в сущности, живёшь,—
но здесь у нас апрель, а выговор пернатых
в такие дни везде, я думаю, хорош.
Ещё по вечерам зевнёшь на перекрёстке,
из парков ветер вдруг в лицо наверняка
внезапно полыхнёт,— и вспоминаешь жёсткий
таврический набег степного сквозняка.
Ещё ты помнишь гнёт доверия Азова
и шалости воды, и сокровенной лжи
причуды помнишь ты — и мог бы слово в слово
любой из этих дней достойно пережить.
Ещё по погребам таинственная плесень,
хранящая, как маг, дыхание вина,
не истощилась, нет,— а мир настолько тесен,
что в этих погребах не обойтись без нас.
Ещё мы живы, брат,— ты прав, твердя об этом,—
и время любит нас, в уста целуя так
и обнимая так, что надо быть поэтом,
чтоб это оценить и не попасть впросак.
Ещё не в прошлом мы — и да пребудут даты,
желанные, как дождь, как винограда гроздь,—
ещё мы победим, товарищ мой крылатый,
как мог бы ты сказать, подняв заздравный тост.
2.
Мой товарищ так болен, что я не решаюсь сказать,что товарищ мой болен тяжёлой болезнью рассудка:
третий день, третью ночь, третьи страшные сутки подряд
он не спит и не ест, только пьёт уже третие сутки.
Мой товарищ живёт по закону большой красоты —
небывалый словарь, беспредельное смутное чувство,
в каждой строчке его изумлённо сверкают цветы
недоступного мне и родного, как память, искусства.
Мой товарищ устал от безденежья, лжи и утрат,
от своей сокровенной, таинственно-жуткой работы.
Через город большой я упрямо везу ему яд,
за старинную дружбу готовлю я злую расплату.
Я поставлю на стол трёхрублёвого солнца завет
и открою железную, мягкую, круглую дверцу.
Выпей, друг дорогой, за пучок неразрезанных вен
и за сердце своё, драгоценное бедное сердце.
* * *
Какая нынче, Господи, весна —осенняя и солнечная сразу
для творчества, безумства и вина
и для любви. Охватывая глазом
её просторы сизые, скажу:
всем повезёт сегодняшней весною,
недаром я по городу хожу,
недаром мы поссорились с тобою
и тотчас помирились. Хорошо
с такой весною в мире жить и дружбе,
и раз уж разговор такой пошёл,
то умереть в ней тоже хорошо,
уж если умереть когда-то нужно.
* * *
Невозмутима гладь твоихсеро-зелёных глаз в оправе
ресниц ракитовых, речных,
не помышляющих о праве
преобладать на фоне глаз,
где с детства панская надменность
царит и властвует. Как раз
таким прощают ложь, измену,
перед такими в час ночной
лежат в ногах, берут их с бою.
Что ж, поживём ещё с тобою,
ещё поборемся с тобой.
* * *
Избавь себя от заблужденья,от затемнения избавь,
не предоставь себя паденью —
меня паденью предоставь.
Оставь меня.
Пускай расплата
бессмысленней былых расплат:
не виноват, не виновата —
никто ни в чём не виноват.
Не изменяй порядка жизни,
забудь походку, речь, лицо:
живи, не умирай, исчезни —
оставь меня, в конце концов.