Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2011
Сергей Есин
Страницы дневника
2009 г.
Начало публикации: «ДиН» № 2, 2011.
17 июля, пятница
Начну с основного события дня. <…> По дороге в машине вдруг раздался телефонный звонок. Это Гриша Заславский. Начал он так: «Сергей Николаевич, я знаю, что вы человек порядочный, но вот я прочёл в интервью с Лямпортом о том, как вы его провожали». Тут же выяснил, что это во вчерашнем «Ex libris». Я сразу вспомнил, что вчера заходил в Книжную лавку, чтобы купить книжку «Твербуля» — он в связи с кризисом подорожал и стоит теперь 334 рубля,— и вдруг, повинуясь какому-то наитию, взял ещё последний и предпоследний номера «Ex libris». Я ведь уже давно не успеваю читать текущую литературную периодику, а тут почему-то взял. Естественно, всю дорогу мучился, что же в газете написано обо мне. <…> На даче благодать, но надо было поливать теплицы и грядки, готовиться к обеду; за газету я принялся лишь где-то в третьем часу. Лямпорта подают как «самого скандального критика». Я сразу же подумал: если бы хоть что-то подобное по плотности и накалу было в «Российской газете», отдел культуры которой я читаю регулярно. Но по порядку, здесь ещё будут и цитаты. Это уж такое моё свойство: я часто говорю со своим будущим читателем через авторов, с которыми я совпадаю. И каждый раз радуюсь за такого автора: ай да молодец! Это ведь не большое достижение — особым образом подумать, но надо ещё и сформулировать, надо ещё осмелиться высказать. А я-то только подтявкиваю, укрывшись чужим авторитетом, только потираю ручки.
Интервью началось с представления интервьюера Михаила Бойко и самого Лямпорта. С тактичного заявления первого, что он не во всём согласен со своим героем. Я лично согласен с Лямпортом во всём. Кстати, постоянно называя критика простенько Ефимом, сам Бойко никогда не обмолвился, что по отчеству его собеседник — Петрович. Имеет ли это отчество отношение к взглядам гениального самоучки-литератора Ефима, я не знаю, но мне показалось, что это нужно было бы написать. Детали опускаю ради отдельных высказываний.
«Моя рецензия на книгу Владимова, вызвавшая гнев Третьякова, называлась «Литературный власовец». В ней, коротко говоря, я написал, что формально-стилистически книга Владимова представляет собой типичный клон советско-секретарской литературы, и её художественная ценность равна нулю; а с содержательной стороны книга — прямая апология предателя, фашиста генерала Власова, и через эту апологию предательства она есть не что иное, как пропаганда исторического немецкого национал-социализма. Учитывая, что отечественный либерализм на данном этапе совсем обезумел и в своей антикоммунистической страсти готов обниматься хоть с чёртом, хоть с Гитлером, у меня нет никаких сомнений в том, что Владимов получит за свой роман премию «Букер».
Изначально роман был опубликован с большой помпой журналом «Знамя». Председателем Букеровского жюри в тот год был Станислав Рассадин, активно лоббировал книгу критик Лев Аннинский, и Владимов, в полном соответствии с моим прогнозом, получил премию».
Вся эта история говорит о поразительной гнилостности всего нашего литературного мира. Он готов кричать «да здравствует» по любому предложенному властью поводу. Гибкость убеждений творческой интеллигенции удивительна. И ведь почти так же она вела себя после революции. Были, конечно, исключения, но наши титаны не из их числа.
«За что меня выгнали с работы и заставили уехать из страны? За то, что я со страниц «Независимой» сказал обезумевшей либеральной клике, породнившейся с криминалом и фашизмом, что присуждение премии роману Владимова есть не что иное, как ревизия решений Нюрнбергского суда. Прямая реабилитация исторического фашизма. Преступление».
Собственно, это, судя по высказываниям, послужило последней причиной перед тем, как, объявив об этом публично, Виталий Тойевич Третьяков, тогдашний редактор НГ, выгнал Лямпорта из редакции. Но это были не все шалости моего любимого критика. Когда впервые мы с ним встретились на жюри «Антибукера», я уже вырезал все его газетные публикации. Я будто чувствовал, что с ним может что-то случиться, и тогда же пригласил его в аспирантуру. Правда, тогда я не знал всех обстоятельств его жизни. Такое ощущение, будто Ефимом руководил я — вернее, он руководствовался моими смутными ощущениями и догадками. Как я хорошо помню эти первые «Букеры»! И как, в принципе, был Ефим дальнозорок. Это уже потом Окуджава подвергся обструкции народа в Минске. Особенность позиции Лямпорта заключалась ещё и в том, что ему не могли сказать — антисемит, но и талант критика был отменным. <…>
Жизнь любого современного российского литератора — это постоянная борьба не только с литературными начальниками, министерскими чиновниками, смотрящими на литературу, как на огород, но и с литературными бонзами и секретарями, распределявшими и распределяющими премии, с вождями литературных тусовок, определяющими табель о рангах в литературе. Но это ещё и борьба за собственное место, которое всегда готовы захватить родственники вождей, бонз, предводителей, начальников, жён начальников и пр. Ах, эти литературные династии и литературная родня! Здесь я как-то взял книжку Сергея Чупринина «Русская литература сегодня. Путеводитель»: «Рыбакова Мария Александровна родилась 6 декабря 1972 года в Москве. Дочь критика Н. Б. Ивановой и внучка прозаика А. Н. Рыбакова. Училась на отделении классической филологии филологического факультета МГУ (1994–96), закончила Фрай университет в Берлине (1998) и аспирантуру Йельского университета (США). Магистр искусств. В 2002–2003 годах преподавала латынь и историю Древнего Рима в Центре древних цивилизаций Северо-восточного университета в Чанчуне (Китай)». И снова скажете мне, что у нас общество равных возможностей? М. А. Рыбакова, дочка критика и внучка прозаика, ещё и романистка! Как эти удивительно талантливые дети умудряются так устраиваться, чтобы потом с таким запасом прочности войти в мир? <…>
Но пора взглянуть на то, что удивило Гришу Заславского,— что же Ефим Петрович всё же написал обо мне. На фоне общего забвения. Уже и это радует моё честолюбивое старое сердце. Я вписался в один из поворотов жизни Ефима, но опять столкнулся с замечательным критиком Латыниной. Я ведь не забыл, какой несправедливой, но «партийной» критике я сподобился в «Литературной газете». Это произошло после того, как вышла моя повесть «Стоящая в дверях». Карты были раскрыты. Отделом тогда руководила Алла Латынина.
«Татьяна Земскова, редактор Центрального телевидения, подбила меня с Сергеем Николаевичем Есиным делать передачу на Первом канале. Придумали название: «Наблюдатель». Сняли пилотный выпуск. Цензуры в ельцинские времена, как известно, не было, поэтому Алла Латынина служила на Первом канале не в должности цензора, а в должности внутреннего редактора. Передачу она и зарубила. Внутреннюю рецензию Латыниной отдали Татьяне Земсковой, Земскова написала в НГ письмо — с цитатами из Латыниной. Опубликовали. Тоже можно найти, почитать. Поучительно. Особенно в свете разговоров о ельцинских вольностях».
Меня подмывает взглянуть на эту рецензию. Надо бы её найти. Но до этого надо поместить ещё и абзац, так восхитивший Гришу Заславского. Вот он. Ефим Лямпорт, выпихнутый из этого мира своими коллегами, уезжает в эмиграцию.
«В Шереметьево на машине Литинститута меня и мою семью привёз Сергей Николаевич Есин. Вместе таскали чемоданы. Через год он помог собраться маме».
Это один из самых острых моментов моей той жизни. Я хорошо, до деталей, помню, как мама Лямпорта улетала в Америку вместе с огромным котом. Его долго не могли поймать дома, поэтому возникли какие-то тревоги, потом некоторые сложности возникли, кажется, из-за кота в Шереметьево. Но оказывается, я, проводив своего молодого товарища, пропустил ещё одну сцену, связанную с ним.
«И буквально на следующее утро после моего отлёта (друзья по телефону рассказывали взахлёб) в какой-то развесёлой телепрограмме ведущий поздравил россиян с тем, что из России уехал — наконец-то! — тот самый ужасный Лямпорт, неоднократно оскорбивший, оклеветавший наше лучшее всё, поднявший руку, осмелившийся… Я ещё подумал, что водевиль какой-то. В безошибочно дурном вкусе».
Цитированные выше сцены каким-то образом связаны со мною, но само огромное интервью заслуживает того, чтобы стать одной из вех современного литературоведения и критики. Я пропускаю суровый «наезд» Лямпорта на Быкова, огромное рассуждение о роли критики в сегодняшней литературе и об американской критике в частности — здесь всё полно удивительных точных деталей, это интервью — событие в литературе. Но, кажется, очень неплох и весь номер «Ex libris». Я думаю, что я продолжу своё чтение этого издания. <…> А на даче благодатно и светло, но жарко.
18 июля, суббота
<…> Уже второй день изучаю «Независимую газету» и её приложение «Ex libris». Есть вещи и увлекательные, и неожиданные. Например, последнее «прости», которое своему другу, только что навсегда ушедшему Георгию Вайнеру, посылает действующий писатель, претендующий на место в литературе, Михаил Ардов, но почему-то подписывает своё прощание как протоиерей Ардов. Мне это напоминает часто встречающиеся на кладбищенских плитах указания или звания, или чина покойного. Если на доске пишут под именем: писатель,— то, значит, здесь похоронен не писатель, а в лучшем случае литератор. И кому сейчас какое дело, состоял ли купец Севрюгин в первой гильдии или в третьей? Изо всех камер-юнкеров мы ведь знаем лишь одного — Пушкина. Должность, слава и известность писателя — его имя.
Но продолжаем чтение. Ожидаемым и подтверждённым оказалось, что Шиш Брянский — это филолог и языковед. Я помню его выступление в Политехническом музее. Или определённая инвектива против Захара Прилепина. Статья идёт под заголовком «Сахарный прилипала». В материале есть некий некрасивый намёк на вторичность полюбившегося мне романа.
«В один прекрасный день раздел «Научные работы» на сайте Прилепина может пополниться ещё одной научной работой под названием «Плагиат Прилепина». Мы ведь не можем исключить, что какому-нибудь филологу придёт в голову прочесть друг за другом два романа — «Скины» Дмитрия Нестерова и «Санькя» Захара Прилепина… В своё время мне довелось брать,— это пишет полюбившийся мне Михаил Бойко, готовивший и интервью с Лямпортом,— у Прилепина интервью. На все вопросы я получил развёрнутые ответы, и лишь один невинный вопрос был вымаран — о романе Нестерова. А ведь так просто было ответить: нет, не читал».
К этому можно было бы и прислушаться, но кто тогда писал почти гениальный роман «Патологии»? Всё это меня могло бы удивить, если бы я не знал, сколько, с точки зрения филолога-обывателя, вторичного в пушкинском «Евгении Онегине». Уже гениальное название «Санькя» — это не «Скины»; впрочем, роман Нестерова постараюсь прочесть. Но в этой же статье Михаила Бойко есть занятнейший пассаж. Бойко — борец, солидаризировавшийся с крутыми либералами, для которых влияние Прилепина на публику — это равно самоубийству.
«Плохо и то, что с критикой Прилепина до сих пор выступали почти исключительно совсем уж сомнительные авторитеты вроде Петра Авена, Валерии Новодворской или Тины Канделаки. Пытается бороться с оголтелой раскруткой Прилепина Наталья Иванова. Но вот оно, следствие многолетней ангажированности: когда Наталья Иванова говорит абсолютно правильные вещи — ей уже никто не верит».
Это гвоздь, заранее забитый в крышку… <…>
24 июля, пятница
<…> Оставшийся день сидел с рукописями и бумагами, кое-что читал. Физических сил у меня не хватает, чтобы перелопатить весь ворох возникающих соображений. Тем не менее, вот две любопытных цитаты из только что вышедшей «Литературной газеты». Во-первых, колонка Дмитрия Каралиса, за порой отчаянными высказываниями которого я уже начал следить. Дмитрий пишет на опасную, как бритва, национальную тему.
«Почему, казалось бы, такая очевидная реалия, как национальность, в нашей многонациональной стране находится под негласным запретом? Почему упоминание национальности рабочего Иванова и олигарха Абрамовича может быть отнесено к уголовно наказуемым деяниям, к статье «Разжигание вражды по национальному признаку»?»
Вторая цитата — об известном певце Андрее Макаревиче. Я взял её из рецензии Александра Яковлева на роман Вадима Ярмолинца «Свинцовый дирижабль „Иерихон 86–89“», оставшийся в коротком списке «Букера». Это пассаж об известном певце Макаревиче. Есть элемент мстительности в моём отборе. В своё время, не будучи знакомым со мною, Макаревич проголосовал против меня во время выборов в Авторском обществе. Почему бы сейчас мне не ответить ему чужой цитатой? Газеты быстро уходят, а книги иногда живут дольше и передаются из рук в руки. В принципе, с мыслью о ловкости Макаревича, довольно удачно жившего в советском прошлом, которое выдаётся за ад сегодня, я солидарен.
«Меня от этой песни тошнило. Ещё сильнее меня тошнило от самого Макаревича, от его напускного вида усталого гения, поскольку этот гений играл, как играли двадцать лет назад группы типа «Credence». Хотя — что я говорю! У тех что ни песня, то хорошая мелодия, взять одну только «Who will Stop the Rain», а у «Машины» что ни песня, то фига, и даже не в кармане, а возле него, чтобы начальству виднее было. И начальство в своём перестроечном порыве мимо этой фиги не прошло. И вот, пожалуйста,— мотор ревёт, и новый поворот! И так он, всем на радость, заводной, перестроечный, оптимистичный и снова с фигой, поскольку содержит щекочущий начальственные нервы вопрос: «Что он нам всё-таки несёт — пропасть или взлёт?» Между тем вопрос чисто риторический, потому что новый поворот несёт Макаревичу с его бригадой в красивых разноцветных пиджаках взлёт, а всем остальным — не несёт ни хрена!»
Комментарии к этой цитате опускаю. <…>
2 августа, воскресенье
Хватило собранности сразу же утром уехать на дачу. Прихватили ещё Володю и Машу, с ними их же, отраднинский, Саня. Он их ровесник, работает охранником, сейчас безработный. Я изучаю жизнь московской окраины. Правда, ребята хорошие; я чего-то покупаю из продуктов, часть покупает С. П., но зато они ведут хозяйство. Маша специализируется по агротехнике, Володя топит баню и ведёт текущий ремонт. Именно это и позволяет мне вести на свежем воздухе кое-какую текущую работу.
Участок за две недели, что я не был, весь зарос. Но уже пошли огурцы, и кажется, в этом году будет много помидоров. Я уже не говорю о чесноке и кое-какой другой зелени.
Что за время моего отсутствия случилось в России, без газет малопонятно, но по телевизору показали пребывание патриарха Кирилла в Севастополе и его богослужение в Херсонесе, где, по преданию, был крещён князь Владимир. Несмотря на чтение книги Купцова, всё это во мне вызывает добрые чувства.
Днём, пока ребята занимались участком, а С. П. обедом, я сидел над приведением в порядок записей в дневнике и читал толстушку «Аргументов и фактов», прихваченную в самолёте. Есть две занятные, всё на мою же тему, цитаты, которые и привожу. Одна из статей, кажется, бывшего пресс-секретаря в правительстве Ельцина Вяч. Костикова. Номер газеты, кстати, юбилейный.
«Доставшиеся нам от эпохи Ельцина и олигархические по происхождению кадровые резервы,— пишет автор, в подзаголовке статьи которого стоит: «Необходима бюрократическая революция»,— слишком задержались у пульта управления. Они, может быть, и были полезны в период, когда стабильность, удержание власти и сохранение в неприкосновенности «либеральной цели» ценились выше императивов развития. Их жестокая политическая ангажированность и «личная преданность», возможно, и были исторически допустимыми. Но сегодня они не обеспечивают ни потребностей роста, ни улучшения привлекательности российской модели. Напротив, их неспособность обслужить потребности реальной экономики, их раздражающее словоблудие уже негативно сказываются на настроениях населения, генерируют недоверие к власти, а следовательно, и новую нестабильность».
По кому идёт огонь, совершенно понятно. Но связывать недовольство населения с тенденциями самого нового времени — это слишком круто. Если бы русские были как итальянцы, бастующие по каждому поводу, то всё давно выглядело бы по-другому.
Вторая статья связана с Черкизовским рынком, её выстрелы направлены в ту же сторону.
4 августа, вторник
Собственно, я почти никогда не был так долго на даче. Живу, как мечталось. Потихонечку, по мере сил, копаюсь в огороде, поправляю и редактирую дневник за итальянские числа, думаю о романе. Роман уже поднадоел. «Дворня» занимается своими делами, но всё время что-то делает по хозяйству. Вечером коллективом посмотрели старый фильм Бунюэля «Скромное обаяние буржуазии». Фильм этот я видел раньше с Валей, но уже забыл, помню только знаковую сцену, как вся компания идёт по дороге. Многое, что тогда проходило мимо нас из анализа поведения буржуазии, теперь оказалось просто нашим: коррупция, пустота чиновников, недееспособность армии. Вечером читал подаренную мне Марком Заком последнюю книжку о кино. Это погодовая выборка из его монографий и статей о тех или иных фильмах. На этот раз и отобранные куски поживее, и сама идея создания описания лучших, знаковых фильмов с 57-го по 84-й чрезвычайно любопытна. «Фильмы в исторической проекции». Марк всегда отличался некоторой дубовостью стиля, а здесь чуть повеселее.
Опять снилась Валя, ей сделали операцию на одном глазе, как бы спасли зрение, и теперь она снова будет жить со мной. Я ещё раз увидел её огромные сияющие глаза. Дальше продолжать не могу, уже у меня из глаз слёзы. Во сне видел также и своего брата Анатолия. Как он там?
6 августа, среда
Утром сидел над седьмой главой и несколько её продвинул. Весь день летит, если уходишь из дома рано и даже если думаешь, что поработаешь где-нибудь на работе. План был такой: заехать в Московское отделение — вышел очередной номер «Колокола» с шестой, предпоследней главой «Кюстина». Оказалось, что в этом номере, хотя он и вышел ничтожным тиражом в 200 экземпляров, напечатана ещё моя статья о театре Гоголя — полный вариант со сравнениями и былыми сокращениями. Потом пешком, с Никитской улицы, переулками, по Бронной — в институт, а уж оттуда, вечером,— на Бережковскую набережную, напротив Киевского вокзала. На пароходе «River Palace» Борис Семёнович Есенькин, генеральный директор компании «Библио-Глобус», т. е. огромного и, безусловно, лучшего книжного магазина Москвы, справляет свой юбилей. Кажется, предстоит нечто грандиозное. Вместе с пригласительным билетом мне прислали и рекламный буклет этого «River Palace». Это судёнышко водоизмещением в 200 000 тонн, которое своим ходом побывало в Париже на «гастрономических гастролях» и в Лондоне, хотя оно сошло со стапелей только 8 августа прошлого года. Здесь уже побывали Дм. Медведев, Мирей Матье, Галина Вишневская и Валентин Юдашкин — список цитирую по буклету. Список сам по себе занятен: вот так в России выстраиваются приоритеты. От президента до портного.
Пока ехал в метро, прочёл две бросившиеся мне в глаза статьи. Одна о том, что ректоров двух университетов будет назначать президент, причём значения иметь не будет, насколько я понял, сколько ректору будет лет, а вторая статья о том, как командующий округом отправил служить в обычную роту солдат-певцов и танцоров из ансамбля. Насколько я понял, решение о ректорах сделано под В. А. Садовничего. Недаром, видимо, Виктор Антонович впустил в МГУ своеобразную ВПШ «Единой России». Само соседство двух статей занятно: с одной стороны, в законе об образовании делается некое изъятие для персоны, которую не выбирает университет, а представляет президент страны, а с другой — там, где сама логика жизни в искусстве и многолетняя традиция требует некого исключения, тут всё как надо, всё делается по закону. Воистину наш закон что дышло: куда повернёшь, туда и вышло.
В начале шестого добрался наконец до Бережковской набережной. Корабль-ресторан оправдывает название «Palace». Это заведение высшего типа — по кухне, еде, количеству официантов, посуде и десятку мелочей, которые определяют и стиль, и характер подобного учреждения. Чтобы покончить с этой частью темы, сразу скажу: всё было организовано прекрасно. Что касается еды и напитков, то они были выше всяких похвал: в Кремле на официальных приёмах, где я всё же бывал, так никогда не кормили. Юбиляр проявил и щедрость, и организационный талант. Работала беспроигрышная лотерея, всё время кто-то пел, танцевал, артисты менялись и менялись, был конферансье, как сказал поэт Вишневский — «звезда Юрмалы». Мне показалось, что это-то было не так хорошо. По крайней мере, и конферансье, и сам Вишневский стихи читали такие народные, что слушавшую рядом со мной эти сочинения Ларису Васильеву приходилось утешать. Гостей, по моим подсчётам, было около двухсот человек. Из вполне определённо знакомых мне людей — Серёжа Кондратов, Юра Поляков, Лариса Васильева, Володя Вишневский, Людмила Шустрова, Евгений Евтушенко с женой Машей, наш, из клуба, Степанец, которого я со всеми знакомил. Кстати, в результате моего сватовства Серёжа Кондратов вроде решил выпускать собрание сочинений Полякова и собрание Евтушенко. Я в свою очередь, поговорил с ним о Кюстине. Серёжа невероятно молод, элегантен и предупредителен. Говорит, что много физкультуры. Кажется, у него дома свой бассейн. Во время разговоров и бесед подумал, что я со своими огромными связями не имею ни собрания, ни достаточного количества книг и денег.
Борис Семёнович был в белом костюме, подтянутый, энергичный, почти молодой. Всех встречал у трапа — как и на любом приёме, здесь организовалась очередь,— был мил, предупредителен и обаятелен. Празднество предполагалось проводить до 24-х часов, но я всё же вышел на технической остановке что-то около десяти. Я юбиляру подарил толстую книгу, изданную в «Дрофе», приблизительно с такой надписью: «В день юбилея (не без авторского садизма) знаменитому книжнику и директору самого большого книжного магазина в Москве, книгу, которой нет у него на стеллажах».
Отдельно не могу не написать о Е. А. Евтушенко. Собственно, знаком я с ним уйму лет, но впервые как-то его по-другому понял. И это не ответ на его комплимент, когда он при всех сказал, что Сидоров струсил дать ему диплом об окончании вуза, а Есин, дескать, нет. Я ему, правда, объяснил, что Сидоров просто не мог этого сделать, потому что существовали другие законы. Сидоров, вероятно, не знал о некоторых связанных с законами возможностях. Я сначала получил право на экстернат, которым, правда, воспользовались только единожды. Исключительно под Евтушенко практически и получали. Попутно вспомнили о Зинаиде Ермолаевне, уже покойной матери Е. А. Собственно, затеяв это длинное отступление, я хочу сказать только о двух моментах. Первый — это воспоминание о поездке Е. А. по Лене: «Я ехал по местам и читал стихи там, где даже не знали слова «поэзия» и, по крайней мере, никогда не видели живого поэта». Второе — это прекрасная его застольная речь, вызвавшая аплодисменты всей разномастной публики. Е. А. говорил об отмене сочинения при поступлении в технические вузы. Он каким-то образом, но очень справедливо, связал это с тем, что шестидесятники — техническая интеллигенция, которая, собственно, и вывела нашу страну в космос и к другим достижения цивилизации,— были ещё и прекрасными, лучшими нашими читателями.
7 августа, пятница
Не выспавшийся, что-то, как всегда, перепутав, утром в девять поехал в институт: мне показалось, что сегодня в десять начнётся экзамен по этюду, но сегодня день объявления результатов творческого конкурса, и в соответствии с законом об образовании, в который вляпалась вся страна, будут проводиться апелляции. С этим я сидел весь день, иногда мне помогал М. Ю. Стояновский, как член комиссии. Проводить одному апелляцию было нельзя. Собственно, запомнился мне один парень, который написал 40 страниц без единого абзаца. Текст его был полон телевизионными и кинореминисценциями. Но что-то иногда в его страницах прорывалось живое. Я может быть, и взял бы его на платной основе к себе в семинар — как меня уговаривала его мать,— но парень совершенно больной и абсолютно в литературе тёмный. Не мог во время беседы вспомнить элементарных вещей из Л. Толстого и Ф. Достоевского. Мне даже непонятно, как он смог закончить школу. Похоже, что этот бедный парень наблюдается у психиатра. Кое-каких девчонок мне тоже было жалко. Какие-то огоньки иногда просвечивались и у них. Особенно у одной девушки, которая учится в автомеханическом институте. На очное отделение мы взяли только двадцать парней на шестьдесят с лишним мест. Вуз, конечно, феминизирован. Но как им всем объяснишь, что при всём прочем отбирал их и браковал мастер и теперь принудить этого мастера, повышая им оценки, взять их очень трудно. Это всё равно что принудить парня, которому девушка не нравится, полюбить её. Силой мил не будешь. Правда, одному парнишке, которого отбраковал Куняев, я всё же поднял балл до минимума, чтобы он принял участие в следующем экзамене. Парень писал только на античные темы, упоминая всех античных героев. <…>
8 августа, суббота
<…> Вечером по «Эху Москвы» какой-то парень, компьютерщик и писатель, говорил об Америке, из которой он только что вернулся. Кажется, он реиммигрировал. Она совсем не показалась ему раем. Я бы с удовольствием прочёл его какие-нибудь книжки. В частности, у него есть какая-то своя теория относительно 11 сентября. По крайней мере, то, что он рассказывал, было ново и интересно. <…>
9 августа, воскресенье
<…> Вечером по каналу «Культура» показали замечательный зарубежный фильм — это реконструкция одного из дел молодого Цицерона. Видимо, его речь на этом процессе послужила документальной основой. Это об убийстве неким сыном своего отца, чтобы получить наследство. На самом деле всё было сфальсифицировано, чтобы это «наследство» через аукцион получил некий богатый отпущенник, любимец Суллы. Именно во время этого процесса тогда ещё молодой адвокат Цицерон произнёс своё знаменитое: «Кому выгодно?» Всё, к сожалению, оказалось очень похоже на наше время. Может быть, ничего и не изменилось? Такая же страсть к чужому, такая же бесстыдная власть, даже под другими названиям существуют политические проскрипционные списки. Отличие лишь в одном: защищая это безнадёжно проигранное дело, Цицерон дрался и за свою жизнь, которой мог лишиться в случае проигрыша. И ещё: коллегия суда, к которой обращался адвокат, не побоялась вынести вердикт, который наверняка не понравился власти. Не меняется ли всё же наш мир к худшему?
Кадыров высказал пожелание, чтобы Путин стал пожизненным президентом. К слову, совсем недавно в Чечне убили правозащитницу из «Мемориала». <…>
11 августа, вторник
<…> Утром, в постели, прочёл рассказ Анатолия Ливри, который он прислал в «Российский колокол». Журнал с моим романом, о котором он мне писал, был наводкой. Это всё та же известная мне история со славистикой в Сорбонне и минутой молчания по поводу всё тех же событий 11 сентября. В какой-то степени Ливри сейчас самый яркий по стилю писатель, пишущий на русском языке. В каждой фразе — какой-нибудь замысловатый или изысканный троп. Вот начало рассказа, хотя по сравнению с другими его частями не самое яркое.
«Утренний Париж смотрелся старичком в коляске, розовым, чистеньким, амнезичным, с парализованной правой стороной. Город был недвижим, беззвучен, и только Сена, прячась за горбатым дворцом — тоже ухоженным, точно оскоплённый хищник в клетке,— с шипом влачила свои воды прочь из Европы».
Сколько смыслов, и как безошибочно! Не знаю, насколько точно описана современная славистика Сорбонны и насколько всё документально, но сделано это чрезвычайно жестоко. Предельно жестоко, убийственно. Выписываю, поскольку это ещё и описание еды.
«Ах, эти сентябрьские устрицы! Ох уж эти жареные тетерева животами вверх! Ах, этот Арарат грецких орехов с молочным Тереком пастилы! А вазы, полные фруктов! И где сейчас этот мученик лосось с укропом в питоновой ноздре?! А рахат-лукум с круассанами и калачами! А тот поросёнок, пожертвовавший славистике последними неделями своей жизни и павший на оловянное университетское блюдо средь комьев капусты с чёрной сливой, разорвавшей ему пасть! Вечная ему память! И пусть славится в веках красная гвардия пивных банок да караул из задастых бутылей цимлянского, которое довольно успешно выдавалось профессорами начальству за шампанское!
А начальство действительно ожидалось. Не потому ли появились в горшках тюльпаны, уже наказанные за свою свежесть и повёрнутые меловыми лицами в угол? — и не из-за высоких ли гостей лесбийская пара матрёшек да их многочисленные отпрыски лишились русых бород, которые они отращивали месяцами на книжных шкафах и которые заставляли чихать смуглянку-библиотекаршу с безуховским ключом на плоском заду? — не для них ли динамики пряли веберовское «Приглашение к танцу», а стадо девиц своими красными руками с плебейским выражением пальцев волокло стонущего клавишами «Петрофф’а» к стенке, оклеенной обоями гри-перль с бордюром, и посреди которой, словно жучок микрофона, виднелась шляпка гвоздя. На неё, в зависимости от ситуации, вешался то портрет Путина, то де Голля лондонского периода, коего незлобивая художница по ошибке наградила капитанскими эполетами петеновского адъютанта. Сейчас же — Толичка это сразу заприметил — обе картины были спрятаны под стол с пивом, а у стены скучал пустоголовый бюст Набокова с откушенным сорбонновской Агафьей Федосеевной ухом».
Как мне кажется, если журнал дойдёт до Парижа, то опять возникнет скандал. Но Толичка — в рассказе Анатолий Ливри так именует своего героя — этого и хочет, и по-своему прав: око, как говорится, за око. Но себя, тем не менее, любит безумно.
«Толичка с удовольствием воззрился на своё отражение: намеренно туповатый взор манекенщика, расколошмаченные о макивару костяшки кулаков, бычий лоб, белые одежды, сходящиеся складками в выпуклой промежности,— всё то, за что его и взяли преподавателем в Сорбонну…»
<…> Вечером, когда я приехал в Москву, то нашёл в почтовом ящике новую посылку от Ашота. Это копия указа Лужкова о присуждении премий Москвы. Я выписываю только то, что меня или интересует, или волнует. Во-первых, Инна Кабыш премию не получила, потому что в последний момент «Литературная газета», которая её представляла, не принесла необходимый листок по учёту кадров. Но это ещё и привычка поэтессы, чтобы всё было кем-то сделано: у неё плохие отношения в собственной школе, а ходить объяснять и просить у дирекции, видимо, не хотела. Обидно, потому что можно было бы подобрать что-то достойное из современной литературы. Литература опять потеряла место. Но есть и приятное: Олег Кривцун, автор замечательной книги «Творческое сознание художника», премию получил. Я приложил здесь много сил. В секции преимущественно театроведы, и все они лоббировали своих. Получил премию и Олег Пивоваров, редактор «Театральной жизни». Что касается премии по кино, то её давали коллективно за фестиваль «Московские премьеры». У А. Баталова, который был в этой группе «паровозом», премий вагон и тележка, но вот В. Шмыров заслужил. В этом же списке есть ещё и Елена Ардабацкая, редактор отдела кино «Московского комсомольца».
Средства массой информации гудят из-за открытого письма Д. Медведева В. Ющенко. <…>
17 августа, понедельник
Сходил утром к зубному врачу Элле Ивановне и включил радио. Два события: одно почти привычное — в Назрани взорвали местное УВД, большие жертвы, террорист-смертник въехал на машине во двор учреждения и подорвал себя; второе происшествие можно квалифицировать как катастрофу. На Саяно-Шушенской ГЭС во время ремонта вышел из строя один из агрегатов, в машинное отделение хлынула вода, разрушена стена машинного зала. Погибло 8 человек ремонтников и рабочих, и объявили ещё о более 50-ти пропавших без вести. Наверное, тоже погибли. Отключены все десять агрегатов.
Как это произошло, мне непонятно; по сообщению местных властей, может быть частичное подтопление. Чуть ли не целый день был отключен ряд регионов Сибири. Ещё в четыре часа по Москве в половине Абакана не было электричества. К вечеру кто-то из начальства сказал, что на изготовление новой турбины и генератора потребуется чуть ли не два года. <…>
18 августа, вторник
С утра ходил к нотариусу, отнёс документы. Там же посмотрел на письмо о вкладах В. С. в сберкассу. С 2005 года, с которого она не брала пенсию, накопилось 167 тысяч рублей и лежит ещё около тысячи долларов. В. С. и оттуда помогает мне.
Довольно долго занимался Интернетом и телевизором, они подключены через компанию «Акадо». Мне всегда казалось, что компания чуть плутует, когда берёт за месяцами не востребованный Интернет и телевизионные программы, но у них появилось и новшество: выключают без предупреждения, без «письма» на экране, которое было раньше. Недавно, внеся 1000 рублей, решил, что буду какое-то время жить вольно,— не тут-то было. Я целую неделю думал, что встретился с какой-то неисправностью в сети, потому что раньше о выключении Интернета всегда предупреждали, но оказалось, что всю систему просто отключили. Но из новшеств это не последнее: за включение теперь ещё и берут 232 рубля. Мне даже показалось, что теперь фокусы с «отключением» будут возникать постоянно. Выгодно.
Вечером опять читал книжку Купцова. Масса любопытных исторических сведений. Это как бы закулисье нашей истории.
Церковь и невмешательство в дела мирские
«Из воспоминания участника Гражданской войны Калмыкова: „В 1919 году красные, тесня деникинцев, подошли к селу Хотмыжек Борисовского уезда Курской губернии. Шла перестрелка, и, прикрывая отход белых, с колокольни хотмыжской церкви красных обстреливали из пулемёта. Когда взяли село, то окружили и обыскали церковь и нашли там спрятавшегося деникинского пулемётчика и попа, который в бинокль следил за боем и подносил пулемётчику патроны“». Стр. 196.
Это фрагмент о том, на чьей стороне была нейтральная церковь.
О белом терроре в Сибири
«По сути, большинством жертв белого террора были те, кого «сдали» попы, так как они хорошо знали местные условия и жителей». Стр. 197.
Таких примеров и ссылок на книги, где эти примеры можно было бы найти, автор приводит множество и потом итожит:
«И когда вам где-нибудь в СМИ какая-нибудь падаль говорит, что его деда (знакомого, отца, брата, отца или деда жены и т. п.) посадили или, того чаще, расстреляли как священника — это ложь!
В 100 % случаев это означает, что уже после Гражданки или неожиданного для белых наступления поймали какого-нибудь попа из карательного отряда Мамонтова или Семёнова, а то и просто палача, который насиловал, пытал и расстреливал. И уже в любом случае доносил, обрекая на смерть и пытки».
Кто грабил церкви
«Бывший белогвардеец И. Лунченков следующим образом рассказывает в своих воспоминаниях о мамонтовской добыче (знаменитый победный рейд Мамонтова по красным тылам.— С. Е.), о её дальнейшей судьбе и о грабеже других семейных ценностей: „Главную часть добычи составляли ризы, иконы и кресты, изъятые из «храмов божиих» Центральной России, да многочисленные сейфы банков тех городов, где прошёл огнём и мечом Мамонтов“».
Это, конечно, фрагмент проблемы, но в книге есть и его продолжение; собственно, здесь отображено многое.
19 августа, среда
<…> Сегодня поехал в институт, чтобы отвезти книжки для сестры Татьяны, за ними к проходной подойдёт кто-то из её подружек. Но пришлось ещё проверить четыре этюда из «платников», которые позже подали заявления. Уровень, конечно, ничтожный, еле-еле для девушек наскрёб проходной балл, какой-то паренёк написал значительно лучше. Прозаики. Это опять старая песня: мужчины и женщины в литературе. Татьяна Никитична Толстая была права: у мужиков это получается лучше. С Л. М. говорили о президентстве Медведева, на голову которого скатилось столько государственных несчастий.
Обедал с ректором, поговорили об Италии; кстати, сын БНТ, мой любимец Федя, только что прилетел из Венеции; говорили о Болгарии, откуда БНТ только что вернулся. Среди прочего возникла идея и чтения курса о славянских литературах. Я напомнил, что в институте есть кафедра русской классической литературы и славистики.
По дороге к метро встретил Серёжу Арутюнова и так славно с ним поговорил. Кстати, впервые узнал, что четыре месяца он был в Абхазии во время войны. Много интересного он рассказал и о некоторых публикация в «Знамени». У меня Серёжа всегда вызывает свежее впечатление, я так рад, что он как никто живёт в литературе.
Вечером долго варил очередной борщ. Особенность его состояла в том, что я забыл положить в него капусту. Но когда пошёл к телефону, обнаружил у двери, на столике в прихожей, кочан капусты, который купил. Пришлось доваривать. Во время гастрономической акции по «Эху Москвы» Алексей Венедиктов разговаривал с бывшим президентом СССР Михаилом Горбачёвым. Тема — события августа девятнадцать лет назад, путч и т. д. Неумный, заискивающий перед радиоведущим человек, бывший кумир-разговорник, не изменил себе. Всё та же двойственная позиция, виляние, выяснились не украшавшие его подробности — звонок Ельцину; человек без нравственного стержня. Намекнул, что самолёт, на котором он возвращался из Крыма, вроде бы хотели сбить. Много говорил о прослушках в его квартире на Ленинских Горах. Не постеснялся сказать, что Лукьянова тянул потому, что вместе учились, а потом попрекал, как много для него сделал. Полное непонимание, что, кроме жажды власти, у других людей существуют убеждения. Рассказал об истерике Раисы Максимовны, что теперь, дескать, его собираются убить, о каких-то людях в камуфляжах, которые ползком пытались окружить его дачу в Форосе. Почему не рассказал, что при строительстве его дачи была вырублена половина рощи реликтовой сосны? Жалкий человек, заклеймённый предательством. Тот же Купцов о нём пишет так: «До 1987 года, когда пятнисто-лысая сволочь Горбачёв начнёт восстанавливать в России капитализм, остаётся 15 лет. За это время СССР должен стать «империей зла» и «империей лжи». И начало об этом должны положить (кроме мифа о красном терроре) гонения на РПЦ». Кстати, Купцов очень доказательно пишет, что эти гонения были талантливо организованы Хрущёвым, другим либералом.
Сообщали, что восстановление Саяно-Шушенской может обойтись в 40 миллиардов рублей. Оказывается, повреждены были не два, а пять агрегатов. 60 человек — всё ещё «пропавшие без вести», т. е. на дне двадцатипятиметрового затопленного водой колодца машинного зала или смыты водой.
20–21 августа, четверг — пятница
Два дня сидел дома и работал над романом. К вечеру пятницы седьмая глава почти закончена, как-то всё живо пошло, и остался лишь последний, «самый современный» эпизод. Им, наверное, станет авария на Саяно-Шушенской ГЭС. Слушал все передачи, читал статьи в «Российской газете». Из довольно уклончивого интервью председателя правительства Хакасии привожу несколько фрагментов. «Между тем, оставалось непонятно, куда растворилась пятая часть акций станции, которую правительство Хакасии в своё время передало собственникам в обмен на гарантированные льготы по тарифам на электроэнергию. Есть постановление за подписью Черномырдина, есть решение арбитражного суда о том, что это соглашение бессрочно, однако про льготы как бы забыли». Основным словом здесь было «собственники». Судя по всему, это не государство, потому что дальше Виктор Зимин говорит: «Статус стратегического объекта был понижен, государственное влияние на его безопасность практически свелось на нет». <…>
22 августа, суббота
<…> Уже на даче, куда мы приехали поздно, после всех заездов за продуктами в «Перекрёсток», я ещё раз подумал, что в известной мере дача меня спасает. Два дня в неделю — когда я дышу другим, чем в Москве, воздухом, хорошо, благодаря стараниям С. П., ем, сижу в бане, а главное, это единственное место, где я высыпаюсь,— дача меня спасает.
За рулём от начала, от моего дома, с заездом к С. П., всё время был Володя. Это очень облегчает мне жизнь, позволяя всю дорогу грызть тыквенные семечки, участвовать в отгадывании кроссворда, которое кипит на заднем сидении, и даже прикладываться к «Медовухе», которую С. П. купил в предчувствии своего скорого дня рождения. Естественно, параллельно со всем этим я обдумывал и то, как закончу роман.
Довольно долго сидели в бане, о чём-то разговаривали, до бани смотрели по НТВ любимую передачу простого народа «Максимум». Прелесть этой передачи — в её каком-то восхищённо-мстительном характере и в том, что её содержание — при всём обилии в ней знаменитых лиц — немедленно забывается. Что касается телевизионных споров, то Маша большой специалист по «Дому-2», который она смотрит страстно и с подробностями много лет. В известной мере Володя тоже воспитанник телевидения. Схватились, естественно, по поводу Ленина, о котором, так же как и о былом, никто ничего не знает, но все судят.
23 августа, воскресенье
Поднялся несколько позже, чем обычно, чуть ли не в девять. Иногда я рад, что молодёжь засиживается почти до утра за пивом, а потом чуть ли не до трёх часов спит. Это моё время, я спокойно читаю, принимаю лекарства, медленно встаю, разминаюсь в спортивном зале, поливаю огород, смотрю на цветы, обрываю последние ягоды с кустов чёрной или красной смородины, снова ложусь или открываю компьютер на террасе возле открытого окна. В общем, если говорить сразу, то уже под вечер, близко к отъезду, часам к пяти, я с облегчением написал последнюю фразу в седьмой главе. Роман окончен.
Сразу скажу о новом чувстве, которое раньше я не испытывал, хотя не первый раз заканчивал роман и ставил последнюю точку. Но это был особый роман. Во-первых, он писался под топором «поспеть в номер»: каждые два месяца, хочешь или не хочешь, пишется или не пишется, но положи на стол Ирочки в «Российском колоколе» главу. Здесь никто не станет считаться, есть у тебя «вдохновенье», успел ты что-нибудь придумать или не успел — вынь и положи. Сроки висели, как срок к расстрелу. Во-вторых, роман очень трудный потому, что ты зависишь не только от собственной фантазии и работоспособности, но ещё и от того, соберёшь ты материал или не соберёшь,— роман, где свирепствовала подлинная документальная основа, которую надо было умело заворачивать в придуманный сюжет. Так вот, это было чувство немыслимого освобождения. Будто бы изменился свет, и я уже по-другому, более открыто и свободно, смотрю на мир. Кстати, когда я сказал об этом С. П., он поделился со мною и своим наблюдением: два последних месяца на моём лице всё время полыхала какая-то «лирическая смурь». <…>
24–25 августа, понедельник — вторник
Собственно, оба дня прошли совершенно одинаково. Утром я в девять уезжал на работу, а вечером, около восьми, возвращался. Естественно, так уставал, что ни о какой творческой работе речи уже не шло, поэтому заполняю дневник по памяти уже во вторник.
В понедельник шло собеседование с ребятами, поступающими сначала в семинар И. Л. Волгина, потом в семинар С. Ю. Куняева. Ни в том, ни в другом семинаре почти нет лидеров. Две тенденции, повторившиеся потом, на следующий день, и в большом семинаре А. Сегеня. Во-первых, много ребят, поучившихся два, а иногда три года в других и часто технических вузах, а потом решивших, что это не их дело. Это означало, что после десятилетки сломя головы, куда бы ни попасть, бежали в любой вуз, а потом взрослели и понимали, что всю жизнь с нелюбимой работой, как с нелюбимым человеком, прожить нельзя, и теперь пытаются перебраться к призванию. Во-вторых, чрезвычайно низкий общий уровень школьного образования. К этому я отношу и полное пренебрежение к отечественной литературе, вкус к которой, видимо, отбит со школы. Когда ребят спрашиваешь о современных отечественных писателях и писателях второй половины ХХ века, то почти всегда натыкаешься на полное незнание. Я задаю себе вопрос: зачем идти в отечественную литературу, которой не знаешь? Но ведь и литература обеднела: она, лишённая заинтересованных читателей, лениво критикует текущий строй и, лишённая идей, не знает, о чём же ей писать. Я думаю, что и любовь современных будущих писателей к так называемой фэнтези проистекает из полной опустошённости нашей идеологии. Без внутренней идеи между капитализмом и воспоминаниями о социализме. И капитализм-то без Бога тоже нехорош.
Обедал с ректором; он сказал, что в 80-ти государственных вузах недобор студентов. Этот недобор есть даже в МГУ. Я этому не удивился, мне казалось, что последнее время очень энергичный В. А. Садовничий больше интересовался своей судьбой, нежели результатами набора. Как я и предполагал раньше, мы набрали свой контингент полностью, несмотря на так называемую «демографическую яму».
26 августа, среда
Сегодня день рождения С. П., поздравил его утром по телефону и пошёл в «Ашан» покупать ему подарок. Чуть позже подарок и купил: целую упаковку, 12 пачек, кофе — 3 кг.
По дороге в «Ашан» проходил мимо здания «Газпрома». Буквально напротив моих «Красных домов» на улице Строителей ещё в самом начале перестройки из двух больших девятиэтажных жилых домов выселили жителей, и один огромный жилой дом отдали под здание «Газпрома», а второй — под здание Строительного комитета. Меня всегда привлекал комитет, в который после какого-то конфликта распределили бывшего секретаря ЦК КПСС Бориса Ельцина и где он ни разу не был. Оба здания, конечно, сильно модернизировали, пристроили к ним сзади гаражи, а спереди по два вестибюля. Я всегда, как налогоплательщик, с чувством заинтересованности наблюдал за тем, как всё это обустраивается, монтируются новые окна взамен старых, а наша улица наполняется самыми дорогими машинами, на которых приезжают служащие. Хорошо жить возле газа. Сегодня меня в очередной раз привлекли новые строительные экзерсисы газовиков. К своему роскошному вестибюлю они прилаживали роскошные гранитные ступеньки. Это, конечно, не Иорданская лестница в Зимнем дворце, но размах тот же. Я посмотрел на то, как при помощи гастарбайтеров и механизмов кипит работа, и порадовался, что, несмотря на кризис, наши газовики не забывают строительство и украшают свою жизнь.
Что-то часов в двенадцать тем же коллективом выехали в Обнинск. Ещё утром доваривал варенье из сливы. Чистил сливу и варил вчера вечером. Здесь и вспомнил В. С.: она любила чистить картошку или резать капусту в большой комнате перед телевизором.
В Обнинске расписание обычное: обед, баня, ребята в промежутке между обедом и баней смотрели кино, я попытался поспать, а потом немножко «поигрался» с компьютером и читал «Литературную газету». Прочёл большую статью Уткина о результатах ВОВ. Это некоторое допущение, что бы произошло в мире, если бы победила гитлеровская Германия. Картина получалась безрадостная, на которой и Америка могла стать страной второго сорта.
Количество жертв катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС достигло 69-ти; как я и предполагал, все нашлись на нижних этажах разрушенного машинного зала. И ведь никто за это отвечать не будет. Путин сразу предложил родственникам по миллиону из особого фонда правительства; родственники хотят пять. «И сапогов ещё не износив».
27 августа, четверг
<…> Вечером по радио и по телевидению — умер Сергей Владимирович Михалков. Похороны будут в субботу, надо возвращаться в Москву. Я с содроганием вижу теперь, как разграбят последнее, что осталось от Союза писателей СССР. Михалков был фигурой своеобразной, но его всё же и боялись, и стеснялись.
27 августа, пятница
Видимо, у меня начался период чтения. Уже в постели взялся за номер «Нашего современника», который в знак примирения мне подарил Куняев. За романы и прозу я и не берусь, потому что заранее догадываюсь о её качестве, но публицистика у них всегда отчётливая. «Гвоздём», конечно, стало интервью с Савелием Васильевичем Ямщиковым. Он недавно умер, и вопросов к нему больше нет. Вроде бы правленый текст интервью за три дня до смерти Ямщиков передал в редакцию. Весь материал посвящён М. Е. Швыдкому, бывшему министру культуры. Есть, конечно, подтексты, но основные тезисы: постоянная «всплываемость», поддержка иного лагеря, мздолюбие. По этому поводу — две цитаты. Всё, что сделано министерством во время Швыдкого, тоже подвергнуто критике: от вновь открытого музея Гоголя на Никитском бульваре до поддержки «Современника». Ну, с этим всё понятно, там свои и своя раскрученная пьеса, недаром С. Ямщиков говорит: «Благодаря дружбе с Ельциным процветает Волчек, Любимов вернулся на коне». Достаётся всем, хотя, если бы на коне были бы, как говорится, «наши», было бы не лучше. Теперь собственно ударная фраза, которую можно приравнять и к сплетне. Впрочем, после того, что я видел, ничего неожиданного для меня не существует.
«О какой демократии можно говорить после того, как в телепередаче «Постскриптум», посвящённой трофеям, Николай Губенко, бывший министр культуры и председатель Комитета по культуре Госдумы, а ныне депутат Московской думы, официально заявил: «Господин Швыдкой, я чётко знаю, что за Бременскую коллекцию вы получаете 280 миллионов долларов отката». Почему оскорблённый не подал в суд? А сколько было публикаций об антикварной торговле его жены; о том, как они для своего дачного участка отрезали кусок Рижской автострады…»
Приблизительно в том же духе и другой материал, уже рецензия Сергея Семанова на две книги женских мемуаров — последней жены композитора Никиты Богословского Аллы Богословской — с нею я знаком по РАО — и Валерии Новодворской, «бабушки» либеральной революции. Статья довольно невнятная, но названия обеих книг занятные. Богословская назвала свой том «Как я оседлала Никиту Богословского», а Новодворская — «Прощание славянки». Всадница и славянка! Здесь же, в рецензии, есть и семановский пассаж, называющий издательство Захарова «либерально-еврейским». Возможно, это и так, но издательство это — одно из самых интересных, почти все их книги я читаю. Обе книги в духе и характера С. Н. Семанова, я перекладывать и транслировать его мысли не стану, но одну цитату из Богословской, отвечающую моим представлениям, выну. Стр. 282:
«Бывшие „лабухи“ быстренько сориентировались, враз забыли наивные мечты тщеславной юности. Они вдруг стали руководителями телевизионных каналов, радиочастот, концертных и эстрадных площадок. Стадионы и корпоративные вечеринки тоже находились под их неусыпным наблюдением. В одночасье, как чёрт из табакерки, возник институт музыкальных продюсеров, уничтоживших на корню отдел пропаганды Союза композиторов. Откуда-то высыпала целая армия клубных промоутеров, ди-джеев и звёзд шоу-бизнеса, изгнав такой привычный и милый сердцу эстрадно-песенный жанр. Вся эта компания запела, заиграла, заговорила и затанцевала новую музыку „поколения пепси“».
Совершенно верно С. Н. Семанов сокрушается, что вдова не назвала ни одного имени из своего подразумеваемого списка.
Всё это написано утром. А впереди немалый день.
С утра идёт дождь, крыша в спортзале опять подтекает. Меня утешает, что жёлоб, по которому с основной крыши течёт вода, на этот раз не протекает в середине,— это проверка того ремонта и реконструкции, которые Володя провёл вчера.
Ещё до завтрака, который у нас переходит в обед, начал снова читать конкурсные работы. Дело это, конечно, утомительное, но зато много узнаёшь; пишут, чертяки, и все считают себя большими писателями. В основном это некая ирония над текущим временем. Читаю пока «мелкие» рукописи и стараюсь, пока не забыл, что вполне естественно, сразу же заполнить дневник и написать хотя бы короткую рецензию.
Владимир Вестер. «СССР, или Другая цивилизация». Есть и ещё один подзаголовок: «Жизнь и смерть короля рок-н-ролла». 190 стр., издательство «Зебра Е». Это очень милая серия «молодых» рассказов старого человека приблизительно из времени моей юности. Мило, но это какая-то мелочная, а не премиальная проза. Отблески дозволенного американского искусства в наших жизнях. Хорошие мальчишки, много думающие о сексе. Всё это скорее в традиции «южно-одесской» школы — правда, чуть сердечнее.
Леонид Медведев. «Один год. Повесть, рассказы». Здесь нет издателя, но обозначен тираж в 100 экземпляров. Внимательно прочёл первые рассказы и повесть. Всё вместе это должно как бы обрисовать круг жизни. Традиционная в высшем смысле повествовательная повесть, без какого-либо обострения стиля. Повесть — один год из жизни молодого парнишки из деревни, по путёвке попавшего на одну из великих строек, в данном случае в Комсомольск-на-Амуре. Мило, трогательно, интересные детали, один раз даже не без трагизма — это когда мальчишка чуть ли не задохнулся под землёй в лазе для трубы. Это неплохое от природы и грамотное письмо — не больше.
Николай Ерёмин. «Комната счастья». Это уже изделие красноярских издателей, тираж опять самодеятельный — 100 экземпляров. Автор — врач и выпускник Лита. Небольшие, резко отрицательные и насмешливые рассказы о нашем времени. Радует, что это профессионально и без потери вкуса. Вещи есть смешные: как, например, распределялись гранты партией «Бедная Россия» разным творческим союзам — обзор положения провинциальной интеллигенции. Неплохо, но и не более.
Пока в свой короткий список я могу внести только Татьяну Чекасову с её «Батальонной любовью», но всех жалко.
По радио объявили, что в субботу рано утром в храме Христа Спасителя будут отпевать С. В. Михалкова, и я решил ехать в Москву, чтобы рано встать и пристроиться к очереди. По дороге завёз всю компанию на дачу к С. П., там ревизия недавно возведённой отопительной системы — комфорт стоит дорого. В принципе, я человек городской и, хотя и люблю «деревню», долго за городом находиться не могу: мой удел — мотаться туда и сюда. В Москве сразу же принялся за хозяйство: доваривал варенье, нажарил себе кабачков, которые уже две недели томятся у меня в холодильнике. В этот момент Сергей Пархоменко, не без томности в голосе, говорил о С. В. Михалкове, отдавая должное его знаменитым детским стихам, но постоянно упирая на то, что старый, теперь уже умерший, поэт три раза переписывал текст гимна, всё время пристраиваясь к текущей власти. Слегка прошёлся и по «племени», по Никите Сергеевичу. Здесь же подпел ему какой-то слушатель из Ленинграда, взволнованно назвав покойного «помощником палача», видимо, имея в виду Сталина. По Сталину тоже внезапно в эти дни возникла целая дискуссия. Реставрируя станцию метро «Курская», строители возобновили прежнюю, снятую при Хрущёве, надпись из первого михалковского гимна: «Нас вырастил Сталин…». Скандал идёт страшный, но хватит с нас и того, что столько разрушено памятников и царской эмблематики — это то, по поводу чего следующее поколение будет задавать вопросы. Вот так я всё слушал, и вдруг объявили, что буквально сейчас в храме Христа Спасителя начнётся прощание с С. В. Михалковым. Как там будет завтра, я не ведаю — может быть и толпа, как во время похорон Зыкиной и Солженицына; сразу же одеваюсь и еду на метро.
По дороге долго думал о покойном, с которым был неплохо знаком. В общем-то, он прожил жизнь так, как хотел бы прожить каждый. Во всех инвективах, направленных в сторону покойного, много зависти. Прожил жизнь, конечно, на острие ножа, но, вспоминая всё, что я о нём слышал, должен сказать, что он был человеком, не стремящимся делать людям зло, и всегда был готов прийти, если мог и если это не задевало его, на помощь. С его уходом многое в нашей писательской жизни изменится.
Такого многолюдства, какое было при прощании с Солженицыным и Зыкиной, не было. Никакой очереди, в храме не больше ста человек. Покойный лежал в центре храма, рядом с патриаршим местом, за специальной загородкой, которой обнесена вся центральная часть. Гроб был огромный, с откидной крышкой, лицо Сергея Владимировича я различал сквозь туман. На лбу покойного лежала бумажная лента с молитвой.
Здесь же в избранном месте сидели члены многочисленной семьи. Я узнал и молодую, в чёрном и, как мне показалось, похорошевшую, последнюю жену покойного, и Никиту Сергеевича, который крестился, повторяя крестное знамение за монашкой, читавшей псалтырь, узнал Анну, дочь Н. С., и первого сына Михалкова-Кончаловского — Егора. Его-то я хорошо помню, он приезжал ко мне в институт за дипломом кинофестиваля. Сначала в храме горел большой праздничный свет, в одиннадцать его пригасили, и атмосфера стала таинственнее. Никита Сергеевич каждый раз вставал и троекратно целовался с каждым, видимо высокопоставленным, человеком, который проникал за загородку.
Когда уже через час я выходил из храма на пустынную паперть, то ближе к проезжей части увидел группку сравнительно молодых, лет тридцати, людей с букетами цветов. Видимо, они готовились идти в храм, а пока весело и дружелюбно читали наизусть стихи покойного поэта. Это, пожалуй, главное впечатление от всей этой церемонии.
Последний штрих. Кажется, в храме, но по другую сторону от меня, я видел Арсения Ларионова. Я хотел было к нему подойти, чтобы сказать: «Арсений, неужели ты не понимал, что никакого письма против тебя я никогда написать бы или подписать не мог?» Но не подошёл, а потом всё растворилось в тумане.
29 августа, суббота
Весь день читал роман Серёжи Самсонова «Аномалия Комлева». В аннотации сказано, что Самсонов написал книгу, равноценную по масштабам «Доктору Живаго» Бориса Пастернака, «Жану-Кристофу» Ромена Роллана, «Импровизатору» Ганса Христиана Андерсена. Сказано здесь же и об игре метафор и образов. Вот это действительно здесь есть. Это удивительный дар у Серёжи, ещё больше расцветший после института. В своё время недаром, видимо, я, когда он был ещё студентом, напечатал в нашем институтском журнале его роман. Но в чём-то роман Серёжи меня разочаровал. Ещё раньше мне казалось, что умение выписать, изобразительная доминанта у него превышает и социальную, и философскую, а проза — это, как говаривал Пушкин, мысль, мысль и мысль. В описании музыки это уже несколько устаревшие пафосные приёмы, а другого и нет. Но, к сожалению, он очень продвинулся в описании секса; правда, делает это с удивительной литературной откровенностью — здесь он, безусловно, нов. Чем-то мне этот роман показался похожим на роман Минаева. Естественно, в рейтинге я всё же поставлю ему высокую оценку — судим ведь, сравнивая с другими, а что касается моих завистливых замечаний Серёжиного преподавателя, так сказать, запустившего его на это поприще, это уж мне простится. Молодец!
30 августа, воскресенье
Ночью же, когда наступила бессонница, добрался до седьмого номера «Нового мира» и прочёл крошечный рассказ Олега Зоберна «Жертвы объёма». Каким-то невольным образом этот рассказик связался у меня и с романом Серёжи Самсонова, и с собственным так называемым творчеством. <…>
Ночью же прочёл очень ловкую статью С. Ю. Куняева в «Нашем современнике» «Истерика пана Помяновского» — в ней не только сражение с польскими антирусскими СМИ, но и романтическая битва Куняева за некоторую объективность в восприятии истории. Да разве она существует?! Я вообще-то зря последнее время не читаю «Современник», здесь много интересного и для меня важного. Есть в его борьбе и вещи смешные. Оказывается, этот самый пан Ежи Помяновский, с которым сейчас идёт полемика,— старый герой журнала, который когда-то, в 10-м номере за 2003 год, фигурировал, по мысли Куняева, под другой фамилией в повести «Бродячие артисты» — под именем Ежи Самуилович Либерсон.
По какой-то странной ассоциации вспомнил, что ещё вчера решил, что надобно записать в дневник вчерашний же крошечный эпизод. Утром, чем-то занимаясь на кухне по хозяйству, я слушал прекрасную и полную передачу по «Эху Москвы» о музее-усадьбе «Архангельское». Всё так обычно и идёт в руку. Казалось бы, только что я прочёл в интервью покойного Саввы Ямщикова о М. Е. Швыдком, где говорилось и о куске Рижской автострады, отрезанном для его дачного участка, а это, если мне не изменяет память, где-то рядом с Архангельским. Я пишу об этом ещё и потому, что видел, довольно, правда, давно, передачу, где ещё фигурировали какие-то спиленные деревья и, твёрдо помню, упоминалось Архангельское, как снова возникает та же самая география.
Собственно, передача была просто замечательная, которыми эта радиостанция и знаменита: прекрасный неторопливый, в качестве главного гостя, директор и две ведущие — Ксения Ларина и Майя Пешкова; образ мыслей обеих я отчётливо себе представляю. И вдруг неторопливый гость, отвечая на все вопросы дам, как постепенно, естественно, не без помощи советской власти, этот замечательный уголок русской культуры, искусства и русской природы стал разрушаться, ляпает… Молодцы дамы: на секунду замолкли и ни одним движением, ни одной модуляцией голоса не намекнули своему гостю о том, что он играет не по правилам. Правда, чуть позже, когда по обратной связи пошла реакция слушателей, Ксения Ларина вдруг сказала что-то вроде того, что от наших слушателей достаётся Троцкому.
Ещё в юности, когда я много раз бывал в Архангельском, а один раз с неутомимым Борей Борисоглебским, и каждый раз, когда я с террасы глядел вдаль,— я поражался, каким образом и кто додумался поставить в этом месте два корпуса военного санатория. Всё это мне казалось таким антикультурным делом и связано с таким невежеством, что я просто дивился. Так вот, из передачи выяснилось, что Лев Давидович Троцкий здесь, в Архангельском, устроил ставку Верховного главнокомандующего, которым в начале революции он являлся, и преспокойненько здесь же, в Архангельском, в родовом гнезде российского аристократа, и проживал и чуть ли не пользовался теми комнатами, которые сейчас показывают как парадные покои. А почему нет? Чуть ли не в то время появились здесь и санаторские корпуса, потому что место долго оставалось за армией. Наши вожди, оказывается, любили жить по усадьбам. Ленин в Горках, Троцкий в Архангельском, какое-то ещё не разграбленное и не разорённое имение выбрал себе под резиденцию и Луначарский.
1 сентября, вторник
Как же я соскучился по работе! В половине десятого уже был в институте. Власть всё же чего-то побаивается — возле проходной дежурит милиционер. Описывать всю процедуру начала учебного года не стану, она практически как всегда. БНТ с каждым годом, будто наращивая уверенность, говорит всё лучше. Пока он говорит, я думаю: кого набрали? Лица новой нашей молодёжи — это некоторая неразбериха. Девчонки из моего семинара за лето стали писаными красавицами и принялись восторженно орать, когда настала очередь мне выступать. Говорю с нашего крылечка. Все мы выкрикиваем наши речи через ветхий мегафон, который висит на плече у Миши Стояновского. Слышно плохо. По традиции вещали руководители, набиравшие семинары: Сегень, Королёв, Николаева. Но лучше и ярче всех сказала М. В. Иванова, декан дневного отделения.
Сразу же после того, как закончилась церемония, я пошёл в «Российский колокол» относить правку к уже отосланной по Интернету седьмой главе. Мой семинар начнётся позже, в два. Лёва, у которого была рукопись, с большим вниманием и точностью всё вычитал. Но почему же я столько мелочей пропускаю?! В «Колокол» ходили вместе с Соней, по дороге она рассказывала мне о своих новых планах, а я ей — об истории с Витей Симакиным. Именно на сегодня назначена встреча согласительной комиссии из Москвы и голодающих артистов.
Мой семинар прошёл быстро: сделали график обсуждений, поговорили о том, кто и как отдыхал, кто что читал. Самое любопытное — это время, проведённое Верой Матвеевой: она ездила к сестре в Швейцарию, где сидела, как нянька, со своими племянниками. Перед этим она довольно много прочла детской литературы. Я подумал, что вся эта ситуация могла бы стать темой хорошего рассказа. Похоже, плотнее всех летом работала Ксения Фрикауцан — у неё в заделе что-то около четырёх работ. Не было Марка Максимова и Саши Киселёвой, они поехали хоронить кого-то из родственников. Собственно, Марку и была адресована цитата из рассказа Олега Зоберна. Кстати, об Олеге: по приглашению какого-то американского университета он едет в Америку.
По телевизору много говорят о визите Путина в Польшу. Мне нравится, как он отбивается от разнообразных нападок. Он хорошо подготовлен и бьёт наотмашь. Например, оказалось, что среди владельцев прав на газопроводы на территории Польши, где права были поделены поровну, было с польской стороны ещё и некое физическое лицо. Теперь журналисты, я думаю, раскопают, кто это. Самая большая новость в области культуры — это четыре словаря, которые министерство образования признало эталонными. Прелесть этой ситуации в том, что все они выпущены издательством «АСТ-Пресс». Во дают!
Уже дома занимался приведением в порядок дневника, потом сел читать «Русская литература сегодня. Новый путеводитель. 2009 год». Делает этот путеводитель Сергей Чупринин. Сначала проанализировал статью о себе: конечно, она лишена какой-нибудь человечности, интонации, но в целом достаточно объективна и полна точных сведений, которых уже нет и у меня. Потом я просмотрел весь довольно большой том и понял, что всё же Сергей проделал огромную, даже невероятную работу и проделал её с огромной точностью. И как-то осело на него раздражение: может быть, надо действительно убрать его имя из романа? По крайней мере, всё надо предельно смягчить. Это, конечно, замечательная работа, и, конечно, надо её выдвинуть бы на премию Москвы.
Уже около девяти приходил Игорь со своей девушкой Леной. Кормил их ужином. Ребята принесли мне в подарок «Киевский» торт, который я, конечно, немедленно съем. Воздержание вокруг сладкого выше моих сил. Принёс Игорь и киевскую газету «Коммунист», вышедшую в пятницу 21 августа, свежую, на русском языке. Вот чего я не мог ожидать, так это своего в ней имени. На полосе четыре крупных «постера»: это высказывание некого читателя Андрея Ковтуна, а дальше мои знакомые — Александр Зиновьев, генерал Леонид Шебаршин, с которым я состою в одном клубе, он бывший начальник внешней разведки КГБ, и я. Меня представляют как писателя и ректора Литинститута, но, правда, стоит год 1995-й. «Сняли памятники деятелям революции, без энтузиазма и самоотверженности которых этим новым деятелям не быть не то что президентами и спикерами, а просто никем — навозом, холопами, потому что эта новая, закиданная ныне грязью власть сделала их людьми, научила чистить зубы, писать и считать». Какие отзвуки, какое эхо!
2 сентября, четверг
<…> За последнее время слово «писатель» стало очень востребовано. Ведь писатель больше, чем телеведущий, чем бизнесмен, чем чиновник, писатель перекрывает и облагораживает даже такое понятие, как «олигарх». Писатель сейчас — каждый, кто выпустил даже за свой счёт или просто надиктовал литобработчику свою «книгу». <…>
3 сентября, пятница
<…> Сижу, жду телевизионщиков, которые ангажировали меня рассказать что-то — о чём я догадываюсь — о Евтушенко. План дня такой: телевидение, потом заехать в банк, потому что обещал дать денег взаймы на работе, а потом в три часа у нас в институте должно состояться годовое собрание, где ректор будет рассказывать об условиях распределения гранта Минкульта.
Я полагал, что телевизионщиков заинтересует только эпизод с выдачей Евгению Александровичу диплома, но всё оказалось не совсем так. Приехала сравнительно молодая пара: редактор или автор сценария Лариса и Олег, оператор. У Ларисы оказалось довольно большое досье из того, что когда-либо я говорил о Е. А. Всё, по её словам, было из Интернета. Опираясь на мои высказывания, Лариса довольно ловко вкручивала мне вопросы. Здесь было и о его энергетике, и о дипломе, и о женщинах, которые что-то значили в его жизни. Я назвал двух: Ахмадулину, как духовно образующий центр, и последнюю жену Машу, принёсшую в жизнь поэта русское умиротворение. Говорил ещё и о чувстве некоторой зависти, которое его сверстники испытывали к нему. Оказалось, что я помню многие этапы жизни Евтушенко. Мой разговор имел ещё ту особенность, что в известной мере я подобрел к нему, и что-то после нашей встречи 6 августа во мне к нему изменилось.
Во второй половине дня в институте состоялось собрание «трудового коллектива». Народа, по обычаю, собралось немного. Тарасов довольно долго говорил о тех денежных прибавках, которые дают вузу по гранту Министерства культуры. Если бы я всё это или почти всё не слышал уже в третий раз, я бы многое не понял. Как деревенский кулак, желающий получить наибольший доход, БНТ всё напирал, что кафедры должны проводить больше каких-то публичных мероприятий. Некоторое ощущение батраков, работающих на барина. Касается ли это его кафедры с совершенно застоявшимися просветителями, чем те порадуют нас? Тем не менее, своих кафедральных я буду подбивать на какие-то подвиги и более тесные контакты со студентами. Но настоящий мастер всегда работает на пределе сил. Не все наши сотрудники поняли, что грядёт некоторое сокращение преподавателям зарплаты. На неё раньше шли деньги от коммерческого обучения. Теперь происходит перераспределение коммерческих денег в пользу технического персонала. Это опять наползание уравниловки и решение экономических вопросов привычными и удобными начальству методами. Снимается с преподавателей коммерческая надбавка, которая всегда и для всех была равна второй зарплате. Почему одним много?.. А потому. При этом сам БНТ несколько раз возвращался к тому, что его зарплата определена Минобразом. Занятно, что А. Н. Ужанков, наш проректор по науке, немедленно, когда запахло грантовскими деньгами, принёс свою трудовую книжку в институт. До этого он два года работал совместителем. Точно так же поступил и мой милый В. С. Модестов.
Вечером немножко посмотрел телевидение, где по первому каналу показали Саяно-Шушенскую ГЭС. Постепенно стали отказываться от всех предыдущих версий. Уже ушла версия гидравлического удара, ушла версия и теракта. Станция всё время наращивала для увеличения прибыли мощность, а для уменьшения расходов свои ремонтные и обслуживающие цеха передала особым компаниям. Руководство этих компаний работало чуть ли не в Москве. Об этом говорил кто-то из рабочих. Министр Шматко, конечно, эту позицию выставлял как прогрессивную.
Оказалось также, что вибрация была зафиксирована несколькими днями раньше катастрофы, а «новая» автоматика, которая должна была в случае аварии автоматически опустить затворы, не сработала. Я лично полагаю, что её монтировала такая же фирма по получению прибыли.
Прочёл в девятом номере «НМ» статью Елены Римон, доцента-литературоведа из Израиля, о Мишеле Фуко. Вся статья — это некоторый иной, чем у нас, уровень литературоведения, где всё завязано на полноте знания о предмете. Очень здорово и абсолютно раскованно. Буржуазия бунтует против себя, но одновременно показаны игровые и бесчеловечные основы этого бунта призывов. Я выбрал из большой статьи самый для себя понятый и доступный абзац, где вдобавок ко всему сказано то, под чем могу подписаться и я сам.
«История как театр. Политика как театр. Спрашивается, чем были недавние путешествия европейских интеллектуалов с Кипра в Газу, как не театром? Они же не рассчитывали всерьёз «прорвать блокаду» и дать возможность безработным «азатим» вернуться на стройки в Ашкелоне? Помитинговали и вернулись в Европу, ободрив красивых безумцев, а те остались со своим безумием, со своими проблемами, со своими касамами и со своим Хамасом. Вот как хотите, а мне эти интеллектуальные игрища в аутентичных кровавых декорациях кажутся омерзительными. На европейские правительства такой театр действовал довольно слабо. Но с еврейским государством это как раз оказалось очень эффективно, потому что евреи, сами будучи маргиналами, очень чувствительны к чужому взгляду (это замечательно описывает Сартр в своих рассуждениях о еврейском вопросе) и сильно нервничают, когда их насильно вытаскивают на сцену и делают фигурами на сцене традиционного мифологического театра (замученные от евреев христианские либо мусульманские младенцы и прочее)».
Вечером ходил дышать воздухом, стараюсь по возможности двигаться, но жизнь такая пустая! Завтра надо начинать читать работу к семинару. <…>
7 сентября, понедельник
Спал довольно долго и лёг не очень поздно, но всё равно настроение сонное — наступает осень. Но, впрочем, температура сегодня за окном около двадцати градусов, и обещают опять несколько дней тепла. Встал через силу и сразу вспомнил, что надо солить огурцы и перетирать помидоры на аджику. Каждый год я делаю такой аджики — помидоры и чеснок с солью — три трёхлитровых банки, но в этом сделаю, наверное, только две. После того как большой холодильник я отдал Вите, надо экономить в холодильнике маленьком место. Во время утренних хозяйственных работ всё время слушал «Эхо Москвы». Сегодня «Эхо» радовало небольшим комментарием Бастрыкина об аварии на Саяно-Шушенской ГЭС и родным голосом Евгения Киселёва.
Прав был «наш новый Гоголь» Михаил Жванецкий, что каждый имеет то, возле чего и живёт. Киселёв очень интересно говорил об одном из героев прошлого режима Науме Эйтингоне — генерале и организаторе убийства Троцкого. Среди прочего было сказано, что все работники ГБ еврейской национальности перед войной сменили свои имена и отчества на русские,— почти цитирую,— чтобы не привлекать дополнительного внимания осведомителей из бывших дворян и начавших сотрудничать с новой властью белых офицеров, среди которых традиционно был распространён антисемитизм.
Всё это пишу для того, чтобы сообщить маленькую детальку. Прокуратура не так уж охотно реабилитировала всех, а пользовалась законом о реабилитации, который запрещал это делать, если человек совершил преступное деяние, противоречащее конституции. Убийцы и отравители даже по политическим мотивам в категорию оправданных не попадали.
Наш герой подавал документы на реабилитацию несколько раз, но только когда пришёл Ельцин, так сказать, насупротив советской власти, прокуратура это сделала.
Что касается изложения интервью Бастрыкина о ГЭС, то речь шла о том, что компания не совершала необходимых профилактических ремонтов и не соблюдала правил безопасности. Прибыль вершит всем.
Был Витя. Собственно, он приехал в Москву по предварительной договорённости с моим соседом Жуганом, чтобы поработать у него до весны шофёром и что-то заработать. У них в Перми, в деревне, несмотря на предприимчивость Витькá, работы никакой. Привёз мне две банки мёда, которые они с Леной купили мне в подарок. Мне его жалко, но селить у себя я его на этот раз не буду — это связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, пусть немного поживёт в иных, нежели у меня в полутепличных, условиях; конечно, он и у меня кое-что делал, но ведь просыпался после часа дня, а иногда и после двух. Во-вторых, мне жалко и себя, я всё принимаю близко к сердцу, страдаю, начинаю заниматься чужими проблемами и т. д. Буду пока жить один — так, кстати, и свободнее, и дешевле.
С Витей довольно долго и хорошо поговорили, сварили вместе с ним суп из банки консервированной горбуши, поели. Живёт он на квартире, куда устроил его Игорь; кажется, пока не платит. Вика в деревне уже ходит в детский сад, Лена пока не работает, но и негде.
8 сентября, вторник
Наконец-то я услышал то, что и хотел услышать. Как надо доверять своей интуиции, а не дрожать, трусить, бояться высказаться. Итак, по радио сегодня объявили ещё один диагноз Саяно-Шушенской ГЭС. На этот раз провидцем оказался Сергей Вадимович Степашин. Ещё два года назад Счётная палата сообщила правительству и послала соответствующие бумаги в прокуратуру, что оборудование Саяно-Шушенской ГЭС изношено на 85%. В ответ Степашин получил, кажется из правительства, бумагу о том, что Саяно-Шушенская ГЭС — это акционерное предприятие, так вот пусть акционеры по этому поводу и думают. К этой информации у меня и собственные размышления. Акционеры, так ловко и быстро захватившие бывшую всесоюзную стройку, думали только о доходах. Настоящая жизнь мерцала им из-за рубежа. Люди правительства обладают своеобразным менталитетом: пограбить и смыться!
На семинаре, как и всегда, отбивал талантливую часть, которая много и ярко работает, от той его части, которая очень хорошо знает правила и примеры, но пишет слабее. Саша Осинкина представила на обсуждение десяток глав новой повести. Здесь ещё не очень ясен общий сюжет, но отдельные фрагменты наполнены своеобразной и хорошо прописанной жизнью. Не очень прописано одно: столичная это окраина или глубокая провинция. Действие: школа с неким учителем-нимфоманом, две сестрёнки, занимающиеся колдовством и волхвованием, соседские судьбы, мальчики, в которых эти сестрички влюблены. Всё это, безусловно, подлинно, но не всегда отчётливо. По всем этим мелочам и шёл разговор.
В начале семинара я довольно много говорил об интуиции писателя и о необходимости новизны в его взглядах на мир.
9 сентября, среда
Днём покрутился немножко, пару часов, в институте. Писал ли я, что вместо очень милой и прагматичной Лизы — у неё всё и всегда «пожалуйста, Сергей Николаевич» — взяли другую девушку, Ксению. Милое, хрупкое и обаятельное существо. Ксения не принадлежит к той группе образованных девушек, которые лидируют в академических знаниях, оценках, общественной работе. Они полагают, что они главные и основные. Естественно, есть преподаватели, которые поддерживают эту своеобразную генерацию. В этом смысле очень показательна защита двух наших драматургинь, о которых я писал весной. Ну и что же: одна из них, просто из-за моей с А. М. Турковым доброты, в этом году окончила институт, уже работает в деканате, потом поступит в аспирантуру, потом станет поддерживать умных и аккуратных девушек.
Кроме этих, уже отмеченных русской литературой, свойств, подобные девушки обладают ещё и редкой настойчивостью и пробивной силой. Ну да ладно, маленькая, как птичка, Ксения мила, самоотверженна и очень исполнительна. Главное, она откровенна. Мне с ней легко; по крайней мере, мои цитаты она печатает, а просьбы она выполняет мгновенно.
В среду, кстати, Вл. Ефим. уже повесил мою выставку фотографий. Сделал это быстро, но, как всегда, без вкуса и воображения. Я разозлился.
В три часа пошёл в Минкульт на экспертный совет. Мне нравится, что совет всё больше и больше настраивается на объективность. Но вот что интересно: как мало заботятся о себе люди, которые что-то по-настоящему стóят в искусстве. Я и Масленников буквально взбеленились, когда увидели, что знаменитого режиссёра Глеба Панфилова представили на Дружбу. После определённых баталий всё же сумели перевести в список, где значатся претенденты на орден «За заслуги перед Отечеством». По мелочи кое-что потрясли в народных и заслуженных артистах и очень сильно, буквально на две трети, вычистили «заслуженных деятелей искусств». При награждении этим званием возникает сложная ситуация. Всё неопределённо, и начинает казаться, что сюда можно подогнать любую персону. Но: деятель не одного искусства, а искусств. Не администрирование искусством, а участие в самом процессе, так сказать, на передней линии огня.
После комиссии от министерства до Бронной шёл вместе с Юрием Мефодиевичем Соломиным. У нас много совпадений во взглядах на театр и на жизнь. В начале октября в театре начинается сезон, предложил походить неделю в театр: «Будете сидеть на моём месте». К моему удивлению, он оказался, как и мы все, очень незащищённым от чиновничьего аппарата. Невероятный его авторитет как артиста, невероятная к нему любовь народа — всё это для чиновников не имеет никакого значения.
Среди прочего говорили о том, с каким воодушевлением наш молодой зритель слушает в театре классические тексты. По мнению Соломина, для зелёной молодёжи подобное — как весенняя трава для животных. У них дефицит простого и ясного слова. У людей старшего поколения другое — они снова хотят в свою среду. Также говорили о среднем поколении, в том числе и артистов. Ю. М. вспомнил и своего брата, и Абдулова — они перенапряглись. Им хотелось всего: и работы, и устраивать свою жизнь, и строить дома, и играть в театре, и сниматься в кино, и всё — с полной отдачей… Жизнь и желания их съели.
Снова заглянул в институт. Те фотографии, которые я принёс ещё во вторник, уже висят. Команда В. Е. оформила всё небрежно, по-деревенски. Фотографии, в основном портреты, сделанные ещё в «Кругозоре» сорок лет назад, заняли целую стену. Эту маленькую выставочку я назвал «Моя молодость»…
10 сентября, четверг
С большим трудом поднялся, съел позавчерашний суп, который в холодильнике, к счастью, не прокис, и поехал в «Терру». В плане — поговорить с Сергеем Кондратовым, всё-таки он мой издатель. В метро и в электричке читал.
Утром по радио, со ссылкой на «МК», передали, что на Саяно-Шушенской — за новейшей историей я внимательно слежу — будто бы нашли ещё один труп, который, по чьей-то версии, принадлежит террористу. Ранее след террора был категорически опровергнут. Я почти уверен, что слух вброшен, чтобы как-то отвести ответственность от сегодняшних владельцев-акционеров и от дирекции компании. Тут же возникла мысль: как повезло Чубайсу, что он вовремя ушёл из энергетики. Ты ушёл, но цветы, посаженные тобой, остаются.
В «Российской газете» сегодня небольшое интервью Натальи Дмитриевны Солженицыной. Паша Басинский её ответственно и верно «пасёт». Н. Д. рассказывает, что, по совету Путина, «Архипелаг ГУЛАГ» теперь будет входить в школьные программы, и она готовит усечённое «школьное» издание. Я полагаю, что это не лучший совет, который дал образованию В. В. Путин. А что будет в этой программе ещё из советского периода?
Если уж говорить о ГУЛАГе, то, по ассоциации с ним, я всё время думаю о навсегда, видимо, ушедшей советской цивилизации. Она сейчас видится мне замечательным островом. Остров этот ненадолго вплыл из тумана на пути корабля современной цивилизации. Поймёт ли когда нынешняя молодёжь, как мы жили, в каком внутреннем покое за свою судьбу? Если бы Бог отпустил время, я мог бы, пожалуй, написать эту роскошную утопию ушедшего. Сейчас в моих планах книга о Вале, которую я буду делать постепенно и клочковато. Бросить дневник и написать настоящие мемуары. И ещё бы написать роман о трансвестите, по рассказам моего ученика Ярослава.
В «РГ» также ещё небольшая заметочка об одной старой истории. О том, как бывший премьер-министр Касьянов по дешёвке купил себе какие-то дачи. Я честно говоря, помнил об этом, но думал, что всё как-то заглохло. В подобных случаях Путин гонит своего врага, как гончая.
Доехал быстро, практически за час, даже успел на электричку, которая уходит в 10 с Рижского — две остановки. Серёжа бережёт время, у него всегда работа, но на этот раз поговорили долго и обстоятельно. Самое главное, я отдал ему рукопись романа, рассказал, что у меня есть ещё не изданная книга о крупнейших деятелях искусства — мои газетные очерки, и сказал, что неплохо бы сейчас напечатать «Ленина». Во время разговора всё время тёрлась у моих ног его замечательная собака, шарпей, и я сразу вспомнил Долли. Похоже, что его квартира соединяется с рабочим кабинетом. Серёжа напоил меня каким-то замечательным чаем. На книжной выставке чай подарил знакомый коллега-японец. Поговорили о прошедшей книжной ярмарке, о начальстве, о читателе, о мэре и его декларации, о его старой машине и прицепе, чтобы вывозить на природу ульи. Серёжа рассказал мне об обстановке в отдельных департаментах мэрии. Возле кабинета Ресина пост милиции. Я подумал, что, пресмыкаясь перед начальством, что всегда бывает видно по телевидению, эти начальники второго эшелона устраивают потом дворцовый княжеский этикет у себя в офисах. Серёжа дал мне новый экземпляр письма к Л. И. Шевцовой. Посмотрим. <…>
11 сентября, пятница
Утром ходил в магазин «Журналист» на проспекте Вернадского, чтобы купить ящик для картотеки и кое-что из канцтоваров. Потом собирал и просматривал нечитанные газеты. Естественно, все официальные статьи пропускаю — меня всегда интересуют только мелочи, здесь труднее обмануться. Их, собственно, я и фиксирую. В «РГ»: в дело столичного председателя по рекламе включились депутаты во главе с Иосифом Кобзоном. Суть дела: Макаров — именно такова фамилия председателя — надавал скидок до 50 процентов на размещение наружной рекламы аж на 131 миллион рублей. Я отчётливо представляю, кому эти скидки были розданы и кто поживился, и даже представляю возможную благодарность, выраженную в разных или необычных формах. Любопытно, что всегда и везде — сужу в первую очередь по наградам, которыми занимаюсь в Минкульте,— что почти всегда, когда соискатель не дотягивает до планки, обязательно следует или звонок начальству от Кобзона, о чём, как правило, начальство с чувством удовлетворения докладывает, или от Кобзона письмо. У него, кстати, сегодня или на этих днях день рождения — дай Бог ему добрых дней.
Вечером, около пяти, пришли Володя и Маша, я прихватил их и поехал в театр Гоголя. Там сегодня премьера спектакля по пьесе В. Шукшина «А поутру они проснулись». Пьесу я хорошо помню — это про утро в вытрезвителе с дюжиной персонажей, каждый из которых рассказывает историю своего пьянства. Сергей Петрович подъехал прямо в театр попозже. Пока я наверху разговаривал с С. И. Яшиным, который был уже готов к приёму гостей — чашки и печенье у него в кабинете на столе, паровал чайник,— внизу компания, кажется, неплохо выпила. Не пил наверняка только один Володя — он сегодня за рулём. С. И. жаловался, что его замучили вводы в спектакль новых актёров. Это неизбежно в начале сезона. Мужчины уходят сниматься в сериалах, молодые женщины беременеют. Собственная работа С. И.— пьеса про сына М. Цветаевой — стоит.
Спектакль на этот раз поставил Вася Мищенко, актёр театра «Современник», с которым встречался когда-то в гостях у Андрея и Лены Мальгиных. Ещё раньше С. И. рассказывал, что это и предложение Васи, и некий его же спонсор, который должен оплатить какие-то расходы по оформлению. Народа было довольно много, по фойе бродили не узнанные мною, но, по словам Иры, завлита, присутствующие ВИПы. Вася сам и оформлял спектакль, который закончился довольно неожиданно.
Сама идея постановки и как бы новое в ней заключались в том, что социолог, пришедший в камеру вытрезвителя, это некий ангел (в прологе у него есть и крылья, по примеру тех, что в средневековой польской армии носили за плечами конники). Ангел — ловец душ, который даёт всем возможность искупления своего греха через исповедь. В конце спектакля всех как бы отпускают на волю, и тут поворачивается на сцене задник, на котором был изображён городской пейзаж, и появляется икона. Возникает ощущение, что в принципе неплохие люди наконец-то обрели через исповедь свою подлинную правду. Да и какие все они грешники? Это жизнь грешна и перед ними в долгу. Безусловное достоинство спектакля — он в одном действии и идёт 1 час 45 минут.
На банкет, который устраивают Вася и театр, мы не остались, а в 12:30, с заездом ко мне домой и к С. П., были уже на даче.
Спектакль, конечно, получился. В этом смысле — это победа Мищенко. Пьеса Вас. Шукшина, конечно, простовата по ходам и характерам, но гениальна по подлинности русской жизни и русского сюжета. Я уже не говорю о некоторых абсолютно фантастических, вызывающих восторг у зрителя репликах. Актёры с наслаждением играют. Есть несколько просто концертных номеров. Скажем, беспроигрышный урка, которого играет Андрей Зайков, или тракторист в исполнении Олега Донцова. И конечно, невероятно глубоко сделал свой кусок Олег Гущин. Это даже и не роль, а эпизод, но как полно Гущин его творит, как замечательно работает «на фоне», пока действие идёт с другими героями. Как он напивается, пьянеет и демонстрирует спесь среднего советского начальника. Актёрская работа, которую можно показывать студентам как учебный образец.
12 сентября, суббота
Ещё в четверг позвонила Г. А. Ореханова — о том, что у Т. В. день рождения. Как хотелось бы на нём побывать, но я уже твёрдо договорился ехать с С. П. на дачу. Теперь вот блаженствую, но сердце, что не выполнил свой долг, подтачивает.
Когда проснулся — погода великолепная, и летом таких дней не было. Единственная трудность — отчего-то болит правая нога, стопа. Я думаю, что это мне ночью свело ногу. А вчера я ещё добавил. Когда я заснул, а ребята сели играть в карты, что, кажется, делали до пяти утра, то мне приснился какой-то страшный сон, я кричал, и С. П. прибежал смотреть, не случилось ли что-нибудь со мною. Кажется, мне снились Валя и мама, и то ли я их хотел покинуть, то ли они меня, вот я и закричал. Возможно, тогда же мне ещё раз свело ногу.
Провёл ревизию участка. Во-первых, прекрасно идёт дайкон, который я высадил в конце лета на новую грядку. Вытащил один корень, и он сегодня же пошёл в дело. С. П., который сегодня дежурный по кухне, замечательно, натерев на тёрке, соединил его с укропом. Во-вторых, наконец-то высунулся зелёный лук, который две недели назад посадил на освободившейся грядке. День начался… Последние огурцы в теплице, новые кабачки. Съездили в город за жёлобом для крыши. Большая и славная баня. Сидел и рисовал дневник, прочёл ещё одну книгу на конкурс «Пенне».
<…>
14 сентября, понедельник
Утром делал шарлотку, добил аджику из помидоров и чеснока, возился по кухне. Созвонился с Витей Перегудовым, так как мне надо отнести в мэрию бумагу, чтобы там мне выделили экземпляры моей книги «Далёкое как близкое. Дневник ректора». С этой книгой какая-то напасть, она почти не попала, в отличие от предыдущего тома, в свободную продажу, а распространялась по школам и библиотекам. Не очень это, правда, школьное чтение. Тарасов подписал мне письмо, попытаемся хотя бы два десятка экземпляров отбить из запасов издательства и мэрии.
Весь день планировал заняться перебиранием бумаг и необходимыми телефонными звонками. Собирался весь день просидеть дома и только к пяти ехать в институт, поставить во дворе машину и к семи пойти в театр Маяковского. Сегодня празднуется день рождения Сергея Арцибашева. Я его люблю и как замечательного актёра, и как талантливого режиссёра. Внезапно раздался телефонный звонок: Маша от Виктора Ерофеева. Смогу ли я сегодня в пять быть на «Свободе»? Я сначала спросил, кто ещё будет на эфире, и оказалось, что приедет знаменитый музыкальный критик Артемий Троицкий. С ним я уже был знаком и поэтому согласился. А перед этим задал просто коварный вопрос: а кто не пришёл? Естественно, получил своеобразную фамилию не нашего языкового развода. У парня заболел кто-то из близких, родня. Тема передачи — гражданское общество. Сразу же в голове забрезжили слова Цветаевой: «Чтобы была жизнь, а не ярем». Чего-нибудь скажем.
О самой передаче чего писать? Текст наверняка вывесят на сайте в Интернете. Кое-что я говорил — о политической воле и о двух мирах, в которых заставляют жить страну: в мире реальностей, где рушатся электростанции, и в благополучном мире телевизионной благости. Что на этот раз поразило, вернее, на что я впервые обратил внимание? В гостевой комнате висит на стенах чуть ли не десяток карикатур Бориса Ефимова на американские средства массовой информации, и в частности — на радиостанцию «Свобода». Всё не без таланта, но немудрёно. Во-первых, приятна, конечно, такая самоирония, а во-вторых, поразила небрезгливость, с которой брат Михаила Кольцова брался за подобные политические заказы.
<…>
15 сентября, вторник
Естественно, не выспался, встал слишком рано. План у меня такой: до института — на машине, а потом уже — пешком до Моссовета. Рассчитываю, что идти придётся из-за бессонной ночи и больной ноги дольше, чем обычно. Пришёл вовремя, поднялся на пятый, «правительственный», этаж. Здесь я когда-то уже был. Широкие мраморные лестницы, много света, огромные коридоры — просто в царских апартаментах живёт городская власть. Витя, которого я раньше держал просто за хорошего и умного писателя, да ещё и товарища по астме, теперь уже сделался большим начальником, таким большим, что даже может заходить к мэру. Он — как и я его — мой читатель. О его рассказах, которые печатались в «Российском колоколе», я писал в дневнике раньше. К счастью, я взял две свои новые книги и том второй части «Дневников». Начальству кланяюсь подарком, но и оно мне подарило свою книжку. Минут десять разговаривали о разном, в основном о литературных делах, а потом Виктор познакомил меня и с Новиковым. Нужны бы инициалы, но не помню. Это ещё больший начальник, и он тоже оказался моим читателем — по крайней мере, знает мои дневники и интересы. Иногда очень увлекательно говорить с крупными людьми именно потому, что они ещё и очень осведомлены.
Ещё один вывод из визита в мэрию. Возможно, московская политика могла быть — в первую очередь это касается пенсионеров — и менее социально направлена, если бы в аппарате не были собраны социально заострённые люди. Сам Новиков — человек, безусловно, ясный и приобщённый к большой культуре,— рассказал интересный момент, связанный со знаменитым эпизодом, когда Марк Анатольевич Захаров сжёг свой партбилет в пепельнице. Кто уж завёл об этом разговор, не помню. Оказалось, что партийный билет по определению ни сжечь, ни намочить, чтобы размыть текст, просто нельзя. Он сделан из особой бумаги, которая при горении сначала должна плавиться. Наверное, разговор возник из моих впечатлений от вчерашнего спектакля С. Арцибашева. Тут же было приведено и занятное пояснение директора Ленкома, защищавшего своего принципала: «Ну, надо было как-то выделиться, отметиться, поставить точку». Какая жалость, что я этого не знал, когда в самом начале перестройки, почти сразу же или, по крайней мере, вскоре после этого демократического аутодафе, встретился с Марком Анатольевичем в особняке МИДа на каком-то приёме. Мы ели казённые деликатесы за столом прямо напротив друг друга. Вот бы здесь спросить о плавкости или горючести бумаги! <…>
К семи часам поехал на заседание клуба Н. И. Рыжкова. На этот раз — в Московской консерватории. А. С. Соколов, покинув министерское кресло, опять занял пост ректора. Такое положение даёт ему стереоскопический обзор.
Тема была заявлена так: «Проблема профессионального музыкального образования в свете общеобразовательной реформы». А. С. просто расцвёл после того, как перестал быть министром,— как мне показалось, даже помолодел. Большое впечатление произвела консерватория. Здесь я впервые. Эдакая тьма народа и хозяйство, которое можно сравнить, пожалуй, только с университетом. Тема мне была знакома по коллегиям министерства. А. С. выбирал то, что ему лучше известно. И тем не менее, в его докладе было много мне ранее не знакомого. Московская консерватория была открыта на шесть лет позже Петербургской. Если в Северной столице профессура сплошь иностранная — поляки, немцы, то в Московской профессура — русские. Совсем недаром, только окончив консерваторию, Чайковский стал профессором именно в Москве. Обе эти старейшие консерватории, в отличие от иных высших музыкальных заведений, никогда не создавали филиалов. Отсюда и высочайшая ценность дипломов. Дипломы подразумевают высочайшее качество.
О наших трёх степенях в музыкальном образовании. Центральная музыкальная школа при консерватории. Вся система музыкальных школ по стране. О русской школе. Приблизительно такую же систему создал в Лондоне выходец из России Иегуди Менухин. Теперь мы с помощью новшеств пытаемся эту систему разрушить. Кстати, именно в Лондоне, в Королевской академии, изобрели так называемое интегрированное образование. Вот оно-то прекрасно обходит трудности болонских доктрин.
Наши консерватории повторяют структуру университетов — здесь учатся специалисты всех основных специальностей. Отсюда — взаимовлияния в процессе обучения. За границей композиторов и музыковедов готовят в обычных университетах.
Среди прочего. А. С. не только накормил всех замечательным ужином, но и показал Рахманиновский зал, в котором я никогда не был.
16 сентября, среда
Несмотря на ворох дел, всё же решил съездить в Дубну. От Москвы это 125 километров. У больного Анатолия, моего двоюродного брата, я не был с лета. Сейчас, уже у себя, в Дубне, его подвергают химиотерапии. Поехали втроём — с Валерием, моим племянником, и его женой Наташей. День выбрали не случайно. Шестнадцатого у брата день рождения.
По дороге в машине довольно долго разговаривали. Мой племянник — отставной полковник, по натуре он мудрец, да вдобавок ко всему мудрец информированный. Уйдя на военную пенсию, работает он сейчас в крутом учреждении. Судя по всему, среди сотрудников постоянно идут разговоры на политические, да и технические темы. Я попросил объяснить мне его вариант аварии на Саяно-Шушенской ГЭС. Здесь, оказывается, много чрезвычайно любопытных подробностей. Как я понял, многое из Интернета. Технические детали — расположения агрегатов, заслонок и водоводов — я не привожу. Схема такая: о вибрации во втором блоке работники станции знали уже чуть ли не несколько недель. Она, видимо, образовалась, когда агрегат поднимали и меняли крепления, но не вычистили шпильки, на которые навинчиваются огромные гайки. Когда ржавчина облетела, возник люфт. Рабочие несколько раз пытались заглушить генератор — здесь технические подробности, не вполне мне понятные,— но каждый раз, когда уменьшалась частота вращения, вибрация резко увеличивалась. Для решения задачи и ревизии, что же происходит с механизмами, надо было приостановить несколько блоков. Но тогда резко уменьшалась выработка энергии, а значит, прибыль. У директора или другого начальника, от которого зависело решение, именно в день аварии, 17 августа, праздновался день рождения. Начальник этот выехал за пределы станции встречать гостей и, следовательно, был недосягаем для быстрого решения. Рабочие решили так: коли до сих пор ничего не случилось, то ничего не случится, если ещё один или два дня турбина поработает. Но именно в этот день и произошла авария.
Высота плотины — 200 метров, это означает, что столб воды, давящий на лопасти турбины, обладает невероятной мощностью. Внезапная авария, вырвавшая из шахты агрегат, срезала все приборы и устройства, которые должны были закрыть проёмы наверху. Потом с огромным трудом пятеро рабочих закрыли их вручную.
Всё это я описываю, наверное, с техническими ошибками и упуская многие другие трагические детали. Например, в месте аварии должно было, по штатному расписанию, находиться 14 человек, но погибло 75.
Часа три сидели у Анатолия, сознание у него по-прежнему ясное и яркое. Жена и дочь говорят, что после химиотерапии ему лучше, но Валера, на руках у которого умирал его отец, мой брат, настроен менее оптимистично. Я как идеалист, надеюсь на чудо, но я ведь верю и в то, что В. С. до сих пор со мною, и не удивлюсь, если откроется дверь и она войдёт. «Есин, что у нас на ужин?» С Анатолием связана вся моя юность, его хорошо знала и Валя. Меня растрогало, что у Анатолия большое собрание, хотя, конечно, далеко не полное, моих книг. Есть и книга Вали о Лидии Смирновой с, как всегда у неё, искренним и точным автографом: «Книжку эту я не люблю, а вот Светика (это жена Анатолия), ласкового и доброго, люблю».
Теперь, даже уже больной, Анатолий прочёл мою книгу, сделанную с Марком, и заметил, что мои взгляды несколько изменились. Посидел пару часиков, поели что-то полупарадное и поехали домой. По дороге завезли дочь Анатолия Татьяну, уже тоже бабушку, в местный университет, в котором она работает, и заехали на берег канала. Здесь кончается или начинается канал, а дальше — уже Московское море. Похоже, это именно то самое место, которое было показано в фильме «Волга-Волга». У входа в канал на просторы Московского моря стоит огромная скульптура, собранная из гранитных блоков,— В. И. Ленина. По монументальности она не уступает скульптурам Абу-Симбела в Египте. На другой стороне пролива стояла скульптура И. В. Сталина. Её после ХХ съезда взорвали. Татьяна рассказывала, что сделали это с большим трудом. Сразу же это красивейшее место здешние бомжи и пьяницы облюбовали для своих встреч. Острые на язык обыватели назвали это место поминальней.
17 сентября, четверг
Сижу дома. Больная нога делает меня инвалидом. Занимаюсь готовкой и пишу дневник, заполняя пропуски. Днём приезжали из Союза книголюбов, надо было подписать документы на награды к 35-летию организации. К счастью, поблизости оказался Ашот, который большой дока в наградных делах. Основным событием дня стало чтение «Литературной газеты». Во-первых, Боря Поюровский изменил привычке своей юности писать невинные статьи о театре, где никого не обижал. Во-вторых, событием стало невероятное по глубине и резкости интервью Владимира Меньшова. Здесь много мыслей, с которыми я готов согласиться.
О том, что настоящая литература всегда найдёт своего читателя, что моя мысль, как они поступают с конкурентами, совершенно справедлива и находит ещё одно подтверждение. Также — что для мести ещё важнее, чем состав крови, степень талантливости.
«Самое яркое впечатление за последнее время — «Учебник рисования» Максима Кантора, превосходного художника, который и писателем оказался блестящим. Я увидел в нём собеседника — очень умного, глубокого, саркастичного. Его анализ сегодняшней жизни творческой интеллигенции показался мне чрезвычайно точным и очень смешным. Поражён, что эта книга-событие не оказалась ни в коротких, ни в длинных списках многочисленных наших литературных премий. Там по-прежнему распределяют награды по принципу «свой — чужой». Конкурентов сегодня не хают, опасаясь привлечь к ним внимание. Их просто замалчивают».
О том, что в угоду моде не надо стыдливо оставлять своих кумиров только потому, что они кому-то мешают и говорят так, как думали.
«В поэзии моя первая и на всю жизнь любовь — Маяковский, и меня бесит, что его как-то тихо и целенаправленно выдавливают из общепризнанной на сегодняшний день обоймы больших русских поэтов. Туда даже Есенина, без которого русскую поэзию и представить себе невозможно, не очень охотно включают».
О том, что всё, предложенное модой или общим правилом, всё равно любить невозможно, и, чтобы сохранить свою индивидуальность, надо быть искренним. Или ещё раз о Достоевском.
«У Достоевского никогда не мог осилить больше двадцати страниц за раз. Нарастало раздражение от тех самых психологизмов, которые так восхищают в нём читателя, особенно западного. Женщины его кажутся мне персонажами насквозь искусственными. От всех этих «а вот ручку-то я вам и не поцелую», переходящих из романа в роман, я просто на стену готов лезть. Это не мой писатель. Самым любимым автором был и остаётся Герцен: обширнейший ум, блестящее владение стилем, «бездна», как он любил выражаться, юмора. «Былое и думы» могу перечитывать бесконечно. Рискну заявить — это лучшее, что было написано на русском языке».
Казалось бы, обычный пассаж о самобытном русском пути или о Западе и Востоке. Здесь примечательно имя Петра Чаадаева, но соль приведённого ниже пассажа — в последней фразе, где сформулировано то, что ощущали многие. Цитата начинается с риторического вопроса.
«…Быть может, Запад растроганно принял наши извинения и раскаяние и распахнул нам свои объятия, и мы оказались приняты в семью цивилизованных народов, сбылись вековые мечты наших Чаадаевых? Да нет, придерживают нас уже двадцать лет в сенях, а мимо, брезгливо поглядывая в нашу сторону, следуют в светлую горницу куда более цивилизованные румыны, болгары и разные прочие албанцы. Ещё один урок преподнесла нам новейшая история: антисоветизм был всего лишь эвфемизмом вульгарной русофобии».
Перед такой ясностью и смелостью можно, как говорится, и снять шляпу.
Во второй половине проковылял в банк. Увеличили плату за охрану. Потом поплёлся в парикмахерскую. Здесь плата за стрижку увеличилась на 120 рублей. Возвращаясь обратно, поговорил по телефону с Колей Чевычеловым. Он рассказал, как он почувствовал себя воцерковлённым. Оказывается, он только что ездил в Ленинград, чтобы приобщиться мощам Ксении Петербургской. Я ещё раз позавидовал людям, обретающим веру. Дальше, уже подходя к дому, встретил своего соседа Бэлзу. По-соседски довольно долго говорили. «Соседушка» — источник многих и чрезвычайно интересных сведений. В частности, он рассказал о похоронах Василия Павловича Аксёнова и о речи Евгения Евтушенко. В известной мере эта речь, оказывается, была вызвана романом Аксёнова, который сейчас печатается в журнале «Караван истории». Здесь Василий Павлович вывел многих друзей юности под прозрачными псевдонимами.
Ещё более интересно великий мой сосед рассказал о мастер-классе, который вёл Ван Клиберн. Американский маэстро, приехав в Россию, забыл прихватить орден Дружбы, которым в прошлый его приезд наградил В. В. Путин. Бэлза напомнил маэстро об ордене. Тот не растерялся и быстро спросил: «А у тебя такой орден есть?» Конец истории: на своём торжественном мастер-классе кумир щеголял с орденом моего соседа.
Ещё утром передали: американское правительство решило не размещать противоракетные системы в Польше и Чехии. Много разнообразных комментариев, кто выиграл и кто проиграл. Мне показалось, что выиграл от этого Обама. Он продемонстрировал нормальное течение логической мысли: а на фига? Поздно вечером говорил с Натальей Евгеньевной, моим редактором в «Дрофе». В разговоре возникла рубрика «Профессорская проза» и занятная компоновка новой книги — «Кюстин» и «Дневник» за 2009 год. Если бы!
18 сентября, пятница
Снился странный сон: будто бы в какой-то гостинице, похожей на наше институтское общежитие, я вижу, что в разных комнатах, двери от которых открыты в общий коридор, пакуют в дорожные мягкие сумки свои вещи Наталья Дмитриевна Солженицына и Александр Исаевич. У меня складывается впечатление, что они между собой не в ладах. Потом Александр Исаевич исчезает, а за ним вдруг засобиралась Наталья Дмитриевна. Я начинаю волноваться, что она уедет, ничего не поев и не позавтракав. Я вроде бы предлагаю ей сходить в магазин и купить хотя бы сыра и молока. К моему удивлению, Наталья Дмитриевна, которая в представлении моего сна гордячка, вдруг соглашается. Я выхожу во двор и вижу автобус, в который садится народ. Я тоже сажусь — в надежде доехать до какого-то места, где начинаются магазины. Мы едем, мелькают какие-то городки, и потом я замечаю, что весь автобус полон гастарбайтеров, и понимаю, что меня уводят в рабство. Тогда я пробираюсь ближе к кабине, за какую-то шерстяную занавеску, и вижу там полицейского, которому пытаюсь объяснить, что я русский журналист. В ответ на это полицейский протягивает руку, кладёт пальцы мне на веки и отчаянно давит, приговаривая: «Кричи». Тут я просыпаюсь.
По материалистической привычке искать объяснение для снов понимаю, что сон вызван крошечной информацией в газете. Министр Фурсенко издал приказ, которым в список обязательной литературы для изучения в школе включил «Архипелаг ГУЛАГ». Один филолог — В. В. Путин — предложил, посоветовал, другой филолог — Фурсенко — немедленно выполнил. Кто там шагает левой?
Ещё пару дней назад прочёл книгу Вл. Личутина «Последний колдун». Здесь его первая знаменитая повесть-открытие «Обработно — время свадеб» и собственно повесть «Последний колдун». Отношение у меня ко всему этому сложное. Личутин, конечно, просто волшебник слов, его фраза вибрирует и светится. Но всё это одна какая-то фреска, которую Личутин пишет всю жизнь. Не очень-то это и ясно, существуют ли эти люди, этот язык и эти отношения. Но ведь и мир Фолкнера — это тоже придуманный мир.
Написал письмо Марку и, как всегда, еду вечером на дачу.
19 сентября, суббота
Хорошо выспался. Весь вчерашний день, несмотря на то что пытался себя занять, был посвящён чувству удивительной неприкаянности. Всё в мире было пусто, целей нет, погода ухудшилась, дождит, похолодало. В Интернете вчера прочёл, а потом Ашот опустил мне в почтовый ящик ещё и заметку из «Коммерсанта»: в короткий список «Ясной поляны» я не попал. Паша Басинский долго корреспонденту, будто перед кем-то оправдываясь, объяснял: «сильный список», «трудный выбор». Оставили троих: Василия Голованова — с нон-фикшен об острове Колгуеве, Романа Сенчина с «крестьянством», о современной деревне, и «ретро-рассказ с домовыми» Игоря Малышева. С чувством удовлетворения выписываю имена моих хороших знакомых или даже друзей, входящих в жюри: Лев Аннинский, Игорь Золотусский, Валентин Курбатов, Владислав Отрошенко, Павел Басинский. Председательствует непосредственно граф и помещик Владимир Толстой, охарактеризованный в качестве «журналиста, эссеиста и директора». Один из них, выпускник Лита Паша Басинский, в своей жизни всё же написал роман, о котором мне так своеобразно говорил Юра Поляков. Никто, конечно, ничего не прочёл.
Утром на термометре было ноль градусов, потом засияло солнышко. Надо работать и перестать кукситься. Начал с того, что прочёл довольно большой материал Кати Писаревой «Во втором составе». Достоинством является, что Катя пытается, хоть и на примере театра, показать судьбу человека во времени, т. е. целую жизнь, и это мне кажется важным. К сожалению, много рассказано, а не показано, язык почти не держит повествование. Катя не знает реальностей театра, настоящую работу режиссёра, актёров, даже уборщицы. Но замах энергичен. <…>
Вечером по НТВ шла жуткая разоблачительная передача о московской милиции. Как они только отыскивают такой материал? Было даже сказано, кто из каких начальников какую фирму или магазин крышует — туда милиции входить не следует. Оповестили размер взятки на контрафактный товар стоимостью в один миллион. Если низовая милицейская структура, то хватит и 20 тысяч, если городская — нужно до 100 тысяч, а вот если нагрянула министерская проверка, то надо выкладывать сумму до 500 тысяч. Возможно, это связано с назначением нового главы московской милиции. Его перевели откуда-то из провинции. Как прокомментировало НТВ, именно он был причастен к «устранению семьи губернатора Строева от дальнейшего разграбления Орловской области». Идеальный, как утверждали патриоты, губернатор, бывший спикер Думы, бывший секретарь обкома — во! Как своевременно дочка уступила ему место в Сенате. Теперь сенатор!
20 сентября, воскресенье
Утром, не вставая с постели,— как показывает опыт, пока не ввязался в хоззаботы, ещё можно что-то сделать для души,— принялся читать рассказы Сергея Михеенкова в «Роман-газете». Всё-таки молодец Юра Козлов, подваливает, в пику и вопреки «букерам», другую литературу. И немалым для нашего времени тиражом. Пять с половиной тысяч экземпляров. Это не менее интересно, чем рассказы Ярослава Шипова, и, конечно, здесь та же неторопливая русская школа. Школа, имеющая в своём основании веру в немеркнущие отечественные ценности. Если об этом так упорно пишут писатели — значит, она существует и ещё не выкорчевана до конца. Значит, не перевелись люди, которые свою жизнь и рождение воспринимают как миссию и службу перед лицом жизни вечной и Бога. Значит, не исчезли те, кого издавна называли праведниками.
Рассказы Михеенкова — он, кстати, окончил ВЛК — более жёсткие. В них чаще возникают фигуры военных, сюжетно они точно выстроены. Это читается совсем не в тягость. Здесь другой батяня-комбат, нежели у Расторгуева: комбат привозит гроб сержанта в деревню, к матери. Мужественно и трагично. Впрочем, иногда вкус Михеенкову изменяет: я не думаю, что комбата надо было хоронить во сне, на постели убитого сержанта, в доме его матери. Стоит отметить и густой, подлинный мужской дух. В собрании много и небольших рассказов. Скорее, зарисовок, но написанных писателем. Иногда они дышат искусственностью: женщина приезжает в Москву, чтобы петь в переходе. Так она зарабатывает, чтобы продолжал учиться сын-студент. Мне, правда, всё это близко, потому что Михеенков калужанин и здесь часто возникают Таруса, Малый Ярославец и другая калужская география.
Вечером прочёл «Российскую газету» за субботу. Александр Терехов всё же, наверное, получит за свой «Каменный мост» премию «Большая книга». Я помню, что довольно много народа говорили мне, что читать книгу трудно и скучновато. Не знаю, но помню, что Поляков её хвалил и лоббировал, он в этом году сопредседатель конкурса. А вот интервью, которое газета взяла у Терехова, необыкновенно интересно. Мне показалось, и сюжет — убийство из ревности, и сама влюблённость двух молодых людей из кремлёвского окружения — всё это даёт возможность писателю развернуться. Я уже не говорю о редком интервью, которое умница Саша дал газете. Я выписываю фрагмент, который касается журналистики:
«Журналистика, даже если это расследование,— это письмо на туалетной бумаге. Это жизнь охотничьей собаки: свистнули — сбегал и принёс. Это способность легко возбуждаться на то, что не возбуждает. А книга — это такая ровная, спокойная, сама по себе возгорающаяся и сама по себе затухающая бытовая одержимость, чем-то похожая на одержимость распространителей посуды «Цептер» и вообще менеджеров по продажам, что ходят с клеёнчатыми сумками по офисам и верят, что все миллиардеры начинали именно так».
21 сентября, понедельник
Утром успел поймать по радио сообщение о том, что акционером одной из компаний, в последнее время работавшей на Саяно-Шушенской ГЭС, был нынешний министр энергетики. Успел записать название компании: «Союзгидроспецстрой». Но вчера, уже перед сном, где-то в эфире поймал заседание госкомиссии в Абакане. Председатель сообщил более экстравагантные данные. Ремонтом на агрегате ГЭС, и, кажется, именно на втором, давшем «старт» к остановке всего комплекса, занималась компания, зарегистрированная в Москве. Именно она принадлежала руководителю ГЭС. Председательствующий на госкомиссии зам. премьера Сысоев иронизировал: начальник сам у себя принял работу, сам подписал акт, а главный бухгалтер станции — видимо, она же и главный бухгалтер компании,— сама себе и своему начальнику выписала деньги за работу.
Утром не стал восставать, не дочитав начатую вчера небольшую книжку Валерия Хатюшина «Не изменяй себе». Здесь несколько рассказов, повесть и публицистика. Публицистика и её запал привычны. Практически нового ничего, хотя боевито, часто по делу и пафосно. Но ничто так быстро не стареет, как именно публицистичное начало, остаётся только «художественное». Лучший пример — «Божественная комедия». Комедия, т. е. «земное»,— ушла, божественное — осталось. Прочёл также два рассказа — «Дневник солдата» и «Перед уходом»; основное достоинство обоих — искренность и подлинность, всё это имеет значение как безусловное свидетельство жизни. Книжка В. Хатюшина издана, как объявлено, «к 60-летию выдающегося писателя современности», а для прозаика подобной зрелости 240 страниц «прозы и публицистики», пожалуй, маловато. Но кое-что серьёзное в этой книжке есть. Мысли человека, уже ощущающего дыхание смерти:
«Скажу сразу, выводы эти — печальные, более того — очень и очень печальные. Нет, не потому, что жизнь человеческая трудна, трагична и в основном грустна. В этом-то как раз есть высшая логика. Но потому, дорогой друг, что сам человек оказался мелок и недостоин того предназначения, какое замысливалось для него свыше. Вернее, природа человека, изначально Божественная и прекрасная в своей духовной высоте, в конце концов выродилась в нечто эгоистичное, тупое, приземлённое, в нечто не желающее даже думать о своём предназначении и отказывающееся помнить о высоком происхождении».
С самого утра поехал в институт. Написал достаточно толковый план работы кафедры на 4 месяца, ещё раз обнаружив, что даром хлеб не едим. Звонил Юре Козлову, он жалуется, что у «Роман-газеты» из-за кризиса резко снизилась подписка, журнал становится нерентабельным. Но всё же попросил почитать «Кюстина», отдельные главы он уже видел, и, возможно, роман можно будет пристроить и в «Роман-газету».
Сегодня так уж получилось, что я не смог пойти на встречу с Зюгановым в Союз. Лариса Георгиевна Баранова-Гонченко передавала: дескать, что же Есин давно не появляется, Зюганов спрашивал персонально. Но внезапно объявили заседание экспертного совета. Зюганов — информированный человек, многое, наверное, мог бы от него услышать.
Вечером были Игорь Пустовалов с Леной, много рассказывали забавного и о театральных, и о московских нравах. Игорь только что приехал с гастролей в Армении. Принимали хорошо.
22 сентября, вторник
Утро началось с трагической ноты — позвонил Юра, сын моего двоюродного брата Анатолия: «Папа скончался». Я подумал: как хорошо, что я попрощался с братом ещё живым. Теперь до конца дней буду помнить его лежащим в солнечной комнате и разговаривающим со мною. Всё это я воспринял так трагически ещё и на фоне собственного нездоровья. Уже полторы недели сильно болит нога, прямо в стопе, и на большом пальце появилась крошечная язвочка — не самый лучший предвестник. Наверное, в четверг поеду на похороны.
В одиннадцатом часу поехал на работу. Подвозил мой сосед сверху. Москва полным-полнёшенька, машина продиралась через Садовое кольцо. Если говорить о Москве, сейчас идёт жуткий напряг на московского мэра Лужкова. Главный козырь у оппонентов не он даже сам, а его жена, которая застроила чуть ли не тысячу с лишним драгоценных московских га и считается самой богатой женщиной Восточной Европы. А наш скромный пасечник здесь ни при чём. Богатые растут невесты. У меня, кстати, лежит ещё не читанная «Правда» с каким-то аншлагом о коррупции в Москве.
Власть, чувствуя растущее недовольство, дала команду и спустила собак не только на московского мэра. Судя по Интернету, в поле зрения властей попал и другой считающийся благополучным «объект» — российская почта. Здесь уже поработала прокуратура и немедленно нашла «расходование денежных средств на оплату услуг, не имеющих отношения к целям и действиям, перечисленным в уставе». Например, 15 миллионов рублей было израсходовано в 2007-м и 2009-м годах на проведение конкурса «Мисс Почта». Но «Мисс Почта» в 2009 году ещё и хорошо попировала: на банкет железные дороги бросили 2 миллиона рублей. К сожалению, в документе прокуратуры ничего не сказано, сколько украли. Но зато как развлекались высокопоставленные железнодорожники! Например, 2 миллиона потратили на проведение семинара в отеле «Гелиопарк», где жили в номерах категории «люкс» и даже в «апартаментах», как кинозвёзды. И это притом, что средняя заработная плата основного почтового работника — оператора и почтальона — немногим более чем 7 тысяч рублей.
Из мелочей: отослал «Кюстина» Ю. Козлову, написал и сдал план в ректорат, провёл семинар. Во время семинара, когда обсуждали Катю Писареву, достаточно критично, но всё же без, как в прошлый раз, оглушительной предвзятости я вдруг начал рассуждать о возникновении художественного образа. Надо бы сравнить мою «теорию» с Выгодским. Импульс, первый образ-видение, образ-фантазия, когда всё время, имея перед собой первоначальный, самый первый проблеск, художник дофантазирует и дорисовывает картину. Дальнейшая разработка — уже с применением технологических средств: там нужен разговор, там пейзаж, там описание действия. Не забыть бы это и постараться написать. ЕБЖ становится моим постоянным девизом. С каждым днем я начинаю чувствовать себя всё хуже, это общая слабость, плохой сон, начали болеть ноги…
23 сентября, среда
Попытался утром посидеть дома, чтобы продвинуть свои обязательства, но практически не получилось. В три часа — учёный совет, потому что БНТ уезжает в отпуск. В институте тревога: «Росимущество», борясь с взятками и коррупцией, изменило правила сдачи в аренду помещений. Теперь в обязательном порядке конкурс, а помещение за два месяца до конкурса должно быть свободным от арендатора. Для нас это означает: даже если удастся не менять привычных и порядочных наших арендаторов, их надо куда-то на два месяца прятать. А как спрячешь столовую? Возможно, до конкурса Альберт Дмитриевич закроет своё кафе, а значит, мы прекратим бесплатно студентов кормить. Представляю, чем это может обернуться для института. Трапеза вообще цементирует все человеческие действия.
Совет прошёл живо, отчитывалась Оксана Павловна о приёме, который прошёл в этом году удачно. Радость, которую по этому поводу выразил БНТ, я не вполне разделяю. Все творческие вузы были и так, в смысле желающих в них поступить, полны, но вот и университеты (МГУ и РГГУ) якобы от демографической ямы пострадали. Наша жизнь и наши средства массовой информации сделали технические специальности неперспективными. Разве в наше время в политику, на высокие посты попадают инженеры и врачи? Разве когда-нибудь по ТВ говорили добрые слова об инженерах-металлургах или наших инженерах-автостроителях? Хорошие инженеры остались за бугром, где строят «Ламборджини» и проектируют «Боинги». Наши кумиры — актёры сериалов, Андрей Малахов и юристы. От президентов до Жириновского. Вот с кого писать жизнь!
После учёного совета довольно долго говорили с Камчатновым и Михальской о необходимости менять учебный план. Надо ориентировать его на практику, выстраивая таким образом, чтобы постепенно закрывать лакуны средней школы. <…>
Госкомиссия отложила вынесение вердикта по аварии на Саяно-Шушенской ГЭС; тем временем возникают научные гипотезы о смещении земных пластов. Не думаю, что за эти гипотезы заплатили, но сами по себе они занятны. Тогда не будет никого и виноватого. Завтра похороны Анатолия, моего двоюродного брата.
24 сентября, четверг
Я опять утром совершил прежний маршрут: двумя пересадками на метро до «Сходненской», а там меня уже ждал Валера. На его машине поехали в Дубну. Если можно назвать похороны близкого человека мероприятием, то главное и основное в нём — что наконец видишь почти в полном сборе свою родню. У Анатолия много родни; уже шесть внуков и даже правнучка. У всех, даже у не вполне русского мужа одной из его внучек Рустама, какая-то общая генетическая «мордатость». Все очень друг на друга похожи. Анатолий умер во вторник, через неделю после того, как я у него побывал. Оправдались трагические предположения моего племянника Валерия, а не моя вера в чудесное.
Покойного отпели в морге больницы, куда его после смерти забрали. Потом уже другой священник провожал на кладбище. Хоронили не в Дубне, где Анатолий много лет жил, а на городском кладбище в Дмитрове. Здесь похоронены родители его жены Светланы. С тайной грустью наблюдал я за всем этим. Какое родовое гнездо, как сердечно и достойно похоронили, какое замечательное и сухое место на самом кладбище, почти у самых ворот. У меня-то такого уже не будет, да и горевать обо мне будет некому.
Ценность для меня всего этого обряда заключалась в том, что на этот раз я стоял близко от священника и мог отчасти распознать высокие и справедливые слова, которые он говорил. Главное — не просить прощения у покойного и не искать в себе к нему сочувствие, а, выказывая любовь к нему, просить прощения за него у Господа. Постоянно во время этих похорон вспоминал Валю, с её уходом буквально погибаю и я.
Ещё в машине по пути в Дубну Валера, который вообще любит поговорить, очень умно пересказывал мне некоторые соображения, касающиеся экологии веры нынешнего патриарха. В частности, мысль о многочисленных суевериях, которые порой царствуют в нашей повседневной жизни. Где и в каких древних книгах написано, что надо занавешивать зеркала, когда в доме покойник? Сегодня священник сказал, что и верующим, и неверующим, крещёным и некрещёным Господь даровал после смерти жизнь бессмертную, но по делам его. Кстати, я где-то читал, что именно православная религия определяет человека не по вере, а по делам. Это тоже вроде бы говорил патриарх.
После похорон пришлось снова вернуться в Дубну — на поминки. Они проходили на закрытом предприятии, где Анатолий работал. Там делали и создавали приборы для нашего подводного флота. Здесь сегодня тоже грустная статистика: раньше работало 4 тысячи человек, теперь только 400. <…>
25 сентября, пятница
Моя двухнедельная командировка в Ленинград окончательно решена. Это особенность нашей системы: выделены деньги на повышение квалификации преподавателей. Деньги надо истратить. У начальства теперь забота, как бы отправить меня подороже и пороскошнее, чтобы истратить деньги. Я настаиваю на удобном и демократическом поезде: во вторник, сразу после семинара, сидячее место, но чтобы приехать в Питер в одиннадцать ночи. В любой поездке самое главное для меня — собраться, всё продумать и ничего не забыть: одежда, лекарство, компьютеры, книги. <…>
26 сентября, суббота
<…> Как всё же не хочется читать то, что я читаю, какие приходится делать усилия, как разжигать себя, чтобы окончательно не озлобиться. Почему, в общем-то, так всё скучно? Иногда я думаю, что попал в тот возраст, когда художественная литература вообще перестаёт действовать на человека. Иногда — что просто завидую энергии и времени у молодых. Я должен сказать, что старый писатель, как правило, всё же плохо относится к молодой прозе: и не так, как писали мы, и не про то, и сразу начинает брюзжать что-нибудь о традициях. <…>
27 сентября, воскресенье
В шесть встал, попил чаю и в восемь выехал. Домчался за два часа, в десять я был уже дома, за компьютером. По дороге подвозил довольно пожилого, уже вовсю поседевшего мужика, он назвал меня «батяней». В отместку решил «заняться бессмертием», записать два эпизода, которые раньше умостились у меня в памяти, но то ли вчера, то ли позавчера, когда суждения возникли, в дневник не попали. Но и то, и другое казалось мне достаточно важным.
Во-первых, всё время по радио говорили об огромном сокращении на ВАЗе, но тут же было высказано и недоумение: дескать, как же так, если весь мир в связи с кризисом переходит на автомобили такого же типа, как ненавистные нашим средствам массовой информации и нуворишам «Жигули». Я например, всю жизнь езжу на машине этой марки.
Во-вторых, дня два или три назад я видел по «Дискавери» замечательную передачу о Рауле Валленберге, и тут же, или в другой передаче, было рассказано о сопротивлении датских властей немецким требованиям о выдаче евреев, о жёлтой звезде, о солидарности народа с еврейским населением. Естественно, стала виднее личность Валленберга и его очень богатых родичей, которые сотрудничали с немецкой промышленностью. Существовали, оказывается, даже некоторые сношения с Эйхманом. Но рухнул миф о том, что когда в Дании немцы всё же ввели звезду, то вроде бы сам король наколол себе на грудь жёлтый шестиугольник. Как раз этот эпизод так поразил меня в фильме Рязанова об Андерсене. В Дании евреи никогда жёлтую звезду не носили. <…>
Вечером вместе с С. П. пошли на спектакль в театр Ермоловой «Перед заходом солнца» Герхарда Гауптмана. Любопытно, что пьеса приобрела совершенно новое, почти современное звучание. Раньше это была пьеса о гримасах капитализма, а вот теперь просто о наследстве и хищничестве поколения. Как замечательно Андреев играет Матиаса Клаузена. До него на нашей сцене играли эту роль и Астангов, и Якут. Какой кудесник! Сам спектакль, в котором больше десятка действующих лиц, и каждый — с заметной ролью, знаменателен тем, что в нём участвуют ученики Владимира Андреева многих лет. По программке я насчитал 17 человек. Представлена школа, и поэтому в семье старого Клаузена все дышат как бы единым дыханием. Это, конечно, повод написать большую статью об учениках и мастере вообще.
28 сентября, понедельник
Начну прямо с праздничного меню. Помню, был такой случай. Максим Лаврентьев как-то даже меня упрекнул: куда, дескать, Сергей Николаевич, из ваших последних «Дневников» исчезла пища, еда. Да просто поводов, Максим, не было. Понятно, почему я в самом начале управления Ельцина приводил меню кремлёвских приёмов, а вот меню торжественного обеда, который дал белгородский губернатор по случаю 85-летия сенатора Н. И. Рыжкова от Белгородской области в районном центре Прохоровка:
- овощи натуральные свежие;
- сало с чесноком и горчицей;
- конвертики из баклажанов с сыром, зеленью и цветной капустой;
- рулеты из сельди с зелёным луком и грибочками из картофеля;
- студень из гусиных потрошков с хреном;
- ассорти рыбное с маслинами и имбирём;
- ассорти мясное с аджикой;
- форель озёрная, фаршированная морской форелью с грибами;
- ушица по-царски;
- судак морской;
- филе индейки в беконе;
- пирожки сдобные в ассортименте.
Об остальном и не говорю, всё остальное было тоже по-русски: морс, водка, особенно хорош был самогон.
Ещё месяц назад меня спросили, полечу ли я в Белгород на день рождения Николая Ивановича Рыжкова; я твёрдо сказал, что полечу. Много я в этой жизни пропускал, но только не здесь. Здесь легенда, один из наших сокровенных мифов.
Николай Иванович не был бы Рыжковым, если бы и организовано всё не было с такой невероятной точностью.
Я, как всегда в подобных случаях, проснулся на час раньше. Минут на сорок раньше приехал и Александр Яковлевич, шофёр ректора. Кстати, машину мне дали, чтобы отвезти на аэродром, без единого слова. На этот раз это было место для меня совершено неизведанное — Внуково-3. Это уже после правительственного Внуково-2, почти под Толстопальцевом. Я-то всегда, когда ездил по Киевскому шоссе, поражался каким-то очень уж масштабным работам и дорожным грандиозным развязкам в этом районе. Власть не только выстроила роскошный аэродром для частных самолётов, но и позаботилась подвести к нему дороги. Но хватит злобствовать, всё было прекрасно. А если на лётном поле стоит самолёт Абрамовича — ну и пусть стоит. Может быть, мне описывать это интереснее, чем ему летать.
Я ведь всегда не отличался памятью на лица, да и не стремился всех знать. Поздравления начались уже в небольшом зале в аэропорту, тут же громоздились и подарки — бесконечные коробки и парадные упаковки. Потом всеведущий Юра Голубицкий мне сказал, что вывезли подарков большую грузовую тележку. Но мне показалось, что моей книжке Николай Иванович радовался не меньше, листал, разглядывал. Народу в зале набралось человек семьдесят. Совершенно точно я определил адмирала Касатонова, мы и приехали с ним самые первые, и долго разговаривали. Потом приехал А. С. Соколов, был Альберт Лиханов, сенатор Глухих, совершенно точно я опознал и сегодняшнего министра культуры Авдеева. Потом, когда всё перемешалось, а Соколов, Авдеев оказались в общем разговоре, я подумал: вот стоят два министра культуры, а третий работает у меня на кафедре.
На самолёте в Белгород — взлететь и сесть. И уже на месте я понял удивительный план Рыжкова отпраздновать юбилей в местах, где сумел дать реванш судьбе.
Во время обеда в одной из речей прозвучало: как же сразу после падения СССР пресса и «общественность» накинулись на Рыжкова! Эпоха разрушения действительных ценностей истории. Вот тогда-то этот деятельный человек, наверное, возможно, волей случая попавший в Белгород и на Прохоровское поле, что-то для себя и решил. Нужна была большая идея и непреодолимая, как он привык, задача. Собственно, именно его волей и настойчивостью Прохоровское поле превратилось в третье ратное поле России: Куликовское, Бородинское — и Прохоровское.
Экскурсия, осмотр Прохоровского поля, монумента, митинг у библиотеки.
29 сентября, вторник
С предотъездным синдромом я никогда справиться не мог. Чемодан у меня не собран, я только определился: брать как можно меньше. Но и так — книги, два компьютера и пр. До начала одиннадцатого позавтракал и погладил бельё, которое на кресле валялось с лета, ещё раз просмотрел вёрстку последней главы «Кюстина», написал рейтинг книги для конкурса. Здесь отчасти воспользовался советом В. Н. Ганичева больше интуичить — написал Мише Семернякову записку, перечитал рассказы Жени Максимович к семинару.
К обеду пришёл Петрович. Всё же всучил ему бумагу, на которой я ещё позавчера, когда вернулся из театра, написал завещание. Чувствую себя с каждым днём хуже, в моём возрасте всё может случиться. Объяснил ему, что всё вообще может достаться дворникам или потребуется куча усилий, чтобы что-то спасти. С. П. категорически от всего отказывается.
В институте надо тоже сделать кучу дел. Получить деньги и билет, купить ещё один том с «Твербулем», отослать его с Ксюшей А. С. Соколову, сбегать к Харлову и, наконец, провести семинар.
Семинар сегодня я начал в час, чтобы спокойно уехать в 16.30 в Ленинград. На разминку я прочёл один рассказик Галины Щербаковой и поговорил о вторичной и коммерческой литературе. К сожалению, оказался в своём репертуаре: забыл книгу Андрея Геласимова, из которой собирался прочесть отрывок. Ну да ладно, в следующий раз, когда вернусь.
У Жени Максимович сильные короткие рассказы с плотным внутренним действием и притчевым выходом. По неопытности, желая эти десять-двенадцать страниц превратить в некое целое, она снабдила всё какими-то фантазиями по мотивам рун. Это оказалось мелким и безвкусным.
Сюрприз ожидал меня в конце семинара, когда встал Антон Яковлев и не без пафоса сказал, что вот, дескать, вы, Сергей Николаевич, всё рассказываете нам о Саяно-Шушенской ГЭС, а ничего не говорите о том, что у нас закрывается столовая. Тут же Антон сказал, что студентам ведомо и о гранте правительства институту с «восемью нулями». Насколько я понял, студенты застоялись и готовы к волнениям. К этому приводит атмосфера таинственности, которая последнее время царит в институте. Я ведь и сам о сложившейся ситуации, если бы не какие-то доверительные рассказы, ничего не знал. Не говорили об этом и на недавно состоявшемся учёном совете.
Ребят я постарался успокоить, объяснил, что дело здесь не в воровстве и не в стремлении их как-нибудь ущемить, а в бюрократической неразберихе, которая скоро, как я надеюсь, рассеется. Сказал и про грант, сказал, что их стипендия, её размер — это дело государства и правительства.
На вокзал мою сумку и рюкзак тащили Дима Иванов и Володя Репман. Позвонил Вася, он меня встретит.
30 сентября, среда
Валерий Сергеевич был прав, когда сказал, что надо переезжать из этого отеля. Внешне, казалось бы, комфортно, и вроде умывальников достаточно, и комнаты чистые, а у меня требовательность небольшая. Всё, правда, наталкивается на параноидальную слышимость, на затаившуюся скученность. Чистить зубы надо рядом с кем-то, как в армии, в трусах даже ночью в уборную не выйдешь. Но всё по порядку.
Приехал на вокзал почти за час до отхода поезда. Комфорт на железной дороге вслед за ростом цен на билеты вырос. В поезде предлагают, кроме обычной коробки с пакетиком сока, колбасной нарезкой и булочками, ещё и горячий завтрак: рыба, птица или мясо. Словно на самолёте в бизнес-классе, кормят на фарфоровых тарелках и с металлическими приборами. Правда, лихие официантки норовят вместе с тарелками быстренько унести и всё, что лежит на подносе. Так у меня — старый дурак растерялся и не дал соответствующего отпора — утащили коробку с закусками и пакет сока.
Всю дорогу на маленьком компьютере что-то записывал, читал «Комсомольскую правду». Она тоже вошла в «пакет» уже оплаченных с билетом услуг.
Встретил меня Вася и донёс мою тяжёлую сумку до «мини-отеля» на 7-й Советской. От вокзала — минут десять. Это новая форма ленинградского гостиничного обслуживания. Огромная квартира в когда-то доходном доме, поделённая на клетушки — а может быть, так оно и осталось после расселения,— отель. Правда, сантехника и все бытовые приборы — новые. Посредине квартиры просматриваемый коридор; у дверей сидит девушка-администратор. Перед нею телевизор, на котором все уголки и закоулки и четырнадцать клетушек с лёгкими, скорее декоративными, дверьми. Есть общая кухня с посудой и плитой, холодильник, на котором висит призыв: не бери из холодильника чужого!
Валерий Сергеевич предупредил меня по телефону, чтобы я не распаковывал чемоданы; я так и сделал. И утром мы переехали в гостиницу «Таврическая», которая расположена рядом со Смольным монастырём. Со временем, наверное, всё опишу поподробнее. Можно задохнуться от восторга, когда не торопясь обходишь собор и разглядываешь детали.
Занятия в одном из монастырских флигелей. Первая лекция, которую я услышал, была по делу и довольно интересная. Рассказали о требованиях Болонской декларации, их практически десять пунктов. Хартия зла. По своей привычке я всё записал. Здесь много нужного и много для нас совершенно невыполнимого. Хотя бы пожелание, чтобы студент хотя бы один семестр учился в другом университете, и желательно — в другой стране. Но от Бонна до Парижа — это, я думаю, ненамного дальше, чем от Москвы до Белгорода. Примем во внимание, что транспортные расходы по сравнению с советским временем выросли во много раз.
Рассуждения по поводу Болонского процесса почему-то у меня в памяти вызывают госпожу Гейз из «Лолиты» Набокова. Она прекрасно знала все мелкие правила этикета, но сама была бездушна и эгоистична. Сама Болонская декларация связана с принципами Европейского союза о свободном перемещении труда и капитала. Теперь необходимо, чтобы так же свободно перемещался и интеллектуальный труд. За этим видно стремление Европы конкурировать с США, хотя бы объединёнными силами. <…>
После лекции ходили с Валерием Сергеевичем на вокзал менять мне билет, чтобы уехать на сутки раньше. Устал страшно; ноги я, видимо, совершенно запустил, но на то и командировка, чтобы расхаживать. По дороге и в гостинице прекрасно разговаривали, у Валерия Сергеевича масса разных случаев из жизни и баек. Как интересно слушать чьи-то простые истории из жизни.
Номер теперь у меня прямо напротив монастыря — спокойно, тихо. Завтра в нашей гостинице, в одном из залов, соберётся государственная комиссия по Саяно-Шушенской ГЭС. Вот бы попасть на неё вместо наших лекций. <…>
Окончание следует