Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2011
Василь Стус
На чёрных водах — кровь калины
* * *
Осеннего вечера ветка скрипит.Слепою клюкою, что тычется в ветре,
дрожит, надломившись. И жалобы ветви
сжимаются в боли, а дерево спит.
Осеннего вечера ветка скрипит,
тугая, как слива, рудою налита.
О ты, всепрощающа, хоть и побита,
твой скрип ненасытною смутой омыт.
Осеннего вечера ветка скрипит,
и тяжкою синью в осеннем закате
мой дух колобродит. Прогнили все гати.
Нас мир обошёл — истуканом стоит.
Безумным пожаром дорога кипит —
взвивается пыль. И продутые кроны
всю душу обрушат и в пыль, и в полоны
тревожного слуха — как ветка скрипит.
И — солнце твоё водопадом кипит.
Тугой небокрай от густого стенанья,
согнувшись, обмяк. О, прими покаянье
изгойства (О, Боже, дай есть мне и пить).
Солги, что окончился путь мой. Что спит
душа, воспарившая в смертном аркане
высоких предчувствий. На сердца экране
качается вечера ветка, скрипит.
Осеннего вечера ветка скрипит. —
Ты чуешь, в раздоре живущий с собою?
Теперь за святою подайся водою
(утайкой послушай — Вселенная спит?).
Не спит. Ей ворчать и ворочаться, во-
злежа на горячей горошине века.
Но гулких шагов оглашается эхо.
То, Боже, сияние. То — торжество:
надежд и блужданий, предчувствий и на-
стижений того, что забыто до срока.
Колышется крона, а солнце жестоко,
мажором играет в пожарах сосна.
То тяга круженья над миром и под
косматыми тучами, под кровяными
торосами памяти. Господи, с ними
пускай породнится надломленный род —
приникший под толщей железных небес,
из пластика сшитых, стекла и бетона.
И песню на ощупь отыщет по тону
шелкóвого голоса (праздник воскрес!).
Чернеющей пашней дорога кипит.
Не видно и знака от Млечного шляха.
Сподобь меня, Боже, высокого краха!
Вольготно и весело ветка скрипит.
* * *
В том чистом поле, синем, словно лён,где только ты, а более — ни тени,
взглянул и замер — вздыбились в смятеньи
сто теней. В поле, синем, словно лён.
В том чистом поле, синем, словно лён,
судил Господь возвысить нашу душу.
Послушай поле. Сам себя послушай
в том поле. В поле, синем, словно лён.
Сто чёрных теней преграждают путь,
уже, как лес, растут они, ступают
след в след и, удлиняясь, заставляют
в тугой клубок стезю твою свернуть.
Нет. Выстоять. Нет. Выстоять. Постой.
Остановись. Стоять. На этом поле,
что словно лён. Познай свою неволю
тут, только тут, на родине чужой.
В том чистом поле, синем, словно лён,
с тобой схлестнулись сто твоих же теней,
твоих врагов, грозящихся с коленей
тоской расплаты сквозь предсмертный стон.
И каждый стон — то твой последний стон,
твоей нелепой жизнью обожжённый,
как стрелы, возвращаются все стоны
на это поле, синее, как лён.
* * *
О, не спеши — пусть осень и не ждёт,а мимоходом рощу разоряет,
и пламя листьев горькое ползёт,
как лис крадётся, а за кем — не знает.
Потухший пруд застыл, отклокотав,
остекленел, затих — не возмутится.
И женщины волхвующей рукав,
он для неверья разве что сгодится.
Но не спеши, обуглившись до пня,
который на холме, как гриб, чернеет,
а вспомни, постигая знаки дня,
как долгий век твой тихо стекленеет,
как плавно усмиряется струя
твоих страстей и воплей дикой воли.
О Господи, не вижу в чистом поле —
вон та межа — Твоя она иль чья?
Отклокотав, потухший пруд продрог.
А посему не расставляй бемоли
на палый лист, на ветви в голой боли,
на мёртвый час, на шаг и на поток.
Автопортрет со свечою
Держи свечу над головою,пока не затекла рука,
но и затёкшею рукою
свети свечою свысока.
Мышей летучих свищут пули!
От эха — в холоде щека.
Зову ушастых: гули-гули.
Как вам, крылатым, без небес?
Отверзли очи, кто уснули.
О нет, ты не один воскрес!
Как в полночь — филиновы вскрики.
То бродит землячок-Дантес.
О, ловелас косноязыкий,
а ну стреляй в меня сплеча.
тебе ли подмигнёт свеча?
* * *
Памяти Аллы ГорскойГори, душа. Гори, а не ропщи!
Чернеет в стуже солнце Украины.
Его ещё согреет кровь калины,
на чёрных водах след её ищи.
Пусть горстка нас. Щемящая щепоть.
Лишь для молитв она, для упований.
Остерегает доля нас заране:
густа, крута калиновая плоть.
Но эту кровь и стужа не осушит,
и в белом голошении вины
гроздь боли на пределе глубины
на нас своё бессмертие обрушит.
* * *
Там тишина. В тиши сухой и чёрнойкругами ходят стаи голубей.
И как тут не прибегнуть к ворожбе,
коль ночь увязла в сутеми по горло?
И кажется: летучие проворно
смекают мыши: с чьей начать судьбы?
В квадратах жертв — как живопись журьбы —
смирение — в тиши сухой и чёрной.
Зерцало спит. В зерцале спит свеча,
распластанная бабочкой-акантом,
в ней боль твоя сияет диамантом.
Кровавый зрак отчаянья, отчаль!
Стой! Не стирай с зерцала пыльный прах —
то страх твой, страх твой, страх твой, страх твой, страх.
* * *
На колымском морозе калинабагровеет слезами зимы.
Дымным солнцем объята равнина,
и собором звенит Украина,
намерзая на сводах тюрьмы.
Безголосье, безлюдье, безбрежье,
только солнце, пространство и снег,
колесом покатилось тележьим
моё сердце в медвежий ночлег.
Где иголками ёлка кричала,
и олёнь разрастался во мгле,
там сошлись все концы, и начала
на чужой, будто отчей, земле.
Перевёл с украинского Юрий Беликов
* * *
Сосна из ночи выплыла, как мачта.Груди коснулась, как вода весла,
как уст слова — и память унесла,
как море волны. И подушка плачет.
Сосна плывёт из ночи в царство Бога,
и посветился болью дол, и над…
И всё — она. Вокруг одна она.
Да только тёрном поросла дорога.
Сосна растёт из ночи. Плача ниц,
из-за тумана светится София.
В венце галактик бронзовеет Киев
густым сияньем самых близких лиц.
Сосна плывёт из ночи, рвётся ввысь,
как тень отчизны в пору увяданья,
а ты уж за пределом, ты за гранью,
где в пляске духов закружила жизнь.
Там — Украина. За пределом. Там,
левее сердца! С мирового плача
сосна из тьмы струится, словно мачта.
А Бог устало шепчет: аз воздам!
* * *
И до жнив не дожил.Зелен-жата не жал,
что любил — не губил,
и не жил. И не жаль.
Ранних протожеланий заветна межа,
ведь напасти со счастьем давно на ножах.
Мне любить беззапретно заказано впредь.
А не знать бы тебя, белый свет мой, не зреть.
В смерть иссмотрены очи.
застыла душа.
Горний голос пророчит:
тебе кантуша
в этой жизни не знать.
А чёрный бушлат,
как отец твой и мать,
как жена и как брат.
* * *
Была ты так далёко. Дальше, прочь —за образами обморочной дали.
И солнце вырастало из печали,
и осиянной смерти кралась ночь.
Вселенная свихнулась — кувырком
века помчались в щель прикрытой двери,
и птицы разлетелись златоперьем
с ладоней, полных бедами с верхом,
и солнце шло, палило насмерть так —
передо мною долго восставало,
как будто примерялось и не знало
уйти ль в зенит, или погрузиться в мрак,
или меня в лучах испепелить
иль научить в аду сиянья жить.
Перевёл Владимир Шовкошитный
* * *
Кривокрылый взмах! Глубокий,долгий, близкий — всё чужбина!
Ну-ка — убеги мороки!
За край неба — Украина.
Солнце кличу (бесполезно!)
кривоглазое. Летим мы
в ночь — беспутицу — железной
колеёй. О, край родимый!
Где ты? Тенью, тени, тени —
где-то на краю окраин
векопамятные стены,
дом, тепло да верви рая.
И дороги вседорога,
всепрощение, всепогоня.
За созвездьем Козерога
наблюдай из зэквагона.
Лишь бы — быть-пребыть — на свете.
Оглянусь окрест — обвыкну.
Тьма труда — на тьму столетий.
Кривоглазый ворон, хрипну.
* * *
На Лысой горе догоранье ночного огня,осенние листья на Лысой горе догорают.
А я позабыл, где гора та, и больше не знаю,
узнает гора ли меня?
Пора вечеренья и тонкогортанных разлук!
Я больше не знаю, не знаю, не знаю,
я жив или умер, а может, живьём умираю,
но всё отгремело, угасло, замолкло вокруг.
А ты, словно ласточка, над безголовьем летишь,
над нашим, над общим, над горьким земным безголовьем.
Прости, я случайно… прорвалась растерянность с кровью…
Когда бы ты знала, о как до сих пор ты болишь…
Как пахнут по-прежнему скорбью ладони твои
и всё ещё пахнут солёные горькие губы,
и тень твоя, тень, словно ласточка, вьётся над срубом,
и глухо, как влага в аортах, грохочут вокруг соловьи!
* * *
Ты тут. Ты тут. Прозрачней, чем свеча.Так тонко, так пронзительно мерцаешь,
оборванною щедростью пронзаешь,
рыданьем из-за хрупкого плеча.
Ты тут. Ты тут. Как в долгожданном сне,
платок, касаясь пальцами, тревожишь,
и взглядом, и движением — пригожей
и пылкой гостьей входишь в мир ко мне!
И вмиг — река! Стремительно, как бы
из глубины правековой разлуки,
поток ревёт, ломая волнам руки,
вдоль берегов, встающих на дыбы!
Пусть память вспыхнет ливнем иль грозой!
Пречистая, святошинского взора
не отводи! Не устремляйся в город
унылых улиц, площадей… Постой!
Ты ж вырвался! Ты двинулся! То ль дождь,
то ль горный сель. Медлительно движенье
материка, внезапный сдвиг и — дленье,
и вечный страх, и рук немая дрожь.
Идёшь — тоннелем долгим — дальше — в ил
ночной — порошу — снеговерть — метели.
Набухли губы. Солью побелели.
Прощай! Не возвращайся! Хлынул вниз
зелёный свет. Звезда благовествует
о встречах неземных. В ночи дрожит
и плачет яр. Сыночек мой, скажи, —
пусть без меня родная довекует.
Прощай! Не возвращайся! Возвернись!
Перевёл Александр Закуренко