Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2010
Людмила Коль
Сколько праздников в году?
1. В гостях
Тридцатого мы к Диме на день рождения ездили. У него день рождения тридцатого, но если это не суббота, то он не празднует, а переносит на первую субботу. Все это уже знают, поэтому приезжают без звонков. Дима никогда не приглашает. Он говорит, что друзья должны сами приезжать, без напоминания. А в этот год как раз совпало.
В общем, с самого утра я готовилась. Костюм вынула чёрный с длинной юбкой, с золотыми пуговичками на жакете; прибамбасы отобрала: серьги, тоже как пуговички, браслет золотой, широкий — от мамы ещё достался. У мамы много всего было. Она папе только скажет: «Антоша, я в ювелирном вчера кольцо видела с аквамарином, золото трёхцветное…» — а папа на следующий день уже коробочку преподносит. И вообще никогда ни во что не вмешивалась — папа всегда всё делал. Привезёт, например, папа дефицит какой-нибудь, ну, ящик мандаринов или бананов, а мама только отмахнётся: «Да поставь пока в угол, потом разберусь!» Он ей: «Нина, испортится! Взгляни хоть!» Тогда только подойдёт, посмотрит, распорядится, что куда отнести… Курорты любила: Геленджик, Гагры, Сочи, Батуми, Сухуми. Каждый год ездила… Ну вот потому у меня теперь много всего…
Туфли-лодочки приготовила — я люблю на высокой шпильке, потому что маленькая. Маску на лицо сделала, чтобы свежее было и кожа гладкая, матово-блестящая. Ну, Алика тоже быстренько собрала: рубашку, галстук, костюм — как всегда. Я всегда ему всё красиво развешу, несколько вариантов — чтобы сам выбирал вроде бы. А на самом деле я всё выбираю. Мне недавно одна подруга говорит:
— Ты что его разбаловала? Сам пускай делает!
А я говорю:
— А мне приятно!
Что в этом плохого? У него работа, времени нет думать об этом. А эта подруга — феминистка. Они теперь там все помешались на равноправии и эмансипации. Права качают женские, собрания всякие устраивают, журналы женские и всё прочее. Она мне по телефону потом мозги промывала, что я несовременная. А мне это не нужно. Я даже с ней разругалась. У меня всё в порядке и комплексов никогда не было.
Короче, букет — в руки, а Алик — коньяк. Дима обожает коньяк «Кальвадос». И книжку Алик ему привёз в этот раз: английское издание Булгакова. Дима любит разные коллекции, ещё со студенческих времён собирает. Алик это знает и всегда что-нибудь привозит. Я не читаю почти — у меня буквы расплываются в разные стороны, и я собрать их в одно слово не могу. По-английски говорю хорошо — у нас все секретарши на двух языках. Со слуха учила, потому что читать не могу. Я, например, вместо слова «улица» запросто могу прочитать «умница» или «у колодца». Или вместо «вокзал» прочитаю «взял». Мне всё равно. На работе меня часто ругают, что я пропуски делаю в тексте, когда печатаю. А просто буквы рассыпаются…
Ну вот, Булгакова Диме повезли, значит, там ещё картинка на обложке: кот сидит, глаз прищурил, усмехается.
У Димы уже народу куча собралась, когда мы приехали. Все по квартире разбрелись — у него квартира маленькая, смежная — по разным углам сидели, трепались. А мне скучно с ними — они все друг друга по институту знают, у них свои разговоры, заумные. Как соберутся, на повышенных тонах всегда: обсуждают, критикуют обязательно. Считают, что только они все обо всём знают, а другие ничего ни в чём не смыслят. А Алик теперь от них отошёл. Они об Алике иронически говорят: «Ты продался: деньги делаешь». А что в этом плохого? Можно подумать — криминал. Алик ведь не в структурах, он честно зарабатывает. Умный человек себя везде найдёт. Это у них в голове картинка: мы выше этого! Гордятся прямо! Поэтому Алику и говорят: ты не наш. А Алику всё равно с ними интересно. Он как к ним в компанию попадает, обо мне тут же забудет — и на целый вечер. Поэтому я просто сидела, слушала.
Дима из кухни в комнату носился, тарелки с салатами на стол ставил. А жена его, Белка,— она вообще-то Изабелла, красивое такое имя, звучное, но Дима так зовёт — пока за рояль села. Он у них полкомнаты занимает — Белка в музыкальном училище преподаёт. Вот она обычно и развлекает. И в тот раз опять пела:
В траве сидел кузнечик,
В траве сидел кузнечик,
В траве сидел кузнечик,
Зелёненький он был!
А две её ученицы из училища тоже были, подпевали хором:
Представьте себе, представьте себе,
В траве сидел кузнечик!
Представьте себе, представьте себе,
Зелёненький он был!
Я уже сто раз слышала, а всё равно смешно, даже когда поют: «Но вот пришла лягушка, прожорливое брюшко». Белка барабанила по клавишам и на нас озорно поглядывала: как мы реагируем. Она баба ничего, простая.
И так они нас завели этой песней, что стало весело. А Дима пока расставил. И все наконец уселись за стол и стали его поздравлять, тосты произносить и пить без разбору. А я никогда не пью. Чуть-чуть вина могу выпить по настроению, конечно. И еду Димину не люблю: редька, свёкла с чесноком, в творог перец кладёт… Он всегда любит острое готовить. Я, конечно, приличие соблюдаю, накладываю, но по чуть-чуть, чтобы не давиться. Вилкой в тарелке ковыряю — видимость создаю. А в этот раз напротив Кира сидела, в тарелку ко мне заглядывала, как будто изучала, что я там делаю.
— Я слышала, ты на курсы веб-дизайнеров пошла?
Я Киру не люблю. У неё глаза и нос какие-то вороньи, и она за спиной может что-то неприятное о тебе сказать. Например, Алику сказала недавно: «Ну, твоя Виолетта,— это она специально так называет, все зовут просто Летта,— без образования ведь!» Специально, чтобы меня перед Аликом унизить. Он мне передал. Они вместе на одном курсе учились, а потом Кира стала работать не по специальности — просто в журнал какой-то редактором пошла: там проще для женщины. А я ведь курсы окончила и работаю в приличном месте с хорошей зарплатой, не как там у них, в этой редакции. И Кира это знает. А Алику специально сказала. Я из Плехановского с третьего курса ушла, как только за Алика замуж вышла: Антон родился, с ним два года возилась, потом восстанавливаться надо было, забыла всё, что учила. Ну, я на курсы секретарей сразу пошла, английский выучила, а потом отлично устроилась, не как там в этих журналах всяких, где пылью дышат целый день, астму зарабатывают и гроши получают. Кира всё это прекрасно знает. Завидует просто, потому меня перед Аликом каждый раз выставляет.
— Да, это теперь модно,— отвечаю.
— И куда же ты потом? — спрашивает, как на допросе, неприятно ужасно, и слова манерно растягивает, чтобы превосходство своё показать, наверное.
— Посмотрю потом, не знаю пока.
Отвечаю, как школьница. А она сверлит: с тарелки — на меня, с меня — на тарелку. Взгляд прямо как у геккона. Я их сколько раз на юге видела: сидит вечером в углу где-нибудь, под карнизом, и держит тебя словно под прицелом. Трепыхаться начинаешь туда-сюда, а никуда не деться от него. Так и у неё: гипнотизирует прямо! И улыбка как бы про себя начинается, зубы выставит белые — они у неё очень белые и ровные, и она их всегда старается показать, всю челюсть открывает — и с тебя глаз не сводит и улыбается. Ну мученье просто! Я извелась вся. Да ещё долго так в этот раз сидели — юбилей потому что: сорок лет Диме исполнилось. Мужики в тостах изощрялись, кто лучше скажет. И не упомнишь, что говорили, стихи, ему посвящённые, читали, сочинил кто-то. Вадик сказал: «Поэтом, может, ты и не был, но гражданином был всегда!» Это он по поводу Диминых стихов. И руку вверх поднял, указательный палец к потолку, и тут все захлопали, с бокалами шампанского к Диме потянулись. Потом Дима ответные тосты произносил и всё такое прочее…
Наконец закончили и встали из-за стола — передохнуть перед чаем. Опять разбрелись.
Белка позвала баб на кухню — потрепаться.
Кухня у них грязная, закопчённая сверху, паутина по углам свисает, а пол нужно ножом скрести, чтобы соскоблить жирный слой вокруг шкафчиков. И линолеум весь давно истёрся, в проплешинах, края задираются, упасть можно.
Белка табуретки из-под стола вытащила, крошки с них смахнула, нам пододвинула:
— Садитесь!
Сама уселась курить, и другие бабы тоже закурили, дыму напустили — не продохнуть. Я не курю, но деваться некуда, все тут, поэтому терпела. Опять долго сидели. У меня весь костюм пропитался табаком, хоть в химчистку отдавай!
Наконец Дима пришёл и робко так руки потирает, у Белки спрашивает:
— Белочка, нам бы чайку…
Не спрашивает даже, а в предположительных тонах говорит.
А Белка вскинула на него брови:
— Хочется чаю, Димочка? Так в чём же дело? Сделай! Чайник — вот!
И глазами метнула в сторону плиты.
И Дима стал опять у плиты возиться. А Белка в комнату теперь позвала, и мы за ней пошли и стали ждать чая, опять сидеть разговаривать. Не танцевал даже никто, хотя музыку поставили.
Дима над чаем колдует: несколько сортов смешивает, добавляет что-то для аромата. А вообще-то зачем? Если разные сорта в магазине — бери не хочу…
Потом Белка всё-таки чашки поставила. Они слишком широкие были, и чай в них сразу остывал, приходилось кипятку подливать. А пить всем ужасно хотелось после острой еды, и заварку разбавляли и разбавляли, пока она не стала совсем бледно-жёлтой. Дима хотел новый заварить, но тут Вадик посмотрел на часы и сказал, что пора расходиться — время уже за полночь. Я бы давно ушла, но дождаться не могла, пока Алик наговорится. Всё на ногу ему незаметно наступала, а он на меня взглянет, как будто и не видит, и опять отвернётся.
В прихожей Алина всё вертелась, рассказывала, как они с Вадиком на горных лыжах в Альпах катались в этом году, всё рассказывала, как это дорого: триста долларов одно занятие с тренером. «А Вадик такой неумеха у меня — по десять раз показывать надо!» И всё смеялась и вертелась перед всеми, попкой в сверхузких джинсах вихляла. Она у неё маленькая, с кулачок, и сама Алина ростом сто сорок шесть, как ребёнок. А Вадик стоял и держал её пальто, большой и неуклюжий.
Потом наконец домой поехали.
— Киру сначала отвезём! — сказал Алик.
Кира всю дорогу в машине возмущалась тем, как Алина с Вадиком поступает.
— А как она поступает? — спросила я, потому что видела Алину у Димы в первый раз и ничего такого особенного в её поведении по отношению к Вадику не углядела.
— А разве ты не заметила? — вскинулась Кира, да ещё так зло на меня посмотрела, как будто я виновата.— Она же к любому готова лезть!
Но я ничего такого не заметила, просто подумала, что Вадику, наверное, очень удобно с такой крошкой.
— Нормально она себя вела, по-моему. Что репой сидеть, чтобы за хвост тянули!
А она опять возмущённо, прямо пятнами пошла — она всегда пятнами покрывается, когда злится, я это давно заметила:
— Но лезет же к каждому мужику! Неприлично просто!
А я говорю:
— Если бы Вадику плохо было, развёлся бы. Значит, его устраивает. Людей всегда что-то друг в друге устраивает, чего мы не знаем.
Кира фыркнула, к окну отвернулась, а потом с Аликом завела разговор об их общих знакомых. На меня больше и не смотрела. Она всегда так своё презрение мне выказывает. А когда из машины выходила, даже не попрощалась как следует. Опять с Аликом словами перекинулась, а на меня и не взглянула.
2. Восьмое марта
Господи! Праздники люблю до ужаса! Чтобы вся жизнь — праздники! Наряды каждый раз новые — то одно приложишь к лицу: идёт — не идёт, то другое; глаза, сверкающие по-особому, по-праздничному — лукаво, загадочно, весело; причёски разные…
Недавно Восьмое марта праздновали у нас, двенадцать человек пригласили.
Я долго соображала, в чём быть, чтобы сразу в глаза бросаться. А потом надела тёмно-зелёные бархатные брюки, в которых ноги ещё стройнее выглядят, и блузку — мне одна девчонка на работе у нас продала, из Англии ей привезли,— бледно-розовую, в нежных листьях, с глубоким вырезом и фантастическим воротником из воланов.
И как этот Саша, которого все долго ждали и без него никто ничего не начинал, вошёл и посмотрел на меня, я сразу поняла: мой! Значит, весь вечер весело будет! Я тогда уже на других баб внимания не обращаю, кто в чём одет. Мне главное, чтобы мужик был, с которым интересно: у меня тогда румянец и вообще другая делаюсь. Алик это знает про меня. Поэтому я не рассматривала, кто в чём из баб был. Наташка — у Алика её муж работает — всё туфли демонстрировала, напоказ всё ногу ставила, мол, посмотрите. Каблук прозрачный, золотая вставка внутри. Нога как в воздухе висит. Танька вертелась среди мужиков, плечи в нос им совала: у неё сзади вырез до талии был. А я с ними просто: надоели уже ведь все, знаю их как облупленных. Алик Киру предлагал позвать. А я Киру не люблю. И перед мужиками она себя всегда выставляет. Раньше он и не говорил о ней никогда. А теперь каждый раз: Кира, Кира. Она теперь развелась — муж у неё сильно пить начал и вообще чудной стал, с работы ушёл и чем занимается, неизвестно. Говорят, в газете какой-то пишет, в какой-то партии состоит, митингует, борется то ли за кого-то, то ли против кого-то. Поэтому Алик Киру жалеет. Он всегда всех жалеет, а её особенно, потому что, говорит, она одна осталась с дочкой и дочку пристраивать надо — шестнадцать лет скоро. А Дима с Белкой хорошие ребята. Но Дима вдруг свои стихи читать будет! Он любит читать свои стихи: они все у него про друзей, про студенческую жизнь, философские какие-то. Алик иногда их по вечерам тоже читает вслух — Дима ему распечатку подарил, а я не слушаю, не люблю. Там что-то вроде:
Костюм на тебе неброский.
И сам ты душою чист,
А смотрят, как на обноски:
Другое теперь в чести…
Скукота, в общем. В тот раз, когда мы были, Дима не читал, потому что некогда было: у плиты возился. А если в гости позовёшь, обязательно читает. Поэтому получилось, что все только с работы. Но всё равно народу много. А Сашу — он, оказывается, тоже вместе с Аликом учился, только на разных курсах, Саша старше на несколько лет — Алик неожиданно решил пригласить: кандидатура, говорит, для них подходящая, тесты и интервью прошёл отлично. Его ждали, потому что считается, что он самый умный, просто к ним никак не решался переходить, говорит не только по-английски, но и по-французски, и по-испански, как по-русски, а родился в Америке, и папа у него был не то серб, не то хорват, какой-то революционер — это мне всё Алик перед его приходом рассказал, чтобы я в курсе была. А потом, когда папа к нам приехал, его один раз забрали — Саша только родился — и он уже не вернулся, так что Саша своего папу и не видел. А мама у него известная переводчица.
Он остановился в дверях и — я это сразу поняла — остолбенел. И сначала стоял и ничего не говорил целую минуту.
А я ему нарочно — в себя прийти не дала — и говорю с порога:
— А вы тоже иностранец?
И брови изогнула, и голос у меня сразу высокий сделался, звонкий, красивый. Я всё это про себя знаю, когда что у меня получается. И с улыбкой смотрю на него, глаз не свожу, гипнотизирую. И смеяться начинаю. У меня всё отработано.
А он тоже засмеялся и говорит:
— Почему вы так решили?
— А здесь сегодня одни иностранцы, кажется.
У нас и правда пришли голландцы с работы Алика. У них в Голландии Восьмое марта не празднуют, поэтому Алик предложил их тоже пригласить, двух человек.
И весь вечер Саша на меня смотрел, изучал, я на себе его взгляд прямо кожей чувствовала. Поэтому мне было празднично. Я всякие красивые движения делала: то руками взмахну — все говорят, что у меня жест особый и пальцы плавно в воздух взлетают, на крыло птицы похоже, когда я вожу рукой по воздуху; то голову наклоню так, чтобы профиль выгодно показать — у меня нос небольшой и прямой, а кончик чуть вверх приподнят, Алик всегда раньше любил в кончик носа меня целовать… То ещё что-нибудь придумаю. А уголком глаза всё время держу его в поле зрения. Если бы никто меня не изучал, мне неинтересно было бы. К чему тогда я всё это придумывать бы стала и блузку у Катьки покупала?
У нас буфет был — так лучше: я не люблю, когда за столом кульками сидят, как на завалинке, друг на друга глядят и локтями задевают, за весь вечер и не встанут ни разу, чтобы размяться, потанцевать. Посиделки какие-то получаются.
Мы взяли еду и присели на маленький диван, который у нас в углу стоит, подальше от всех. Вилками клюём маринованные грибки с тарелок и беседуем тет на тет.
— У вас очень уютно,— говорит Саша.
— А я даже не знала, что вы существуете, мне Алик никогда раньше о вас не рассказывал.
— Какая закуска вкусная! Вы прекрасная хозяйка!
— Я думала, что всех его друзей знаю, а получается, что есть и неизвестные.
И опять смеюсь и из-под изогнутой брови смотрю на него сбоку.
— Вы волшебница!.. Не верится просто, что всё это приготовили ваши руки!
Ну, он, конечно, врать умеет, а слушать всё равно приятно, даже если и знаешь, что враньё. Я вообще готовить не люблю. Алик всё закупит в баночках, привезёт, я только красиво разложу, чтобы вид был аппетитный.
— Алик сказал, что вы по-английски дома разговариваете,— взмахиваю глазами вверх.
Я умею: ресницы — раз к бровям, и глаза расширить, как будто удивляешься. Действует на мужиков безотказно. Они сразу приковываются прямо, оторваться не могут, в глаза сразу заглядывать начинают, рассматривать, какие они. А у меня глаза серые, большие, а радужка тёмными колечками обозначена. И зрачок всегда как бы расширен немного. От этого глаза ещё больше и темнее кажутся, заглянуть ещё больше хочется, особенно когда из-под ресниц кошу и улыбаюсь.
— Ну, это сильно преувеличено, конечно. Мама заставляет иногда, чтобы не забывали.
— А вы с мамой живёте?
— Да, с мамой и с сестрой.
Я эту тему только развить хотела, как Дирк, с работы Алика, голландец, подошёл с бокалом, встрял, выпить предложил. Сам уже водки выпил — язык заплетается. Они от водки морщатся: «И как вы её пьёте? Невкусная совсем!» А как в гости придут — первым делом водки хлебнут и потом начинают говорить, говорить без остановки, чушь всякую несут. Ну и он тоже своим неповоротливым языком рассказывать стал, как на Багамы недавно летал. Вот всегда так: обязательно кто-то не к месту встрянет! И они пошли про путешествия, про находки Шлимана какого-то, ну который золото всё рыл, то ли действительно нашёл, то ли сам изготовил… В том-то и дело, что я вроде во многих местах была, а говорить не умею…
А самое интересное — что потом было. Через неделю получаю вдруг конверт. Адрес незнакомым почерком написан. Ну, я, конечно, гадаю сначала, от кого это может быть — это я специально всегда себя немного помучаю: интересно же! Предположения всякие строить начинаю и всё такое. Ну вот. Потом открываю — а там красивая открытка и по-английски написано: «Благодарю за прекрасный вечер в вашем доме». Церемонно так, красиво, почерк тоже красивый. И подпись: Александр.
Я, конечно, тут же звоню ему, тоже благодарю. Говорю, что приятная неожиданность.
— Действительно приятно?
— А почему по-английски? Вы всегда только по-английски пишете своим знакомым?
— Не всем, но некоторым пишу.
И голосом таким обволакивающим… Я просто не могу! Первый раз такого вижу! Мне Алик никогда про него не рассказывал! Потом про всякие интересные места начали говорить, про театры, где что ставят.
— Вы, наверное, театр любите,— говорит он.
— Почему вы так решили?
Спрашиваю, а сама жду, что он скажет.
А он:
— Ну я просто предполагаю, глядя на вас, что так должно быть.
А я театры обожаю. Всякие второсортные не люблю. Если уж идти, то в Большой или в Новую Оперу. А старьё всякое смотреть не люблю. Я недавно в Петербург ездила, меня в Александринку пригласили. Обшарпано всё, провода везде висят по стенам пыльные, полы грязные, затёртые. К своему креслу подошла, а там кучкой мусор лежит. Я билетёршу подзываю, показываю. Она ногой кучку под чужое кресло подвинула. «Садитесь!» — говорит. Поэтому если уж идти в театр, то в настоящий!
— А вас можно в театр пригласить? — спрашивает.
Я, конечно, говорю, что можно. А что особенного, если пойти в театр вместе? У меня одна знакомая постоянно с кем-нибудь ходит — муж не любит такие мероприятия. Это ведь не значит что-нибудь такое, это ведь просто чтобы не скучно, чтобы компания. У меня когда и было что, закончилось давно…
Ну, в общем, подруге рассказала. У неё глаза загорелись:
— Познакомь!
Можно подумать, у неё своих нехватка!
— Приелись уже все,— говорит.— Да и толку от них теперь никакого — только на предмет переспать.
Ну и правда: мужик думает, что раз деньги есть, всё получить за них можно, все тридцать три удовольствия. А Милке — имя у неё интересное, редкое: Милитина, и сама тоже интересная, видная, менеджером у нас работает — замуж надо, а не в игры играть. Мне-то он зачем, так если разобраться?
3. Пасха
А тут Пасха. В самом начале апреля. Я Пасху люблю с детства. У меня бабушка куличи пекла, яйца красила, в церковь святить всегда носила и меня с собой брала. Я иногда хожу на Пасху в церковь, а печь куличи не умею, покупаю в магазине.
Ну, в этот раз говорю Алику:
— Давай гостей пригласим на Пасху!
Он поморщился — у них Пасху никогда не праздновали дома.
— Ты что-то зачастила с гостями. Недавно приглашали.
— Когда недавно-то? Месяц уже почти прошёл! И у меня идея: Милку с Сашей познакомить. Если выйдет, из них отличная пара может получиться!
— Значит, и его приглашать?
— Конечно! А как же знакомить?
Опять народу было!
Я яиц накрасила, на зелёную салфеточку выложила, в центр стола поставила для красоты. И кулич купила, цветочками бумажными украсила, чтобы всё как положено выглядело. Жёлтую скатерть постелила — на жёлтом лучше смотрится. Празднично, ярко! Все прямо ахнули, когда стол увидели. По всем комнатам расселись, потом на балкон вышли: погода отличная была, шестнадцать градусов. Апрель, а тепло-тепло, хоть загорай! Курили, аперитив был. Я в красном узком платье с крупными цветами, открытом немножко.
Саша как увидел Милку, сразу к ней подсел. Смотрю: всё в порядке, клюёт! Весь вечер прикольно так общались. Потом вместе уехали: он её провожать поехал.
Милка в восторге! Через неделю мне звонит — я решила ничего у неё не узнавать, не звонила, ждала, когда ей самой первой захочется рассказать, хотя от нетерпения с ума сходила,— благодарит, говорит, что джентльмен прямо, никогда таких и не видела. Встречает с цветами, провожает — никак не отпустит: прогуливаются два часа, разговаривают на разные темы. Тоже ей открытки написал по-английски.
— Прямо необычно как-то! — рассказывает мне по телефону.— Мы несколько дней назад виделись, и вдруг открытку получаю с благодарностью за приятный вечер! Представляешь? И, вообще, у него английский всё время в ходу: то пословицу какую-нибудь английскую скажет, то слово вставит, говорит, по-русски не звучит. Мы с ним по-английски иногда целый вечер болтаем. У него английский великолепный, мне даже стыдно за свой: слово не всегда подберу, он исправляет.
Короче, завертелось у Милки наконец! Я рада за неё страшно! А то ведь в старые девы попадёт: ей уже тридцать четыре! А баба она отличная! А мне этот Саша зачем? Мне ведь просто чтобы скучно не было, когда гости…
В общем, Милка звонила каждый раз, рассказывала все новости: куда ходили, что дарил. По часу на телефоне сидела, наговориться не могла.
Потом замолчала. Звонить перестала, на работе если спрошу, односложно ответит. Мне и спрашивать неудобно: это ведь личное дело. Если захочет, сама расскажет.
Недавно только я узнала, что она от него аборт, оказывается, делала и вообще долго лечилась от какой-то болезни.
И он очень удивился, как это вообще могло быть, что это не от него, обвинять её даже стал. А как же не от него? Ведь она только с ним была тогда, никого больше не было, я знаю.
Она мне тогда ничего этого не рассказывала. Я всё потом узнала. Милка скрытная.
Мы с ним случайно встретились не так давно на лыжном курорте. Мы с Аликом часто ездим на горных лыжах кататься. И я ещё ничего не знала.
Гуляли вместе, опять приятно было, вечером в бар ходили, сидели, болтали, танцевали. Он опять галантный, платил. Один раз вдруг говорит, меня перебивает:
— Какая женщина интересная!
Я смотрю, куда он смотрит. А это барменша, напитки разливает. Ну ничего в ней! Просто баба коротко стриженная, на каждого мужика стреляет.
Я даже внимания не обратила, что-то говорить продолжала. А он опять:
— Какая интересная женщина!
И прямо зубы сцепил и всё смотрит на неё, меня не слушает, про что я рассказываю.
Вот вкус у мужиков! Примитивный! Я ещё удивилась и подумала о Милке: она красавица! Прямо обидно за неё стало. Если бы я знала, конечно, что всё так обернулось…
4. Майские
Тут уже майские наступают. В это время всегда почти тополя распускаются. И голова прямо кружиться начинает от их запаха. Он немного горьковатый и так глубоко проникает, по всем жилочкам струится и беспокойство вызывает: внутри как будто метаться что-то начинает, что-то выпрыгнуть хочет, от стеснения освободиться — и не может. И от этого так трудно делается, так тяжело, заплакать прямо хочется… Объяснить невозможно словами, а просто чувствую, как внутри бродит что-то. Иногда мысли всякие лезут: зачем всё?.. Может, на самом деле ничего и не нужно?.. Вроде есть всё, а чего-то не хватает… Думаю, думаю: чего?.. Всё, что захочу, купить могу. И в Египет, и в Тунис, и в Эмираты ездили, надоело уже. Бабы там навьюченные ходят, глаз не видно — в намордниках все: носовые платки на лицо вешают. Мужики на наших баб на пляже пялятся, без всякого стеснения разглядывают части. Если уж ехать, так куда-нибудь подальше. В прошлом году захотелось, например, в Бразилию съездить, поехали. На Копакабане отдыхали десять дней, в океане купались. Волной Алика один раз сбило, еле вышел; у меня сердце прямо зашлось, глаза закрыла, не знаю, какому Богу молиться. Он только у берега уже почти, вот-вот выйдет, а волна опять подкатывает, сбивает с ног, пеной накрывает. Он на четвереньках, встать не может… Думала, отнимется у меня всё, кричать сейчас начну на весь пляж… Сильные волны — у самого почти берега с ног сбивают: маленькая, маленькая волна идёт, а потом неожиданно как даст большая! Из-за этих волн и не искупаешься толком. Мальчишкам бразильским всё трын-трава, целый день полощутся, чёрные все, глянцевые, а иностранцы в основном на берегу сидят, из кокосовых орехов сок пьют или спортивной ходьбой занимаются — туда-сюда вдоль моря. А вечером — по ресторанам, потому что еда там обалденная! Мяса сколько хочешь с любого куска отрежут: хоть свинины, хоть молодого барашка, хоть телятины. Я себе кольцо с сапфиром привезла — синий цвет у меня самый любимый, больше всего мне идёт, в самом дорогом ювелирном магазине купила, «Стерн» называется,— а вокруг бриллиантики. По высшему разряду обслужили, каталог принесли, двадцать пять коробочек с разными кольцами передо мной выложили — какое хочешь, выбирай. Кофе поили, улыбались, благодарили, расшаркивались, приглашали опять. Ещё и подарок получила — кулон серебряный, это у них благодарность такая, если покупку на большую сумму делаешь. В гостиницу потом на машине шикарной отвезли.
Я подарков всем знакомым напривозила: там любых камней на рынке навалом, ничего не стоят, бусы разные, браслеты и прочая дребедень.
А два года назад в Венецию ездили. У меня мечта была с детства в Италию попасть, ну, Ромео и Джульетта, Древний Рим в школе изучали… Дворец Дожей, гондолы — по телевизору каждый день почти крутят в рекламах. Мы всё время только и делали, что по каналам катались. Иностранцев полно! Солнце, песни итальянские, вино с утра до ночи! Что за народ такой праздничный! Целый год потом вспоминала. Ещё хочется…
Ну вот, когда начинается это у меня весной, я в церковь зайду: маме свечку поставлю, папе, бабушке с дедушкой — у меня ведь теперь никого, одна тётя осталась в Пензе… Вообще весна для меня самое отчаянное время года. Ждёшь ведь всю зиму радости этой, когда жизнью новой повеет. Я её с самого начала февраля уже чувствую — запах вдруг приносит ветер откуда-то, вдруг, на один миг — и унесёт опять. И нет его долго. Ждёшь, ждёшь: когда опять весной пахнёт?.. Иду иногда по улице, вечером особенно, когда шума и суеты нет, и носом воздух втягиваю: где он, запах этот?..
Мне Лера звонит, приглашает на майские к себе на дачу.
Мы с ней ещё в школе вместе учились, у неё папа замминистра был. Лера потом в ГИТИС поступила, но у неё что-то не получилось, замуж вышла за какого-то артиста МХАТа, а он пил, деньги её мотал, аборты она от него делала. Придёшь к ним, а у них одни бутылки на столе, закуски почти никакой. Лерка потом тоже пьяная, еле на ногах стоит, говорит глупости разные:
— Вот вы уйдёте, а Махлин только того и ждёт, вы что думаете: меня в постель сразу затащит и трахать до утра будет.
С квартирой мыкалась — он её выгонял сколько раз по пьянке, пока наконец не развязалась с ним и не отсудила себе маленькую однокомнатную. А теперь у неё квартира большая, от родителей досталась, на Котельнической, в высотке: папа неожиданно от инфаркта умер, а мама в Лерину переехала, на Тверской. У Леры там, на Котельнической, чего только нет: картины старинные — целая коллекция, серебро, тоже старинное, книги в шкафах до самого потолка — у неё папа кремлёвской выпиской всегда пользовался,— ковры, хрусталь. Мама всего не забрала, Лере большую часть оставила. А Лера хоть и безалаберная, но это добро охраняет, все шкафчики всегда запирает, чтобы ненароком кто не унёс. Теперь ведь что угодно сделать могут. Тем более что Лера богему всегда собирает: художники — авангард, поэты непризнанные, артистов находит, о которых не слышал никто, а они, оказывается, самые талантливые.
Ну вот, звонит она вдруг — она всегда вдруг объявляется: не слышно, не слышно о ней, не дозвонишься, а потом вдруг сама позвонит и как ни в чём не бывало трепаться начинает, как будто вчера только расстались.
Дача у неё в Загорянке, огромная, деревянная, двухэтажная, со всякими закоулками интересными, как раньше строили, в лесу стоит, даже земляника и черника на участке растут. Участок забором сплошным обнесён, так что и не видно, что там делается. У них и прудик маленький был раньше, а теперь яма просто, куда вода затекает: заросло всё, потому что следить надо и чистить, а Лере наплевать.
У неё там сауна — она недавно построила, гриль, шашлыки можно делать. Здорово, в общем! И погоду обещали без дождя и тёплую. Обычно второго мая в Москве дождь, я уже давно заметила, а в этом году вроде не будет.
Я Алику сказала. Он, как всегда, опять поморщился: Алик Леру не любит, дурой считает и на всех её друзей смотрит как на низший сорт. А делать всё равно нечего на майские. Раньше, ещё у родителей, праздник дома был, родственники приезжали, стол праздничный готовили. Отец меня на гостевую трибуну даже брал один раз, чтобы я посмотрела на всё правительство вблизи. Праздновали, в общем, по-настоящему. Музыка, песни с самого утра из всех окон, цветы бумажные делали, шары на каждом углу, флаги… Настроение было хорошее. А теперь и не знаешь, как праздновать…
В общем, поехали с утра пораньше к Лере.
Погода отличная была всю дорогу!
Там народу, как всегда у Леры, полно — ещё с вечера многие заехали. Она бегает из дома в сад, из сада в дом, распоряжения отдаёт, кому что делать. У неё, конечно, на даче полное запустение, окна на террасе нужно было открыть, комнаты проветрить. Мужики в основном возились: дрова кололи, печку топили, чтобы сырость зимняя из дома вышла, чтобы уют создать.
А я отдыхала.
Природа там!.. Воздух чистый-пречистый, прозрачный прямо, и всего в нём понамешано: и травой пахнет, и цветами, и хвоей. Примулы везде распустились, мотыльки в травке порхают… Сидишь на солнце, зажмуришься, подставишь щёку, чтобы его тепло чувствовать ласковое, и думаешь: как козявочка ты, которая на листочек выползла, сидит, смотрит, тоже солнцу радуется…
Ну, потом готовили, конечно. У Леры всегда красиво на столе — у неё мама любит стол красиво накрыть. Поэтому у Леры тоже бардака из грязных тарелок не бывает, а аккуратно всё и с цветными салфетками.
Она напривозила продуктов из Москвы: Миша на машине ей приволок, Лерин новый знакомый, поэт. Лера обожает поэтов даже больше, чем художников,— они стихи ей пишут о её внешности. У Леры внешность необыкновенная: волосы пышные, чуть-чуть золотистые, как ореол вокруг головы, лоб высокий, чистый, серые глаза, а брови круглые и кончики немного вверх загибаются. Она считает, что все художники в портретах врут в ту или в другую сторону. И фотографий полно. А стихи — это что-то особенное. Поэтому у неё теперь одни поэты вокруг. Миша всё делает и на дачу её возит. Поэтому из Москвы Лера всего навезла, полный стол еды был: вина разные, шампанское — Лера обожает, и рыба красная, и мясные деликатесы, даже мама её пироги пекла. У неё вообще мама замечательная. Лерка ссорится с ней часто, а мама всегда всё для неё делает, несмотря на то что и диабет, и давление, и ноги больные, Лерка просто её не ценит.
Вечером музыку завели, танцевать пошли. Дома и не танцуем, все разговоры какие-то, споры, дети мешают. А здесь легко, ни о чём думать не надо. Меня Миша пригласил. Приятный до ужаса: мягкий весь, кругленький, с бородой — как плюшевый медвежонок. Анекдоты за столом травил. А Алик, смотрю, с Инной пошёл танцевать — она напротив него за столом сидела, он её сразу и пригласил. Алик вообще не танцует никогда — у него слуха нет, и он никак в такт попасть не может. А тут разошёлся, прилип прямо к этой Инне. Она худая такая, в маленьком платьице, волосы тёмные, тяжёлые, прямые, почти до пояса. И глаза враскосяк. А брови широкие, как раньше говорили: соболиные. Необычная, в общем, запоминающаяся. Я раньше у Леры её никогда не видела, а Лера говорит, что сто лет с ней знакома.
Мы с Мишей один танец протанцевали, он ещё пригласил, а мне почему-то расхотелось.
В общем, я пошла на улицу пройтись, подышать: накурили внутри, надышали, печка горячая… Голова прямо раскалываться стала, в висках стучит. У меня всегда голова реагирует…
Я только дверь открыла, как за мной другие повалили — у нас ведь всегда стадо будет.
Алик с Инной вышли. Он ей пиджак свой на плечи накинул. Она там вся из себя, строит что-то, голову то так, то этак наклоняет, волосы рукой отбрасывает, а они опять ей на лицо падают. Вокруг дома пошли, потом опять танцевать стали — дверь открыта, видно всё, что внутри происходит. Я продрогла в саду, решила тоже потанцевать. Свет почти выключили, все друг с другом млеют. Алик с Инной — уже руку не просунешь между ними. Я стою одна, как дура. Лера усмехается, вижу. Музыка кончилась, никто не расходится, стоят, ждут. Лера мимо прошла, бросила: «А Алик твой ничего, оказывается, прямо на глазах у тебя бабу берёт! Я и не знала, что за ним такое водится».
Мне так неприятно стало. Во-первых, за Аликом такое не водилось никогда. А во-вторых, зачем говорить?
Другие тоже поглядывают со смехом, глазами меня меряют исподтишка.
Я делаю вид, что всё нормально. Рассматривать что-то начинаю, как будто что-то интересное увидела, как будто тут в первый раз. Как будто танцевать не хочу. Как будто и не происходит ничего.
Они с Аликом на улицу опять ушли. Долго их не было. Все продолжают. Я жду, когда кто-нибудь выйдет, чтобы за Аликом пойти — чтобы незаметно было.
Тут наконец кто-то курить пошёл, и я потихоньку выскользнула. А они вместе приближаются уже к дому.
Я подхожу к Алику, говорю безразлично, как будто её тут нет, а мы на семейном совете:
— Домой, может, поедем?
А он на меня и не взглянул, сказал что-то, я не поняла, и пошёл за ней в дом, как хвост: она впереди, а он плетётся. Мне опять неприятно стало, что он как хвост, что чужая баба может с ним, оказывается, делать, что хочет. Она даже не остановилась, когда я подошла, и на него не обернулась, словно знала, что он всё равно за ней пойдёт. Просто шла и шла, медленно, уверенно. А он, как хвост, сзади плёлся.
Опять танцевать стали.
Ну, я ещё посидела, посидела — в углу, там темно совсем было, я бокал с вином взяла, делала вид, что вином наслаждаюсь. А потом подхожу к нему — а они всё танцуют, и Алик по её щеке носом около уха водит и волосы гладит, а она ему их всё подставляет. И как не стыдно? Не видит, что ли, что мужчина с женой пришёл, семейный, значит? Чего вокруг вертеться-то? Чего к нему приставать-то, волосы распускать?
Я и говорю Алику:
— Я машину пошла заводить.
И ушла.
Стою возле машины — Алик знает, что одна не уеду,— а внутри всё как в электричестве: дрожит мелко-мелко каждая жилочка. Думаю: если сейчас не выйдет, рвану всё к чёрту и уеду без него! К горлу подкатило, тошнит, руки трясутся. Ну ужас просто! Ходить стала вокруг машины, чтобы успокоиться, а сама прямо задыхаюсь, как в ознобе вся. Успокаивать себя стараюсь, говорю себе, что вообще-то и не произошло ничего: подумаешь, за бабой собственный мужик приударил, все они такие спьяну! А сама знаю, что в том-то и дело, что произошло…
Он через некоторое время выходит. Злой-презлой: дверью стукнул. Он всегда на двери зло срывает, дома уже всё в трещинах, хотя квартиру совсем недавно купили…
Завёл машину. Тут Лера вышла. Попрощались с ней.
Она говорит:
— А вы уезжаете? Не остаётесь ночевать?
Удивляется натурально, как будто не видела ничего. И на ухо мне шепчет:
— Извини, не знала, что так получится.
А сама про себя хихикает.
5. День рождения Андрюшки
У Андрюшки день рождения первого июня — он у меня Близнец. Близнецы — они особенные, талантливые считаются. Я по гороскопу посмотрела. У меня гороскопов разных куча: я всегда прогнозы читаю. И о детях своих всё давно знаю. Из Андрюшки должно что-то необыкновенное получиться. У него вечно фантазии, вечно истории любит придумывать про чудовищ да про вампиров. Американских фильмов насмотрится — он обожает фильмы ужасов — а потом сам фантазировать начинает. У него здорово получается, заслушаться можно. И музыка ещё. Рок. Целый день с наушниками, тяжёлый металл слушает. Это он от Антона перенял. У того в комнате всё в кассетах. Утром как встанет, сразу в уши — тык — и не слышит ничего, не дозовёшься. А теперь и Андрей как Антон — тоже с утра ничего уже не слышит. Что бы я ни сказала — как в трубу: глаза оба вылупят и смотрят непонимающе, а уши всё равно заткнуты. Я им:
— Антон! Андрей! Уши откройте! Слышите, что говорю!
А им хоть бы хны.
У меня в семье все имена на букву «А» начинаются. Случайно так вышло.
Мама была Антонина, это папа её Ниной называл, потому что папа у меня Антон, Антон Алексеевич, и старшего мы назвали в честь дедушки.
Дедушка у нас, то есть мой папа, замечательный был, всё у нас от него, мама всю жизнь прожила как за каменной стеной, никаких проблем никогда не знала, только: Антоша, Антоша! И Алик устроился практически благодаря моему папе. Место такое пойди найди. А позвонил папа, поговорил с кем надо — вот и устроен теперь на всю жизнь. Положение, деньги — всё есть. Пусть они там про Алика говорят за спиной, от зависти лопаются на самом деле.
Муж — Алик, тоже на «А». Четыре уже. А если ещё с моим дедушкой считать, то вообще пять получится. Вот потому младшему тоже имя на «А» дали, чтобы традицию не нарушать. Только я выпадаю. Меня папа назвал Виолетта, чтобы красивое, редкое имя было. Папа меня обожал просто. Что бы я ни попросила, всё делал всегда. Я только и слышала: доченька, доченька. Я одна у них, поэтому папа всегда надо мной трясся.
А в этом году Андрею десять лет исполняется. Круглая дата. Значит, праздновать нужно по всем правилам: и детей, и взрослых приглашать. Антону в этом году шестнадцать было — тоже дата считается. Он нас отмёл, сам, сказал, праздновать будет, со своими охламонами, конечно, где-то гудел. Домой вернулся чуть ли не под утро, как катком по нему проехали, волосы сосульками, мятый, синяки под глазами. Совсем от рук отбился. Где были, даже не знаю, ничего не рассказывал. Деньги только давала. Они в этом возрасте родителей вспоминают, только когда деньги нужны: тогда сразу ласковые делаются и послушные. Как скажет мне «пожалуйста, мам», так я уже знаю: через пять минут деньги попросит.
Ну а Андрюшка, хотя Антон на него и влияет, ещё дома пока. Поэтому думать самой надо, кого приглашать, кого нет.
В общем, и ребят, и взрослых много было.
Андрюша приятелей всех своих привёл: и школьных, и из хоккейной команды — он в хоккей играет; Антон тоже обзвонил своих, чтобы одному не сидеть среди малолеток. Кира приехала с дочкой — её Женька с Антоном сейчас очень дружить стала. Женька вообще у неё ничего, нормальная такая девочка, тихая, серьёзная, занимается много, поступать в университет собралась. Может, и расцветёт потом.
Кира как вошла, на меня тут же глянула:
— Ну вот, ещё один подрастает, тоже в трудновоспитуемые попадёт? — с издёвкой так сказала.
А я — мимо и смеюсь:
— Все они в этом возрасте такие.
— Ну, не скажи…
С порога прямо, ещё в дом не вошла…
Она волосы отрастила, крупными локонами до плеч теперь. Была в тёмном платье из какой-то прозрачной материи, на чехле. Сказала, что это ей в подарок тётя из Америки прислала. У неё тётя давно уехала — нашла вариант, губа не дура, старичка какого-то, за которым ухаживать надо было. Сейчас полно таких объявлений. Старичок потом умер, а тётя наследство получила. Это теперь модно — старичков пасти: наследство могут отписать или квартиру завещают. У меня полно таких знакомых, которые из больных и старых денежки цедят. Чего плохого, в конце концов, если так разобраться? Теперь Кира на тётино наследство губу раскатала. Её теперь все жалеют, потому что с мужем развелась и одинокая считается. Эта тётя и деньгами помогает, и поездки ей устраивает. Вот и Алик потому жалеет. Около неё весь вечер крутился, всё старался, чтобы ей комфорт создать.
Я ему:
— Опять стараешься? Инну забыл уже?
Он на меня зыркнул — и опять к ней.
Она выпендриваться опять стала. Про современную литературу разговор за столом завела специально, поглядывала на всех свысока, слова, как всегда, нарочно растягивала, чтобы умнее выходило. Подумать можно, раз читает много, значит, лучше всех. Я бы, может, тоже читала, а не могу. Взгляну на газету — в глазах темно делается. А уж книги просто в руки не беру, детективы даже. Фильмы могу смотреть целый вечер, и иностранные, и наши. Маринину, всё, что поставили, пересмотрела, поэтому про неё могу говорить. Классные детективы, конечно. Ну и про Акунина — тоже классные вещи. Тут Кира начала про его циклы разные, про то, как он Чехова, оказывается, переделал — модно это, оказывается, теперь, старых авторов переписывать на новый лад, фантазии в их произведения добавлять, потому что они чего-то не додумали в своё время, скучно написали, а теперь постмодерн.
И мне говорит:
— А ты не смотрела разве в театре? Ты же театры у нас любишь? У меня все знакомые уже ходили.
Специально спросила.
Потом наконец из-за стола встали, квартиру разглядывать пошли: мы год назад переехали, не все ещё здесь были. Мебель я кожаную купила, витрину стеклянную, итальянскую, в салоне мебели на Тверской брала, в центре там, в галерее, салон итальянской мебели есть отличный. Расставила по картинке — в журнале мне одна понравилась — чтобы стильно было. Алику наплевать на это: ему чтобы ноги куда положить было да в телевизор уставиться, а я уют люблю.
Гости почём да что интересовались. Ахали, конечно, потому что дерево — вишня, да плюс металл, да плюс стекло: смотрится классно! Солнце в окна било: всё сверкает, паркет-мозаика блестит, розы в вазах…
Я и говорю:
— Это всё моя работа, Алик и не прикасался ни к чему.
Тут Кира как бы между прочим вставила:
— Ну да, когда голова ничем не занята, можно об этом думать…
Это она обо мне, значит, как бы между прочим вставила. А до этого молчала, делала вид, что её не интересует, какую я там мебель новую приобрела, отворачивалась, кислую мину делала.
— Женщине,— говорю,— всегда нужно об этом думать.
— Бывают и другие таланты, не только кухонные.
И на меня даже не смотрит, сквозь зубы, как всегда, цедит.
А какие у неё таланты? В доме бедлам полный. Только и талантов — стихи любит читать. Это все почти любят. Марину Цветаеву да Мандельштама вечно вспоминает, Алику мозги забила ими…
Ну, я на кухню со своими талантами пошла — убирать со стола перед чаем. Она мне помогать стала, грязную посуду на мойку относила, платье своё показывала, юбкой туда-сюда вертела. А чего вертеть? Из мужиков почти никого и не было, семейные все, с детьми пришли.
Я её на кухне спрашиваю, душевно стараюсь:
— Чего ты замуж не выходишь? Поздно потом будет.
Она брови подняла на меня, как в машине тогда, неприятно глянула, снисходительно, как будто я вопрос идиотский задала:
— Муж не просто должен быть — мужа выбрать надо.
Говорит — слова сквозь зубы цедит надуто, думает, что меня поучает, значит.
— Ну, выбери! — говорю. Её тона словно не замечаю, проглатываю.
— Все достойные уже, к сожалению, выбраны — другим достались, не самым, к сожалению, лучшим.
И вздыхает многозначительно, как будто я виновата в том, что у неё личная жизнь не сложилась, губы поджала, на меня смотрит, а в глазах металлический блеск застрял — на меня холодно уставились. А что она раньше-то делала? Почему вовремя не выбирала, кого ей нужно было?..
Я ей тарелку с тортом протянула, чтобы на стол несла, а сама на поднос остальное поставила и тоже за ней следом иду.
Дети веселятся, шум — уши затыкай.
Андрюша в компании прямо бешеный становится, не унять, драться обязательно начнёт, глаза шальные делаются, ничего не понимает, что говоришь, как будто и не слышит. За руку схватишь — вырываться начинает. Слёзы потом, рёв, ночью спать плохо будет. Антон его успокаивает. А я уже и не реагирую — бесполезно всё равно: с самого рождения такой.
В этот раз пластинки старые разбили — выволок откуда-то из шкафа, ребятам диковинку решил показать. Там ещё родительские были, «Брызги шампанского», например, военные разные, трофейные ещё, отец говорил. Интересно иногда послушать — они душевные были. Чудно теперь всё это звучит, конечно, старомодно, и голоса дребезжат. Ну так, ради экзотики слушаешь. Мою любимую — Вертинского — прямо на две половинки! Я наподдала Андрюше, несмотря на день рождения. Я её любила очень и сама пела, почти всю наизусть знаю. У меня здорово получается, голос — не отличишь прямо, если глаза закрыть. Алик любит слушать. Я вообще подражать умею на разные голоса. Можно купить кассету, конечно, или диск. Просто пластинка памятная была, тоже родительская…
Алик потом Киру поехал отвозить, потому что поздно было.
Кира далеко живёт, на Ленинском, через всю Москву ехать. Его долго не было, я уже беспокоиться стала — ночью ведь опаснее, чем днём: гоняют все на скоростях или остановить могут. А он просто в «Седьмой континент» заезжал ещё шампанского купить, чтобы назавтра было, чтобы просто дома выпить спокойно, без гостей. А у нас вообще-то было, он забыл, видно, просто…
6. День свадьбы
Я свой день рождения не справляю — он у меня летом, когда все на дачах сидят или в отпуск уезжают. Я, когда маленькая была, ужасно обижалась, что меня родили летом — никого из подруг никогда пригласить не могла. Папа с мамой старались вовсю, чтобы мне весело было, возили меня куда-нибудь в этот день: в зоопарк, или на катере кататься, или за город — чтобы впечатления были. А мне всё равно другого хотелось: хотелось, чтобы детей много было, чтобы весело… Так до сих пор и не справляю по-настоящему. Алик всегда мне в этот день приятное делает тоже: в ресторан ходим, потому что я рестораны больше всего на свете люблю.
А в это лето Алик в командировках всё время был. Я Антона с Андреем к родителям Алика отправила, в Крым, в Симферополь: у них там теперь участок большой, сорок соток, и дом. Когда это ничего не стоило, они купили и отстроились. Теперь сад у них огромный и дом, тоже огромный. Я туда Антона и Андрея, как только каникулы начинаются, и спроваживаю, чтобы дома не мешались. А сама я на даче посидела-посидела, а потом со скуки в Москву всё-таки укатила. Летом не поедешь никуда: жара везде. Голова от жары и в Москве-то прямо как соломой набита: ничего в мозгах не поворачивается. Куда же ещё на юг мотать? Идиоты есть, конечно, в Турцию едут или на Крит, на сковородке поджариваются. А я лучше, пока Алика нет, дома побуду. Всегда дела какие-то есть, вечером закатиться куда-нибудь можно с компанией — кто-нибудь остаётся, у кого отпуск осенью. В Москве отлично провести время можно летом. Поэтому я и беру отпуск летом всегда, плюс один месяц за свой счёт, поэтому два месяца гуляю. На полную катушку отдохну! Что на работе торчать? Всё равно летом работы никакой.
А тут вдруг Лера позвонила. Как всегда, неожиданно. Мы после майских с ней так и не разговаривали больше. Она мне не звонила, а я ей тоже: мне тот случай забыть хотелось.
А тут она звонит, с днём рождения поздравляет. У нас с ней почти рядом — в пять дней разница всего.
Ну, мы тра-ля-ля, о том о сём поболтали, как будто и не было ничего. Потом она неожиданно:
— Ну, как твой Алик? Встречается с Инной?
У меня язык сразу к гортани прилип. Я мямлю что-то, еле из себя выдавливаю. А она хихикает:
— Ты проверь!
Я, как дура, говорю:
— У меня Алик вообще-то не такой!
А Лера опять хихикает:
— Вообще-то тогда что-то не видно было, чтобы не такой был! Был как все мужики!
Ну окончательно она мне настроение испортила! Я подумала, что она звонит, потому что что-то знает. Опять, как дура, говорю:
— А ты что, сообщить мне что-то интересное хочешь?
— Нет, ничего. Это тебе лучше знать, как у них там. Я этим не интересуюсь. Просто так говорю.
И опять усмехается, чувствую. Манера у неё такая — усмехаться, вроде как над людьми подсмеивается. Ну, у каждого своя, в общем…
Тут у меня всё поплыло перед глазами, опять руки-ноги отниматься стали — у меня всегда так от нервов. Я говорю:
— А Инна эта чем занимается?
Безразличным тоном спрашиваю, как будто и не помню Инну совсем.
— Художник по костюмам в театре… Да ты в голову не бери,— добавляет,— у неё мужиков свободных навалом, у них в театре с этим просто, с женатым она не будет связываться.
И опять хихикнула.
Так мы и расстались, на этой ноте.
Это в конце июля было.
А в августе у нас с Аликом годовщина свадьбы.
Алик меня на семь лет старше. Мы с ним в Таллине познакомились: я туда, когда на первом курсе ещё училась, на экскурсию ездила. Ну вот там и встретились, в кафе рядом сидели, познакомились. Он от меня не отходил ни на шаг, пылиночки сдувал, наглядеться не мог — так меня любил. Ухаживал как красиво! И цветы всегда, и духи французские, и шоколад, и рестораны. В Москву вернулись — и сразу свадьба, папа зал снял в ресторане «Минск», сто человек было. Все сказали, что я была как принцесса,— такое платье мне на заказ сшили. Пять лет, можно сказать, меня на руках носил… Мы с ним потом много раз в Эстонию ездили, именно чтобы на день свадьбы попасть: по ресторанам пойдём, где раньше сидели, по кафешкам всяким потолкаемся, лодку возьмём, катаемся по Пирите… Один раз только много гостей было — десятилетие когда отмечали. Ну а в этом году не круглая дата, поэтому вроде особенно и праздновать нечего, но всё равно отмечаем всегда. Алик мне что-нибудь дарит, какую-нибудь ненужную вещь. Нужную ведь зачем дарить? Нужную так или иначе сама в конце концов купишь. Не нужную надо, а приятную, чтобы просто любоваться. А в последнее время я стала собирать английские заварные чайники. У меня их уже десять штук, все разные. Мне Алик один раз из Англии привёз — он часто в Англию ездит в командировки. Я ему сказала: привези что-нибудь симпатичное, на память просто. Вот он мне и привёз чайник коллекционный в виде домика. Там написано на донышке: Тюдор Хаус, Генрих Восьмой. У нас они теперь тоже продаются везде, и в «Пассаже», и в ГУМе, а мне интересно, чтобы именно из Англии был и чтобы именно Алик привёз, потому что я была в Англии, а самой покупать неинтересно. И такого красивого, как тот, первый чайничек, я и не видела никогда. Я его называю «тюдорчик» — у меня каждый своё название имеет: «тюдорчик», «винтик» — Виндзорский замок, например. Они выставлены в витрине, и все сразу на них обращают внимание.
Алик как раз накануне приехал.
Я, как всегда, стала открывать чемодан.
А он:
— Не лезь! Что тебе там надо?
А я уже знакомую коробочку углядела. Вытягиваю.
— Чайничек! — говорю.
Он выхватывает у меня из рук и говорит:
— У тебя уже есть такой.
И в чемодан обратно заложил.
Я думала, может, пока дарить не хочет: через два дня только свадьба. А он мне через два дня коробочку «Шанели» номер пять сунул в руку — я её давно уже терпеть не могу, старомодный такой запах — и на работу умотал на целый день. Домой поздно вернулся: дел, сказал, много было после командировки. Не до свадьбы.
7. Новый год
Тут уже сентябрь на носу. Андрей в четвёртый пошёл, у Антона — выпускной.
Переходный возраст, что ли, у обоих начался?! Прямо бешеные оба стали!
Андрей грубит, делает, что хочет, на игровые автоматы каждый день повадился, все деньги, которые я ему даю, просаживает, сладу не стало с ним.
К Антону не знаю, на каком коне подъехать. В дом не войдёшь — грязь везде. Я ему говорю: убери! А он мне отвечает: уберу, если заплатишь — у них в классе все родители теперь платят детям за уборку. Сколько можно за ними подбирать? Есть своя комната, и делай в ней, что хочешь! Разбросают везде вещи, а я, как бобик, гавкаю только.
— Не озвучивай пространство! — отвечает.
И — хлоп дверью в свою комнату, точно как отец.
Утром спит, в школу не добудишься.
Я ему:
— Антон, вставай, опоздаешь!
А он мне:
— Сам знаю, не капай! Закрой дверь с другой стороны!
Вчера утром только дверь в его комнату приоткрыла:
— Антон, вста…
А он как запустит в меня мобильником! На день рождения ему отец подарил последнюю модель. Ну вдребезги, конечно!
Испугался, с кровати соскочил:
— Отцу не говори! Только не говори! Я куплю точно такой же!
На что купит? Опять ко мне прибежит — ему деньги давать придётся. Отца боится, уважает, а меня ни в грош не ставит! Ну, действительно! Цепляется постоянно: то не готовлю им, на чипсах сидят, оказывается, то, говорит, внимания не уделяю.
Скандал мне недавно закатил ни с того ни с сего!
Я с работы приду, на диван с ногами заберусь, телевизор включу, сижу, «В мире животных» смотрю, отвлекаюсь. Вот жизнь у божьей твари! Никаких проблем моральных. Едят, детёнышей рожают, гляди в оба только, чтобы тебя самого кто-нибудь не сожрал, и все дела! Красота! А тут мало того что на работе мне выговор был — опять в бумагах что-то не так оформила и телефон, сказал начальник, «слишком часто используешь в личных целях в рабочее время» и «вообще в последнее время много нареканий в твой адрес, подумай об этом на досуге», так ещё и дома продыху ни одного дня нет.
Короче, позавчера, значит, сижу на диване, телевизор смотрю.
Он ходил, ходил по квартире, бубнил что-то. Я спокойно сижу, его не трогаю. Тут он подскакивает к телевизору, вырубает все программы и как пошёл!
— Хватит,— говорит,— насмотрелась уже, лучше бы Андрюшей занялась!
Я обалдела! Даже не знаю, что сказать, онемела прямо.
— Не видишь, что ли, какой у него возраст? Ему внимание нужно, а у тебя на уме только ваши бабские дела да гулянки!
Я даже не понимаю, откуда он это взял! Всё лето дома сидела. Осень началась — опять дома. Никуда не хожу. Праздники теперь все закончились до Нового года. Алик в командировки опять зачастил, а домой приедет, пёрышки почистит с утра, как птичка, крылышками бяк-бяк — и нет до самой ночи. В солярий теперь стал ходить — загар ему очень идёт. Дома вообще разговаривать перестал. Тоже, что ли, переходный возраст? У меня от всего от этого, конечно, депресня началась. Ни до гостей, ни в гости, ни Алика день рождения справлять — у него в начале октября. Что справлять, когда настроения нет? Он, слава Богу, про свой день рождения и не напоминал. Даже развлечения бросила. В ресторан зовут — и то не иду! При них всё время. Я ведь не пью, не курю, не гуляю! В пять прихожу. Работа — дом, дом — работа.
А он опять:
— Меня испортила и ему существование портишь. Потому он и из дома убегает: ты пришла —
и с ногами на диван уселась, а ему тепло нужно материнское!
Слов-то откуда нахватался! Я спокойно сидела, телевизор смотрела, а он пристал, скандал вдруг мне ни с того ни с сего…
И ещё добавил:
— Я у Женьки недавно был, чайники твои, «тюдорчики-винтики», с которых ты тут пыль сдуваешь, для гостей выставила, у тёти Киры в стенке стоят, точь-в-точь такие же…
Это он специально сказал…
Значит, тот чайник Алик для Киры привёз…
Голова — как коробка, пустая, и гудит где-то глубоко; в груди камень лежит — не вздохнуть. Делаю вдох, а воздух на середине застревает, дальше не проходит…
Вообще, затишье осенью обычно: праздников никаких, театры только сезон открывают, кто-то ещё в отпуске в сентябре-октябре — бархатный сезон, а у меня дурдом какой-то! Я даже всплакнула. Ну, действительно! Чего они все набросились?!
Погода испортилась: дождь с утра. Развезло, намокло всё, разбухло, почернело сразу как-то… Не люблю осень. Только сентябрь хороший, а остальное время — тоска прямо! Как будто жизнь вся кончилась…
Тут Москва с ума сходила по новому роману, писательница молодая, я даже не слышала никогда, а Алик говорит, что уже давно пишет. Алик принёс — Кира ему, сказал, дала почитать. Я не вытерпела, решила всё-таки взглянуть про что. Ну так хорошо наша жизнь там описана! Я с удовольствием прочитала. Кира говорит: «Это уже все у Чехова есть в рассказе «Душечка», только у Чехова на пятнадцати страницах, а здесь на ста пятидесяти, половину вообще выбросить можно». Это она специально, потому что я восхищалась. Не знаю, Чехова не читала. В школе, конечно, проходили «Вишнёвый сад», помню «Толстый и тонкий» — образы учили. Может, и у Чехова такой рассказ есть. А этот роман мне очень понравился. Вся наша жизнь бабская. Вот чего мужикам надо, спрашивается? Чего не хватает всегда? Прямо за душу меня взяло! Самое главное — бабу пожалеть ведь надо…
А тут принёс ещё один роман, «Кысь», чудное название такое, даже не врубилась, что значит. Тоже все читали, оказывается. Кира ему дала: она его всегда снабжает книжками. Я взяла от нечего делать, первую страницу проглядела и бросила. О чём? Про что? Ничего не понятно. Написано тоже чудным языком каким-то… Я уж если читаю, то биографии — по крайней мере узнаешь, как люди живут, тоже поучишься. А тут непонятно про что…
Вот так всю осень и жили, в неразберихе, всё отношения с Антоном выясняли. Я даже курсы забросила — настроения никакого нет. До зимы наконец доехали. Раньше ещё октябрьские обязательно праздновали. У бабушки восьмого день рождения был, у нас всегда родственники собирались. А теперь до самого Нового года загораем!
Недавно соседка ко мне приходит — они только что въехали, купили в нашем доме трёхкомнатную квартиру напротив. У нас трёхкомнатные отличные: большие, прихожая квадратная, эркер в кухне-столовой, лоджии в спальне и в гостиной. По две квартиры на этаже: одна трёхкомнатная, другая четырёхкомнатная. Они оба приятные, молодые ребята, деловые, устраиваются сейчас, детей пока нет. Машина у них «Мерседес». У неё своя, «Пежо». Её Лена зовут. Очень круто одевается, стильная, современная, ухоженная, макияж всегда незаметный, волосы красивые, пепельного цвета, прямые, длинные. Я люблю таких баб. Мы с ней всегда теперь болтаем, как во дворе встретимся. Я ей про Антона с Андреем рассказываю, она мне даже всякие советы даёт иногда.
Про Алика недавно тоже ей рассказала.
Она спрашивает:
— Может быть, ему дома стало чего-то не хватать? Ты подумай.
А чего думать? Дом — полная чаша…
Ну вот, она недавно приходит и говорит:
— У нас с Геной предложение: давайте вместе Новый год встречать!
Я в восторге, конечно, веду её на кухню, кофе ставлю, сидим, сухариками хрустим, обсуждать начинаем идею, хотя до Нового года ещё больше месяца.
Лена говорит:
— Можно ещё кого-нибудь из соседей пригласить, чтобы компания большая была.
Я от этой идеи прямо загорелась. Антон слиняет, как всегда, они у чьих-нибудь родителей пустую квартиру займут на всю ночь. Андрея в зимний лагерь отправлю. На работе у Алика накануне всегда только междусобойчик устраивают, туда не пойдёшь. В компанию его не хочу: там опять Кира, опять настроение испортит. А как Новый год встретишь, так весь год потом и пройдёт. Весело надо, шумно! Просто пить шампанское, танцевать, серпантином обмотаться, бенгальские огни жечь, не думать ни о чём…
Поэтому обе руки поднимаю:
— Я за!
Лена смеётся:
— Тебя завести ничего не стоит! Теперь часто так делают. Все ведь в одном доме живём, а практически друг друга не знаем, только «здрассте» на улице. Вот и познакомимся лучше, верно?
У нас вообще весь дом молодёжный. Мы, наверное, самые старые. Детей во дворе почти не видно, коляски не торчат, машины в основном подъезжают, и все только выпрыгивают из машины и в подъезд впрыгивают.
Ну, я вечером к Алику: как насчёт идеи?
А он посмотрел на меня потусторонним взором, плечами равнодушно пожал:
— Хочешь — встречай!
У меня тут всё опустилось, ухнуло вниз — у меня всегда в живот падает. Я говорю:
— А как же я? Не пойду же я одна?
— А это твоя проблема,— отвечает.
И в дверь: хлоп — и нет!
Ну, в общем, расстроилась я… Как жить дальше, не знаю… А тут Новый год… А его как встретишь, так и проводишь, говорят…
Я, когда маленькая была, если кто обидит, не плакала, а сразу говорила: я к маме хочу! Слёзы в глазах стоят, а я не плачу, пока до мамы не добегу. А как добегу, уткнусь в неё носом и сразу зареву…
Вот и всё. И сразу легче станет…