Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2011
Дарьяна Антипова
Есть люди
Морфология
Государственные экзамены приближались. Я понимала это, видя, как возвышаются в моей комнате груды книг. Они уже загородили половину монитора. Русская классика собирала пыль на полочке для косметики, учебники Белошапковой, Панова и Горшкова с укором выглядывали из-под подушки. Я уже месяц как спала на них, так, на всякий случай.
Наступил очередной вечер после работы в редакции, и я села за стол, отодвинув грязную посуду на подоконник. Принюхалась. Из маленькой белой кастрюли чем-то кисло пахло. Я распахнула форточку и выставила кастрюлю на улицу. Туда, где весной в кормушке обитали воробьи.
Морфология… СРЯ… От этих слов тоже несло чем-то кислым и приторным. Я вдохнула этот запах поглубже и откинулась на стуле. Что же я помню из курса морфологии?.. Это был третий год в университете, кажется… Или четвёртый? Я взяла сотовый телефон и набрала сообщение Денису. Включила и выключила настольную лампу. Подошла к компьютеру и проверила электронную почту. Смахнула пыль с книг. И снова откинулась на стуле.
Да… Это была «золотая середина» нашего обучения в «госе». Мы тогда не знали, кто такие бакалавры и Одноклассники.ру. Я проводила все вечера в Краевой библиотеке, конспектируя очередную монографию по истории зарубежной литературы. За полчаса до закрытия библиотеки мы, «ботаники» нашего курса, собирались в подземной кафешке библиотеки и молча пили кофе.
Так что же тогда произошло?.. Ах да…
За месяц до начала сессии кафедра иностранных языков решила устроить праздник для студентов. Пан Дариуш разучивал польские сказки, Хосе запирался со студентами по вечерам в кабинете Астафьева и пел испанские песни. Костя должен был изображать новогоднюю ёлочку и искал зелёные штаны. Наша же группа английского языка, чувствуя свою ущербность, согласилась на разучивание стихотворения «Дом, который построил Джек». Прошла массовая репетиция, и через двадцать пять дней мы встретились на третьем этаже у юристов, для того чтобы отпраздновать зачем-то католическое рождество.
Ким, наш преподаватель морфологии, тоже был там. Он с немецкой группой отплясывал какой-то баварский танец с бокалом пива.
К вечеру мне стало хуже. Мама ушла спать, а я в каком-то бреду залезла в ванну и пролежала в ней около двух часов… Мама проснулась от моего крика и увидела растущие на глазах волдыри. Так, в двадцать лет, я заболела ветрянкой. И на зачётную неделю уже в университет не вышла. От меня заразилась сестра, две мои подруги и друзья наших друзей. Меня срочно перевезли к бабушке и закрыли в комнате. Но и там по пути на второй этаж я успела заразить соседскую девочку, которая когда-то каталась на лыжах с Путиным и до сих пор гордится этим.
Новый год я провела одна. Стояла под биение часов голая перед зеркалом и раскрашивала себя зелёнкой.
Наступила сессия. Всё тело моё болело и ныло. Вода в ванне сделала своё злое дело и разнесла инфекцию даже в самые труднодоступные места. Я не спала, потому что волдыри подсыхали и чесались на спине. Я не учила, потому что из-за волдырей не могла открыть глаза. Единственной моей радостью было то, что приходил мой давний друг и рисовал на мне ёлочку. А потом бабушка подрисовывала на ней ёлочные игрушки. Я стояла и стонала от наслаждения.
Почему-то в «госе» никто не поверил тому, что я так сильно болела ветрянкой. Преподаватели, которые всегда относились ко мне дружелюбно и даже с какой-то нежностью, теперь отсылали меня на последние дни пересдачи. И я сдала восемь зачётов и три экзамена за четыре дня, нахватав первые в своей жизни тройки. Морфологию я сдавала в последний день.
Так что же я помню из морфологии?..
Полгода Ким читал нам лекции по морфологии. Невысокого роста скромный кореец, выходя к доске, становился поэтом и ораторствующим философом. Он рисовал какие-то странные схемы, соединяя морфологию со строением Вселенной, он видел в морфологии то, что нам, обычным студентам, не дожившим ещё даже до «золотой середины», было невозможно понять. Я слушала его с открытым ртом, постепенно влюбляясь в него, а ряды за мною стремительно редели. К злосчастному декабрю со злосчастным иностранным праздником, где я подхватила ветрянку, нас в аудитории осталось человек десять. Десять влюблённых в Кима девочек. Мы ничего не понимали, но сама причастность к нему поднимала нас в собственных глазах.
Пятого февраля я подошла к Киму и робко спросила, можно ли мне завтра сдать экзамен по морфологии. Он, очевидно, не узнал свою поклонницу сквозь остатки зелёнки на лице, выдал мне список из пятидесяти вопросов и добавил:
— Вам ещё нужно было к экзамену сдать семь работ с морфологическими разборами. Надеюсь, они у вас есть.
Семь работ по морфологии никак не вязались с тем романтическим «предзелёночным» образом Кима, который грел мне душу. Я села напротив кафедры русского языка на пол и поняла, что лягу ночевать прямо здесь.
Ко мне подошёл Денис. Тогда он ещё слушал Лакримозу и увлекался шаманами. Откинув назад чёлку, он посмотрел мне в лицо, всё понял и повёз к себе домой. После восьми зачётов и трёх экзаменов, сданных за четыре дня, я была неспособна думать и разговаривать. Дом его находился на краю города, между несколькими пустырями и заброшенным аэропортом. Зимняя пурга билась в одинокий дом, мечтая снести его и виться по полям в одиночестве. На книжной полке стояли полные собрания сочинений зарубежных классиков двадцатого века, Ницше, Гессе, Кропоткин, Декарт, Лао Цзы, Чанышев, Сенека и Фромм.
«Кто такой Фромм?» — подумала я. И в следующий момент уже спала на диване в его комнате. Около трёх ночи Денис меня разбудил, дал мне какую-то пижаму, укутал одеялом, а сам снова сел за компьютер.
Проснулась я от сильного толчка. Кто-то над моей головой крикнул:
— Шлюха!
Я открыла глаза. Денис спал рядом, одетый. А голова его лежала у меня на груди. Перед кроватью стояла какая-то пожилая женщина с трясущейся нижней губой.
— Здравствуйте,— сказала я.
— Встать,— прошипела женщина.
Я нехотя вылезла из-под одеяла.
— Шлюха в пижаме! — вдруг закричала женщина, потом зачем-то подняла с пола какие-то вещи Дениса и швырнула их в меня.— Убирайся!
Денис тоже проснулся. Я стояла посреди комнаты в пижаме с розовыми рюшечками.
— Какая ты прикольная в бабушкиной пижаме,— сказал Денис и улыбнулся.— Твои работы на столе. Ты опоздаешь.
Через несколько минут я уже бежала по морозной улице к остановке. В двенадцать дня все пересдачи на нашем факультете заканчивались, и я могла просто не успеть увидеть Кима.
В холодной автобусе я развернула пакет Дениса и увидела там семь идеально выполненных работ по морфологическому разбору. Сразу вспомнила его утреннюю улыбку и тоже улыбнулась пробивающемуся сквозь толстую наледь окна солнцу.
Пробка начиналась от микрорайона Северный и тянулась до самого центра. Казалось, стоит весь город. Люди начали возмущаться, кто-то выходил и шёл пешком. Я спросила кондуктора, почему же мы стоим уже полчаса. Она проворчала:
— Путин, мать его… Ещё часа два стоять будем, пока он не проедет.
Я выскочила из автобуса и побежала.
Наверное, неважно, как быстро я бежала через весь центр города к нашему корпусу на Маерчака. Как просила дать мне допуск на экзамен в деканате, как ввалилась на кафедру к Киму, когда тот уже надевал шапку. Ким холодно смотрел на меня через узкие щёлки своих глаз, потом сел за стол и протянул руку. Я не поняла.
— Работы. Дайте ваши работы.
— Конечно, конечно,— забормотала я.
И вдруг поняла — нет, даже не так: морозом, поднимающимся с низа живота, почувствовала, что у меня с собой пакета с работами нет.
— Конечно, конечно,— снова сказала я.
И отупела. В какой-то темноте передо мной прыгал Ким с немцами и баварским пивом, крутилась новогодняя мишура, улыбался Денис, и что-то злобно шипела кондукторша. Автобус с моими работами остался на другом конце города.
Из расступившейся темноты клочками проступало лицо Кима. То глаз, то впалые щёки, то подбородок.
— Может быть, я становлюсь старым и романтичным… — сказал Ким, рисуя что-то в моей зачётке.— Встретимся в новом учебном году. Вы хорошо изобразили безрогую корову на празднике. Очень драматично.
И снова надел шапку.
А это корова безрогая,
Лягнувшая старого пса без хвоста,
Который за шиворот треплет кота,
Который пугает и ловит синицу,
Которая ловко ворует пшеницу,
Которая в тёмном чулане хранится
В доме,
Который построил Джек.
Я открыла кисло пахнувший учебник по СРЯ, полистала оглавление. Представила государственный экзамен, Кима, который уже не работал в нашем университете. И прочитала от Дениса сообщение: «Так что же ты помнишь из морфологии?» И улыбка.
Animal city
Она откинулась на сидении машины и включила «Juno Reactor» на полную громкость. Серебряный «паркетный» «Lexus», подаренный Патриком, дёрнулся с места и покатился, набирая ход, по Покровке. Лена упёрлась руками в руль своей серой машины и тупо смотрела на асфальт. Ненавидя в этот момент дорогу, она нажимала на газ так, будто хотела кого-то задавить.
Машины в это время в столице соревновались в блеске и гламурности. Глянцевый и неоновый свет отражался на стёклах, боках джипов, иномарок. Справа какой-то парень в широких очках курил в приоткрытое окно, вытягивая руку наружу.
Лена проехала несколько кварталов по центру и медленно проползла вокруг узкого скверика четыре раза, будто соображая, куда припарковаться. Тормознула около светлых дверей какого-то магазина.
— Может, пройтись? — спросила она сама себя. Повернула зеркало дальнего видения и прищурилась.— Сука эгоистичная… Так тебе и надо. Мне лицо то ли стянуло, то ли малó стало.
Провела рукой по бёдрам, подтягивая колготки, вытянувшиеся от долгой езды в машине. Вышла на морозный воздух и подтолкнула дверцу коленкой. «Терпи, Слон!»
Около магазина стояла невзрачная девушка с короткой стрижкой, вглядываясь в радостный свет огромных окон.
Поправив локоны волос на белой куртке, Лена гордо вошла в раздвигающиеся двери ночного магазина, оставив девушку в темноте.
Странная немецкая музыка доносилась из колонок этого книжного заведения. Два мальчика сидели у кассы и пили кофе. Лена прошла мимо стеллажей с классикой и остановилась около большой «Книги рекордов Гиннесса», лежащей недалеко от красочной «Камасутры». Мальчики бросали взгляды в её сторону — то ли с интересом, то ли с немым вопросом, нужна ли ей помощь.
Через пять минут ей стало скучно читать незнакомые надписи на разноцветных корочках книг, и она пристально посмотрела на ночных консультантов. Кудрявый молниеносно поставил кружку на стол и подбежал поближе.
— Я могу вам помочь?
— Не знаю… — Лена заметила синяки под сонными глазами, неровные губы.— Мне нужна книга одного английского писателя. Называется «Корень».
Мальчик нахмурился и провёл взглядом по бесконечным полкам.
— Не напомните годы жизни писателя?
— Тысяча восемьсот тридцать первый — тысяча восемьсот семьдесят пятый,— придумала она на ходу.
Консультант удивлённо повёл её к компьютерной поисковой системе.
— Ваня, найди, пожалуйста, название «Корень».
Тёмненький оказался постарше возрастом, быстро набрал что-то на клавиатуре.
Кудрявый прыснул от смеха и даже присел около стола, держась обеими руками за живот. Лена, чуть отклонившись в сторону, прочитала на экране: «Конь». Ваня пояснил:
— Про коней в нашем магазине не так много книг, но мы постараемся найти вам нужную.
Лена приподняла брови и, не глядя на парней, сказала:
— Заверните мне, пожалуйста, Айрис Мёрдок — всё, что есть, «Кельтскую мифологию», что-нибудь на французском языке из классики, Пелевина всё, что-нибудь ещё на ваш вкус из нового и, если не сложно, отнесите это ко мне в машину.
Она мило улыбнулась кудрявому и заметила, что воротник его белоснежной рубашки тёмен от пота.
— Сколько с меня?
— Семь тысяч пятьдесят рублей.
Лена порылась в сумочке, кинула элегантно деньги на кассу и направилась к выходу, наслаждаясь высоким звуком собственных каблуков.
Он закинул два больших пакета на заднее сидение и почему-то не уходил. Нащупал в карманах джинсов сигареты и попросил зажигалку. Лена взглянула на него и протянула визитку.
— Позвони, когда найдёшь эту книгу.
Он остался курить в темноте сквера, а Лена медленно потекла по улицам города, обнимая руками руль.
— Везде одни кони и слоны. Просто Animal city какой-то.
Конечно, он позвонил. Представился. Аккуратно спросил, когда она приедет забрать свой заказ.
— Вечером,— ответила Лена.
Она даже не выходила из машины. Поглаживая тело своего Слона, Лена подумала, как сейчас всё будет скучно. Мальчик будет строить из себя столичного жителя, изредка поглядывать на неё тёмными глазами и пытаться приобщиться хоть прикосновением бока её машины к сказочной жизни. Такие мальчики любят сильных столичных женщин. А она любит чувствовать себя сильной рядом с такими мальчиками.
Мальчик был в кожаных штанах.
Положив пакет с книгой на заднее сидение, он, подёргиваясь от холода, стоял около открытой дверцы машины и курил. Когда наконец он поднял на неё своё по-детски ещё пухлое лицо, Лена разочарованно откинулась на спинку. Глаза были не тёмные, а хрустальные. Не живые и глубокие, а отражающие. «Далеко пойдёт»,— подумала Лена и легко постучала по сидению рукой. Мальчик, ухмыльнувшись, заполз в «Lexus».
— Ты сам читал эту книгу?
— Да.
— Хорошо… — когда Лена потянулась за книгой, её куртка сползла с плеч.— Тогда… как это понимать — «стеклянный, душный мозг» и «пепел слёз»? Не глупо ли?
— Таблетки и температура.
Лена включила музыку.
— Прокатимся?
— Работа.
— Ты же долго куришь.
Шакира в колонках серого Слона взвизгнула и запела: «Why do all my friends now want to be your lovers? Your family got bigger. When they thought you were rich. It’s an animal city».
Лена думала: зачем она это делает?
А девушка на остановке перед яркими окнами магазина смотрела, как всё пространство между нею и удаляющимся Димкой в чужой машине постепенно заштриховывается ночным снегопадом.
Гошка
Марк был очень милым, правда. Он спустился со второго этажа своей квартиры, поднёс полотенце к кровати и сказал ей по-русски:
— Идём в душ.
Галька перевернулась на помятых простынях, ткнула пальчиком пульт от огромного — во всю стену — музыкального центра. И зажурчала оттуда французская речь, заставляющая холодеть пальцы и мелко дрожать живот.
В комнату ворвался — как рычание мотоцикла — голос Renau, с которым Галька вчера ещё пила вино в центре Парижа, в каком-то ресторане, после концерта. Марк выбил для неё билеты в ВИП-места, а потом и познакомил. Renau, Johnny Hallyday — были для неё голосами Франции. Они всегда были рядом. В плеере, на стенах маминой квартиры, на футболке с надписью «Une Femme».
Марк, улыбаясь, подтягивал на себя одеяло; Галька завизжала, укуталась в простынку и зажмурилась под бьющим из окна февральским французским солнцем.
— Галина, мы опоздаем на встречу с консулом, надо продлить твою визу ещё на год и уехать в Австрию, в горы. Ты же хотела со мной покататься на сноуборде.
Марк очень мило картавил, правда. И он знал русский.
Солнце нагревало волосы, и это тепло передавалось рукам. Галька загребла двумя руками подушку и вдруг прислушалась. Муха. Обычная муха, появившаяся откуда-то в этой французской квартире. Бьющаяся в стекло, обжигающая крылья о раскалённую преграду. Галька мучительно слушала этот стук и стонущее жужжание, будто это уже было много-много раз. Какая-то тошнота подступила, в голове будто открылась дверца, откуда тоже светило это солнце. Оно так же светило, когда Галька жила на бабушкиной даче около Оби. Мухи, солнце, кислый запах скошенной травы. И большой живот, который мешал ей спать. А в нём — Гошка, который сейчас сидит у бабушки на коленях и спрашивает: «А де маа?» И звонит раз в две недели с бабушкой и сопит в трубку.
Галька спрыгнула с кровати, столкнула с тумбочки детскую фотографию Марка. Очень милую фотографию, правда. Закрылась на кухне, спряталась за дверью от этого солнца.
Когда Марк подошёл к ней и наклонился, Галька только прошептала:
— Я ненавижу его, правда. Но ты должен купить мне билет домой.
Колесо на воде
Октябрь
1-е число
Стас попросился побарабанить к нам в группу и стучал неплохо. Ветер водил пальцем по нотам, Катя скучающе сидела рядом со мной. А я думала о Шурике. Что делать? Ехать ли к нему?
— Саша,— сказала она мне,— давай обзвоним всех, пусть приходят.
И пошла звонить.
Я решила позвонить только Максику, как вдруг явился он сам, бросился нас с Катькой обнимать. Был он в чёрном кожаном плаще, очень красивый. Так, наверное, я первый раз подумала, какой он красивый. Родинка на щеке. Мальчику даже неприлично быть таким красивым, вот что я подумала. Он же в порыве радости подарил мне «Навигатор» БГ.
Кто-то предложил пойти к Князю, чтобы поговорить об организации концерта. Так как Катя забыла адрес, нам пришлось долго по морозу бродить среди одинаковых домов. Страдал от этого только Ветер. Мы же слушали Макса, который рассказывал о том, что родители потащили его в наркологический кабинет, после того как они с Маджентой переборщили. Но главной новостью было то, что у Лёши и ещё нескольких человек нашли двести грамм марихуаны, гашиша и каких-то «колёс». Лёше в лучшем случае дадут пять лет. А отец его ещё не вернулся из-за кордона, и непонятно, как он переживёт это известие, у него всегда было плохо с сердцем.
Князя мы так и не нашли. Зашли к Антихристу и узнали, что он уехал отмечать чей-то день рождения в парк. Зашли к Гробику, но он сказал, что занят, делает с родителями ремонт.
Когда мы вернулись домой к Ветру, все были уже замёрзшие и злые.
Я подарила Максу кассету Умки и написала: «Максу от Саши с дружеской любовью». Сидела потом рядом со всеми и думала, что я — их, что у нас теперь дружба крепче, чем в Москве.
Все начали веселеть, вытащили гитару. Приходили другие ребята. Аська пела что-то из Летова. И мы с Максом договорились ехать в апреле на могилу к Янке в Новосибирск. Стопом, естественно. Далеко, а что делать? Потом пел Стас.
Пришла Нинка и стала рассказывать, что Мадженту и ребят взяли, когда они варили наркоту и чуть не сожгли дом, все были уже обдолбанные… А в группу «Дом Герцена» на бас пришёл новый гитарист. И так далее.
После пел Радогост. Было уже поздно. Макс ушёл, на прощанье поцеловав мою руку. Так непривычно! Петька читал мне стихи, мы с Катькой играли в буриме.
16-е число
Уже полночь. Сижу дома. Приспичило курить. Если бы не сигареты, я бы давно перестала смотреть на небо. Сегодня оно зелёное, и звёзд совсем нет. Надо бы спать, завтра выбраться в институт. А что, если дать этот дневник, эту хрень кому-нибудь почитать? Ленке, например? Или Катьке?
Хочу на могилу к Джиму Моррисону!
Ольку нашу за хорошую учёбу отправили во Францию. Да… А меня за мою учёбу, скорее, к чёртовой матери отправят. И почему я — такое дерьмо?
18-е число
Академ. Пришлось взять академ. Как хреново! Не то слово. Отправила письмо Шурику в Питер.
Боже, подари мне спокойствие! Как когда-то подарил Любовь. Как подарил Дружбу. Пустые руки. Глажу свою ладонь, стираю линии…
20-е число
Пришёл Маджента и сказал, что у них с Максом есть кайф. Я поссорилась с мамой и пошла к ним. Мы заперли дверь, Макс достал пакетик какой-то кришнаитской травы. Были ещё и палочки. И марихуана. Свежая, будто ещё масло выходило. Маджента назвал её словом «тапер», он сидел радостно на подоконнике и напевал себе что-то под нос. Как профессионал. Хи-хи.
Мы сидели на кровати, Макс давал нам пáрики. Потом он начал глючить, будто куда-то бежит. Мы съели всё, что было в холодильнике. Потом раздавал Маджента. Крыша поехала конкретно, когда мы решили, что Макс будет моей мамой.
И тут пришла Люда. Она всё никак не могла понять, чего это мы такие весёлые. Наверное, когда вошла в маленькую комнату, она всё поняла. А может быть, и нет. Хочу на могилу к Джиму Моррисону!
25-е число
Сегодня отнесла записку Нинке, зашла к Валерке, встретила там Наташу. А потом пришли Макс с Маджентой и Петя. Мы опять закрылись в маленькой комнате. «Таперил» Маджента. Петя скоро отрубился, а мы ползали на коленях, давали клятву Мадженте. Лежали с Максом под одеялом с головой, как маленькие дети, и мяукали.
Ночь 25-го
Отец бубнит что-то стихотворное. Я пишу дневник. Мама читает газету. Боже, как ужасно мы все разделены. Ничего общего.
Что там делает Макс?
Блин, харя Кришна, блин.
Мой бесик лежит рядом и говорит что-то. Ништяк, говорит. Всё, говорит, ништяк. Завтра увидишь своего Макса. Звёзды. Мороз на стёклах. Что-то случится… А Макс такой красивый… Харя рама, блин! Что с тобой, детка? Не думай о нём!
…Ведь всё пройдёт. Растает, как первый снег. А потом выпадет новый. Надолго ли? Может быть, всё может быть… Будь осторожна. Ты зареклась.
26-е число
Открылось. Приезжали менты, к моим родителям приходила тётя Неля, мать Стаса. На нас всех завели дела в ментовке. Я очень устала от всего, чтобы писать подробно.
Но главный вопрос: кто стукнул?
Всё это предрекала Нинка. Стас был в ментовке, там были все наши фотографии. Что дальше?
27-е число
Были с родителями в церкви. Мой бесик был со мною. Он говорил: детка, я здесь! Всё ништяк! Скоро всё пройдёт, и ты будешь тайно бегать к своим друзьям!
Батюшка Маркел был слишком добр ко мне. Велел родителям быть со мной нежнее. Смешно. Когда это они были ко мне нежны?!
Ночь 27-го
Два раза приходил Макс. Два раза говорили, что меня нет дома.
8-е число
Нашла его номер. Рядом бдит (смешное слово!) мать. Гудки прервал женский голос:
— Алло?
— Максима можно?
Молчу. Наверняка он в школе или гуляет где-нибудь. Говорю тихо, чтобы мать не услышала. Я у неё на работе. Меня боятся оставлять дома одну — могу сбежать. Но куда бежать-то?! Было бы куда — сбежала бы.
30-е число
Сегодня меня отвели к тёте. С ней мы погуляли, и от неё я позвонила Максу. Трубку взяла его мать.
— Алло!
— Мне нужен Максим.
— А кто его спрашивает?
— Саша.
— Сейчас позову.
Минута молчания, потом в глубине трубки раздаётся гул и его хрипловатый голос:
— Да?
— Здравствуй!
— Сашка, это ты?! Ты как?
— У-у, меня сторожат. День от утренней молитвы до вечерней кажется ночью.
— Не вешай нос, мы вместе!
Он звонил Нинке, она сказала, что вытащит меня. Макс сказал, что в два будет под моим окном. Может, нам удастся увидеться? Может, когда мать в среду уйдёт на работу? Одни тревожные вопросы. Планы на будущее — такие сложные в семнадцать лет! А что будет дальше? До завтра? Надеюсь…
— Целую,— я вешаю трубку.
Мы смогли поговорить.
31-е число
Я стирала. Мать ругалась. И пыталась разобраться со мной и бельём одновременно.
Она услышала звонок. Открыла дверь и закрыла обратно.
Я поняла — пришёл Макс.
Войдя с бельём в свою комнату, я услышала, что за окном кто-то горланит. Я выглянула. Там стояли какие-то фанаты «Алисы» и Макс. Я отправилась вешать бельё на балкон.
Скинула Максу свой сборник стихов.
— Люблю тебя! — крикнул Макс.
— А я тебя! — ответила я.
Вешала бельё нервно, прищепки постоянно обрывались и летели вниз. Упала наволочка. Я подняла её грязную и тоже повесила.
Я сказала матери:
— Я выйду?
Она сказала, что я могу делать что хочу, но…
Я вышла. Мы обнялись.
Пришли к Мадженте, попили чаю. Опять взяли гитару и стали петь. Пришла Маринка, Сэндлер, ещё кто-то.
Когда я вернулась домой полвосьмого, мать в зале рыдала. Отец пытался её утешить. Я вошла в комнату, мать закричала истерически:
— Она чужая! Это не моя дочь! Моя дочь умерла! Отец, прогони её! Уйди, чужая!
Я захотела уйти к Катьке, но отец меня не пустил.
В столе завалялась сигарета, и я покурила в форточку.
Мать думает, что я наркоманка, а мне просто нравится Максим. Я уже ничего не хочу: ни травы, ни сигарет, ни пива. Увидеться бы со своими. Увидеться бы с Максом. Мои родители прочли этот дневник. И они же донесли на нас в милицию. Мама, мама, мне некому больше врать. А я снова — ну не дура ли? — думаю, что всё будет хорошо.
Ноябрь
1-е число
Вчера я спрятала свой ключ под подушку, чтобы утром меня не заперли. Утром с меня содрали одеяло:
— Наркоманка, ключ у тебя?
— Да.
Мне что-то очень долго и громко говорили. Хотелось выключить мозг и ничего не понимать. Мне предлагалось несколько вариантов: на полном серьёзе уйти в монастырь, сидеть всегда дома и ни с кем не видеться или быть выгнанной из дома.
Когда они наконец-то ушли на работу, я спешно стала собирать вещи. Решила быть выгнанной добровольно. Выглянула в окно, там во дворе сидел на плитах Макс и курил «Беломор». Когда я вышла, он подарил мне значок с надписью «Leave me alone». Очень кстати.
До двенадцати мы перенесли часть вещей к Катьке. Когда вернулись за остальными, вернулся мой отец за какой-то книжкой. Он выкинул Макса за дверь, а на меня набросился с кулаками. Мы подрались. Он поцарапал мне лицо, разбил нос. Но я всё равно, прижатая к стене туалета, сказала, что уйду. И ушла.
Макс ждал меня в подъезде на подоконнике. Я взвесила на него половину сумок и забрала бандану, чтобы протереть себе лицо.
Отец выскочил на лестничную площадку и заорал:
— Ты берёшь за неё ответственность!
— Обещаю.
— Ты будешь во всём виноват!
— Знаю.
— Зря ты с ней связался! Это не человек — а чудовище!
— Я знаю.
— Вечером мы придём к твоим родителям!
— Делайте что хотите.
У Катькиного дома мы встретили Мадженту, по дороге к ней купили бутылку пива. И чуть-чуть повеселели.
С Катькой встретились на «Буревестнике» и поехали к Бабуле в пед. Он предложил мне работу в буфете, завтра пойду договариваться.
Как-то попали к Сидвину, там сидели Тоша, Сашка и Антон. Пили водку. Тоша напился, кричал, что он сатанист, переворачивал распятие, а мы с Маджентой у него всё отнимали. Макс отправился домой, а мы — гулять. Куртка пошла домой договариваться, чтобы меня вписали. Ей позвонил Макс и наспех сообщил, что мои родители звонили его матери и сказали, что он заставлял меня курить марихуану. Жаль только, что Макса тоже терроризируют из-за меня.
Я вписалась у Куртки на три дня, потом впишусь у Маринки и, возможно, у Светки. А потом найду комнату.
2-е число
Съездила на встречу в буфет, попила кофе с Бабулей. На работу я так и не устроилась. По дороге встретили родителей, даже не поздоровалась. Мы попытались побыстрее запрыгнуть в троллейбус, но меня поймала мать, заставила выйти поговорить. Она кричала, чтобы я вспомнила хорошее, посмотрела в глаза Божьей Матери, всплакнула. На меня и на всех моих друзей по их милости дело шьют, а я должна чувствовать себя виноватой?
От Куртки пытались дозвониться Максу, но его не пускают к телефону. Зато мы узнали, что скоро нас опять вызовут в ментовку. Договорились с ребятами, что опять будем прикидываться дураками, авось отмажут…
Поехали с Курткой предупреждать Педро и Белого.
Вечером тусовались в центре, у музея. Узнали, что Макса увозят на месяц в деревню, в школу будут возить оттуда. Дураки! Всё равно придём к нему в школу.
10-е число
В ментовку так и не вызвали. Кайф.
Купили капусту для Катькиной мамы, пошли к Куртке, смотрели какой-то боевик, даже не помню, о чём он был.
Гуляли. Снова подвалы, подъезды… Я пела «Она умерла» под аккомпанемент Афанасия. Пришёл Кеша в дурацкой шапочке с Димой Антихристом. Пели Кобейна, потом полезли на крышу и там рассказывали страшные истории.
Машка пересказала свой разговор в школе с Максом. На вопрос, кто его идеальная девушка, он сказал: Саша…
Приятно.
Лёшу отец приехал и отмазал. Дадут ему максимум год.
Надо искать комнату.
15-е число
Скорей бы кончился ноябрь. Почему-то всё вспоминаю своё письмо к Шурику в Питер. День, вечная измотанность, очень трудно повернуть голову. Занятий нет. Перемыла полы и так устала, что не могу ни лечь, ни уйти с работы. И никаких событий. Братская могила.
Хотела сходить к Максу в школу, но почему-то не пошла. Скорей бы кончился ноябрь… Вернулся бы Макс, съездили бы с ним в Москву.
Какое-то ноября
Готова на грех, чтоб Ты простил. Чтоб доказал мне, что Ты любишь меня любую. Забыли обо всех в стремлении быть любимой. Прокляли, осудили. Но не Ты. Ты только всё молчал, смотрел так грустно-равнодушно с иконы и ничего не сделал. Я разорвана, расстреляна. Поперёк горла — гордыня. И — ни о чём не жалею.
20-е число
Я жалуюсь тебе, тетрадь. Меня предали гадко-гадко… Шурик написал Ничке два письма, где признаётся ей в любви, зовёт замуж. А ещё он ей пишет плохо про меня. Призрак Белой Невесты, какой я была в Питере, давно уже ушёл от меня, когда я жарила ему картошку в общаге. Плакала и ревновала. Видела, что теряю его. А он… А он помнит из нашей зимы прошлого года только то, как танцевал с Ничкой, когда она приезжала ко мне в гости…
Я ему писала, что отказываюсь от роли Белой Невесты. А он пишет, что Ничка — единственная, кто его не держит. Я была благодарна ему за всё. За нашу зиму, за объятия и поцелуи.
А он всё перечеркнул и выбросил зимние листы в мусор.
Жалко себя.
У всех от первой любви остаются тёплые воспоминания, и только у меня — пустота.
Декабрь
1-е число
Сидела с гитарой и пела «Падал тёплый снег» — и вдруг внутренне нашла состояние. Это был переход. Предчувствие перехода. Ожидание лета.
Как когда-то в детстве мне приснился Сосенский тупик прежде, чем я туда попала наяву в десять лет. В жаркий июньский день.
Мне кажется, что если я сейчас нащупаю дорогу, то попаду верно.
5-е число
Ела яблоко. Снова толкнулось внутри. Я маленькая, квартирка в темноте. И на мгновение переместилось время. И — нет ничего невозможного.
Сегодня небо было, как море в шторм, и к вечеру оно стало огневым. Захотелось курить, а нету. Я бросила в тот день, когда получила письмо от Шурика. Надеюсь, он скоро перестанет мелькать во снах, устала жить в прошлых снах.
10-е число
Почему-то всю неделю идёт дождь. Я не люблю снег, но когда в декабре идёт дождь, я была бы очень рада сунуть руку в сугроб по самый локоть и застрять там. Когда идёт снег, кажется, что ты дышишь свежим воздухом и стоишь так, кверху лицом, и чувствуешь себя в вакууме. Прожить бы неделю в беззвёздной новогодней ночи!
Раньше всегда, даже в самые тяжёлые дни, было внутри меня ощущение праздника. И где бы я ни появлялась, начинались приключения. А сейчас улыбаться становится всё тяжелее.
Да и во имя чего?
Пусть я иду по краю дороги. Пусть — еле передвигая ноги. Улыбаясь тем, кто на меня и не смотрит. Оставьте меня одну. Не оставляйте меня в покое…
12-е число
Зашла сегодня к Катьке. Мы решили пойти к Толстоноговым за книжками. Мои уже все прочитаны. Хотела сходить домой за очками. И началось… Какая-то Раиса доложила маме, что я пошла к Катьке, а у неё притон. Эта Раиса каждое утро выводит свою собаку и говорит, что из Катькиного дома выходят наркоманы. Почему же ей так скучно жить, что она плетёт этот бред и суётся в чужую жизнь? Почему этой Раисе мать верит больше, чем мне?
Был бы пистолет, пошла бы их отстреливать. «Вы говорили людям неправду?» И — бах!
Мать на меня замахнулась.
И Катька! Раиса — шлюха! А Катька до сих пор не целованная…
Мать опять пьёт корвалол, у неё подскочило давление. Отец винит меня в том, что я жалею только себя. Да, у меня молодой организм! Но так как мои нервные клетки не восстанавливаются, я рано сдохну. И без корвалола.
Покурить бы, успокоиться… А сигарет, как всегда, нет!!!
Хотя нет, не поможет это… скурюсь от этих нервов и сдохну.
Помогите мне, помогите… Этот не приснившийся кошмар всё ещё во мне… Слушайте моё сердце. Это всего лишь вода. Капли из крана — неровно и безрадостно, хотя и в ритмах рок-н-ролла.
Снять бы пальто под снегом и сидеть долго-долго под фонарём. Медленный свет сквозь снег, маленький кристаллик, мечтающий оттолкнуться и образовать звезду. Может, слёзы где-нибудь остаются? Скапливаются? Замерзают? Превращаются в снег? Или в звёзды? Или в море?.. И я через море перейду к тебе. К тебе. Помни обо мне. Жди.
Фонарей за окнами нет. Их гасят после полуночи. Уйти бы от этих постоянных криков и скандалов. Оставить им только тело. Руки в фенечках, закрытые глаза с длинными ресницами.
Так странно, что я одна и не к кому пойти. Надо искать квартиру. Работать и снимать её. Ничка с Шуриком. Ей больше доверять нельзя. Катька? «Когда течёт осенняя трава…» Сижу одна на кухне и захлёбываюсь от слёз. И очень хочется солнца.
13-е число. Пятница
Услышать бы твой голос. Дозвониться. Чтобы поплыл асфальт и закружились сверху корявые ветви деревьев.
15-е число
Максим, иди домой…
— Что за глупые шутки? — тридцатый раз слышу в трубке.
Тридцатый раз звоню и молчу. Женский тревожный голос. Ждёт чьего-то звонка. Значит, Макса нет дома.
У меня — мурашки по телу. Время за полночь, зимняя ночь. Где он? И я своими звонками подвожу его? Не хочу! С ним всё в порядке… Он где-то просто бродит… Пьян ли? «Под винтом» ли?
Максим, иди домой!!!
Снова звоню.
— Максим пошёл к Петьке. Не волнуйтесь.
— Кто это?
— Ира…
— Как ваша фамилия???
— Какая разница? Я же не спрашиваю вашу фамилию!
— Где вы его видели?
— В центре.
— Когда?
— Недавно. Только что.
— Почему он сам не может позвонить?
— Откуда я знаю? Разбирайтесь сами.
— Как ваша фамилия?
И ещё и ещё раз повторяет эту фразу, как робот. Сразу видно, что судья. Вешаю трубку. А вдруг я сделала только хуже?
«Береги себя»,— сказала я, когда подарила ему свой сборник стихов. Хоть бы он про это помнил.
20-е число
Закончила работу в полдесятого, купила три бутылки «Георгиевского» пива, пошла в двадцать третью школу. Там были только Петька и Макс. Дома у Макса варили банановые шкурки. Скоро к нему пришли и Маджента, и Настя. Опять наша компашка в сборе. Ребята приняли «феникса», Петьку здорово колбасило. Я пила только пиво.
Макс с Настей вышли «покурить» — перепихнуться в прокуренном подъезде. Господи, как противно. Начинаю ненавидеть Макса. Нарисовала в дневнике могилку с его именем.
Мы с ним сходили в аптеку, выпросили у бабки какой-то демидрола. Я не стала вмазываться. Отдала свою дозу. Надоело.
И тут пришла мать Макса. И выгнала нас.
— Вы в тот раз были в этом же составе? — спросила она металлическим голосом. И тут же добавила: — Ещё раз тебя увижу — сдам в милицию.
И пристрелила меня взглядом.
Кастрюлю Макс успел спрятать под кроватью. Если мать её найдёт — пинцет нам всем. И мне особенно, я так понимаю.
Хорошо, что я успела забрать Катькину книжку и дневник.
21-е число
Кастрюлю нашли. И Макс всё свалил на меня.
Да ещё и говорят, что я с ним… Стыдно-то как!
Мать Макса приходила в школу к моему отцу. Боже, Боже! Ну почему я опять влюбляюсь в Иуду? Сказал матери, что я «хожу по рукам», что я там всё это варила и приносила!
С этой компанией однозначно всё кончено. Надо стать другой. И вернуть своё человеческое, настоящее лицо перед теми людьми, которые меня любили.
29-е число
А я всё равно тебя люблю, Макс. Даже после всего. Наркотическая тяга к тебе. Зависимость от твоего тепла. А солнышко на улице светит слабо-слабо.
Всё ещё обзваниваю квартиры и ищу, ищу.
Готовим с Иришей новогоднюю программу. Вырезаем снежинки детям в ясли.
30-е число
Макса положили в психушку.
31-е число
Позвонила матери Макса, пожелала ей любви, здоровья и т. п. Она спросила, от кого поздравления. Я ответила, что неважно. Главное — от чистого сердца.
Январь
2-е число
Дело к полуночи. Новый год.
Вряд ли я стала другой.
Денис, вот снова я вижу тебя на солнечном Арбате, и ты худющий, морщинка на лбу: всем ты нужен, но никто не хочет накормить тебя хлебом. А я кормлю. Кусок побольше я отламываю тебе.
Нет, сколько ни пиши о тебе — не опишешь. Слова только загораживают твой образ. Я так страшно по тебе соскучилась!
Я никогда не увижу тебя Здесь, и никогда — Там. Ведь мы Там изменим свой внешний вид. И не узнаем друг друга.
5-е число
Этот город — судеб сутенёр и всему голова.
То ли вспомнила я эту фразу, то ли придумала. Не помню. Крутится весь день.
Теперь я понимаю Ничку. Она прокляла наш маленький город. Мы его любим, а он нас убивает.
Встретила в магазине Танюху. Милая, грустная. А глаза — как два мёртвых болотца. Спросила про моих «детей» — Петьку и Макса. Я ничего не сказала. Только нащупала в кармане кусочек «вонючей» кришнаитской палочки. Кусочек осени, когда мы шли по улице, а эта палочка дымила, закреплённая в петле для пуговицы у Макса.
9-е число
Пусть живут молодые и здоровые. А у меня душа больная. Прощай, я.
Сидела в подъезде на лестнице, но так и не написала стихотворение.
Не знаю, куда дальше идти.
27-е число
Давно ничего не писала. Вяжу, забываю, засыпаю.
Приезжал Шурик. Хорошо, что мы больше не вместе. Так тише, безветренней.
Февраль
<…>
Март
7-е число
Я сижу в двадцать третьей школе. И из-за двери первого класса доносятся детские голоса, повторяющие одну и ту же молитву, что и мы когда-то:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама (особенно громко),
Пусть всегда буду я.
Макс влюблён в Асю.
У Куртки очередные похороны — мальчик из её класса выбросился из окна.
Я сидела на подоконнике и читала «Твин Пикс», когда подошёл Петька и быстро поцеловал меня в губы. Подошёл Макс и поцеловал меня в лоб, как покойницу. Он весь в чёрном.
Какое-то число
Бывает, что кольнёт меня чувство: что такое я? Неужели я — это я? Теряя дом, человек теряет себя.
Денис, когда-то я просила указать тебя путь. Пойти за тобой след в след. Веди меня, как слепой слепую. Чтоб чувствовать невесомость и нащупывать темноту.
Хочется написать сентиментальные стихи. Но, боюсь, я разучилась рифмовать. Или Видеть.
Ася играла сегодня с Максом, он сидел в углу, а она приказывала ему:
— Сидеть! Лежать!
И он выполнял. Потом она вдруг сказала:
— Фас! — и показала в мою сторону.
Макс не шевельнулся.
— Фас!!! — крикнула Ася.
— Нет! — сказал Макс.
Я почему-то испугалась и выбежала из комнаты.
Апрель
10-е число
Моё окно рядом с кроватью выходит на окно Петьки. Там горят окна. И иногда я говорю с ним. Это похоже на вечернюю молитву. Неужели одиночество настолько сильное?
21-е число
Ну что мне делать с собой?
22-е число
Хочется на Арбат. Вот растает снег, и я сорвусь.
Май
23-е число
Good bye, blue sky!
Утром гуляли вдвоём с Асей. Шли с закрытыми глазами, растворяясь в солнечном весеннем свете. Открыла глаза: вот и я, закрыла — нет меня, и есть один только свет. Меня тянет к свету. И я хочу полюбить человека, который тоже будет оттуда, с солнца.
А в наушниках — «Pink Floyd». Мы нашли большую сосульку и несли её в руках до дома. И в ней тоже отражался свет.
Вечером Ася просила меня помочь ей написать Максу признание в любви. Я выжимала из себя чужие слова. Я люблю совсем по-другому.
25-е число
Мир теряет краски с каждым часом. И никто не замечает пропажи. Кончилось моё беспричинное счастье.
Сижу в ДХШ, второй день работы. Хочется быть одной, а здесь постоянно много народу. Того, кто с хрустальной душой, ждёт большая расплата. Разобьют, и останутся одни стёкла. Нет сил даже дописать стихотворение.
26-е число
Ничка приезжала. Привезла кассету от Шурика с песней про Дениса.
Мы с Максом стали будто бы друзьями. Если он врёт, то всегда обращается ко мне: «Ну скажи, Шурик!» И я говорю: «Да». И мы молчим, будто и не было этой осени.
27-е число
Лежу и не могу заснуть. Денис, приснись мне, пожалуйста… Как когда-то, когда ты ещё был жив.
Я не могу всё ещё смириться с тем, что я есть, а тебя — нет.
Сижу на кровати с тетрадью.
Иногда сквозь солнце чувствую тебя.
29-е число
Были у Гачи и на концерте в «Гербарии». Там была такая отличная тусня хайратых и фенькастых, что невольно вспомнила Москву. Приехали за московскими группами.
Сколько знакомого народу!!! Пришли Любка, Катька, Лёха, Белов, Фрэнк и многие другие. Кеша забыл мои кассеты дома. Егорка вышел на сцену, и все стали кричать: «Моррисон жив!»
Я танцевала с Кешей, с Петькой и ещё с кучей каких-то левых парней, которых видела впервые. Встретила одноклассницу. Она сказала, что Маринка вышла замуж. И Машка тоже. Забавно.
Июнь
Двадцатые числа
Всё реже и реже пишу дневник. Почему? Будто время сжимается и вот-вот должно взорваться и перевернуть мою жизнь. Звонила хозяйка квартиры! Я переезжаю.
Вчера видела ребят с концерта.
Было жарко, и не хотелось сидеть дома. Один парень потащил нас на реку, мы там пробыли дотемна. Он же сел рядом со мной, дал тёплую кофту и начал рассказывать о каком-то языческом обряде встречи лета. Солнце село далеко в полях, и появилась красная клякса заката. Так я любила пальцами рисовать в детстве. Опустишь палец в густую гуашь и рисуешь что-то такое, что понять можешь только ты.
Мы жгли костры, бросали большое горящее колесо в воду и смотрели, как оно медленно погружается. Вода зигзагами дрожала от жара.
А когда он возвращался от воды, весь чёрный от пепла, я засмеялась и почему-то подумала, что, наверное, выйду за него замуж. Рожу двух мальчиков. Или трёх. И мы будем приходить каждый июнь сюда, сидеть или танцевать около костра и кидать большое-большое горящее колесо в воду. И всё войдёт на круги своя. Наконец-то.
Укачай меня, путь-дороженька,
Дороженька дальняя,
Звезда ясная.
А ты прощай, моя грусть напрасная.
Голоса наши в небеса ушли,
А глаза наши дожди выпили,
Волоса наши во лугах росли,
Косой скошены, в стога сложены.
Есть люди
Мама повесила Егорычу на стене у кровати листик с каллиграфически чёткими буквами. Закрыла им Африку и любимое, таинственное и жёлтое, место с надписью «Луанда». Егорище всегда вечером при свете ночника вращал головой по подушке, и ему казалось, что Луанда пахнет сладко-ванильно, как-то по-восточному.
Егор жил в собственном домике — выстроенной отцом деревянной коробке с занавесочкой, окошечком, шкафчиком и географической картой мира вместо неба. На потолке. Домик был уже слишком низкий и узкий для шестилетнего Егора. Мама считала Егорище особенным чудом природы и с самого рождения тыкала им в лицо гостям и восхищённо вскрикивала: «Посмотрите на него! Он уже — думающее существо! Он будет гением!»
Впоследствии мама писала красивым учительским почерком странные предложения из книги с непонятным названием «Афоризмы» и лепила их на скотч на карту и в туалете перед унитазом.
Егорыч никогда не понимал их, просто смотрел на червячки-буквы и вращал головой так, чтобы они ползали.
Карта ежемесячно заполнялась этими бумажками и постепенно закрывала ему мир, отчего Егорычу становилось тоскливо. Вчера от такой вот тоски он долго смотрел на прыгающего перед ним мальчика, кричащего что-то, дующего жевательные пузыри Егору в волосы,— потом поднял табуретку и со всей силой ударил того по лицу.
И почувствовал облегчение. Мама плакала вечером и просила извиниться перед одноклассником. Егор мотал головой, а потом вдруг занялся тем, чем никогда не увлекался. Он достал из старой коробки отцовских солдатиков и, нацепив осторожно каждому из них нитки на шеи, развешал по ручкам дверей и окон. На молчаливый вопрос деда Егор кратко отвечал: «Дезертиры!» Потом взял отцовский нож и отрезал одному из солдат ногу. Под металлическим взглядом деда он пояснил: «Инвалид!» С инвалидом сюжет истории казался более логичным.
Мама увидела в этом какое-то знамение и, приложив руку к сердцу, прицепила бумажку: «Если ты уйдёшь — это значит, что забрали нас двоих».
Егорище на это запихал два гвоздя в розетку и уже бессознательному телу бабушки сказал: «Щекотно».
А на следующий вечер при свете ночника сорвал все листики с карты, оставив лишь один. На нём было написано: «Есть люди, которые считают мир своим».