Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2011
Михаил Войтик
Палач первого класса
…Его отклонения частично объяснимы. Вероятно, они — способ уверить себя самого в том, что он не заурядность.
Дж. Орвелл. «Привилегия духовных пастырей. Заметки о Сальвадоре Дали»
В конце февраля по авторуту, идущему на северо-запад от Марселя, за новеньким «Ситроеном» шёл «Пежо-405» Беловых. Хозяин «Ситроена» Мишель, с азартно-весёлыми хулиганскими глазами на морщинистом лице, гнал со скоростью за сто пятьдесят. Но Ольга Белова легко держалась за ним, Виктор дожимал на их подержанном «Пежо» до ста восьмидесяти.
В «Ситроене» сидели Кира и Бернар Дюбуа и овчарка-колли Мишеля.
Проскочили Салон-де-Прованс. Город сразу взволновал обещанием чудес. «Не пропустите, не повторится!» — предупредила древняя белая церковь, перед которой дорога резко уходила влево. Души сотни поколений живших здесь людей почему-то не покинули город и теснились на узких старинных улицах. Казалось, они звали прикоснуться к тайнам вечности. Смутная сила захватывала пассажиров мчащегося «Пежо», требуя задержаться здесь, среди призрачных теней.
На выезде из города Ольга сказала:
— Вспомнила, здесь жил Нострадамус, здесь же и умер. Вот только где его похоронили?
Так, значит, обстоят дела. А этот чёртов Мишель куда-то летит. Куда едем-то? Мишель, похоже, отпетый маргинал, и, наверное, у него есть своя маргинальная цель. Может быть. Увидим.
Гонка закончилась перед въездом в Фонтен-де-Воклюз. «На десерт» Мишель пересёк барьерную линию, проехал под два запрещающих знака и остановился наконец на автомобильной парковке. Ольга поставила «Пежо» рядом, и все с облегчением вышли из машины.
Кира Дюбуа улыбнулась и сказала:
— Вот тут Петрарка сочинял сонеты, посвящённые Лауре. За шестьсот пятьдесят лет до нас.
Слова Киры про Петрарку дети Беловых Таня и Иван не слышали — они тихо, но ожесточённо дрались за право первым вести на поводке овчарку Мишеля. Было объявлено, что Иван младше, но Таня — дама и на её стороне Петрарка. Пока Иван искал его глазами, Таня с колли была уже на берегу Сорга. Все медленно пошли вверх по течению. Быстро бегущая вода была такой прозрачности, что если бы не её яркий иссиня-зелёный цвет, то была бы не видна совсем.
Вскоре к берегам Сорга начали тесниться киоски с сувенирами. Их прижимали к реке скалы, которые становились всё выше и всё ближе смыкались с обоих берегов. Слева расположилось двухэтажное здание. Построенное уступом, как две гигантские ступени, оно было продолжением горы, её подножием. На небольшой площадке перед витринными стёклами первого этажа стояла покрытая ржавчиной железная баба, высотой с человека среднего роста. Баба имела голову колпаком и тело в форме колокола, без рук и ног, сбоку к ней была приделана дверца. В приоткрытую дверцу было видно, что баба внутри пустая. И туда уже лез Иван, заслоняя другим обзор. Вдруг Иван дёрнулся, недовольно что-то забормотал и отпрянул, потирая уколотое плечо. Дверца и все стены бабы были усеяны острыми ржавыми шипами, обращёнными вовнутрь. Железная фигура оказалась средневековым пыточным устройством.
За бабой на табличке у двери здания значилось: «Музей истории правосудия. Вход — 20 франков».
Под табличкой стоял стенд с почтовыми открытками с видами Воклюза. Около стенда Мишель разговаривал со смуглой женщиной, явно уроженкой Французской Полинезии. Быстро переговорив с ней, он попросил подождать и куда-то ушёл. Таитянка с яркими глазами, улыбаясь, молча смотрела на Дюбуа и Беловых. Появившийся Мишель невнятно объяснил, что какой-то его знакомый куда-то подевался, пообещал таитянке скоро вернуться и пошёл вдоль Сорга. Все двинулись за ним.
Впереди на реке громоздилось непонятного назначения сооружение; вода, вытекающая из него, разбивалась на каскады. Сооружение оказалось древней водяной мельницей, но в Фонтен-де-Воклюз всё было необычным. На мельнице никогда не мололи зерно, была она движителем небольшой фабрики, изготавливавшей бумагу ещё в шестнадцатом веке. А совсем невдалеке за мельницей река кончалась. Вернее, начиналась. У подножия высокой скалистой горы зеленело небольшое озеро, окружённое с трёх сторон обрывистыми труднодоступными берегами. Это и был фонтан, давший название городку. Мощное течение выносило воду с глубины несколько сот метров, его наземное продолжение называлось Соргом.
На эту красоту стоило посмотреть, но вот созерцать — нет, нельзя. Всё доступное пространство вокруг озера хаотично рассекало в разных направлениях множество людей. И это в феврале. В туристский сезон здесь, наверно, мельтешило не меньше, чем на блошином рынке. Компания отправилась назад.
На подходе к дому-музею Мишель опять куда-то исчез, но почти тут же появился в сопровождении мужчины лет за шестьдесят. Седая голова спутника Мишеля была неестественно запрокинута назад и затылком упиралась в спину; шеи, казалось, не было. Он быстро подошёл, улыбаясь, пожал всем руки и почти бегом повёл к боковому входу в дом. Поднялись на второй этаж. Фернан, так звали хозяина, торопливо достал из тумбочки орехового дерева с десяток всевозможных бутылок и банок, пообещал скоро вернуться и умчался.
Гости стали осматриваться. Зал, в котором они оказались, был, по-видимому, гостиной, но какой-то на редкость чудной. Передняя стена была сплошным окном с дверью, выводившей на большую площадку, образованную крышей первого этажа. С площадки открывался умопомрачительный вид на каскады зелёного Сорга и поднимавшиеся за ним горы. Четыре пятых окна были занавешены тяжёлыми портьерами. У левой стены на возвышении стояли два плетённых из прутьев кресла. Красивая форма высоких кресел и сложный полинезийский узор создавали впечатление, что это троны таитянских вождей. За одним из кресел стояли два перекрещённых роскошных опахала из перьев тропических птиц, над другим на стене висела картина Поля Гогена. Вокруг располагались экзотические ракушки и разные островные редкости. Таня и Иван, запасшись банками с какими-то соками, тут же полезли на троны. Виктор, опасавшийся за сохранность красивых кресел, пытался детей согнать, но вмешался Мишель. Дети послушно ему покивали, а Виктора не заметили.
В правой части зала стоял огромный массивный стол, покрытый зелёным сукном. Горела настольная лампа начала двадцатого века с большим стеклянным абажуром. На столе лежала стопка тяжёлых фолиантов в кожаных переплётах. Одна толстая большого формата книга была раскрыта, на неё падал свет от лампы. Перед ней стояла чернильница, и рядом лежали перьевые ручки. На вешалке около стола висела чёрная мантия и чёрная многоугольная матерчатая шляпа с кистью.
Мишель, выступавший за хозяина, предложил выпить. Как и всё здесь, напитки были неординарные. Дамы выбрали бутылку в виде графина, треть объёма которого занимала гора из белых прозрачных кристаллов. Виктор попробовал из стакана Ольги и теперь не знал чем запить — напиток был приторно сладким. А дамы были в восторге и уверяли, что Виктор просто не почувствовал тонкий аромат. Бернар и Мишель выбрали шотландский, двенадцатилетней выдержки, виски. Виктор остановился на итальянской граппе. Граппа была самой лучшей марки. Потягивая напиток, Виктор с любопытством разглядывал зал. Было очевидно, что хозяин дома — человек небедный и большой оригинал. Окружающая обстановка вызывала интерес к нему. Налив себе во второй раз, Виктор спросил Мишеля:
— Фернан что, жил в Полинезии?
— Да, первые годы после того, как вышел на пенсию. Там и женился — любит всё необычное. Он вообще не такой как все. Его жену ты видел внизу, когда я с ней разговаривал. Дочке двадцать лет, очень красивая, живёт в Париже.
— А ты откуда его знаешь?
— Учился с ним в Алжире в одном классе, все двенадцать лет.
— Кем же он был?
— Executeur! — ответил Мишель, блеснув хулиганскими глазами.
Слово Виктор расслышал, но понял только, что владелец музея работал каким-то исполнителем. Не очень понятно, но переспрашивать не стал.
Вернулся Фернан и пригласил всех в музей. Оживлённо разговаривая и пересмеиваясь — хороший алкоголь здорово на всех подействовал — все поспешили за порывистым хозяином.
Веселье стихло сразу за порогом музея. В центре зала стояла гильотина из полированного красного дерева, вверху рамы сверкал тяжёлый стальной нож с лезвием в виде косого среза. Перед гильотиной стоял ящик из оцинкованного железа («Для отрубленных голов»,— пояснил Фернан), а сбоку — сплетённый из прутьев сундук с крышкой, метра два длиной и высотой до пояса.
— Настоящая? — спросила Ольга после того, как Фернан, быстро и уверенно действуя, подробно показал, как пользоваться гильотиной.
— Мой личный инструмент. Когда Алжир стал независимым, привёз её с собой в Марсель.
— Как это?
— Я был экзекутором Алжира.
Опять это непонятное «экзекутор». Принимая, видимо, непонимание за недоверие, Фернан достал из внутреннего кармана пиджака и протянул карточку, размером немного больше почтовой открытки. Карточка оказалась фотокопией служебных удостоверений двух лиц. Текст удостоверений гласил:
Апелляционный суд Алжира
Канцелярия генерального прокурора
Фамилия: Мэсонье
Имя: Морис Александр
Родился: 12 февраля 1903 г. в Алжире
Должность: Шеф-палач приговорённых преступников в Алжире
Адрес: … Алжир
Личная подпись
Подпись генерального прокурора
В левом верхнем углу располагалась фотография человека лет сорока. Обыкновенный служащий с серьёзным взглядом.
Второе служебное удостоверение было на имя Фернана Мэсонье. В графе «должность» значилось: «Палач первого класса». Двадцатилетний на вид человек смотрел с фотографии с вызовом и, безусловно, был похож и на Мориса, и на теперешнего Фернана, только у того была ещё нормальная шея.
— Твой отец? — указывая на верхнюю фотографию, спросил Виктор.
Фернан кивнул:
— Был палачом тридцать лет, до тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Триста казней. Я потом тоже стал шеф-палачом.
— Много приходилось казнить?
— Когда как. Во время войны в Алжире — да, а так — двух-трёх человек в год. Всего сотни две.
— И что, всё равно было, кому головы рубить?
— Я читал все материалы дела. Ходил на заседания суда. Если бы был не согласен с приговором, мог отказаться.
— А как люди идут на гильотину?
— По-разному. Крупные преступники — с достоинством, а мелочь всякая…— Фернан дёрнул ртом и махнул рукой.— Однажды один вырвался и, представь,— залез в эту корзину! — Фернан показал на огромный плетёный сундук.— А там уже три трупа лежало. Мы на секунду только растерялись, так он забился под них, на самое дно. Вытащили его — весь в крови! — Фернан снова махнул рукой.— Некоторые из зрителей падать начали.
— Так это всё на людях происходило?
— А как же! Всегда толпы народу. Меня весь Алжир знал. Да вот Мишель как-то был, я его в первый ряд провёл, на лучшее место устроил.
Мишель невесело покивал.
— Ну и как впечатление, Мишель?
— Один раз был, больше никогда не пойду! Дрянное зрелище. У тех, кого на казнь ведут, по штанам смесь дерьма и мочи стекает. Вонь и кровь.
Происходящий у гильотины разговор был настолько неожиданным, что как реальность полностью не воспринимался. Что за человек Фернан, так просто рассказывающий о казнях, где он был главным распорядителем и исполнителем? Может, он садист? Что-то не заметно сладострастия в поведении. Нет, тут что-то другое. Явно следит за произведённым впечатлением. Ловит взгляды. Особенно присматривает за реакцией русских. Они — редкость в здешних краях и уже этим ему интересны.
Фернан повёл дальше по залу, но впечатление от только что состоявшегося разговора вогнало в какой-то ступор, мучил вопрос: зачем, почему именно вот этот быстрый в движениях человек без шеи? На стенде в большом сосуде — заспиртованная голова мужчины. Рядом фотографии Гитлера и жертв концлагерей. К чему они здесь? Где история правосудия? Тут всё больше про казни. Вздыхая, Фернан показывает на пустое место — только крючья торчат из стены. Жалуется, что вот висел топор палача, а кто-то его слямзил. Убыток — триста франков…
У Киры и Ольги вид страдальческий. После гильотины они явно перестали понимать, что им пытаются рассказать, и вряд ли видят что-либо из экспонатов. Фернан замечает это и уводит всех опять на второй этаж. После экскурсии все снова охотно принимаются за спиртное.
После первых глотков Ольга оживает и спрашивает:
— Фернан, почему ты устроил свой музей здесь, в Фонтен-де-Воклюз? Тут так красиво, а музей такой мрачный. Люди ведь приезжают совсем не за этим. Гораздо больше к месту этот музей был бы на острове, где замок Иф.
— Да, Ольга, посетителей здесь мало и доходов нет. На острове Иф было бы лучше, но там слишком дорогая земля. Да деньги для меня не главное! Мне здесь нравится — кругом всё необычное. Ты ещё не видела местные пещеры!
— Наверное, Фернан, и эта ореховая тумбочка тоже необычная? — спросил Виктор.
В зале всё было в разных стилях — судейские атрибуты, таитянские троны, пухлые кожаные кресла в центре. Но тумбочка вообще стояла как бы отдельно от всего.
Фернан довольно улыбнулся:
— Это тумбочка с крейсера «Николь», затонувшего во Вторую мировую. Меня вообще интересуют редкие вещи. Как ушёл на пенсию — увлёкся. Сейчас покажу вам по секрету одну штуку.
Он скрылся за дверью и вскоре вынес из смежной комнаты круглый мраморный барельеф с профилем юноши, выполненный в древнегреческом стиле. С боков и с обратной стороны барельефа были глубокие борозды, как будто его откуда-то отковыряли.
— В Греции купил. Заплатил местным ребятам две тысячи франков, и они откололи его для меня.
Ольга вконец расстроилась. Тут Виктор заметил, что цвет у барельефа уж очень свеж, словно только что из-под руки резчика. «Тебя, Фернан, к счастью, надули, подсунули новодел»,— подумал он с облегчением, внимательно рассмотрев сколы, которые были того же оттенка, что и поверхность барельефа.
Пора было прощаться. Сославшись на усталость детей, которые, вытаращив глаза, пытались протестовать, Беловы с Дюбуа и Мишелем пошли к машинам. Фернан шагал рядом с Виктором и завёл разговор, что очень любит Россию и хотел бы иметь старинные иконы оттуда. Виктор вежливо ответил, что ценные иконы наверняка запрещено вывозить.
— Но ведь проверяют не весь багаж, если ехать поездом,— сказал Фернан.
— У нас его вообще не проверяли. Но иконы мы не покупаем и не возим. Не любим.
Поблагодарили за интересный рассказ, обменялись рукопожатиями и улыбками.
Беловы улыбались фальшиво: Фернану Мэсонье даже такой суррогат любви, как слава, оказался недоступен. Его исключительность опиралась на неразборчивость в средствах.
Когда с кровавой сцены ему пришлось уйти, настало время музея. Окружение редких вещей тоже, пожалуй, помогает утвердиться в своей неординарности.
Чума Мишель опять резвился на скорости сто пятьдесят.
Когда влетали на железную эстакаду при въезде в Марсель, уже смеркалось. Ольга с трудом отходила от бешеной гонки, напрягая волю, чтобы не ехать быстрее семидесяти.