Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2011
Между Сетью и Степью
Редакция «ДиН» публикует полный вариант статьи живущего в Перми поэта и члена редколлегии нашего журнала Юрия Беликова, напечатанной в сокращённом варианте в июле этого года «Литературной газетой». Статья вызвала много откликов, свидетельствующих о том, что затронутая в ней тема (а именно: «Давно ли вам встречались породистые люди? Или порода — знак натуры уходящей?») задела за живое и расшевелила два Соляриса — Сеть и Степь, иногда дышащих друг на друга холодом автономности, а нередко изъясняющихся афоризмом великого князя Святослава Игоревича: «Иду на вы!» Впрочем, мы надеемся, что думающий читатель, погрузившись в текст исходного материала и откликов, им порождённых, разберётся во всём сам и при желании продолжит полемику.
Беспородные вторгались на Русь не единожды. Заметьте: не безродные, а беспородные. Алексашка Меньшиков, торговавший пирожками с зайчатиной. Анатолий Чубайс (страшусь назвать его Толяшкой), продававший цветы. «Цветы? Это же так романтично!» — воскликнете вы. Вот и продолжал бы радовать женщин, совершенствуя своё эстетическое чутьё. Однако подался в светлейшие, как его предтеча. Один — по княжеской линии. Другой — по части света в последней инстанции. Первый проворовался, закончив жизнь в ссыльном Берёзове, второй… Ах да: его рацион не имеет перспектив на берёзовую кашу. А между первым и вторым — «люди лунного света» (Василий Розанов): те, что из пломбированного вагона. Конечно, им резко захотелось стать породистыми. Посему для породистых был подан «философский пароход», разбухший до Ноева ковчега русского изгойства.
Беспородные — знаменье, предвестники смуты (чуть не забыл про череду Лжедмитриев) и революционного слома, порождающие законную реакцию породистых, как в стихотворении «Казнь» Ивана Бунина:
— Давай, мужик, лицо умыть…
Веди меня, вали под нож
В единый мах — не то держись:
Зубами всех заем, не оторвут!
В этом смысле для Бунина и Есенин был беспородным. А тот не оправдал «надежд» Ивана Алексеевича: «Не расстреливал несчастных по темницам».
Орда, перед которой меркнет Дарий
Из начала 90-х (а первый новейший набег беспородных приходится именно на эти годы) у меня стойко держится в памяти одна предновогодняя телепередача. Её устроители поставили необъявленный, а может, непреднамеренный эксперимент: Людмила Зыкина пела песни Олега Газманова, а Газманов — песни Зыкиной. Когда народная певица исполнила «Есаул, есаул, что ж ты бросил коня…», конь сразу воротился к есаулу, а того будто произвели в Атаманы Всевеликого войска Донского. Но когда сегодняшний народный артист России попробовал вытянуть «Издалека долго течёт река Волга…», просвещённый зритель понял: в данном случае Волга в Каспийское море не впадает. Впрочем, в сравнении с какой-нибудь «Фабрикой звёзд» нынче и Газманов — выдающийся вокалист. Это — в шоу, мать его, бизнесе. А в литературе?
На днях — «емелей» — получил почти истерическое, готовое меня посрамить послание одной московской поэтессы. Доселе донимавшая вашего покорного слугу директивами написать о её творчестве, она решила поднести к моим «хладнокровным» устам виноградную гроздь электронных ссылок. Дескать, вот сколько говорят обо мне превосходного — «и сайты, и блоги, и плейкасты, и чего только нет!». Послание заканчивалось якобы чувствительным щелчком по носу: «Если ты думаешь, что это ерунда, то попробуй ещё кого-нибудь забить и поискать в Сети из своих знакомых или очень известных поэтов, чтобы о них так сказали!»
Я забил. На блоги и плейкасты. По преимуществу, это мир множественного самообмана. Трижды прав санкт-петербургский поэт Александр Фролов, участник недавней дискуссии в редакции журнала «Звезда»: «На поэтических сайтах у нас 500 тысяч пишущих. Представляете, что это за армия? Это не какой-то там Дарий, со своими 30 тысячами. Это орда, страшная орда. И разговор надо вести не о значимости в этом плане, а об эстетической значимости сопротивления этому».
О Великая Сеть! Как написал новосибирский поэт-дикоросс Константин Иванов:
Не по степи,
а по сети —
переселение народов.
На караван-сараях сайтов —
навоз, солома, скрип телег и ржанье!..
Сеть производит свою иерархию — ценностей, ханов и ханш, репетируя роман Свифта «Путешествия Гулливера». Что в Сети — золото, то в Степи — навоз. И наоборот. То же самое — с ханами и ханшами. Идёт война — между Сетью и Степью. Сеть алчет подчинить себе Степь. Сеть более пассионарна, поскольку молода. Что останется после их столкновения?
Вот уже Первые
вдаль ушли.
И Вторые пооканчивали
самоубийством.
И Третьих
поторопились выставить,
не расспросив как следует
обо всём…
Снова последние
в первых рядах
учат,
как жить охота.
Этот верлибр Станислава Подольского из Кисловодска называется «Те, кто выжил». Разве не так? Возьмите толстые литературные журналы. Когда-то их возглавляли «Первые». Потом — «Вторые», после — «Третьи». Александр Твардовский, Константин Симонов, Сергей Залыгин… Всеволод Вишневский, Вадим Кожевников, Григорий Бакланов… Михаил Алексеев, Владимир Крупин, Леонид Бородин… Валентин Катаев, Борис Полевой, Андрей Дементьев… Писательские имена! Как к ним ни относись. Чтобы встать у штурвала журнала «Октябрь», надо быть хотя бы Всеволодом Кочетовым.
Ностальгические пути завели меня в редакцию одного из «толстяков». Я узрел те же самые, памятные мне столы, только более вытертые и обшарпанные, нежели два десятка лет назад. Столы прежние, а те, кто за ними?.. Мне с гордостью было заявлено: «Из прежних никто не остался!» Однако хватило и пяти минут разговора, дабы укрепиться в мысли: «На фоне теперешних редакционных седоков их предшественники, чей вид вызывал у меня в своё время неизменную усмешку, выглядят просто патрициями!..» Конечно, можно подметать двор Литинститута и при этом зваться Андреем Платоновым. Но уместно ли, будучи курьером или фотографом, прыгать на десять голов выше — в главные редакторы?!
— Я думаю, вы совершенно правы, говоря о «последних в первых рядах»,— сказал мне, быть может, самый последний из «Первых» — возглавляющий журнал «Континент» Игорь Виноградов.— Но приходят другие фигуранты. И вовсе не обязательно, чтобы у руля того или иного журнала оказывались личности одного масштаба. Хуже другое: то, что смена вех, которая, за исключением времени Сергея Залыгина, происходила, допустим, в «Новом мире», где мне довелось работать рядом с Твардовским, обозначалась как отход от традиций Александра Трифоновича. И сейчас, мне кажется, этот журнал позиционирует себя, скорее, как продолжение «Нового мира» тридцатых годов, нежели продолжение «Нового мира» Твардовского…
Разумеется, речь не о внешней породистости. Глядя на «великого народного поэта» Илью Резника, произведённого в оные Примадонной, хочется воскликнуть: «Ну, прямо-таки курфюрст! Хотя по сути — парикмахер». Но давайте сравним: кто на стыке тысячелетий приезжал из столицы в города русской провинции? В ту же пожароопасную Пермь, наречённую Маратом Гельманом «культурной столицей России» с угрозой перерасти по щелчку его иллюзионных пальцев к 2016 году в «культурную столицу Европы», а в действительности ставшую площадкой для эксперимента по вымыванию и выветриванию породы? Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Александр Кушнер, Иван Жданов, Алексей Парщиков, Георгий Гачев… Увы, рок немилосерден: из этого списка в Перми продолжает давать концерты только самый работоспособный — Евтушенко. Возможно, некогда навестивший этот губернский центр юный Пётр Вяземский, нарёкший его стихотворно «в царство злата бедный вход», что-то провидел, ежели на излёте первого десятилетия ХХI века сюда валом зачастили Станислав Львовский, Лев Рубинштейн, Дмитрий Кузьмин, Вера Полозкова, Всеволод Емелин, Андрей Родионов и другие сопровождающие их лица. Не улавливаете разницу — между прежними ездоками и нынешними? А москвич Родионов даже получил новое назначение в том самом «царстве злата» — учинять поэтические мастер-классы в Музее современного искусства PERMM.
Если верить Сети, Родионов — «один из самых заметных поэтов, дебютировавших в России в 2000-х годах», известный «своим жёстким субмаргинальным рэп-лиризмом». Однако я — человек Степи. И меня всегда коробило словосочетание «поэтическая продукция». Но когда я, паче чаяния, прилунился к поверхности размазанных по Сети родионовских текстов, то лицезрел полное соответствие этому словосочетанию. Налицо именно продукция. С банально-неряшливыми рифмами типа «виршах-книжки», «соседом-на землю», «зарплаты-кафе-баров», «усталая-палево». Впрочем, не исключаю, что я излишне строг и предвзят по отношению к «одному из самых заметных своим субмаргинальным рэп-лиризмом». Тогда обратимся к мнению тоже «одного из самых заметных» — известного в Перми и за её пределами книжного редактора Надежды Гашевой, через чьи руки проходили творения многих авторов — от Виктора Астафьева и Алексея Решетова до Леонида Юзефовича и Алексея Иванова.
— Это не слэм и не рэп. По-моему, это спам,— замечает она.— Это не палево — это фиолетово, выражаясь современным языком. Потому что рэп, по моим представлениям, это то, что должно быть с юмором, пусть он будет самого низкого порога. Рэп надо читать быстро, и он должен быть смешной или издевательский. А здесь ничего этого нет. Вот образчик: «…у него ещё с котом, у которого хвост супердлинный, дружба…» Во-первых, «с котом» читается слитно. Во-вторых, попробуйте-ка, хоть глазами, хоть вслух, прочитать: «Кошачий труп с резче от смерти оскаленной пастью…» Вот пишут, что Родионов «сотрудничал с рок-группой „Окраина“». Но он же человек-то глухой! Как он может рэп писать? Звук у рэпа должен быть чистый. Говорят, сей господин будет устраивать в Перми поэтические фестивали? Хотя что же мы хотим от человека, написавшего:
Ладони краснодеревщика, мускулатура
давно устроившегося на совершенно блатную должность
в бюджетные мастерские с возможностью подхалтурить —
сделать шкаф, сэкономив чужие доски..?
Теория генетических расщелин
Впрочем, покамест Степь уходит в самою себя, а боярская Дума в образе жюри премии «Поэт» высиживает отгадку «Кого бы определить в те самые премиальные «Поэты» («Они, такие значимые, исчезают. Их через три года не будет»,— впадает в отчаяние Александр Фролов), расторопная Сеть — и за Степь, и за литбояр — уже всё решила, даже установила планку повыше: определяет, не кому быть-называться «Поэтом», а кому ходить в Главных. «…главный поэт будет назначен…» — авторитетно утверждает Андрей Родионов в интернет-газете «Соль». «А претенденты есть?» — любопытствует корреспондент. И «устроившийся на совершенно блатную должность» со знанием дела ответствует: «У каждой партии. Есть, например, Емелин».
Родионов не оговорился. Судя по всему, работа в этом направлении ведётся «адовая», если воспользоваться выражением Владимира Маяковского. Вот пример.
«Собственно, кого можно назвать бунтарём? Разве что Емелина»,— вторит в «ЛГ» Родионову Игорь Панин. Кажется, это где-то уже звучало: «Поэзия сейчас на подъёме. Очень интересные ребята появляются. Дальше всех, я думаю, Роберт пойдёт. Рождественский. Не слышали? Есть в нём какая-то сила, дух бунтарский». Это — из фильма «Москва слезам не верит». Не правда ли, очень похоже?
Только вот что я скажу «интересным ребятам»: может, Емелин — «бунтарь» в столице нашей Родины — Москве? А в «культурной столице России» — то бишь Перми, по версии начавшего здесь выходить гламурно-одноимённого журнала «Соль», Сева «зажигает» на его страницах и подмостках Музея современного искусства, ослепляя фотовспышкой едва ли не галкинской улыбки пьющих и жующих vip-персон.
И «вся Россия смотрит, как вся Россия ест!» — когда-то припечатал на годы вперёд Андрей Вознесенский. Он ещё долго будет доставать из отпущенной ему Вечности тужащуюся играть в породистость всю беспородную чернь. Емелин — это то же, что Павел Лобков на НТВ. Только гигантский Лобков. Но ведь тот, сочиняющий между занятиями генетикой и политикой злободневные вирши в духе разжижённого Маяковского, не отрекомендовывает себя поэтом.
Был бы сейчас среди нас другой человек породы — легендарный Юрий Влодов, покинувший этот бренный мир два года назад, он мигом бы поставил на место тех, кто привык гонять вторяки. Избранные жертвы его ударов кулаком по столу соврать не дадут:
— Встать, графоманская рожа, когда с тобой разговаривает Поэт!
Грубо, но — будто киём, загоняющим бильярдный шар в лузу! У Влодова была своя ТГР — Теория Генетических Расщелин. А в ней — строгая градация, согласно которой между гением и графоманом — воробьиный скок, но между графоманом и способным — бездна, равно как и между способным и одарённым, а вот одарённый может развиться в талант, но талант, в свою очередь, никогда не достигнет уступов гения. И если применить эту теорию к нашему разговору, то получается: тот, кого тщатся назначить в «главные поэты», не более чем способный. Только вот способный к чему? А дальше уже начинается по Давиду Самойлову:
Вот и всё. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И всё разрешено.
Не всё. Это Сеть полагает, что всё. Может быть, она ушла не в ту Степь? И ей блазнится, что все поэты Степи давно уже переметнулись на службу Сети? Опять-таки — не все. Есть поэты катакомбные. Правда, здесь — потеря за потерей. За последнее десятилетие русская поэзия лишилась не только Бориса Рыжего. В Перми убили «Невидимку» (так называется его посмертная книга) Бориса Гашева. В Екатеринбурге умер от побоев Сергей Нохрин. В Томске выбросился из окна Александр Казанцев. Жестокие болезни скрутили: в Пыталово Псковской области Геннадия Кононова, в Обнинске — Валерия Прокошина, в Великих Луках — Андрея Власова, в Ростове-на Дону — Геннадия Жукова… И у всех — высшая проба: «золотое клеймо неудачи», которую в своё время разглядела Ахматова на «ещё безмятежном челе» Бродского.
Это те, кого я называю дикороссами, чьё творчество практически не знают в столицах или только начинают узнавать. Вот кому бы премия «Поэт» могла пойти в поддержку. Кстати, это не противоречило бы первому пункту её Устава, гласящему, что она «вручается за наивысшие достижения в современной русской поэзии». Что касается уровня перечисленных поэтов (Царствие им Небесное!), пусть мне кто-то докажет обратное.
И здесь весьма точной представляется реплика ещё одного участника дискуссии из Санкт-Петербурга — Александра Танкова, сказавшего о лауреатах премии: «Этих поэтов читатели стиха и так знают. То есть ничего нового она им не даст. Получается какая-то, собственно говоря, тавтология». А я бы добавил: даже скрытое или непроизвольное издевательство над нынешними обладателями премии. Хочешь пошатнуть известного поэта — дай ему премию «Поэт»!
Конечно, каждый может привести имена из своего списка. Слава Богу, живы и продолжают творить: в Екатеринбурге — Юрий Казарин, в Нижнем Новгороде — Елена Крюкова, в Челябинске — Нина Ягодинцева, в станице Полтавской Краснодарского края — Алексей Горобец, в Воронеже — Константин Кондратьев, в Красноярске — Сергей Кузнечихин, в Омске — Юрий Перминов и Вероника Шелленберг, и, наконец, в Москве — Юрий Годованец и Анна Павловская… И таких по городам и весям Степи немало. В Перми, например, живёт Александр Кузьмин, не обращённый гельманами и родионовыми в их веру. Ещё до наступления нулевых, входя в литературную группу «Монарх», он был наделён благородным и вполне степным титулом — сокольничего. И у сокольничего есть свой завет, к коему стоило бы прислушаться вторгшимся ордам беспородных:
Трижды не объехать Степь,
как вкруг дуба не объехать,
и не переехать Степь,
поперёк не переехать.
Степью можно только вдоль,
вдоль и вдоль, и к чёрту, к чёрту.
Отвечает духу спёрту
эта скудная юдоль.
Вот скажите: кто из беспородных, да и тех, кого уже растворили в реторте премии «Поэт», выбрал бы катакомбы: «скудную юдоль», отвечающую «духу спёрту»?
Юрий Беликов, г. Пермь
Горизонталь и вертикаль
Иерархия Сети лукава, Сеть — всего лишь средство связи, одно из — горизонтальная структура. Если воспринимать её в качестве макросубъекта, то нужно иметь в виду: спонтанная цель сетевого общения неизбежно располагается в горизонтальной плоскости. Сеть не будет искать высот, в отличие от Степи, для которой цель — поддерживать вертикаль, соединение земли с Небом над ней. Сеть выбирает то, что не опровергает её горизонтальности, не угрожает ей. А ведь Гельман & K, собственно, одно из порождений «горизонтального бытия», поскольку там, где нет настоящей иерархии смыслов и ценностей, начинают множиться и расползаться провалы. Возникает перевёрнутая иерархия с её «минус-ценностями» и разрушающими жизнь смыслами. И к ним — назначения «культурных столиц», «главных поэтов»…
«Пермский эксперимент», конечно, явление временное, но, как мы помним, нет ничего более постоянного, чем временное, и когда эта волна всё-таки схлынет, сколько она с собой в прорву унесёт…
Разрушение человека продолжается, но продолжается и борьба за него. Поэзии в этой борьбе всегда необходимо и достаточно просто — быть, хотя это «просто» и оказывается в практике самым сложным. И тем не менее — «одним своим существованьем она определяет мир…»
Нина Ягодинцева, г. Челябинск
Степь и попса
Я определённо катакомбнейший из тех, у которых, как сказал Юрий Беликов, «и в мыслях нет оказаться в лучах премии «Поэт»», потому что об этой премии я узнал только сейчас (а ей, оказывается, целых шесть лет!), из его статьи, в которой сразу окунулся в гущу битвы литературных народов за место под солнцем. Моё место тоже упомянуто, значит, статья и обо мне — сам бог велит откликнуться. К тому же публикация пермского поэта мгновенно стала обрастать живыми сетестепными откликами, и отвечать на неё невозможно, не отвечая и на них. Статья Беликова, формально литературная, фактически представляет собой, кроме прочего, попытку диагностики общественного состояния. О точности и результатах её есть смысл говорить. Главный диагноз автора: «Идёт война — между Сетью и Степью». Откликающийся Виталий Богомолов даёт как бы фон, на котором идёт эта война: «…с Россией за последние 20 лет происходит… всеохватная деградация… Она и не может не происходить, потому что разрушен Человек».
Итак, деградация, отсутствие Человека, всеобщая рознь, война внутри общества, которое уже… общество ли? Социум — да, в смысле политэкономически организованного человейника. А вот общество…
Заговорив о набеге «беспородных» в культурно-общественное пространство, Юрий замечает, что «беспородные — знамение, предвестники смуты…» А мне кажется, тут наоборот. Беспородным потому и разрешается вход, что порядок уже пошатнулся, чётких критериев нет, закон ослаб и так далее; они — не предвестники смуты, а уже результат её, когда «в дело» идут все. К тому же мы помним, что породистый Рюрикович Иван ломал опричные дрова, породистый Борис, убив его младшего сына, породил призрак убиенного, который загулял по Руси, сея смуту… Возьмём другое время. Когда явился на сцене торговец пирожками Алексашка? Правильно — когда породистые стрельцы и породистая державная сестрица уже двадцать лет бузили и мутили, мечтая отправить Петра в небытие. Пётр рос уже в обстановке перманентной смуты…
Сравнивая шоу-бизнес и литературу, автор вспомнил «парный прогон» двух этнических певцов, указав на их примере на деградацию эстрадного пения, то есть отечественного масскульта. Но обратил ли он внимание на то, что советская аристократка Зыкина и постсоветский пролетарий Газманов рядом — это демократия? Более того, её идиллия. Как говорил Петруша Верховенский, «горы сравнять — хорошая мысль». Это знак, что само время стало беспородным. При коммунизме уличного попсаря разве поставили бы возле госпевицы? Да это было бы оскорблением величия державы, политическим преступлением!..
Теперь, слава богу, тех порядков нет, и все попсари, придворные и площадные, могут петь вместе. Это — уже ступень равенства и общности. Но за эту малую на поверхности жизни ступень мы платим почти фантастической разобщённостью в том глубинном, без чего настоящего общества нет. И опять все те же параллели просятся на ум: разве это не V-й век, где на развалинах римской цивилизации активно осуществляли себя всякие беспородные пассионарии, гунны и готы, варвары всех мастей?.. Я уже готов перефразировать свой верлибр, приведённый в статье Юрия Беликова: «И на Сети, и по Степи — переселение народов…» И автор, «ностальгически» заглянувший в давно пережившие свою эпоху «толстяки», ещё спрашивает: «…уместно ли, будучи курьером или фотографом, прыгать на десять голов выше — в главные редакторы?!» Уместно, Юрий, вполне уместно — после слов дедушки Ленина о кухарке. В редакции ты встретил её потомков. Коммунизм рухнул, а кухарка с семейством осталась. Она — крепкая, любого интеля высоколобого запросто перешибёт своей выей. И господствует ныне она по полному демократическому праву. Её пора. Её урожай. Её вокал. И так далее. И её, кстати, породистая беспородность.
О кухарке и её детках, вынесенных временем «в люди», хорошо написал ещё Эрнст Неизвестный: «По всему видно, что они-то и есть — начальство… Низ народного тела побеждает верх, но не в положительном смысле карнавала, в самом прямом смысле. Задница разрослась и, оставаясь задницей, заняла место всего остального, поэтому питекантроп неминуемо победит человека, крыса — питекантропа, а вошь — крысу…» («Красненькие и зелёненькие».)
Художник тут великолепно сказал об инволюции человеческого типа, неотъемлемой от демократической эпохи. В тоталитарной демократии, в которой мы жили 74 года, эта инволюция принимала крайние, гротескные формы, фантастически поляризуя уродливые типы начальника и подчинённого, учуянные ещё Гоголем и его школой; а в нынешней, посттоталитарной, разбавленной либерализмом демократии инволюция равномерно размазывается по массе населения: всё деградирует незаметно и как бы даже пристойно. Деградации сильно способствует и всеобщее среднее образование, дающее человеку доступность к современным электронным средствам связи и информации и уверенность, что бытовое овладение этими средствами есть основа интеллектуального могущества индивидуума и его законного права на равенство со всеми во всех областях жизни. (Видимо, спасительный путь здесь только один: всеобщее высшее — прежде всякого специального и технического — гуманитарное образование! Разумеется, при полном отказе от тайного деления населения на касты.) «Есть стихи — пожалуйста, и я не хуже Пушкина. Ну, может, немного хуже, но не в этом дело. Критиковать меня не надо, это посягательство на мою свободу; ибо я, как и все, и как Пушкин, имею право на самовыражение. У меня свой талант, своя свобода, свой бог. Это мои Права Человека на уровне ощущения. И не лезьте. Сеть — для меня. И в ней я — гражданин земного шара и запросто могу общаться с корешком хоть из Тасмании. А вы с вашей Степью всё норовите меня в национальном огороде запереть да опять начальников на шею понасаживать. Вот вам!»
Это голос массового творческого сетевика. Того самого, который, по мысли Юрия, «алчет подчинить себе Степь». Молодого, пассионарного, опасного. Но я его почему-то не боюсь — точней, если и боюсь, то не больше демократии в целом, пассионарной по определению. А так как слова Черчилля о демократии жизнь ещё не опровергла, то я вынужден достаточно терпеливо относиться также и к легкомыслию, недоразвитости и варварству, пассионарности которых открывает дорогу демократия.
Свободная и обученная грамоте толпа творческих задач работы человека над собой не знает (иногда она чует, что перед ней оказывается какой-то аристократ духа, но не понимает, почему он такой и что он есть, и потому боится и ненавидит его), она полагает, что гений и всё такое — это её врождённое свойство и право, и смело садится за стол с богами, не церемонясь — а чего церемониться, если боги развенчаны и мы сами с усами? Это Пушкин с компанией были «служители муз», а мы-то — чего ради?! После двухсот-то лет борьбы, после всех революций?
Начав с французской гильотины
И кончив русской Колымой!
Не-ет, теперь пусть музы сами чистят нам сапоги, пока мы острим и пьём пиво. Мы теперь — господа, ведь Сатин верно говорил: «Всё — в человеке, всё — для человека!» То есть — для того же Шарикова, в котором, после нас, предстоит себя узнать и всему Земному Шарику…
Однодневки современья, беспроблемно выскочившие на поверхность жизни, торопятся жить и за себя, и за того парня, жить, как модно ныне говорить, здесь и сейчас, так сказать, жевать, не отходя от кассы. Всё это зелено, прыщаво, крикливо и нахально. Конечно, тут срабатывают биомеханизмы социума, подталкиваемые духом рыночной конкуренции, изначально заложенным и в мировую Сеть. И чем меньше зрелости у фигурантов, тем неотвратимее воздвижение муравейника. (И наоборот: зрелый творческий человек непременно отрывается от ветвей социума и падает к ногам человечества, как есенинское яблоко. Человечество может поднять, а может и затоптать.) Создаётся иерархия, как говорит Беликов, «ценностей» и «ханов», назначается «главный поэт» и так далее. Он сетует, что на сетевой луне идёт «расторопный» шорох, в то время как Степь и «боярская дума жюри» (остатки былой иерархии?) погружены одни в себя, другие в тугодумство…
Мне же, как катакомбнику, бросаются в глаза прежде всего черты столетней неоригинальности происходящего. Чего стоит один только ответ Андрея Родионова насчёт наличия претендентов на звание «главного поэта»: «У каждой партии…»! Я нарочно выделил курсивом нестерпимо архаическое в литературном смысле слово. Видимо, на российской сетелуне, куда высаживался автор, календарь показывает всё ещё 1915-й, а может, и вовсе 1911-й год… Партии, непервостепенные «короли поэтов», «бунтари» — всё это ещё оттуда, из уличной ауры Серебряного века. Кстати, Северянин, которого тогда, несмотря на гроздь живших рядом гениев, эгофутуристы выбрали «королём», ходит в королях и по сей день — у определённой публики. И это не случайно: Игорь Северянин был первый попсарь столетия…
Теперь скажите, почему кого-то надо непременно называть «бунтарём»? Что это — главный критерий поэзии? Нет. Это явный социальный рудимент вековой давности, сигнализирующий, что общество по-прежнему имеет мало вкуса к музам и стремится, по сути, измерить поэтичность мерой партийно-политической суеты. Уже при Брюсове это попахивало чепухой политмеждусобойчиков и к поэзии отношения не имело. Потом смута выплеснула на поверхность пену всяких ничевоков и неумеков, которые вместе с ослиными хвостами «живописи» по желобам революции стекли, как положено, в канализацию истории. Предприимчивые и циничные западноевропейцы ухитрились, однако, и из этой эстетической канализации сделать устойчивую доходную статью, работающую по сей день. Чтобы «не отстать от жизни», нашему тоталитарному литолимпу тоже хотелось иметь в своей суровой физиономии некоторые «черты современности», поэтому при коммунизме у нас имелись домашние, карманные, союзписательские «бунтари» и «авангардисты», все их знают как самых знаменитых из «шестидесятников». Сейчас отечественное «бунтарство», как и любое в западном мире (а мы в этом смысле — несомненный Запад), это всего лишь рыночный продукт, в итоге успешно усваиваемый социальной системой и приносящий хороший доход в казну. Но даже и это «бунтарство» мельчает и вырождается, чему пример недавнее художество живофаллописцев на питерском мосту, которые мгновенно получили деньги за свою безопасную шалость. Ребята явно опоздали лет на тридцать, и свет своим творчеством им уже не поразить, но в шоу-бизнесе могут и пожить…
Подытоживая тему, следует сказать, что политизированно-поэтический на манер века бунтарь, строго говоря, был у нас всего один — Маяковский, да и тот вскоре перешёл в бурлаки революции…
С другой стороны, любой настоящий поэт есть бунтарь уже потому, что «по определению» разрушает зомбирующий автоматизм будней. Тогда вопрос Игоря Панина из «Литературной газеты» «кого можно назвать бунтарём?» вообще читается как «кого можно назвать поэтом?». Приехали! Ужели мы так обнищали, что и поэта отыскать проблема?!.. Тем не менее, всего лишь, по словам Беликова, «способного» Емелина можно вполне номинировать как «современного» стихотворца, если усмотреть, например, в таких его строчках, как нижеприведённые, признаки постмодернистского стиля:
Застыла нефть, густа, как криминал,
В глухом урочище Сибири,
И тихо гаснет НТВ-канал,
Сказавший правду в скорбном мире.
Или взять строки: «Что не спишь упрямо? Ищешь кто же прав? Почитай мне, мама, Перед сном „Майн Кампф“»; или его оба стихотворения о Пушкине. А если учесть, что в нашем общественном сознании фетиш «современного» — читай: модного, прозападного (а прозападность, к примеру, затаилась в том же термине «постмодерн»),— ещё достаточно силён, то у непоэта-графомана Емелина есть все шансы не только стать сетевым Главным, но и получить премию «Поэт». Хотя я отдал бы свой голос за… Родионова.
А вообще, вот пишу и собственным словам дивлюсь дивно: я ли это?! Где я? Куда мы все попали?!.. Оказывается, не только, как говорят, нет предела совершенству, то есть движению вверх, но нет предела и несовершенству, скольжению вниз. Не является ли это скольжение своего рода «культурным» императивом демократии?.. Я раньше и представить не мог, что голос улицы, дно — а оба ведущих стихосетевика, несомненно, оттуда (кстати, Маяковский, который писал: «А улица присела и заорала: „Идёмте жрать!“» — сам улицей отнюдь не был) — может иметь свои структуру, нюансы и ступени. И вот, пожалуйста: на антилестнице, ведущей вниз, Емелин явно побеждает Родионова, у которого, на мой взгляд, ещё мелькает подлинное живое чувство, то есть проблески поэзии. Так и подмывает ввести термин «минус-поэзия», но у меня ощущение, что кто-то и где-то такой термин уже выдумал, и, видимо, зря. Либо поэзия, ценности и что-то, ради чего стоит жить, есть, либо их нет, остальное от лукавого… Что может являться объективной, то бишь бессознательной, целью такого «общественного» скольжения вниз? Видимо, равенство. Равенство — это всегда вниз, ибо бездаря до гения не поднять. А наоборот — опустить — всегда пожалуйста. Полное равенство — на дне жизни. Всем всего одинаково. И голо. Как в морге. Демократия, товарищи-господа.
Но не только равенство является внутренней целью современного общественного движения. Ещё — драка. Драчный рефлекс заставляет общество по-своему куда-то эволюционировать. Почему на нынешних парнасах побеждают те, кто злей? Потому же, почему рэп, то есть голос обозлённой, получившей недавнюю полунищую свободу подростковой негритянской улицы, стал учителем «современного мирового лиризма». Не только Истина, Бог и Любовь потенциально едины, но ещё более и реально едина злоба-ненависть, катящаяся, как цунами, по земному шару. Не случайно и наши соседские белобрысые «негры», московские, пермские или новосибирские, получившие двадцать лет назад аналогичную свободу жить на улице и курить марихуану, охотно идут в ученики к Гарлему и начинают так же гнуть пальцы, крутиться на голове и скороговоркой изрыгать рубленный на обиженно-злобные куски речитатив, цель которого — утвердить себя и свою тусовку и запугать остальных. Агрессия — впечатляет, а по закону шоу-бизнеса побеждает тот, кто даёт максимальное впечатление. Поэтому в будущем мне видятся не сборники поэтов на бумаге и даже не электронные книги — нет, я вижу ристалища и ринги, на которые пииты будут выходить выяснять отношения, вооружившись кастетами, нунчаками, ножами и арматурой. Это будет нечто вроде сегодняшних подпольных боёв без правил. Кровавое побоище — таков логически неизбежный финал поэтических состязаний, который сулят нам наши нравы…
«Только вот способный к чему?» — почти риторическим вопросом заканчивает автор разговор о сетепиитах. Отвечаю: к успеху! К успеху как зримому социальному божку. Ибо успех — это уже товар, он пропиарил сам себя. А уж кем назовёт себя профессионально способный к успеху — это внешнее, это не важно уже: поэт он, модельер или просто шпион. Товаром является даже не специальность, а успешность функционирования, которая продаётся и потребляется. В мире рыночной наживы возникает невероятное количество мыльных пузырей, маркированной фальши. Каждый из нас это знает даже по скромной ежедневной ходьбе за хлебом. Поэтому «истинный герой» нашего времени обязан быть весело-жующим, недалёким и резвым. Ныне — время страшного легкомыслия, подделки, хлестаковщины. Незабвенный Иван Александрович был бы сейчас Главным — главным героем эпохи. Он невинен, как агнец. Врёт от полёта фантазии и избытка душевности. Я думаю, он и не заметил бы, как оказался бы нынче на вершине сетевого, да и не только сетевого, олимпа,— само вынесло бы! Тут даже сердиться не на что. И злого умысла нет. Да и вся пресловутая Сеть — разве она воюет? Не более, чем любое природное явление. Впрочем, согласен, что Чума хоть и бессознательна, но весьма опасна. Её социальный двойник, Попсочума, действует тоже на горизонтали, но убивает возможность вертикали.
Об этих дорогих мне категориях напомнила Нина Ягодинцева из Челябинска, чья оценка ситуации в целом мне наиболее близка, однако кое-что возражается в деталях. Я не думаю, что «цель» Степи непременно — «поддерживать… соединение земли с Небом над ней» Утверждая так, мы рискуем впасть в идеализацию Степи, которая возникает от смешения планов внутреннего и внешнего, идеального и материального, духовного и социального. Вертикаль — вещь духовная, горизонталь — социальная. Степь бывает разная, и не всякая её часть к Небу тянется. Иная так вовсе норовит заснуть, глядя в свой степной пуп. Тогда уж лучше разбудить её, не побрезговав даже рэпом. По Сети ведь тоже не инопланетяне шастают, а наши же соседские брейк-дансеры. И в Степи мы ведь тоже живём в основном материальной жизнью, духовность наша — это лишь удача, а не будни. В Степи сидит и «боярская дума», и думает ли она непосредственно про вертикаль — это ещё вопрос… Люди везде одинаковы, в Сети ли, в Степи ли, в «боярах» ли… Сети никто не угрожает по горизонтали, а вертикали она не ведает (то есть ведает, но, как все человеки,— в зачатке), и значит, и тут ей ничто не угрожает. Особенность современного отвязанного демсвободного сознания в том, что ему по определению ничто не может угрожать. Кроме собственного роста. Но жизнь, как правило, эту возможность отнимает. Поэтому попса прёт, как зелёные водоросли в отравленной среде. Но, опять же, не думаю, что «…там, где нет настоящей иерархии смыслов и ценностей… возникает перевёрнутая иерархия с её «минус-ценностями» и разрушающими жизнь смыслами». По-моему, Нина Ягодинцева пересерьёзнила. Возникает не «перевёрнутая иерархия с минус-ценностями», а просто детский песочник с резвящимися несмышлёнышами-хлестаковыми. Если не верите мне, посмотрите и послушайте хотя бы клип группы «Ляпис Трубецкой», тот, где её солист при хорошей, бодрой, светлой и оптимистичной музыке перечисляет всех богов всех религий и даже сказочного Гаруду, в которых он верит, и заканчивает словами: «Я верю в любовь и в добро и верить буду». Какие вам ещё ценности нужны?! Слушая этот клип, кто упрекнёт успешных и удачливых попсарей, его создавших, что у них — «минус-ценности»?!.. Думаю, что при всей опасности оглупления нашей жизни недомыслие и слепоту масс демонизировать всё же не стоит. Вот когда она организуется в гитлеровские легионы…
Согласен, что «поэзии в этой борьбе всегда необходимо и достаточно просто — быть…». Но чтобы носителям поэзии и вертикали было в мире уютней, веселей и надёжней, надо использовать ту же Сеть — не как демонизированного врага, губящего отечество, а просто как универсальное средство связи, подаренный нам прогрессом параллельный мир, обживая который, мы удвоим своё пространство: Степь плюс Сеть.
Сеть — безгранична, и ничто нам не мешает параллельно песочникам сетевых авангардистов, постмодернистов и кого угодно строить свой божественный термитник. Если мы своим существованием докажем, что качественно мы действительно нечто большее, чем среднестатический литературный муравей, то мы и победим перед лицом читателя и мира. Формальное равенство игроков на поле даёт нам эту возможность.
Но, может быть, я наивен и не понимаю экономической подоплёки происходящего. Я действительно ничего не знаю о денежной стороне «литературных структур», и «боярских», и вообще «степных». Возможно, есть такая сторона и у сетевых «литструктур». Если это так и без значительных сумм невозможно построить свой олимп и на Сети, то, значит, война, которая, по Беликову, идёт «между Сетью и Степью», это война за влияние на дядек, имеющих деньги. Но такие дяди разделяются на два лагеря, а это уже попахивает политикой, и прощай, свобода муз и слова! Одни дяди дрейфуют в сторону космополитизма и глобализма, и Сеть символизирует для них Свободу как высшую ценность современности, перед размахом и величием которой какие-то там неряшливые рифмы и неумелые стихи сетепиитов пустяк, главное — чтобы пляска была отвязанной! Современной, проатлантической, ямайской и так далее. И рэпы-слэмы, видимо, удовлетворяют сему критериуму.
Другие дяди мечтают о стабилизации государства и общества, об укреплении рубля и нравственности и полны жажды устранить «духовный вакуум» нации. Эти вообще не пляски заказывают, а, скорее, гимны и песнопения. Сочинителей же сих жанров у православия явно больше, чем у дикороссов. Церковь вообще несравненно более мощный заполнитель «духовного вакуума», чем все литературные движения. Она занимается этим две тысячи лет.
Итак, что мы имеем? С одной стороны — кикиморы попмодерна, с другой — болото официоза. Прямо как в страшной сказке. Незавидный, в общем, выбор. Дяди, как всегда, имеют весьма смутное представление о литературе, поэзии и прочем таком, но иногда чуют, каким шутам деньги кидать. Остаётся разве что мечтать о встрече со сказочным принцем-олигархом, понимающим поэзию, этаким Лоренцо Медицейским из Тартарии. Так что выживай, отряд дикороссов, подобно Ермаку, между молотом царской столицы и наковальней татарских степей! Выживешь — герой будешь, страну приобретёшь. Ну а не выживешь — не жалуйся, сам рыпался…
В завершение я хочу вернуться к словам Виталия Богомолова, что сегодня у нас «всеохватная деградация… Она и не может не происходить, потому что разрушен Человек». Очень верно сказано — разрушен именно Человек с большой буквы, то есть рухнули вековые культурные представления о сущности человека, которые Фрейд называл Супер-Эго, а большевики — абстрактным гуманизмом. Зримый обвал произошёл на глазах наших отцов и дедов, причём русский коммунизм в своём морозильнике продолжал поддерживать видимость сохранности ценности человека. Когда двадцать лет назад произошла разморозка, мы слились с распадающимся человечеством, где и находимся ныне.
Под человечеством я имею в виду его наиболее духовно динамичную часть — Запад. Восток к духовному кризису пока ещё не проснулся, его боги мирно дремлют и в ускользающем из-под ног мире чудятся западным туристам твёрдой опорой. Взор застилают ещё и хвалёные китайские успехи. Но забывают, что это успехи лишь материальные. Поверхностная модернизация всегда легче даётся, если спит душа субконтинента. Не дай бог, она проснётся — и нашим бокам несладко будет! Чингисхана вспомним…
А пока России-матушке, стоящей в тысячелетнем дозоре на перекрёстке степных путей, даётся-таки передышка и шанс реально задуматься о своей потрёпанной психике.
Русский человек во многом — результат встречи духа Европы с пространством Азии. Мы — остепнённые. Над нами властвует географический рок, магически завораживая нас тем, что бóльшая часть территории страны теряется в азиатских далях. Тут возникает много романтизма в оценке русской души, романтизма, сочинённого ещё теми же немцами и французами, Ницше, Бодлером, Шпенглером и другими, заключающегося в том, что, мол, более близкие к природе, юные душой русские — последняя надежда арийских племён перед угрозой вырождения. (Этот романтизм у нас подхватывается не «западниками», которым это было бы вроде более к лицу, а почему-то именно «славянофилами», то есть обольщёнными степью патриотами, никогда, однако, не брезговавшими брать из рук немцев националистические мечты, поворачивая их в итоге против европейских же учителей.) А в смысле религиозных надежд кто-то сравнил русских даже с индийцами! Мол, вот где ещё лишь и сохранились чистота да глубина связей с божеством.
Не знаю, как глубина, а чистоту свою мы во всём блеске явили в ХХ веке вместе с другими европейскими народами. И нам бы сегодня не к сиренам прислушиваться, поющим соблазнительные песни об особой «душе и миссии» нашего этноса, а попытаться освободиться от власти над нами географии, высвободить душу из пространства, сбросить с себя чары его магии, ибо Степь — это всего лишь количество, продолжение внешней природы, тяготение материи. Духовно-эволюционный шаг в будущее мы сможем сделать только в том случае, если сбросим со своего Бога материальные облачения и путы и дадим выход Его человечности.
Константин Иванов, г. Новосибирск
Ведаем ли, что творим?
1.
Прочитал статью Юрия Беликова и отклики на неё. Не мог удержаться, чтобы и самому не вступить в разговор на болевую тему.
Тема-то не нова, как не ново и явление. Россия переживала это на рубеже каждого столетия. И ничего. Не без издержек, конечно, но переваривала разные «измы». Был ещё у народа иммунитет на «худое и чуждое», уродливое и псевдорусское.
Вот и опять на дворе «новое порубежное время», да ещё — с глобальной сменой формаций и нравственных ориентиров. После революции 17-го года через двадцать лет (1937) выросло новое поколение — советское, героями этого времени были Чкалов, Николай Островский, полярники, Стаханов и т. д. С начала 90-х минуло столько же лет (2011) и тоже выросло новое поколение, в героях у него — звёзды «гламура», геи и удачливые «олигархи», те, что из грязи да в князи, то есть — беспородные, но удачливые и наглые, циничные и развращённые.
Прав Виталий Богомолов: «Дух временщика, дух ледяной пустоты пронизывает весь состав современного человека». Он предусмотрительно оговаривается, что «речь, конечно, не обо всех, а о тенденции». О тех, кто лезет со свиным рылом да в калашный ряд.
Прав и тот читатель, который написал: «Таких всегда было много, только нынче у них возможности для самопроявления шибко возросшие». И это, наверно, главное. Потому и явление стало таким «скандально шумным», потому оно и на виду, и на слуху, что в руках у его «героев» фантастическая техника, способная тиражировать всё и мгновенно отправлять на монитор потребителя даже в самую российскую глушь, в которой уже давно не пахнет русским духом.
Мы уже всерьёз говорим о новом Интернет-сообществе, в котором имеет свою нишу и нынешнее «племя стихотворцев». Оно многочисленно. И слава Богу! Это как раз добрая и здоровая тенденция. Они хотят выразить себя и время, ищут читателя, ищут и тех, кто даст их творениям профессиональную оценку. Рядом никого нет, а если и есть поэты, то им, как правило, не до молодых. Своих проблем хватает, да и дух молодой поэзии им уже не по нутру. Вот и оказывается начинающий «творец» с благими-то и светлыми помыслами на обочине литературного процесса. Сам ли или по совету знакомых «пиитов» он попадает в паутину «демократичной» и всякому доступной Сети. А Сеть — давно не стихия, это организованное сообщество, в котором есть литературные бояре (эксперты-профессионалы) и окормляющие их холопы (любители, желающие перейти в сословие «избранных»). Только на сайте «Стихи.ру» на 23 июля 2011 года опубликовано 13 832 163 произведений. Уму непостижимо. Да мы и впрямь самая пишущая нация, не говорю — читающая. А сколько ещё в разворошённой стране пишущих людей, на сайтах не зарегистрированных? Честное слово — великая нация, на творчество неистощимая. Живём и пишем миру на удивление.
Но Сеть — это не дикая Степь. В ней уже создано что-то вроде «комитетов бедноты». В ней заседают начальники с психологией людей, почуявших волю и силу, захватившие право формировать вкусы и распоряжаться чужими судьбами. Это литературная «фабрика звёзд», как в шоу-бизнесе, она и существует по его законам, а в ней есть свои авторитеты — нынешние властители дум, языка и вкуса.
Всё, что было до них, устарело и никакой ценности не представляет. Эти «революции» мы уже не раз переживали. В «комбедах» кого захотят, того на должность и назначат, любого. Но только не родовитого, только не с породой, а если нужной должности нет, то в их власти её ввести и узаконить, и не важно какую — счетовода или поэта. У каждого свои должностные инструкции и предписанные «колхозным» уставом цели и задачи. Они с радостью берут на себя роль судий, зная, кого казнить, а кого миловать, кто свой, а кто чужой. Людей, чужих по духу, сами знаете, нигде не любят и дальше порога не пускают. А в чужие попадает тот, кто работает в традиции, кто бережно относится к слову, кто пишет о Родине, о высокой любви, о Даме сердца.
Захожу на сайт «Стихи. ру» и узнаю, что недавно там, оказывается, произошли «изменения в составе Коллегии номинаторов». Одни её покинули, а другие в неё введены. Идёт нормальный процесс. Дай Бог, чтобы новые «номинаторы» (те, кто имеет право номинировать собратьев по перу на участие в литературных состязаниях, в том числе и в Большом Литературном Конкурсе),— главное, чтоб они были людьми талантливыми и порядочными. Михаил Дрынкин, например, стал свободным номинатором. Решил полюбопытствовать, чем дышит поэт. Читаю и натыкаюсь на строчку:
Купидон на посту прижимает к груди АКМ,
зубы Кадма растут в челюстях неевклидовых схем…
Не знаю, в чём тут новизна рифм и образов, но дальше я читать не стал. Уверен: меня он тоже читать не будет. Да что меня! Для него, должно быть, и Пушкин уже устарел. Ну да ладно, Бог ему судья…
Среди номинантов тоже есть люди строптивые. Владимир Новиков взял да и обиделся на экспертов, отбирающих стихи на Большой Конкурс. Не поленился, познакомился с «продукцией» самих экспертов и так ответил им на форуме (я расставил только запятые): «Посмотрел на творчество трёх поэтов, которые эксперты (Мирного, Костюковой и Чековой), и пришёл к неутешительным выводам: все трое очень слабы (хотя есть и градации). Стихи, как правило, или вообще «ниже плинтуса», или же слабенькая повествовательность, пересыпанная многочисленными перлами, неуклюжестями, нестыковками».
«Навскидку» Владимир Новиков привёл много «уличающих» примеров. Сошлюсь только на один из представленного им набора — стихотворение «Лебеда» Натали Чековой:
На тебе лебеды — как беды,
Да суглинок — чернявые губы.
Прожигай у дремучей воды
Гребешки лукоморного дуба.
Станет зелье нещадней змеи.
Станут реки — зовущая охра.
А унылые сказки мои —
Чешуя и дурная эпоха,
Притаятся на левом плече.
Обомлеть не успеешь — утащат.
Под дурманной ключицей ночей,
Веселее больным и пропащим…
Комментировать не буду, но Новикову это стихотворение явно не понравилось. Тем более ему стало обидно за своё — отвергнутое, получившее от экспертов тройное «нет».
Не стану также перегружать себя и читателя цитатами. Я их много отобрал, «гуляя» по разным литстраницам, но скажу, что на сайте, безусловно, есть интересные авторы, не говорю — поэты, потому что поэт для меня человек высокой ответственности перед людьми и русским словом. <…>
2.
Мы живём в очередной российской смуте. Вспомним В. Ключевского. Он писал: «Наблюдательные современники усиленно отмечают, как самый резкий признак Смуты — это стремление общественных низов прорваться наверх и столкнуть оттуда верховников. Один из них, келарь А. Палицын, пишет, что тогда всякий стремился подняться выше своего звания. Рабы хотели стать господами, люди невольные перескакивали к свободе, рядовой военный принимался барствовать, люди сильные разумом ставились ни во что «в прах вменяемы бываху» этими своевольниками и ничего не смели сказать им неугодного» («Русская история», М., 1993, с. 174).
Вот откуда она — «беспородность». Это ещё одно проявление «большевизма», а «самая природа большевизма максимально противоположна русской интеллигенции («породности».— В. К.): большевизм есть преодоление интеллигенции на путях революции…» (Г. Федотов). А революция — она и не заканчивалась. По крайней мере, в умах наших. Профессионалы в литературе и нынче не в чести, особенно в современной журналистике.
Декаданс стал тоже рефлексией на время, но его действующие лица были всё же люди высокой культуры. У нас наступили времена Пролеткульта. Но, помня о том, что в наше время (а это тоже признак смуты) происходит ещё и смена элит — политических, экономических, в том числе и элит, представляющих культуру во всех её проявлениях, становится, честно говоря, страшновато: «элиты сегодня призываются, как новобранцы, вместе с приходом нового президента».
Думаю, и литературные премии, имеющие или присвоившие себе статус премий национальных и международных, как раз и призваны эту «элиту» по заказу «времени» и сформировать. Именно на её «литературный продукт» жюри премий и ориентирует современного, нередко уже «электронного» читателя. И здесь степень лауреатства тем выше, чем больше под неё поступило денежного обеспечения.
Вслед за известным критиком Валентином Курбатовым могу повторить: «Кончилась та литература, когда она была зеркалом — литература как служение, как исповедь и проповедь, как церковь… Ведь литература была и ею с поры рождения до начала нового тысячелетия, пока она на наших глазах не перешла в товар». Именно товар. Зайдите в любой книжный магазин. В нём так называемая современная литература прекрасно упакована для продажи и выставлена на полках, согласно «покупательским рейтингам» и читательским пристрастиям.
Может, постояв у таких книжных полок и сверив имена на обложках с именами тех, чьи книги он хотел бы здесь увидеть, поэт Валентин Сорокин однажды с горечью написал: «Русские поэты видят: заменяют их, заменяют композиторов, ваятелей. Всё русское — на псевдонимное, наглое, развратное, продажное, злое. Заменяют псевдонимники, сующие своё поддельное мурло под русский ветер. Русские поэты сопротивляются. Редкие — предают, лебезят и тушуются».
Резко сказано, но по сути своей верно. Только правду эту не каждый примет и не каждый осмелится на неё. Это верно и горько для тех, кто опирается на животворящую литературную традицию Пушкина и Толстого, Некрасова и Есенина.
Не удивляйтесь, что, размышляя на заданную тему, я буду привлекать в собеседники и людей разных литературных эпох (философы и писатели, поэты и критики), мысли которых мне созвучны и в контексте разговора вполне уместны.
Интернетовское мышление — это виртуальное общение, это хаотичность, наркотическая эйфория, безответственная вседозволенность и ужасающая безграмотность.
Ещё Михаил Пришвин в своё время возмущался: «И любовь — искусство. Во что её превратили! Ещё больше испорчено искусство поэзии. Оттого, что каждый берётся, а это не каждому дано. Свет разума делает искусство доступным каждому. Для всех раскрываются секреты творчества. А для всех они должны быть скрыты (не передаёт же ведьма своё ведовство!). Быть может, потому-то и увлекают нас гениальные творения, что секрет их скрыт, смысл недоступен всем».
Это сегодня в Степи поэты живут «без претензий и льгот», а в Сети через одного — либо великий, либо гений, не ниже. И это в порядке вещей и на полном серьёзе. Это не шутка и не игра, а притязание на «звание», на титул, на ранг. Этот болезненный сдвиг в психике современного стихотворца тоже надо учитывать при оценке и его самого как автора, так и его нетленных «шедевров». Они пишут, как правило, для себя и своего круга людей.
Белинский по этому поводу сказал так: «Сочинения, в которых люди ничего не узнают своего и в которых всё принадлежит поэту, не заслуживают никакого внимания, как пустяки». Великий, между прочим, сказал критик. Боюсь, что мало кто из «творцов» нынешнего поколения хотя бы держал в своих руках его книги, не говорю уж о чтении его прекрасных и остросовременных статей, а для умного читателя ещё и поучительных.
Думаю, для нынешних «гениев» и великий поэт Гоголь уже не авторитет. И вряд ли ими будут поняты и приняты его слова о главном законе творчества. А он говорил, что есть «старая истина, которую век мы должны помнить и которую всегда позабываем, а именно: до тех пор не приниматься за перо, пока всё в голове не установится в такой ясности и порядке, что даже ребёнок в силах будет понять и удержать всё в памяти…»
И прав Роман Мамонтов, который в своём отклике пишет: «Чем больше о них говорят, тем лучше им. Вот и выдумывают себе поэзию, а потом конкурсы…» Что верно, то верно. И мне кажется, говорить о них всерьёз не стоит. Мы ничего не изменим, ситуацию не переломим и «тенденцию» не укротим. Наоборот, только подогреем их интерес к самим себе и к делу, которое они возводят в ранг деланья «современной русской поэзии». Время всех и всё расставит по своим местам. Не в первый раз и не в последний. Не говорю — читатель, потому что читатель тоже из поколения, выросшего в условиях «дикого капитализма», и потому ориентирован на потребление и себялюбие, он тоже пленён плотскими страстями и падок на соблазны безумного века.
Ещё Альбер Камю в своё время заметил: «Начиная с того момента, как обнаружилось преобладание мысли над стилем, сочинительство романов стало занятием толпы». Это же относится и к стихам. Сегодня стихи пишут все, кому не лень. У читателя тоже размыты критерии, он не в состоянии отличить поэзию от графоманства. Для него всё, где есть рифма и ритм, это уже поэзия.
Не лучше ли нам сегодня на своём направлении («на Родину!» — так у Романа Мамонтова.— В. К.) ряды пополнять и укреплять дух «дикороссов», не рассчитывая на российское признание, но оправдывая своё призвание перед Богом и судьбой? Мне кажется, это будет продуктивнее. Одному Юрию Беликову всю Россию не охватить, все таланты не отловить и умному читателю на суд не представить. Такие «Беликовы» должны быть в каждой российской земле, но, к сожаленью, мы как были разобщены, так и живём в одиночку, жмёмся по своим углам, заливаем водочкой горе-тоску и безвестность, редко чувствуя локоть своих единомышленников, разбросанных по стране. В этом, на мой взгляд, наша вечная беда, наша слабость и наша бесперспективность в России нового тысячелетия. Мы так и будем жить на её сиротской обочине.
3.
И ещё хотел бы в связи с этим сказать о премиях. Премии, которых по России сотни, а может, и тысячи, начиная с национальных бестселлеров и больших книг, призваны формировать вкус читательский и указывать направление литературного движения. Мы примерно знаем, как и за что назначают премии, кто руководит этим процессом и определяет литературную политику, созвучную развращённому до предела обществу. Для него-то как раз и нужен «продукт», в котором как обязательные элементы должны звучать мат, секс и прочие извращения. Об этом мне сказала одна из моих знакомых поэтесс. Она как раз из завсегдатаев Сети и активно участвовала во всевозможных конкурсах на сайте «Стихи.ру». Вот её слова: «А теперешняя поэзия развивается очень динамично. Если ты не в состоянии свои альковные чувства описать без элементов элегантного мата и атрибутов актуальности — ату тебя! А мне нравится стихи писать на коренном русском языке. Представляете — меня на нём уже не понимают люди, считающие себя русскими!..»
Вот так. Не верите мне — поверьте ей. Она человек умный и талантливый. По-моему, диагноз она поставила точный, но лечению болезнь не подлежит. Болезнь хроническая. То же самое «глубокомыслие» и не всегда «элегантный», а чаще откровенно грубый мат звучит и в современной прозе.
На днях дочитал книгу Александра Терехова «Каменный мост». Вздохнул не от удовольствия, а от облегчения, которое получил, перелистнув последнюю, 829-ю страницу: в нём, признаёт сам автор, «столько выкопанных и встроенных скелетов, потревоженных теней…» (с. 792). В аннотации к книге сказано: «„Каменный мост“ — это роман-версия и роман-исповедь. Жизнь «красной аристократии», поверившей в свободную любовь и дорого заплатившей за это, пересекается с жёсткой рефлексией самого героя».
В романе десятки «постельных сцен», причём очень откровенных — до отвращения. Это, как я понял, и есть рефлексия автора, но не жёсткая, скорее — сладострастная и сальная. Странная «любовь» бесполо-извращённого века. Эта линия в романе — как примета деградации чувств, да и самой жизни тоже. Это, как я понимаю, и есть «новый реализм» нового тысячелетия.
Сюжет вообще во всей новой не русской, а российской литературе — это стиль, слог и диалог сценария авантюрного фильма (плюс любовь, опошленная откровенным и изощрённым сексом, смачно и со знанием дела описанным, именно — описанным, а не написанным). Секса так много в нынешних романах, что мне лично читать их противно. Не знаю, как другим.
Похоже, что по количеству «секса» в книге (его много и у Прилепина — «Грех», и у Терехова — «Каменный мост», и у Славниковой — «2017») и присуждают нынче в России премии «Большая книга» и «Русский Букер».
Мне от всего этого (а я, доверчивый, читаю «национальные бестселлеры» и книги, вошедшие в шорт-листы) — просто тошно, скучно и страшно. Мне ещё и обидно за державу. Уж такая она стала в слове раскованная и так приблизилась к образцам западной массовой культуры.
Впрочем, о культуре нового века исчерпывающе сказала та же Ольга Славникова: «Все мы знаем, что культура нового века принципиально отличается от культуры традиционной, когда люди читали книги, интересовались борьбой добра со злом и культивировали негатив. Сегодня все символические ценности — а ими могут быть только ценности позитивные — воплощаются в вещах, имеют вид и форму вещей. Несмотря на потоки электронной информации, наш мир материален, как никогда прежде. Ценно то, что служит благу человека, а не отказ от этих благ. Жизнь, по современной позитивной модели,— это комфортабельный дом, дорогой автомобиль, коллекция арт-объектов и многое другое» («2017», с. 289–290).
Беру я эти книги у Татьяны Германовны Кербут в Центре чтения областной научной библиотеки. Спасибо ей! Она мне рассказывала такие дикие истории о «лауреатских» книгах, о так называемых «номинантах» на «Русский Букер», с которыми она лично столкнулась как представитель губернской библиотеки, что у меня, извините, волосы вставали дыбом.
Татьяна Германовна — женщина, очень тонко чувствующая слово, можно сказать, эстетка в хорошем смысле слова, вспоминала об этих присланных книгах, краснела от стыда и поминутно извинялась за то, что это было на светлой земле вологодской.
«Кандидатов» на «Букер», оказывается, рассылают по библиотекам России. Эксперты просят дать на них отзывы из русской глубинки, от лучших, так сказать, её представителей — библиотекарей, тех, кто несёт культуру в «массы» и на кого, при случае, можно сослаться как на «глас народа».
Татьяна Германовна однажды раздала книгу доверенным и неслучайным людям, а они, соприкоснувшись с будущим «национальным шедевром», на следующий день приходили и смущённо сдавали ей книгу обратно, как что-то гадкое, что нормальному человеку читать невозможно. Татьяна Германовна и сама, прочитав, была готова сквозь землю провалиться. Оставшиеся у неё книги она потом украдкой разбросала по мусорным контейнерам города.
Ещё в ХIХ веке мой земляк святитель Игнатий Брянчанинов писал: «Отцы ведут читателя своего к покаянию и плачу о себе, а западный (читай, современный русский. — В. К.) писатель ведёт к наслаждению и довольству собой». Как, согласитесь, современно звучит, хотя слово православного человека мы сегодня в таких разговорах вообще в расчёт не берём, потому что в нынешней жизни «благочестивых людей обзывают именами ханжей, рутинёров, людей отсталых, с узкими взглядами. Христианскую сострадательность — слабодушием и нервною раздражительностью. Напротив, широкую разнузданность плоти или распущенность, угождение всем её бесчисленным похотям — современным прогрессом…» (Иоанн Кронштадтский. Избранные проповеди. СПб, 1902, с. 96). Не сегодня сказано, а как будто про наше время.
Не то ли самое происходит и в нынешнем искусстве? «Заговорите о любви в современном искусстве, и на вас все обернутся как на устаревшего чудака-профана. Современное искусство есть дело развязанного воображения, технического умения и организованной рекламы…» (И. Ильин).
Нет, литература (поэзия и проза) нынче не в расцвете, она скорее — в разгуле и загуле. Она разнузданна и по-графомански длинна и скучна. Сошлюсь на уважаемого в среде членов ПЕН-клуба писателя Валерия Попова. На вопрос, почему не расцветает, а «чахнет» литература, он ответил так: «Потому что никто не хочет вариться. В наши дни можно стать писателем, ничего не пережив,— пережёвывают давно написанное, из жёваной бумаги книги лепят и заполняют ими полки. Живое изгоняется, если вдруг явится по недосмотру. Живое неуправляемо, непредсказуемо,— а нужны серии, просчитанные на компьютере,— легко делать и легко продавать…» («Горящий рукав. Проза жизни». Москва. «Вагриус», 2008, с. 481).
Разве у нынешней литературы не такой «формат», выражаясь языком её предприимчивых издателей?
Может, я сгущаю краски и не всё так плохо в ней, «изящной словесности», которую назвать так уже язык не поворачивается? Может быть, но всё чаще ощущение от неё у меня лично остаётся гадкое и стыдливое.
Однако не будем замыкаться на тех, кто готовит себя к назначению на должность «Главного поэта» или «Гениального писателя» страны, новой «восходящей звезды» современной русской литературы. Не будем и выдвигать на неё своих кандидатов, дабы не навредить им, уберечь от участия в дешёвом, во многом цирковом действе и не ввести во искушение. Хотя есть, конечно, в России много и достойных премий.
Да, был в своё время мой земляк Игорь Северянин провозглашён «королём поэтов», но участники тех поэтических турниров были люди из благородных сословий, люди высокой внутренней культуры (как правило, блестяще образованные). Они словом и делом отвечали за честь своего рода, своей «породы». Не дай Бог повредить её, испортить, опозорить. «Королём» он стал ещё до очередной российской смуты.
И всё же будем радоваться тому, что юные русичи, несмотря ни на что, пишут стихи. Они их просто пишут. Им бы деньги зарабатывать, а они по ночам мучаются над стихотворной строкой, трепетно согревая душой каждое слово, желая выразить через него своё удивление Божьим миром и его несравненной красотой.
«Эту поэзию не только не издают (отсутствие тщеславия), но ещё и не читают (тем более — на площадях), ибо потенциальные читатели ныне увлечены детективно-любовным жанром домохозяек и пенсионерок. Но они пишут, невзирая на то, что это не модно, что на Западе и Востоке поэзия как жанр вообще прекратила своё существование. Сидят и тайно пишут, стремясь тем самым уединиться, закрыться от лживого, лицемерного, глянцевого и грозного мира, самовыразиться, слагая слова в магический ряд и вместе с ним выстраивая образ мышления. Потому что юность русского человека, его мироощущение требует обязательного поэтического воплощения — одухотворения» (С. Алексеев).
И среди них, безусловно, есть люди, призванные Богом на служение русскому слову и русской земле. Вот их-то нам не просмотреть бы, им бы вовремя помочь, уберечь от заразы «сетевой» толкучки и поставить на крыло, чтобы слово русское, освободясь от грязи века, снова чисто и колокольно зазвенело в душах людей на все голоса — от набата до благовеста — и находило в душах людей искренний и живой отклик. Ведь «таланты даны каждому из нас Богом для общего блага, а не для угождения только нашему собственному самолюбию…» (Иоанн Кронштадтский. Избранные проповеди. СПб, 1902, с. 96).
Боюсь, что и тут мы окажемся не на высоте, и на этот раз снова опоздаем. К сожаленью…
Владимир Кудрявцев, г. Вологда
Былина о чертополохе
В июне 2010 года в Екатеринбурге, в Камерном театре, проходил творческий вечер Юрия Казарина, приуроченный к его 55-летию. Народу было битком. Зданию театра от роду лет десять, оно сразу возводилось для зрелищных нужд. Не драма, конечно, и не музкомедия, где способны разместиться больше тысячи зрителей. В удобном зале, с креслами, сбегающими крутым амфитеатром, по моим прикидкам, мест 350–400. Но в партере сесть было некуда. Для нас, неприкаянных, открыли ход на «балкон», в ложу над последними рядами. Многие пристраивались на ступеньках в проходах.
Вечер пошёл замечательно: высокий строй казаринских стихов легко ужился с самоиронией автора, раскованностью и подзабытым, но, как оказалось, не убитым до конца «камеди клабами» и петросянами юмором. Атмосфера отчасти напоминала ту, которой полнились незабвенные «застойные» кухни, и неожиданно стала приманкой для дам — рукодельниц стиха. Во второй половине вечера тётки-рифмоплётки попёрли на сцену одна за другой, они по-пионерски звонко, блестя глазами и всем телом излучая энергию мощностью с межрайонную ГЭС, наслаждались собственной декламацией при большом стечении публики. Вечер грозил превратиться в рядовое по нынешним временам сборище по поводу юбилея или бракосочетания, когда нанятые ведущие вываливают на тебя под видом стихов килограммы штампованной белиберды, и непонятно, что делать: лезть в форточку или напиться вусмерть. Но тут между тётками пришла очередь выйти на сцену писателю Александру Верникову. Он сказал так:
— Дорогие женщины! Я поражаюсь вашей отваге. Вы осмеливаетесь читать свои произведения сразу после стихов большого русского поэта и не страшитесь сравненья.
У тёток впервые за их лучезарную творческую карьеру что-то щёлкнуло в головах, и они, наконец, освободили сцену для искусства и изысканных спичей.
Когда всё закончилось, у меня было ощущение, что я стал свидетелем значительного события. Значительного не только для Екатеринбурга, для Урала — для всей страны. Думалось, вечер — хороший повод порассуждать о вкладе Юрия Казарина в наше поэтическое бытие, о его творчестве, синтезирующем самые современные, в том числе и модернистские, техники и ставящем их на службу постижения человеческой сущности, мира и бездн. Я — читатель газет и ходок в Интернет. Стал ждать. Тишина. Вот они, Сеть и Степь.
Обидно, больно, но — удивительно ли? Нет. Не надо никакой особой приметливости, чтобы признать очевидное: в стране уже лет десять, если не больше, не существует единого культурного пространства. Есть Москва и Питер, центры-излучатели, и есть около сотни региональных феодальных вотчин, где местная художественная элита худо-бедно копошится на своих шести сотках, в своих резервациях.
Централизм культурного процесса, как и других сторон общественной жизни, присутствовал во все времена существования русской литературы. Любой труженик пера знал: чтобы сделаться известным на всю страну, иметь возможность зарабатывать производством буквенных сочетаний, надо рано или поздно перебираться в Москву или на брега Невы. Останешься дома — и талант не поможет: кто его будет разглядывать-то через наши расстояния? Александр Фёдоров жил в Одессе, а Владимир Маккавейский не покинул Киев — и эти очень приличные поэты остаются в сознании немногих знающих фигурами третьего-четвёртого ряда в плеяде Серебряного века. Анатолий Кобенков, недавно ушедший из жизни, долго тянул с переездом в столицу — и недаром, предчувствовал, может, что-то. Москва прихлопнула быстренько, причём — самым натуральным образом. Этот иркутянин, безусловно, входил в число лучших русских поэтов, стоял бок о бок и плечом к плечу с живущими поныне на своих малых родинах екатеринбуржцами Юрием Казариным и Аркадием Застырцем, пермяком Юрием Беликовым. В одной блистательной когорте-невидимке.
Да, централизм в России существовал всегда, но сегодня он как-то особенно по-жлобски заточен. Прежде наше государство всегда обладало идеологией, хорошей или плохой — другой вопрос. Культурное окормление пространств обязательно в неё входило. Государство обеспечивало творцов инфраструктурой: толстый журнал, пусть один на несколько областей, книжное издательство в каждом региональном центре, система литобъединений, организация регулярных поэтических вечеров через общество «Знание» и т. д. Благонадёжных стремилось засветить на весь Союз. Во второй половине 70-х издательство «Современник» раскрутилось на очень приличную мощность: за год выплёвывало десятки, если не сотни, поэтических книжиц, таких беленьких, обклеенных прозрачной целлофановой плёнкой: может, кто помнит? Как и всюду в стране, в издательстве существовал план: допустим, в течение 12 месяцев выпускаем в свет двух авторов из Пензенской области и одного из Ивановской, не больше и не меньше. Стихи выходили грамотные (заслуга чаще всего редакторов-профессионалов), но дерьмовые. Потому что фальшивые. Сколько леса извели на дребедень — не счесть.
Нынешнее наше государство обходится впервые в отечественной истории без идеологии. Оно в определённом смысле фундаменталистское, только вместо Бога безоглядно служит «золотому тельцу». Даже церковный новодел — торжество наглой роскоши. Национальный лидер решил, что литература — вещь элитарная, а значит, ему не опасная. Пусть пасётся как хочет. Надо контролировать ящик, именно телек регулирует народное сознание. Культурная инфраструктура на местах сильно съёжилась. В нынешнем Екатеринбурге населения примерно столько же, сколько в Москве начала прошлого века. Тогда в столице было множество журналов и издательств, поэтических групп и кружков, мест постоянных встреч литераторов. В Екатеринбурге нет ни одного издательства, выпускающего книгу как товар, печатают только на заказ. Тихой сапой прикрыт Музей молодёжи, где поэты находили пристанище. Исчез журнал «Уральский следопыт». Последние критики доживают свой век, за ними — никого.
В нынешнем году исполнилось десять лет, как не стало поэта и барда Сергея Нохрина. Кстати, дикоросса первого призыва. Его вдова Аня Мясникова пришла в редакцию радиостанции «Город», где Серёжа когда-то работал, попросила: скажите в эфире хорошие слова и поставьте пару песен. На станции ещё работают люди, знавшие Нохрина. Говорят: «Нет вопросов. Всё сделаем». И слова сказали, и песни поставили. А после эфира грустно признались, что нохринские песни были последними, которые они могли транслировать без согласования с Москвой. Какая-то столичная корпорация скушала радиостанцию. И теперь понятно: «Город» у нас один, всё остальное — хутора.
Меня вот угораздило выпустить книгу. Попробовал продавать. Иду по улице Вайнера, смотрю — магазин с душевным названием «Книжкин дом». Захожу, предлагаю: «Возьмите книгу на реализацию». Высокая и высокомерная девушка-менеджер терпеливо пояснила: «Мы ничего на реализацию не берём. Весь ассортимент формирует Москва».
Считаю, это беспардонный наглёж. Вы делаете у нас деньги, вывозите их из региона — и никакой социальной нагрузки. Хотя бы бусы, что ли, раздавали, а то нам, аборигенам, обидно. Ни одна торговая сеть со всероссийским охватом не продаёт замечательные рязанские груши — плоды везут из Чили и Эквадора.
Там с трудом вывели специально для России такие груши, которые твёрже боевых гранат и безвкусны абсолютно: ни кислинки в них, ни сладости. Государство всё устраивает, оно нас не защищает, а потакает крупным корпорациям что есть мóчи. Исповедует фундаментализм рынка, т. е.— его крайнюю отвязность, беловоротничковый бандитизм приближённых к трону капиталистов. Москва-метрополия ищет в провинции, точнее в стране-колонии, только собственности, ресурсов и денег.
Вездесущий галерист Марат Гельман чутко уловил властный тренд. Издалека вся история с его проектом видится мне примерно так. После провала на выборах в Украине (кандидат, продвигаемый его пиар-командой, проиграл) туго, видимо, стало с заказами — кому нужен человек, не гарантирующий успех даже за весьма приличные деньги? Вдруг в его собственности оказались немалые площади в здании пермского Речного вокзала — каким образом, кто ж его знает, не иначе — купил на доходы от выборных хлопот? Если бы обретённая недвижимость представляла из себя, допустим, ряд квартир, Гельман, полагаю, обошёлся бы без «проекта века» — просто перепродал бы жильё или сдал внаём. А как сделать прибыльными нежилые помещения? Оборудовать концертный зал и возить в него то Алсу, то Билана? Но попса — дороговизна, зрительских мест для такого дела получается маловато, публика билетами не покроет расходов. Только бюджет Пермского края мог своими вливаниями вывести баланс в плюс. Так возник Музей современного искусства c издевательски-мычащей аббревиатурой PERMM.
Но мне смешно слушать, когда собираются высоколобые и начинают искать концептуальные смыслы в подобных проектах. Шарлатаны, как правило, далеко не ходят, а черпают в открытую из наследия бессмертного своего учителя Остапа Бендера. «Пермь — культурная столица России (Европы)» — это Нью-Васюки. Всё элементарно, как говаривал Шерлок Холмс, но каждый видит на голом короле то носовой платок вокруг мошонки, то варежку на большом пальце ноги.
Остап, помнится, еле унёс ноги из Васюков. Гельман пока в шоколаде. Губернатор Олег Чиркунов оплачивает наезды московских гастролёров, в то время как у него в области десятки Дворцов и Домов культуры требуют ремонта, а памятники архитектуры превращаются в руины. В Кунгуре, к примеру, усадьба Кузнецова теряет роскошное крыльцо — декор отваливается. Этот дом — памятник краевого значения. Тем не менее, у Гельмана остаётся всё меньше правильных ходов. Поза Большого Белого человека, несущего туземцам свет постпостмодернизма, из величественной превращается в жалкую. Только мелькнёт в его голове, как у Остапа: «Будут бить»,— и гуру драпанёт со всех ног, в спешке избавившись от Речного вокзала.
Юрия Беликова, я знаю, тоже звали потусить ради «будущей славы» Перми. Отказался. Он что, не желает городу, где перебивается с копейки на копейку, всемерного расцвета? Желает, конечно,— нормальный же человек. Нормальный настолько, что легко распознал в гельмановской затее дух авантюры, аферы, наигрыша.
Вся поэтическая Москва, вся мнящая, и часто небеспочвенно, себя элитой компания водила в Перми хороводы вокруг Гельмана. Да, в нынешнем году гуру добивает обойму молодёжью. Но раньше побывал на берегах Камы даже такой якобы всеми уважаемый человек, как Сергей Гандлевский.
Они что, действительно верили, будто своими командировками приближают Пермь к статусу культурной столицы? Они что, действительно считали, будто за границами Московии обитают первобытные племена, едва изъясняющиеся на русском? Они вправду возомнили себя небожителями, высшей расой, чьё слово воздвигает города? На самом деле Гельман нанял их по дешёвке, как студенток для раздачи рекламных листовок на улице. <…>
Москва, вообще, из строгой наставницы, неусыпно следящей, чтоб никто не шалил и всем было по игрушке, превратилась в надсмотрщицу с плёткой в руках и наганом за поясом, отбирающей, рвущей из провинциального рта любой кусок, даже не очень аппетитный на вид. Многие московские издательства либо сами располагают всероссийскими сетями распространения, либо плотно сотрудничают с фирмами, нахватавшими провинциальных инфраструктурных объектов. Ситуация у них сказочная — они представляют из себя пул монополистов с огромным рынком сбыта. Вдобавок нет ни госидеологии, ни центров влияния, стоящих на страже художественной вменяемости произведений литературы. То есть ничто не мешает делать деньги. Люди там работают грамотные и знают, что продаётся: сантименты, трэш, дневники, эротика и просто — имя автора. Лучше, если этот человек пишет, допустим, страшилки и вдобавок кумир публики.
Сразу после смерти Андрея Вознесенского известный ядовитый текстовик Дмитрий Галковский публикует в Интернете мерзкую статью об ушедшем поэте. Похоже, он торопился вылить ушат дерьма, пока тело ещё не предали земле. Ему мало денег и славы, этот типчик с бегающими глазками стремится прослыть остросовременным, т. е.— демонстративно пренебрегающим христианскими обычаями и нормами морали. От подлеца до властителя дум нынче один шаг — потому, видимо, что репутация «выходящего за флажки» хорошо продаётся.
Нахожу в Сети запись поэтической дуэли в каком-то ночном столичном клубе. Сошлись куртуазный маньерист, лидер группы «Бахыт-Компот» Вадим Степанцов и персонаж под псевдонимом Орлуша. Всё честь по чести, денежная публика, в жюри — воительница хорошего вкуса Дуня Смирнова. В процессе выясняется, что Степанцов безнадёжно отстал от жизни со своими кружавчиками и муарами, с иронией отстранённости, с северянинской традицией. Он слишком литературен. Парит Орлуша. В его творениях приличные слова только для связки, основное тело стиха — мат. В «барковщине» меня лично всегда смущала схима, добровольно налагаемая на себя авторами. Тематика — телодвижения двух особей, словарь — вариации трёх корневых слов русского мата. Орлуша, что и говорить, виртуоз — высекает из скудного материала и энергию, и юмор. Сытый зал, завсегдатайши бутиков ржут, как сборище портовых грузчиков. Орлуша выиграл. Теперь он авторитет, «победитель самого Степанцова». Пора издавать — прибыль будет. Таким вроде бы естественным образом дельцы формируют удобную для себя «интеллектуальную элиту».
А вот Лена Миро — воплощение агрессивного глянца. У неё в «Живом журнале» есть свой сайт, и можно познакомиться не только с мировоззрением этой 30-летней дамы, но и с её образом жизни. Лена изо дня в день строит своё тело, ходит в качалку. И ненавидит толстых, особливо — имеющих животы. Обещает, что когда станет президентом, вышлет на Крайний Север не построивших собственные тела. И ещё она до смерти не любит старух. Публикует, допустим, на сайте снимок: сидят бабушки, щёлкают семечки. В комментарии пишет: эти отвратительные создания не должны существовать на земле. То ли расстреливать собирается, то ли ядами кормить. Ну, фрик. Мало ли их, фриков, в Сети?
Но не всё так просто. Лена Миро сценаристка скандального сериала «Школа».
Не так давно вышли в свет, друг за другом, сразу три её романа. Два, как я понял, представляют из себя выжимки из сериального сценария, а третий откровенно живописует взаимоотношения с мужем-бизнесменом. По признанию самой Миро, муж возмутился, что она выставила их личную, и даже интимную, жизнь на всеобщее обозрение. Но Лена способна уже сама платить за обеды в лучших московских ресторанах. Она строит свою жизнь по классическим фашистским образцам: днём — физкультура, вечером — попойка или лёгкий выпивон. А ещё её посты раз за разом админы «ЖЖ» выводят в топ. То есть она из тех, кто формирует общественное мнение. «Мои романы расходятся, как горячие пирожки»,— констатирует Лена.
Деньги не пахнут. Хорошо идёт фашизм — торгуем фашизмом. Любая не норма — ценный товар. И эта вонь расползается по всей стране по монополизированным торговым сетям.
Издающая запахи гопота постепенно рассаживается по редакциям журналов, на стратегически важные для литпроцесса должности, и, столкнувшись с ней, Юрий Беликов испытывает шок. Ну, если не шок, то обескураженность. Даже канувший в литературную Лету «октябрьский» Всеволод Кочетов в сравнении со строителями и эксплуататорами тел кажется ему ангелом, который умел считать до десяти.
Директор Эрмитажа, академик Михаил Пиотровский обронил в телевизоре: «Культура — это ограничители». Главные из них, полагаю, вкус и чувство меры. Обладая обоими этими качествами, причём в развитом состоянии, Беликов использовал их на полную катушку, отбирая поэтов в созданное им движение «Дикороссы». И к концу первого десятилетия наступившего века, наверное, неожиданно даже для себя, оказался чуть ли не единственным публичным хранителем и пропагандистом качественной русской поэзии. Об этом наглядно свидетельствует том 40-ка авторов глубинной России — выпущенный в московском издательстве «Грааль» «Приют неизвестных поэтов».
Чем меньше государство покровительствовало стихотворцам, тем больше становился выбор у Беликова. Изменился и социальный состав дикороссов.
Теперь вместо изгоев общества, любивших окунуться в мутные воды дощатых «дунаев», пришли вполне в общепринятом представлении респектабельные люди.
Так, среди дикороссов оказался известный ещё по «Времечку» телеведущий Иван Кононов. Андрей Баранов из Ижевска, выпускник Литинститута, сейчас банковский топ-менеджер. И т. д., и т. п. Смею утверждать: сегодня хороших стихов и интересных поэтов больше, чем когда издательство «Современник» засыпало российские просторы своими белыми книжками, как снегом. Поэзия прёт, будто свободная стихия. Настоящие поэты обеих столиц — тоже дикороссы, если не формально, то по сути — брошенные, не нужные ни государству, ни бизнесу, ни быдлеющему народу.
«Отечественная литература — отечественная война». Вот так из повседневья, из ежечасных душевных щедрот и подлянок опять выросло судьбоносное противостояние. Сошлись в чистом поле: сытая нечисть, приспособившаяся тюкать по клавиатуре, выбивая деньгу каждым ударом, и — армада вскормленных только Степью (и Лесом — добавлю от себя), растущая вопреки всему, бурным чертополохом перекрывающая пути вражинам, рвущимся оскопить русскую маетную душу. Былина, однако,— вы не находите?
Олег Балезин, г. Екатеринбург