Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2011
Светлана Хромова
Хорошо, что есть метро…
Деду
Шёл отряд по берегу,Шёл издалека…
Ничего-ничего, ты закрой глаза
И затем повторяй за мной:
Только что над полем прошла гроза,
Побрели коровы на водопой.
На берёзе листья подсохли, и
Расчирикались воробьи.
В порт вернулись лодки и корабли,
Самолёты принял аэродром,
Не меняют доллары на рубли
И рубли на доллары, а о том,
Что в саду колхозном растёт трава,
Не жалей — пусть растёт трава.
«Ты послушай деда, вот же тебе мой сказ:
Цельный город исчез, что был мне знаком,
Настоящий хлеб и в бидоне квас,
Танцплощадка и дерево под окном,
Что всегда узнавало нас…
Что ты знаешь, глупая голова?
Ишь ты: пусть, мол, растёт трава…»
Погоди, я знаю. Я верю в то:
Красный солдат на твоей войне победил.
И уже никто не отнимет этого; ты спросил,
Что вообще я знаю,— а только то,
Что и ты. И тебе от меня поклон.
Не сердись, пусть покамест растёт трава
И блестит под пылью красный бидон.
* * *
Всё на свете положить на кроватьИ качаться, как вода на ветру.
Может, завтра не придётся вставать
И протаптывать дорожку к костру.
А придётся — побредёшь кое-как,
Будешь что-то говорить и терять,
По квартире разойдётся бардак,
День исчезнет и начнётся опять.
Будут тикать и кукукать часы,
Гости хлеба принесут и вина,
Отругают, что гуляешь босым,
Уведут тебя за стол от окна.
И качнётся в колыбельных глазах
Потемневшее свободное дно,
И на пепельных пустых сквозняках
Позабудешь, почему так темно.
* * *
Это вовсе не сложно, моя любовьК морю легко укладывается в постель.
Если я пожелаю (а я пожелаю) —
Поутру будет петь соловей, коростель.
Новый день наступил, когда надо бы петь: баю-баю.
То ехидная птица, лети, лети,
Мой восьмой этаж не по-детски вечен.
Но по-детски скрыто в моей горсти
Всё, о чём та птица всегда щебечет.
Эти птицы смотрят в моё окно,
И я знаю точно — за ними море.
Так скрипит земное веретено,
И солёные волны тонут в оконной шторе,
Белый парус прячется под водой,
Я смотрю на чужое небо, чужую бездну.
Баю-бай. Я сегодня ещё с тобой
Вместе с сердцем моим железным.
* * *
Я не знаю, откуда рождаются мысли,Но случается — время приходит иное,
Эти двое, стоящие рядом, не мы ли?
И, быть может, я знаю, что это такое.
Что прикажет судьба, за какими горами
Нам постелен ковер из травы непримятой…
Пахнет летом, надеждой, корицей, годами
И заваренным чаем дымящимся мятой.
* * *
Хорошо, что есть метро, можно в нёмПосидеть и помолчать ни о чём,
Посмотреть на поезда-корабли,
Поискать в своих карманах рубли,
Ничего там не найти — всё равно,
Ведь в подземке не бывает темно,
Пока едет человечий поток
С юга-запада на юго-восток.
Снег идёт, но где-то там, наверху,
Там же ветер шевелит требуху,
Там вода течёт из облачных глаз,
И уходит что-то там не от нас.
Так что можно шевелиться едва
И ронять не медяки, но слова,
И смотреть, как уползает в тоннель
Синий поезд и последняя дверь.
* * *
Африканские дети играют в войну,Их матери в пёстрых платках
Ловят рыбу, рыба уходит ко дну,
Как вечность, прожитая впопыхах.
Всю мелочь собрали женские сети.
Жёны добычу на берег выносят,
Смотрят, как на песке растут и играют дети,
Просят есть, а завтра вырастут и никого не спросят.
И возьмут настоящие пистолеты и автоматы,
Будут стрелять, как тогда, понарошку: та-та-та-та.
А над морем будут так же всходить рассветы и так же закаты,
И будет лежать рыбья мелочь, блестящая от головы до хвоста.
И та же стройка, побеждающая безбрежность
Берегов пустых и солёных,— это белые господа
Строят рай для туристов, обещая счастье и безмятежность.
Если спросят, было ли счастье, отвечу: «Пожалуй, да».
И, возможно, счастливы дети, что пока на песке играют,
Тычут палочкой в мёртвую рыбу, в огромный застывший глаз,
Словно в шар земной, отразивший от края до края
Песни, сложенные одинаково для всех нас.
* * *
Прозрачные астры, хрустальный песок под ногами.Те камни, что нашими были домами,
Засушенной галькой лежат на заснеженной полке.
Ты помнишь таёжные сосны. Я помню кремлёвские ёлки.
Союзное детство осталось с тобой и поныне.
Мы вышли из моря, мы вышли в какой-то пустыне,
А может, в цветущем саду, где растут хризантемы,
Где только лишь мы потеряли и спутали схемы.
Лишь мы уложили свой город на дно чемодана,
Мы спрятали ключ в глубине потайного кармана,
Оставили всё на какой-то заснеженной полке,
В стогу не нашли ни себя, ни хотя бы иголки.
И вот оттого нам и грезится блёклое лето,
Как будто под нами не наша — чужая планета,
И будто бы из всего, что мы сделали сами,
Реальны лишь астры и этот песок под ногами.
* * *
Он говорил: идём; идём — она сказала.И было всё: соседи, собаки, три вокзала,
И был их путь замешан на молоке и каше,
На пустоте осенней, на памяти вчерашней.
И время уходило, и стены открывались,
Они не замечали, они не догадались.
Устало и привычно он уходил в запои,
Она варила кашу и дула на ладони.
Они стреляли спички у ближних и прохожих,
Они не находили, на что это похоже.
Они сажали хлебы, они читали сказки,
И были сказки ложью, и было тесто вязким.
И всё осталось прежним, зерно осталось в поле,
Их небо уместилось на старой антресоли.
На хлебе и свободе они шагали дальше,
И был их путь замешан на молоке и каше.