Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2011
Николай Кавин
Отзвуки
Записки радиожурналиста
С благодарностью вспоминаю тот день, час, ту минуту, когда мне в голову пришла мысль записать для всероссийского радио Виктора Петровича Астафьева.
К тому времени закончилось моё пребывание в Красноярске, я возвратился в родной Петербург и начал работать на «Радио России». Сетка вещания телерадиокомпании периодически перекраивалась, обновлялась, из неё уходили морально устаревшие программы, появлялись новые, отвечающие духу изменившегося времени. Когда появилась рубрика «Литературные чтения», наши режиссёры на свой вкус стали выбирать те или иные литературные произведения, приглашать актёров, и те без репетиций, «с листа», читали их. Поскольку и режиссёры, и актёры были людьми профессиональными, получалось неплохо. Но меня почему-то не покидало чувство неудовлетворённости. Ну хорошо, если говорить о классической литературе, конечно, не пригласишь к микрофону Александра Сергеевича, Михаила Юрьевича, Николая Васильевича, Фёдора Михайловича… Да мало ли ещё достойных литераторов было в России. Но почему рассказы или повести современных авторов, тем более живущих в городе на Неве, читают актёры? Ведь никакой, даже самый великий, артист не прочтёт так, как это сделает автор. Пусть без артистического блеска, пусть не очень внятно дикционно, но ведь авторская интонация, отношение к своим героям во сто крат дороже.
И потихоньку, никому ничего не говоря, я начал осуществлять свой план — записывать самих авторов. В первую очередь позвонил Борису Натановичу Стругацкому, с которым в последнее время довольно много общался, но по заданию главного редактора записывал, в основном, его отклики на общественно-политические события в стране. Так или иначе, мы часто встречались, я знал его телефон, бывал у него дома, и, главное, он меня хорошо знал. К моей радости, Стругацкий сразу же согласился. Но с условием:
— Я никуда ездить не буду. Приезжайте вы ко мне. Надеюсь, у вас есть профессиональная аппаратура, чтобы записывать у меня дома?
— Конечно,— с трудом скрывая радость, вымолвил я.— А что будем писать?
— Какого объёма должен быть материал?
— Пять или десять передач по двадцать пять минут.
— Тогда…— на том конце провода повисла пауза — Борис Натанович размышлял. Затем врастяжку произнёс: — Тогда, по-жа-луй, «Улитка на склоне».
— Прекрасно! Когда я могу вас навестить?
Стругацкий назвал день и час встречи.
И вот я в гостях у Бориса Натановича.
Мэтр отечественной фантастики удобно расположился в любимом кресле. Верхний свет был погашен, в полумраке кабинета поток света от торшера выхватывал только книжку в руках автора да мою руку, держащую микрофон. Таинственная, чуть фантастичная атмосфера — под стать литературному материалу.
— Я готов,— произнёс Стругацкий.
Я был готов давно, оставалось только нажать кнопочку «Запись» и произнести сакраментальное:
— Пишем!
«Улитка» была прочитана мною давно, содержание её я помнил и следил не за сюжетом, а за тем, чтобы не было оговорок. Но вскоре поймал себя на том, что и это ушло на второй план. Я вслушивался в интонацию голоса Стругацкого, чуть хрипловатого, но энергичного, я бы сказал — «делового», если можно было применить этот термин к этой ситуации.
В голове мелькнула мысль: «Какая радость — я первый слышу, как сам Стругацкий читает свою «Улитку на склоне», и я могу сделать это достоянием многих».
Одна неприятность — державшая микрофон рука затекала. Я подставлял под локоть ладонь другой руки, опирался на подлокотник кресла Стругацкого, извиняюще улыбнувшись в ответ на его вопросительный взгляд, снова вытягивал руку перед собой.
Но все мои страдания были ничто по сравнению с результатом — в течение двух недель голос Бориса Стругацкого звучал в эфире. Пришло несколько писем, в основном благодарственные, одно — ругательное: престарелая бабуля «ни черта не поняла в этой белиберде».
Успех окрыляет, и я задумался над тем, кто будет следующим моим героем. Долго ломать голову не пришлось. Конечно, обаятельный душа-человек Виктор Конецкий. Я у него тоже бывал пару раз, знал о его нелёгкой судьбе моряка-спасателя, знал, что вся нижняя часть его тела обморожена и самое удобное для него положение — беседовать с гостем, полулёжа на огромной тахте.
Это была картина, достойная кисти… Два взрослых мужика развалились на тахте. У одного в руках книжка, у другого микрофон. Один, грассируя «р», читает свои смешные морские рассказы о Пете Ниточкине, другой беззвучно трясётся от смеха (микрофон включен!).
Весело было и в эфире. И письма приходили весёлые и благодарственные.
С Валерием Георгиевичем Поповым было как-то обыденно. Он пожелал записываться в студии, чтобы всё было серьёзно — как сейчас говорят, по-взрослому. Рассказы он тоже читал смешные: про себя, наивного, и про своих знакомых-чудаков. Но мне было неинтересно. Я не соучаствовал в этом процессе. За пультом сидел звукорежиссёр, крутился на магнитофоне километровый «блин» плёнки. А я с книжкой в руках следил по тексту, чтобы не было оговорок, выполняя, по сути, техническую работу. Нас с Поповым разделяло не только толстое стекло, но что-то большее, что стало непреодолимым препятствием для общения. Единения между нами не было, как в случае со Стругацким и Конецким. Запись, конечно, вышла в эфир, но отношение у меня к ней осталось какое-то отстранённое. Я даже немного расстроился. Но…
Но тут я вспомнил об Астафьеве.
…Это были самые радостные, самые счастливые годы моей жизни (это я понял потом, спустя много лет). Четырнадцать лет я жил в Красноярске, работал в театре юного зрителя сначала актёром, потом заведующим литературной частью. Но моим условием перехода на новую должность было желание по-прежнему выходить на сцену. Сначала это условием соблюдалось, но потом приходили новые режиссёры, которые изначально воспринимали меня как завлита и не видели во мне актёра. И я стал играть всё меньше и меньше. Обижался ли я? Конечно. Как и любой человек, которого лишили любимого дела. Отдушину находил в литературной работе, в общении с интересными, замечательными людьми. И первый среди них — Виктор Петрович Астафьев.
Никогда не забуду первую встречу с ним.
Весною 1983 года ТЮЗ остался без завлита. Милая дама, которую, по-моему, звали Лена (фамилию память не сохранила), окончившая ГИТИС и поступившая в аспирантуру, неожиданно забеременела. Рожать приехала на родину, к маме, в Красноярск. Воспитывала ребёнка, в свободное от этого важного занятия время работая в театре. И вот отпросилась на недельку слетать по личным делам в Москву. И не вернулась. Прислала лишь привет телеграммой. Мол, извините, сами понимаете: Москва, ГИТИС, аспирантура, восстановилась — прости-прощай, ТЮЗ. А на носу гастроли, самая горячая пора для завлита — реклама, статьи, теле- и радиопередачи в чужом, незнакомом городе. Руководство театра в задумчивости. А я к тому времени играл мало, литературой интересовался всегда, работу завлита умозрительно представлял. И, набравшись смелости, подошёл к главному режиссёру А. И. Каневскому:
— Предлагаю свою кандидатуру.
Александр Исаакович удивился такому повороту событий, был к нему явно не готов.
— Дайте подумать до завтра.
На следующий день сам нашёл меня:
— Я не против. Иди к директору. Оформляйся.
Так нежданно-негаданно я стал помощником главного режиссёра ТЮЗа по литературной работе.
Испытания гастролями выдержал. В отпуске укрепился в своём намерении серьёзно заняться литературной работой, собрать историю театра и, может быть, когда-нибудь, со временем, написать книгу о родном театре.
Незаметно минул август. В последних числах — традиционный городской педсовет. Просят прийти, рассказать о театре, репертуаре, новых спектаклях. Впервые я должен выйти на такую большую и серьёзную аудиторию, как учителя Красноярска. От моего выступления в какой-то мере будет зависеть, возникнет ли у них интерес к детскому театру, захотят ли они стройными колоннами привести своих детей к нам в театр.
Прихожу, поднимаюсь на сцену. Заведующая гороно говорит вступительное слово и спускается в зрительный зал. И мы остаёмся на сцене вдвоём… с Виктором Петровичем Астафьевым, тоже приглашённым на педсовет. Он выступает первым. Говорит о престижности профессии учителя, вспоминает своих учителей, рассуждает о великой роли книги в воспитании детей, рассказывает, какие первые книги он прочитал в детстве… Короче говоря — страстное выступление умудрённого опытом человека, прошедшего непростой жизненный путь от сироты из детского дома Игарки до выдающегося писателя…
Сижу, дрожу, безумно волнуюсь: что я могу сказать учителям Красноярска после такого выступления Астафьева?
Он заканчивает, идёт ко мне, садится рядом. И, видимо, понимая моё замешательство, толкает локтем в бок:
— Давай. Не волнуйся. Просто расскажи, как ты любишь театр.
Встаю, на ватных ногах выхожу на авансцену. И тут понимаю, что вольно или невольно Виктор Петрович подсказал мне ключ к выступлению. Ну что учителям скажет простое перечисление спектаклей, имён драматургов? Не пересказывать же содержание пьес, не перечислять же имена актёров. Нужно сказать что-то эмоциональное. И невольно в памяти всплыли воспоминания о том, как я сам мальчишкой впервые пришёл в театр, на спектакль Ленинградского ТЮЗа. В какой удивительный мир я попал, сколько радости приносили мне новые свидания с театром. Я почувствовал перемену в себе, которая определила мои увлечения и интересы, я невольно потянулся к книгам, чтобы побольше узнать о юном Пушкине после спектакля «В садах лицея», прочитать что-то о герое гражданской войны Олеко Дундиче, увидев его на сцене…
Я всё больше увлекался, становился свободным, раскованным. Перешёл к рассказу об истории красноярского детского театра, созданного ленинградскими актёрами, известными ныне всей стране.
— А какие авторы украшают афишу театра сегодня: Ростан, Пушкин, Грибоедов, Тургенев, Булгаков, Леонов, Шварц, Хармс…
Я забыл про всё на свете, забыл, что за моей спиной сидит Астафьев. Я соловьём разливался: какой замечательный у нас театр, какие прекрасные у нас спектакли, артисты…
Конечно, это не могло продолжаться долго, вскоре я иссяк, и… на меня обрушились шквалом аплодисменты. Я беспомощно обернулся назад. Астафьев тоже аплодировал, и когда я подсел к нему, шепнул:
— Молодец.
Я прекрасно понимал, что такого выступления мне уже никогда в жизни больше не повторить и что «виновником» сегодняшнего моего «вдохновения» был он, Виктор Петрович Астафьев.
После этого педсовета мы встречались не раз, и неизменно Виктор Петрович относился ко мне доброжелательно, может быть, памятуя о нашем совместном выступлении.
Но вот настал печальный день моего прощания с городом на Енисее. В Ленинграде скончался отец, мать-старушка осталась одна. Я вынужден вернуться в город детства, юности, хотя и Красноярск стал для меня родным.
С работой повезло. Приехав пока в Ленинград в отпуск, разбирая вещи, пришедшие контейнером из Сибири, услышал по радио передачу о полюбившемся Хармсе. Прибавил звук. В конце услышал: «Редактор передачи Вера Печатникова, режиссёр Галина Дмитренко». С Верочкой мы учились в школе в параллельных классах, потом работали на ленинградском телевидении, потом она поступила в институт культуры, через год и я стал студентом этого же вуза. А Галка Дмитренко была на два курса старше меня, организовала студенческий театр, в котором одно время играл и я. Милые девочки, сколько лет прошло. Бросился к телефону. Звоню на «Радио России». В ответ: «Домашних телефонов сотрудников мы не даём». Прошу, умоляю, объясняю, что мы старые школьные друзья с Верочкой, что много лет я не жил в Ленинграде, мы так давно не виделись. Уговорил. Дали мне телефон Печатниковой.
— Привет! Ты же где-то в Сибири.
Рассказываю о своей ситуации: вот, возвращаюсь, ищу работу.
— Так давай к нам. Только что начал работать в Ленинграде филиал всероссийской телерадиокомпании. Люди нужды. Приезжай, поговорим с главным редактором.
— Я завтра улетаю. Числюсь пока в отпуске, надо вернуться, передать дела, уволиться, сняться с прописки. Совсем перееду недели через три.
— Мы подождём.
Подождали. Взяли меня сначала с испытательным сроком, потом в штат. Так я далеко не в юном возрасте стал осваивать новую профессию — радиожурналиста.
Каждое лето прилетал в отпуск в Красноярск, к семье. И старался выполнить задание главного редактора — побеседовать с Виктором Петровичем Астафьевым на ту или иную тему. Звонил, напрашивался в гости. И не было случая, чтобы Виктор Петрович отказал. А однажды я записал на открытии новой детской библиотеки его интереснейшие воспоминания о своём детстве, детском доме, о первых прочитанных книгах.
Таких встреч, бесед-записей было несколько. Слава Богу, они сохранились. Расшифрованные, были опубликованы в первую годовщину ухода Астафьева в журнале «День и ночь» (№ 7–8, 2002 г.).
Последний раз мы виделись в Петербурге, когда Виктор Петрович приехал на литературную конференцию. Проходила она в здании Национальной библиотеки на Фонтанке. В ходе конференции была запланирована и встреча с Астафьевым.
Я встретил его на улице, у входа, проводил на третий этаж. Виктор Петрович, конечно, узнал меня, сам вспомнил наше знакомство на педсовете пятнадцать лет назад, расспросил, как мои дела, как работается на государственном радио. Но тон его вопросов был не то что равнодушный, но какой-то грустный. «Весёлый солдат устал»,— подумал я. Выступление Астафьева на этой конференции я тоже записал, оно опубликовано там же.
Но вернёмся в год 1998-й.
Морозным январским утром пришла мне в голову мысль продолжить «Литературные чтения», записав Виктора Астафьева. Пришёл с этой идеей к главному редактору Наталье Александровне Уховой. Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего:
— Да что вы! Где мы — и где он. Сибирь — не ближний свет. Да и даст ли руководство деньги на такую дорогую командировку?! Но главное, согласится ли Виктор Петрович? Я не уверена. Это же Астафьев!
Я стал убеждать, что мы давно знакомы, что Виктор Петрович хорошо ко мне относится. И для убедительности рассказал о нашем совместном выступлении на педсовете. Наталья Александровна пристально смотрела на меня и молчала.
— А давайте я вот прямо сейчас ему позвоню.
Достал из кармана предусмотрительно захваченную из дома записную книжку с телефонами. Взглянул на часы, мысленно прибавил четыре часа, отметил: «Ещё не поздно». Ухова продолжала изучать меня пристальным взглядом, как сбежавшего из дурдома сумасшедшего, не очень опасного, вспышку активности которого нужно просто переждать. На моё движение к телефону ответила разрешительным жестом: пожалуйста!
Ни разу в жизни я ещё не набирал телефонный номер с таким волнением. Замер в ожидании. Несколько секунд спустя слышу на другом конце провода чуть изменённый расстоянием и помехами знакомый голос Астафьева.
— Виктор Петрович, здравствуйте,— кричу.— Это Николай из Санкт-Петербурга, бывший завлит ТЮЗА. Мы с вами вместе выступали на педсовете во Дворце пионеров,— выкладываю свой главный козырь, чтобы уж точно он вспомнил меня.
— Привет, Николаша! А ты чё орёшь, я тя прекрасно слышу.
— Виктор Петрович,— уже тише, но с напором продолжил я,— я работаю на «Радио России»…
— Да помню я, помню…
— Мы затеяли новый цикл передач — «Литературные чтения», в котором сами писатели читают свои произведения…
— Ну что ж, дело хорошее.
— А если я прилечу в Красноярск, вы согласились бы записаться?
— А отчего же нет? Попробуем…
— Когда вам удобно?
— Давай…— небольшая пауза.— Давай в начале февраля.
— Хорошо. А что читать будете?
— Да, пожалуй, «Последний поклон». Там много отдельных рассказов. Выберем сколь надо.
— Мне билет надо брать заранее. На какое число?
— На первое-второе февраля и бери. Как возьмёшь, позвони.
— Обязательно, Виктор Петрович! До встречи!
— Бывай!
Мне показалось, что весь разговор я провёл на одном дыхании, потому что только после того, как я повесил трубку, тяжело выдохнул.
И взглянул на главного редактора. «Ненормальный»,— читалось в её взгляде.
— Виктор Петрович ждёт меня в Красноярске первого-второго февраля,— не обращая внимания на её отношение ко мне и стараясь быть спокойным, отчётливо, как на занятиях по сценической речи, произнёс я.
— Пишите служебную записку на командировку. Да не забудьте принести её мне на подпись.
Последняя фраза догнала меня уже в дверях.
…Зима в тот год выдалась не очень холодная. Во всяком случае, сильных морозов я не запомнил. Зато прекрасно помню, как каждое утро за мной заезжала японская «Мазда» (мне дали подотчётные деньги, чтобы я заказывал машину для Астафьева), и водитель Серёга мчал меня с Нефтебазы в Академгородок.
Виктор Петрович уже ждал нас, садился в машину, и мы ехали на красноярское радио. Его мало интересовали технические детали записи.
— Не говорите прямо в микрофон, чуть в сторону, чтобы поток воздуха шёл мимо и не было «задувов»,— наставлял я его.
— Хорошо, хорошо,— как от назойливой мухи, отмахивался от меня Астафьев, не отрывая взгляда от книги.
Он был уже сосредоточен на сути того, что ему предстояло читать.
Читал он прекрасно. Спокойно. Уверенно. И поразительно — вновь, в который уже раз, переживая судьбу своих героев.
Я планировал, что 15 передач по 25 минут мы будем записывать минимум неделю: волнение, усталость автора, остановки, перезаписи, перерывы-перекуры. Ничего подобного. Все рассказы были записаны с одного раза, без дублей, и мы уложились в три дня. Предвкушая три-четыре свободных дня, в хорошем расположении духа в последний день записи, 7 февраля 1998 года, я провожал Виктора Петровича домой. Он пригласил зайти к нему и по поводу «окончания нашей эпопеи» попить чайку. И пока Петрович готовил нехитрое угощение, мне пришла в голову мысль — записать рассказ Астафьева о том, как писался «Последний поклон».
— Вот чёрт неугомонный! Мало меня терзал.
— Это будет первой, вступительной передачей. Как эпиграф!
Этот довод Виктора Петровича убедил, и мы ещё и дома записали большую беседу. А потом ещё одну.
— Всё! Всё! — взмолился Петрович.— Сворачивай свою аппаратуру.
…Монтаж был «кровавый». Во-первых, огромный объём работы. Во-вторых, хотелось как можно чище вырезать оговорки, лишние паузы.
И вот всё готово. 1 мая 1998 года, в день рождения Виктора Петровича, в эфир вышла первая передача, а за ней и все остальные. В конце апреля я отправил письмо Астафьеву с поздравлением с днём рождения и вопросом, куда переводить гонорар (реквизиты счёта в банке или Сбербанке). Он оперативно ответил. Но оказалось, что наша бухгалтерия не имеет права отправлять деньги на счёт физического лица — только организации.
«Что делать? — спрашиваю Виктора Петровича в следующем письме.— Можно ли послать деньги почтовым переводом?»
Письмо, пришедшее в ответ, сохранилось в моём домашнее архиве. Публикую его впервые, так как содержание этого вроде бы личного письма выходит за рамки наших отношений по поводу радиозаписи.
«Дорогой Николай!
Из всех передач мне удалось послушать лишь четыре, но и этого достаточно, чтобы уяснить, что получилось всё хорошо, а то я боялся, что в той занятости и усталости, в каких я пребывал зимою, ничего вообще не получится. Народ, какой слушал передачи, в восторге, ибо устал от политической и прочей срамной болтовни.
У нас предвыборная кампания — сплошной стриптиз был, полное обнажение дури, безнравственности полной и шкурного скотинства. Особенно преуспел в (неразб.— Н. К.) так называемый «действующий губернатор», вот уж дошёл человек до такого грехопадения, какого даже я от него не ожидал. Во что делает жажда власти, вот какая пакостная это сила! Будто и не жить человеку на этом свете, не смотреть в глаза людям.
В марте мне удалось 10 дней пожить в доме отдыха, сюда я приехал 10 мая, и хотя ничего не делаю, даже писем не пишу, до сих пор не могу свалить с себя усталость и полную разбитость. А может, это уже непобедимая старость вплотную подступила и берёт за горло. Во всяком разе, еле ноги волочу, и всё время хочу спать, и сплю безобразно много, но без толку.
Коля-Николаша! Если с деньгами путаница, пусть бухгалтерия ваша переведёт их по почте на мой домашний адрес. Я знаю, что за переводы много берут, но это всё же лучше, чем деньги заблудятся и пропадут; и ещё — ты сулил мне прислать уже полностью смонтированные передачи. Будь любезен — перешли, мне хочется иметь эту плёнку. И благодарю за то, что хочется иметь передачи, а то ведь случается, что от чувства неловкости и глядеть-то на людей неловко.
Ты есть большой и очень настойчивый молодец, матюки получал, но дело делал и на профессиональном уровне. Спасибо!
Кланяюсь и желаю доброго здоровья.
В. Астафьев. 26 мая 1998 г.
с. Овсянка».
А тем временем стали приходить письма от радиослушателей со всех концов нашей необъятной страны. И раньше бывало, что на наши передачи приходили отклики. Но чтоб столько! И таких! Такого содержания! Это были слова, обращённые к дорогому, близкому человеку, откровенные до исповедей. Подчас полуграмотные пожилые люди писали Человеку, голос которого, то, что он читал, глубоко тронули душу людей у радиоприёмников. Он располагал к доверию. Это были письма доверительные, трогательные, подчас умилительные до слёз.
Это был голос народа в ответ на голос Большого писателя.
А письма всё шли и шли. Я собирал их в стопочку. Много раз собирался отправить их Виктору Петровичу. «Но,— думал,— вдруг ещё придут. Тогда все сразу». Ещё хотел их перепечатать, чтобы Астафьеву было удобнее читать и, если захочет, опубликовать. Отвлекало множество дел, огромный объём работы. Так я эти письма и не переслал Астафьеву, так он их и не прочитал. Простите, Виктор Петрович, виноват!
А когда Астафьева не стало, я устыдился своей вины перед ним, отложил все дела, разобрал все письма, напечатал их, и они были опубликованы в журнале «День и ночь» (№ 7–8, 2002 г.).
…Прошли годы.
Я делаю ремонт в квартире. Разбираю свои «архивные завалы» и… о, чудо! Нахожу пачку писем, адресованных мне и Виктору Петровичу. Судорожно вспоминаю, как могло случиться, чтобы десятки писем, отклики на нашу передачу пролежали несколько лет без моего внимания.
Вспомнил, что ровно через три года после премьеры, в мае 2001 года, весь большой цикл передач (без нашего участия) повторялся из Москвы. Но многие услышали эти передачи впервые. И вновь тот же эффект: проникновенный, задушевный голос Астафьева взволновал людей в самых отдалённых уголках страны. И вновь пошёл поток писем. Писем откровенных, доверительно-исповедальных. Я, честно признаюсь, воспринял это как «повторение пройденного», собирал эти письма. Вновь задумался, что надо бы отправить их Виктору Петровичу, но знал, что он болеет, находится в больнице. Успокаивал сам себя: «Вот поправится, тогда и пошлю»… А 29 ноября — отозвавшаяся острой болью весть: Виктора Петровича Астафьева не стало.
…И вот забытые письма выплыли на свет. Когда-то ведь это должно было произойти, не могли они исчезнуть бесследно. Разобрал их по датам получения, перечитал и понял, что, по сути, они являются продолжением тех писем, трёхлетней давности. Поэтому и продолжил условную нумерацию.
Надеюсь, и сегодня эти «отзвуки» нашей давней встречи с Виктором Петровичем Астафьевым будут интересны всем, кто чтит память писателя.1
1. Письма радиослушателей В. П. Астафьеву читайте в следующем номере «ДиН».