Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2011
«Не верьте, юноши, не стáреет она!»
Парадоксы и перипетии литературной борьбы1
Короткая реплика Ульяна Лазаревской в прошлом номере «ДиН» («Тайны острова Лапута») вызвала бурную реакцию в блогосфере. Кое-кто увидел в ироническом замечании нашего автора и постоянной читательницы «руку „Москвы“» и даже призвал всех думающих инако к организованному отпору; другие обнаружили в её скромном тексте признаки доноса и склонность к «совку»; третьи усомнились в её начитанности и общей компетентности. Тем временем в редакцию «ДиН» полетели письма — и оказалось, что даже те, что не имеют прямого отношения к вышеупомянутому тексту, явственно с ним перекликаются. Всё это говорит о том, уважаемые читатели, что литературная борьба как общественное явление не только не канула в Лету, а набирает обороты. Более того, она заметно освобождается от таких внелитературных факторов, как делёж дач, квартир и премий. И, видимо, уже никто, к литературе тем или иным образом причастный, не может остаться в стороне. Поэтому мы берём на себя риск представить на наших страницах самые яркие моменты разгоревшегося спора об «эстетическом отношении искусства к действительности».
Кто вспомнит о читателе?
Обращаюсь к автору статьи «Потребности и способности» («День и ночь» № 1, 2011) Павлу Кулешову. В своей статье Вы затронули понятие «русская поэзия». Заявили, что «внесёте ясность». Но, по-моему, ещё больше добавили темноты. Это видно из того, как неправильно сформулирована сама тема: этническая принадлежность поэтов.
Позвольте Вам заметить, что никого из серьёзных авторов и читателей этническая принадлежность поэта, как и Вас, никогда не волновала! Главное, чтобы поэт был понятен тебе, «свой по духу». Поясню на собственном примере: во время службы в армии в далёкое советское время я женился на девушке-еврейке. Она работала сотрудницей в газете. Очень любила стихи Пастернака, Слуцкого, Бродского. Я же (по рождению наполовину украинец, наполовину русский) любил Сергея Есенина и Тараса Шевченко.
Почему для меня «своими» были поэты-славяне, а для супруги поэты-евреи? По этническому признаку, что ли? Совсем нет! Мы жили в советское время. Никто из нас даже не задумывался над этими вопросами. Дело в другом. Общеизвестно, что каждая нация по-своему смотрит на мир. Этот взгляд достаётся нам с генной памятью и затем безошибочно выбирает из всех жизненных явлений то, что ему нужно,— по психическому складу, наклонностям, представлениям, которые от матери-отца как будто уже готовыми вошли в наше сознание. Супруга наслаждалась Пастернаком и Бродским, потому что они наиболее полно выражали её представление о красоте мира, смысле жизни. Авторы писали по-русски, но мыслили и чувствовали как евреи. С кровью, со всем багажом подсознания сначала поэтам, а затем читательнице-еврейке через стихи передавались все богатства духовной жизни этого древнего великого народа. При этом вся конструкция стиха, его образный строй — это как струны рояля, которые хороший настройщик, поэт, настраивает на камертон определённой души. Для души, склонной к самоанализу, ироничному восприятию мира,— своё звучание струн. Для наивно-романтической и оттого простоватой, склонной к языческим символам и крайностям в вере и любви,— другое звучание струн. Моему душевному «камертону» ближе был Тарас Шевченко. Мой отец-украинец часто читал мне его поэму «Кобзарь». Я детство провёл в Казахстане. Отец нашёл где-то эту книгу на украинском языке, и я «освоил» её. До армии я долго жил с бабушкой по матери — родом из Курска,— и она познакомила меня с творениями Пушкина и Есенина. Я тянулся к ним, я выбрал их из многих авторов и сотен страниц текстов… Я стал много читать и писать о любви к России, о жизненной силе патриотизма, о необходимости развивать лучшие качества славянской души. Так что в семье любили мы разное, но нас объединяло уважение к «разности», своеобразию наших натур.
А потом рухнул Советский Союз, и вскоре выяснилось: в большинстве изданий, в СМИ нет стихов, которые мне близки. Да и тот, кто хотел бы «настроиться на камертон моей души», не сможет этого сделать. Не пускают, не печатают! Тут все кандидаты на руководство литературным процессом повели себя крайне неправильно. Авторы и редакторы демократических изданий почему-то решили, что литературный вкус моей супруги — единственно правильный и единственный возможный в поэзии! Их оппоненты — почвенники, националисты — неоправданно много стали говорить об этнической принадлежности и реакционном «космополитизме» издателей. В ответ их противники-демократы по-страусиному «спрятали тему в песок». Этнической проблемы нет, главное — писать талантливо! А что талантливо — будут определять редакторы «Огонька» и «Знамени», «Невы» и «Ариона»! Но при этом обнаружилось: талантливо только то, что в духе Бродского или Мандельштама, или вообще — то, что без идеалов, «без тормозов», но в духе индивидуализма и самолюбования сильной личности,— «порно с чёртом вперемешку»! Обладатели СМИ организовали безжалостную травлю «русофилов», а те, в свою очередь, тоже ударились во все тяжкие. И все забыли о нас, читателях, даже в одной семье — в силу национальных особенностей — мыслящих по-разному, но далёких от националистических крайностей. А ведь таких очень много. Думаю, большинство!
Говоря, что русская поэзия — явление, скорее, культурное, нежели национальное, автор статьи Павел Кулешов словно бы забывает об этой важнейшей проблеме. А она никуда не делась. Она углубляется, зреет и пухнет, превращаясь в хроническую и опасную.
В разделе своей статьи с подзаголовком «Мнения и вкусы» Павел Кулешов говорит о чём угодно, только не о национальной составляющей художественного вкуса. Как будто её нет. А есть только небывалый рост изданий «для моей жены» и почти полное отсутствие таковых «для меня».
Когда ведущая передачи НТВ «Школа злословия» Татьяна Толстая с иронично-злым лицом спрашивает очередного гостя: «А вы в какой системе координат?» — гость, как правило, успокаивает её в том духе, что он любит демократию, Бродского и Мандельштама.
После армии я расстался со своей армейской супругой. Через несколько лет я снова женился на замечательной девушке-еврейке, которая тоже любит Пастернака и Бродского. Когда мы учились в университете, она принесла мне стихи этих поэтов, переписанные в общую тетрадь. «Самые любимые»,— пояснила она. Я тоже полюбил эти стихи, переписал самые близкие мне стихи Пастернака в свой дневник, хотя в целом остался верен своим «славянофильским» вкусам. Мы прожили без малого сорок лет, но теперь (по определению Татьяны Толстой) мы с женой — «в разных системах координат». Жить и любить друг друга это обстоятельство нам не мешает, а вот навязывание такого разделения российскому обществу не только мешает, но, по моему мнению, губит, разлагает его!
В этом же номере «ДиН» в диалоге Ю. Беликова и Н. Воронова приводятся слова нашего великого Виктора Астафьева, который сказал, что «за счёт России и русского народа делаются тяжелейшие вещи» (стр. 119). Точно так же за счёт полного унижения литературных пристрастий таких читателей, как я, создаётся нынешняя литература как «культурное» явление!
Валерий Скрипко, июль 2011, Минусинск
Тайны острова Лапута
Формализм — порочен, утверждаю я. И готова усилить ноту: нет в искусстве ничего более порочного, нежели формализм. Всякое выпячивание формы, «выжимание» смысла из пустоты посредством педалирования формы есть разложение искусства, гниль, смерть, пагуба. Даже самые рьяные реформаторы стиха опытом жизни возвращались к классически ясной структуре текста. А если не возвращались, то… плохи становились их дела. Примеров — тьмы и тьмы. И не буду я тыкать пальцем в самые близкие по времени и самые узнаваемые… Ибо в неразрывном единстве содержания и формы «рулит» (как любит изъясняться нынешний постпубертат) именно и всегда Содержание (да! с большой буквы!). Кажется, аксиома. Ан — нет.
Вот молодой критик Борис Кутенков, настойчиво продвигаемый почему-то многоуважаемым «ДиНом», из номера в номера обливает презрением «почвенников» и «традиционалистов»… Финальная фраза его последней статьи обличает в авторе… дикаря-фанатика? несчастное дитя цивилизации, перепичканное нитратами? Вдумайтесь только: «Литературный мир строится по литературным законам, и попытки выстроить его по каким-то другим законам — патриотизма, православия — заранее обречены». Видимо, «литературный мир» Кутенкова, вроде свифтовского острова Лапута, нечувствительно витает над землёй, вдыхая и выдыхая исключительно Бродского и Поплавского… И можно ли упрекать такого «небожителя» в том, что ему неведомо, как, например, кладётся изба? но вот уличить другого художника в «развесистой клюкве» молодой «лапутянин» готов в любую минуту. Это вперёд, это да!
«Наша стихотворная гармония / Улеглась венцами общежития»,— пишет Владимир Подлузский.
«Какое общежитие имеется в виду, и как можно „улечься венцами“»? — недоумевает Кутенков. Так и хочется посоветовать молодому критику поучаствовать в строительстве русской пятистенки, чтоб он своими глазами узрел, что такое венцы и как они ложатся.
Впрочем, патриотизм, православие и прочая ерунда, с точки зрения эстета Кутенкова,— не предмет поэзии. Этими глупостями занимаются только провинциалы. Ну что с них взять?! Слава Богу, есть у нас Кутенков, без него мы никогда бы не узнали, что в бедствиях нашей литературы всему виной — провинциализм, традиция и смысл как таковой (смысл подобные нашему «лапутянину» деятели ещё — с презрением! — именуют «пафос»). Видимо, этому и научили юношу в Литературном институте (замечу — имени Алексея Масимыча Горького!!!), где он только что с отличием защитил выпускную работу.
Честно говоря, очень хочется осведомиться у главного редактора журнала «День и ночь» госпожи Саввиных, чем обусловлено пристрастие «ДиН» к «лапутянским» опусам? Это что — конъюнктура у вас теперь такая? Ай-яй-яй… а мы-то думали!
Ульяна Лазаревская, июнь 2011, Красноярск
Ответ Академии Прожектёров
Уважаемая Ульяна!
Во-первых, хочу сказать, что Вы не только неправильно поняли смысл моего обзора, направленного против ортодоксальной политики журналов «Москва» и «Наш современник», но и совершаете типичнейшую и, на мой взгляд, непростительную для критика ошибку — прямое соотнесение поэзии и действительности. Из Ваших слов совершенно неясно, каким образом факт того, знает ли автор, как кладётся изба, влияет на качество текста. Между тем для критика первостепенно именно последнее. А стремление к копиизму искусства и действительности (которое неприемлемо — возьмите учебник философии и прочтите высказывания философов на эту тему, начиная с теории аристотелевского мимесиса) отдаёт не только консервативным мышлением, но и пережитками соцреализма. Ну, после Ваших тезисов только и остаётся отправить одну половину поэтов на стройку, другую — на картошку: пусть, мол, познают трудовой быт, только после этого за перо берутся. Только изменится ли после этого уровень письма, или бездарность так и останется бездарностью, а талант — талантом?
Второе. Вычленяя из стихотворного текста голый логический смысл, Вы невольно расписываетесь в узости кругозора — отрицая тем целый пласт поэзии, от обэриутов до представителей уральской поэтической школы (тоже, кстати, иногда печатающихся в «Дне и ночи») и просто герметичных поэтов. В стихотворении главное — звучание, особая напевная интонация, а не голый логический смысл, это скажет вам любой профессиональный стиховед. Кстати, когда речь идёт о смысле поэтическом, нужно быть очень осторожным: какой смысл мы имеем в виду? Поэтический создаётся наложением и даже противостоянием двух звучаний — естественно-речевого и стихового (т. е. от природы противостоит банализированной, профанированной речи, апологетом которой, как я понял из отзыва, Вы являетесь и примером которой являются лексически неуклюжие, но защищаемые Вами строки В. Подлузского). Об узости взглядов свидетельствует и то, что для Вас неприемлемы такие значительные авторы, как Бродский и Поплавский (тут остаётся только развести руками и предположить, что это происходит в силу их «непонятности». Ну что тут можно сказать — и этот взгляд не нов, и мои заверения, что настоящая поэзия требует усилий для своего понимания, вряд ли будут Вами восприняты). За разъяснениями же отличий смысла логического и смысла поэтического отсылаю к критическим и литературоведческим трудам — в частности, к статье Елены Невзглядовой «Уменье чувствовать и мыслить нараспев» (журнал «Арион» № 2, 2009).
Кстати, зря Вы приписываете мне (причём дважды) точку зрения, которую я не разделяю. «В бедствиях нашей литературы всему виной — провинциализм, традиция и смысл как таковой». Ну, про «бедствия» литературы мы речь вести не будем — слишком громко сказано; отмечу только, что одним из недостатков современных литераторов является излишний консерватизм и непонимание особой специфики как поэзии, так и искусства в целом. Про смысл я уже всё сказал, о провинциализме тоже рассуждал достаточно подробно. Грубейшая ошибка, что Вы отождествляете понятия «традиции» и «смысла». Традиция же — понятие растяжимое, и под ней не стоит понимать только официозное советское наследие, где во главу угла ставился логический смысл как таковой — зачастую в целях продвижения явных государственных идеологем. Но любая традиция имеет смысл лишь в своём обновлении и соотнесении с существующим контекстом. А предметом поэзии может быть всё, что угодно,— вопрос лишь в том, какое художественное обличье этот предмет обретает. Кстати, вот, например, Ольга Седакова, Светлана Кекова и Олеся Николаева — вполне религиозные поэтессы, и православными их назвать не будет ошибкой, однако их творчество вызывает у меня неизменное уважение (именно в силу художественных достоинств их текстов). В конце концов, есть целое направление русской духовной поэзии — против которого я не возражаю, но к которому тонны псевдоправославной графомании, пропагандируемой в т. ч. журналом «Москва», отношения не имеют. Огульно обвинять критика в том, что он отрицает что-либо, на основании неприятия им конкретных текстов — неверно: разговор должен быть конкретен и предметен. Поэтому в дальнейшем призываю к более обоснованной полемике. Шире нужно смотреть, Ульяна, шире! С пожеланиями не уподобляться Академии Прожектёров.
Борис Кутенков, июль 2011, Москва
«Фальшивят и в ноту не попадают…»
Нынешние новоиспечённые авторы литобзоров напоминают мне мои детские годы. Тогда в любой мальчишечьей компании был свой рассказчик просмотренных советских фильмов. Фильмы в наш леспромхоз (где я родился и рос) привозили каждую неделю. Собирались мы гурьбой где-нибудь на крыше сарая или на лесной поляне и, раскрыв рты, слушали киношные истории, нами по какой-то причине не увиденные…
Авторитет этого рассказчика был непререкаем: во-первых, он посмотрел фильм, во-вторых, умел неплохо рассказать об увиденном.
А навеяли мне эти воспоминания случайно прочитанные в нескольких номерах журнала «День и ночь» за этот год литобзоры юного литинститутца «на выданье» Б. Кутенкова. И, «обходя окрестности Онежского озера»,— я офонарел! Автор нагл, безапелляционен, да ещё уж как-то зловредно не по-русски нагл и безапелляционен. Что ни слово, то какой-нибудь плеоназм (нет на него адмирала Шишкова!), «выдающий», говоря по-кутенковски, «стилистическую и интонационную несостоятельность за органичную связь с традицией».
Ну, такова у нас молодёжь, и литературная — в том числе. Дитяти своего либерального времени. А Б. Кутенков — лишь бледная тень нашего леспромхозовского рассказчика-обозревателя, хотя пишет много и почти обо всех толстых журналах России…
Как известно, литературная критика зависит от политики гораздо больше, чем сама литература,— а посему и недолговечна, как бабочка-однодневка. Поэтому и спрос читательский с неё строг. А литература может быть и золушкой, и дурнушкой. Если не попытаться разглядеть в ней принцессу!
Допустим, вот как наш неутомимый критик пишет о рассказе Айрапетяна «Обстоятельства»: «Рассказ Айрапетяна «Обстоятельства», близкий по эстетике к Владимиру Сорокину, через сортирный юмор — сценка в клозете — раскрывает вечную для русской литературы проблему маленького человека…»
По-моему, Европа и США давно и успешно при помощи клозета раскрывают мировые проблемы не только своих народов.
А то вдруг задумается критик «о гендерных воззрениях Льва Толстого», или «где преобладают в основном верлибры, пронизанные генетическим ощущением рода».
Ещё пример его изъяснений: «…стихи рассчитаны на погружение в определённую атмосферу, более важную, чем формально-логическая выстроенность: трудноуловимый поток звуко-ассоциативных связей ведёт через кочки и зияния смысла».
Чёрт копыта и рога обломает, не к ночи будет сказано.
А вот ещё блок: «…стихи, не выходящие за грань сатиры, социального фельетона или зарисовки: ирония сочетается в них с «возвышенными порывами». Несмотря на лёгкость восприятия, не оставляет ощущение несовершенства стихов — и оно касается не столько технической стороны, сколько жанровой разбросанности, неопределённости. Так, в подборке можно найти и нечто наподобие социальных зарисовок из уличной жизни, и «альбомное» стихотворение памяти Есенина, и воззвание к Всевышнему, которое в сочетании с иронией, присущей стилю автора, выглядит наряду с пафосом несколько эмоционально наигранным».
Бери этот блок-матрицу и приставляй его хоть к теперешнему Емелину, хоть к былому Саше Чёрному — всем подходит.
А следующий абзац уже не лезет ни в какие ворота:
«Провокативно название работы Юрия Барабаша «„Своего языка не знает…“, или Почему Гоголь писал по-русски?». Исследование магии творчества украинского классика в этнолингвистическом аспекте, с учётом ментально-языкового ракурса и сложных процессов русско-украинского культурного и литературного диалога».
Не от предчувствия ли грядущих борзых критиков перевернулся в гробу Николай Васильевич? Вот так у нашего юного «обзирателя» великий русский писатель стал украинским классиком, а Александр Сергеевич Пушкин в дальнейшем легко может превратиться в «негра преклонных годов» с всемирной отзывчивостью… Да уже и превращался.
Цитирую далее:
«Проза в этом номере «Невы» отличается тягостным урбанистически-депрессивным тоном». И чуть пониже: «15-летняя Нюша, забеременевшая в результате изнасилования немецкими солдатами».
И вот эта, скажем словами продвинутого выпускника Литинститута, «дневниковость повествования, рождающая сопричастность читательскому восприятию,— практически без описания психологических переживаний — помогает создать ощущения присутствия здесь и сейчас, присовокупить к сюжетной ткани собственные ностальгические эмоции», мне порядком надоела.
Не знаю, читал ли Кутенков статьи критика Александра Николаевича Макарова, который открыл читателям много великих имён, в том числе — Виктора Астафьева, стоявшего у истоков создания журнала «День и ночь». А может, наш пострел даже не слышал про такого критика, ежели пробежался походя и по «Нашему современнику», и по «Москве», менторски повякал с уровня моськи на двух грозно идущих по русской земле гигантов? Они, конечно, не приметят критика-моську, но простой неискушённый читатель может сказать: «Ай, моська! знать, она сильна, что лает на слона».
Хорошо сказала о самом крупном журнале России «Наш современник» прекрасная поэтесса из Кирова Светлана Сырнева:
«Журнал, невзирая ни на что, остаётся именно журналом писателей, едва ли не последним оплотом многотысячной армии работников русской словесности. Реальное число его читателей значительно больше числа подписчиков, потому что каждую книжку журнала передают из рук в руки. Для многих писателей, живущих в глубинке, «НС» — единственная ниточка, связывающая их с литературным процессом.
Сегодня, когда от многих периодических изданий неизменным осталось только название, «Наш современник» хранит свой подлинный бренд, традиции, заложенные предшественниками».
А Кутенков озаглавил главку: «„Наш современник“: спасение в землянке от конца света». А «Москвой» он недоволен потому, что журнал делает упор на патриотизм и православие. А что, прикажете делать упор на «переживания» гомиков, набившихся, как пауки, в журнал «Воздух»?
Я бы предложил «ДиНу» подискутировать на темы православия и русской традиции. Традиция — как рай с узкими вратами! Здесь рамки ограничены, точно у русской иконы, но если ты постиг рублёвскую «Троицу», то за твою судьбу можно не волноваться. Ты органически станешь частью своей страны и своего народа! Может, эти грядущие дискуссии помогут нашим неоперённым, только что вылупившим из яйца Литинститута критикам-цыплятам. Может, они станут мудрей и глубже, будут видеть литературные процессы не только в толстых журналах, но и в скрытых глубинах самой русской жизни. И тогда из кутят вырастут литературные волкодавы!
А завершить эту заметку я хотел бы старым анекдотом.
Встречаются два еврея:
— Слушал я «Битлз» — не понравилось. Картавят, фальшивят, в ноту не попадают. Что в них людям нравится?
— А где ты их слышал?
— Да мне Мойша напел.
Так и Кутенков напел читателю «ДиН» о литпроцессе, как Мойша своему другу «Битлз»… А как всё обстоит в нашем цехе на самом деле — мы так и не узнали.
Игорь Тюленев, поэт, июль 2011, Пермь
Литературный процесс и пустота
Ах, кто только не сетовал, что новое поколение не читает. Особенно современную литературу. Как же так? Были самой читающей страной — и вдруг скатились до Пелевина и Донцовой. «Читатель пошёл не тот!» — утверждают писатели. «Писатель измельчал»,— парируют читатели.
Ясное дело, виноваты и те, и другие.
Вот и Борис Кутенков в № 2 журнала «День и ночь» за 2011 год вздыхает о том же самом, только не собственными словами, а со ссылкой на Дмитрия Дзюмина: «…русская литература сегодня функционирует в таком странном режиме, когда литераторы варятся в собственном соку, поэты старшего поколения не посещают вечера молодых поэтов, молодые поэты читают только друг друга, старшие не знают младших и т. д. Утрачена групповая идентичность (писатели больше не объединяются в литературные группы из эстетических соображений), утрачен, в конце концов, несчастный литературоцентризм, о котором уже и говорить стыдно, поскольку сказано очень много. Утрачена (и это самая большая утрата) связь писателя с массовой читательской аудиторией, поэтому откуда большинству петербуржцев узнать, например, о молодой петербургской поэзии? Они (петербуржцы) не ходят на литературные тусовки, предназначенные для литераторов. Современная русская литература закрыта для обычных (непосвящённых) граждан. Ситуация усугубляется ещё и тем, что литераторы сами стремятся возводить дополнительные стены, отгораживаясь как от читателя, так и друг от друга».
Конечно, меня неприятно удивило, насколько легко цитируемый (Дмитрий Дзюмин) и цитирующий (Борис Кутенков) путают понятия «русская литература» и «петербургская литература». Не на одном Петербурге клином свет сошёлся. Есть в России и другие города. Впрочем, Бориса Кутенкова можно простить, он человек молодой и на такие мелочи пока ещё, видимо, внимания не обращает.
Главное, меня порадовала постановка проблемы. Ну, думаю, сейчас автор нам всё и объяснит или, по крайней мере, гипотезу выдвинет, как же возникла эта самая «закрытость», куда подевалась «групповая идентичность» и почему все сварились в собственном соку.
Ничего подобного. Никаких объяснений, никаких рассуждений или гипотез. Цитату привёл длинную-предлинную, а проанализировать не удосужился. Вообще такой «приём» оказался для Кутенкова типичным: на протяжении всей своей неприлично долгой статьи он занимается бессистемным перечислением имён и публикаций, развешиванием ярлыков и всевозможными декларациями. Упакованное под общий заголовок, это всё называется обзором поэзии и критики в литературных журналах.
Например, отзываясь о статье Бориса Лукина, Кутенков зачем-то ставит ему в вину «деревенизмы и просторечья». Сам Кутенков, напротив, переполняет свою речь неологизмами, псевдонаучными терминами и иноязычными заимствованиями: «репрезентативность», «инвективы», «симулятивность» и др. Ну хорошо, допустим, «деревенизмы и просторечья» смотрятся нелепо в литературном тексте. Пусть автор обоснует свою точку зрения, если считает себя вправе поучать коллег. Кутенков этого не делает, а сразу начинает критиковать содержание статьи Лукина. И снова отделывается декларациями — одним махом объявляет статью банальной на том основании, что Лукин говорит о проблемах, которые всем хорошо известны. В частности, Лукин поднимает проблему блата в литературной среде и проблему монополизации литературных изданий группой отдельных лиц.
Позвольте, но если проблема до сих пор не решена, значит, она по-прежнему актуальна. Да, к сожалению, Лукин не предлагает никаких решений. Но ведь и у Кутенкова их нет! Однако решение ему и не нужно, его волнует оригинальность. Вот если бы Лукин обвинил в разложении литературной среды инопланетян или иностранную разведку — претензии сразу бы отпали.
Точно так же Кутенков негодует на то, что Лукин в своей статье «пренебрежительно высказывается о Борисе Рыжем» и «ставит через запятую таких разных поэтов, как Кибиров, Гандлевский и Ватутина». Где же опровержение? Где подробные разъяснения о величии Рыжего и перечень отличий Кибирова, Гандлевского и Ватутиной? Ничего.
Вообще, складывается впечатление, что автор обзора совершенно не уважает своего читателя или просто незнаком с нормами публицистической этики. Читатель не обязан понимать автора с полуслова, так же как не обязан он и соглашаться с автором безо всяких на то оснований. Не является ли такое пренебрежение к читателю одним из признаков той самой «замкнутости» литературных деятелей?
Но дело, на мой взгляд, не только в этом. Конечно, хорошо было бы, если бы автор обзора не занимался бессмысленным перечислением названий материалов и имён поэтов и развешиванием ярлыков, а сконцентрировался на работе одного критика или одного поэта, подробно и глубоко проанализировал бы её, выделил какую-то тенденцию, объяснил бы читателям свою точку зрения (поскольку правда ведь любопытно узнать, что он думает).
Предлагаю вернуться к вышеприведённой мысли Дмитрия Дзюмина, с которой выражает согласие и Борис Кутенков,— собственно, единственной серьёзной мысли во всей длинной-предлинной статье. Дзюмину (Кутенкову) кажется, что проблема нынешнего литературного сообщества заключается в том, что «писатели больше не объединяются в литературные группы из эстетических соображений». Но давайте-ка разберёмся, «а был ли мальчик». Когда это в прежние времена писатели, особенно в России, объединялись из эстетических соображений?
Вспомним золотой век русской литературы. Центрами объединения писателей были крупные литературные журналы. Журналы эти отличались отнюдь не «эстетическими», а политическими убеждениями. Были журналы консервативные и либеральные, были ультра-консервативные и умеренно либеральные и т. д. Конечно, в каком-то роде идеологическая ориентация сказывалась на особенностях стиля того или иного автора, но это уже во вторую или третью очередь. На первом месте, конечно, была борьба идей, концепций и убеждений, которая действительно разделяла и объединяла писателей сильнее, чем членство в любом из нынешних кружков и союзов.
Возьмём революционную эпоху и прочитаем манифест Пролеткульта или ЛЕФа — так они больше похожи на программы политических партий, чем на трактаты по эстетике. Конечно, были внешне аполитичные символисты и ОБЭРИУ, так ведь они были насквозь религиозны, зачитывались Блаватской и Штайнером, толковали Библию, изобретали «Новую церковь». Кстати, те же символисты таки не удержались и опять же разделились по вопросу о Революции. Блок Революцию принял, за что был облит презрением бывших соратников по перу. Мережковский эмигрировал, а позже публично поддерживал гитлеровскую агрессию против СССР. И примеры можно множить бесконечно.
А Кутенков пытается рассказать нам старую сказочку про «чистое искусство». Так послушал бы того же Алексея Цветкова, о котором в обзоре отзывается достаточно уважительно.
Художественная самореализация всегда совершается вопреки существующему «статус-кво» за счёт нарушения не только эстетических, но и политических норм (они ведь тайно увязаны), хотя и с парадоксальным учётом этих самых норм. Это очень давно началось. Можно даже сказать, «всегда было». Нужно ли напоминать радикальную политическую ангажированность йенских романтиков, «придумавшего модерн» социалиста Уильяма Морриса, итальянских футуристов, европейских экспрессионистов и сюрреалистов, «Баухауса», немецкой «новой вещественности», красный партбилет в кармане Магритта, «Ноябрьскую группу» и антидизайнеров-анархистов из групп «Архиграм» и «Архизум». Это не курьёз, а неизбежность. Нарочитый политический «экстремизм» авангардистов не есть досадное недоразумение или просто следствие «мятущейся души».
«Нейтральность» — это всегда лукавое название лояльности.
Да, собственно, ещё сто лет назад о том же писал в своих искусствоведческих работах Троцкий: «Чем беднее эпоха и её художники нравственным содержанием, тем судорожнее художество цепляется за мнимую независимость формы».
Но вернёмся к Кутенкову. Собственно, никаких основ для объединения и преодоления замкнутости он не предлагает, в его статье вообще нет ничего положительного. Если он кого и хвалит, то именно за отсутствие тех или иных недостатков. Так, он по-отечески одобряет критика Абдуллаева за «отсутствие идеологической ангажированности», то бишь за отсутствие внятно выраженных убеждений. Да уж, в наличии убеждений Кутенкова точно обвинить нелегко. Если автор вдруг попытается выразить какую-то идею, то это, по терминологии Кутенкова, говорит об «идеологической ангажированности», а уж если автор эту идею ещё и защищает, то это уже «банальность» и «дидактика».
Бесспорно, можно понять раздражение Бориса Кутенкова по поводу того, что журнал «Москва» «отличается ортодоксальностью и делает упор на патриотизм и православие». Тем более что и патриотизм наш, и православие отдают казённым бюрократизмом. Но что же взамен этой, безусловно спорной, установки предлагает Кутенков? Как всегда, пустоту. Отсутствие как высшее достоинство.
Таков мой ответ на поставленный автором вопрос. Связь писателя с массовой читательской аудиторией утрачена именно благодаря «пресловутому литературоцентризму». Замкнувшись исключительно на узколитературных проблемах, боясь высунуть нос из собственных запятых, писатель становится чужд любому обществу, кроме собственного, начинает вариться в своём соку. Объединение авторов и формирование широкого круга читателей происходит только благодаря идейным установкам, которые надо сначала выработать, а потом иметь смелость в них признаться.
Впрочем, не знаю, хватит ли у Кутенкова и подобных ему смелости чётко и внятно озвучить свои человеческие и эстетические принципы. Ясное дело, на пустоту ярлычок не повесишь.
Дмитрий Косяков, июль 2011, Красноярск
Итак, друзья, полемика открыта! Ждём ваших откликов.
1. Письма читателей не редактированы; напоминаем, что мнение редакции может не совпадать с мнением авторов.