Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2010
Артём Яковлев
Кавказский дневник
Путевые заметки
Часть 1: Поволжье — Приазовье
Моё путешествие состоялось в мае 2009 года. Я пишу эти строки, когда май ещё не кончился. Время пока не отделило от меня моё прошлое, и я не знаю — какие воспоминания окажутся самыми яркими. Может быть, через годы все они потускнеют. Тогда читатель не найдёт в них ничего интересного и скажет лишь — как нелепо было это время: суетливо, мелко, настолько, что даже в чудесном кавказском краю путешественник замечал лишь ерунду. Возможно же — и я надеюсь на это — мои заметки заблестят под потоками лет новым светом. Значит, моя цель окажется достигнута. И я буду знать — в этих словах сохранилось не только место: Кавказ. В них осталось и моё время. Ведь авторучкой я делаю зарубки на времени. В своём блокноте я запечатлеваю его — свежим.
Критик скажет — да разве вы могли понять душу Кавказа? «Как вы могли даже посягнуть на это?! Там надо жить годами!!!» — затрясёт пальцем визгливый критик.
Я же отвечу — я приезжал не затем, чтобы лезть в какую-то загадочную душу. Вы правы, конечно, в том, что можно изучать один и тот же город годами. И не только иной знаменитый курорт, но — любое место на земле. Ведь нет на планете скучных земель. Есть только скучные глаза. Которым уже неинтересно.
Однако я и не старался донырнуть до дна Кавказа. Моя цель — иная. Я приезжал смотреть на страну, и говорить с ней, и чувствовать — что она поменяет во мне, и как сама изменится от моего присутствия. Это и есть моя история.
I. Россия (пролог)
Пролог моего путешествия короток. На железной дороге, где я работаю, есть такая мода — раз в год тебе дают бесплатный билет. Не в Аргентину, конечно,— только в пределах родной Федерации. Но и это немало. Ведь Федерация, как известно, велика.
Из-за упоминания о железной дороге могут подумать, что я работаю где-нибудь на межрельсовом забое, в этакой каске, в бахилах, с фонариком на лбу и с кувалдой в руке. Это не так. Я не путеец и не машинист. У меня даже формы железнодорожной нет. Я работаю в железнодорожной газете.
Но речь не о газете, а о бесплатном билете.
Моя страна велика — и вполне объясним соблазн объездить её всю. Я бывал ранее на левой окраине. Той, которая по чванливому недоразумению называет сама себя Центральным районом, и где находится Москва. Бывал и на другой, восточной, где самый крайний город так и называется, в честь края света,— Владивосток.
Но окраин гораздо больше. Они разнятся между собой, они даже окрашены в разные цвета. Это не просто периферии, это немалые такие страны, каждая — размером с Австралию. И все эти Австралии только ждут — как бы лечь тебе под ноги дорожной картой, чтобы ты пошёл по ним.
Ну, а раз тебе дают бесплатный билет, значит — окраина получает свой шанс. Халява полезна и ограничена. Успевай пользоваться ею, читатель!
И я выбрал направление своему шансу.
Принцип РП
— Кавказ? Но это же опаснейшее и беспокойное место…
Так все говорили мне поначалу. Намекая, что, вроде как, я сбрендил — еду по доброй воле чуть не на войну. Действительно, план моей поездки включал большую половину всех горячих точек планеты — Чечню, Осетию, Дагестан, Карабах, Тбилиси, Аджарию, Абхазию, Курдистан.
Я внимал этим словам, но у меня-то было от них противоядие. У меня был принцип прагматичного романтизма.
Суть его такова. Романтик наивен. Он витает в облаках и гибнет от собственной непредусмотрительности.
Пессимист же — другая крайность — вовсе никуда не едет. Он живёт в безопасности, но жизнь его скучна. Более того, она и опасна — ведь и дома пессимист ожидает неприятностей из любой форточки.
Но отчего не взять лучшее у обоих? Заимствуем у пессимиста его рациональность, трезвую оценку. У романтика же возьмём его оптимизм.
Тогда и получится моя прагматичная романтика. Я увижу опасность мира. Но, учтя её, я не ограничусь ею, и мир откроется мне своей лучшей стороной.
Я знаю угрозы Кавказа. Я знаю их, и я не беспечен. Но в моё путешествие я иду с добром. А значит — почему Кавказ должен встретить меня злом?
Так я ответил всем на их предостережения. Кто же оказался прав, будет видно ниже.
Задача
Тогда в редакции сказали:
— Раз ты едешь в такую даль, мы даём тебе миссию!
Словно бы я в паломничество ехал.
Миссия же была серьёзная — узнать, как там всё на самом деле.
Ведь эти земли с годами покрылись какой-то дымкой. Словно кто-то взял — и Уральскими горами отделил их от нас, от настоящей земли. Они стали больше похожи на легенды. Как раньше были Атлантида, Катай и Эльдорадо, так сейчас есть Тбилиси и Грозный.
Туда сложно попасть и ещё труднее выбраться обратно. Люди бывают там редко, все новости оттуда приукрашены, как сказки. Сказкам нельзя верить, и никто не знает, что делается там по Правде. Кажется даже, что скоро начнут сомневаться — да есть ли они на свете, эти земли?
Мир сократился, весь он помещается в карманный атлас. Однако это сокращение обманчиво. Фотографии и географические карты могут лишь заслонить от тебя настоящую жизнь. Ведь любая жизнь — это история, и ты не узнаешь, о чём была эта история. Чем живут — и о чём живут в этих странах.
Я еду на Кавказ, и в сократившемся мире мой путь недолог. Четыре часа на самолёте, трое суток в поезде. Но моё путешествие неожиданно выходит секретной миссией, поездкой в затенённую область. Карты и фотографии не помогут мне — ведь я путешествую не в атласе, а по историям мира. А эта дорога — наощупь.
— Хорошо,— сказал я,— попробую узнать, о чём они думают и какая у них Правда.
Это и есть моя задача.
Четыре килограмма носков
Я подготовился к путешествию тщательно. У меня был рюкзак весом в четыре килограмма (!). Вы спросите: «А не маловато ли груза, автор?» Я же отвечу — а зачем он, лишний груз? В частности, содержимое моего рюкзака составляли:
— запас одежды: носки, рубашки, зубная щётка и прочие обыденные неинтересности. Среди них отдельной строкой — тёплый свитер. Он как предохранительный клапан в моём багаже. Сибирской натуре в любом климате жарко, и этот свитер я вожу с собой всегда, но никогда его не надеваю. Он — лишь молчаливая гарантия: «Если вдруг пойдёт снег, то Тёма не пропадёт. Буря, метель — у него всё предусмотрено. Тут-то он всех и перехитрит — он наденет свой свитер!»;
— распечатанный на черновых листочках самоучитель турецкого языка, а также русско-турецкий разговорник; это было вместо книжки в дорогу.
— кепочка с глупой надписью «Российские железные дороги» и логотипом РЖД. Но я тогда ещё не знал, что эта кепочка очень мне пригодится;
— наконец, в редакции дали мне с собой ценнейший артефакт — Суперкнигу. Она была выпущена к юбилею нашей Красноярской железной дороги и включала в себя всякий официозный хлам. А также на одной странице была фотография с моей физиономией. Не в полный лист, конечно же. Так, среди коллектива. Было снято, как чинно вся редакция сидела, и я среди них тоже где-то в углу. В рубашечке и с улыбочкой. В сущности, факт наличия этой фотографии никакой роли не играл. Однако можно было, зато, показывать эту книгу другим людям, и она оказывала на них совершенно фантастическое воздействие. Она словно бы что-то подтверждала. Типа, что я не какой-нибудь там шарлатан.
Самая нужная вещь
Наконец, у меня была самая нужная вещь: блокнот.
Я таскал его в кармане и записывал туда кавказские истории и кавказскую Правду — как только они попадались мне на глаза.
Потому не ждите от этого текста рекламных и путеводных сведений, фонтанных восхищений всякими дворцами, музеями, мысами, набережными и памятниками разным мужикам и их лошадям. Я, наоборот, старался обходить эту витринную чушь стороной. Ведь всё это можно увидеть проще и лучше — на фото. Прозаично и тупо — на фото. И в лучших деталях, в гораздо лучших ракурсах.
А собственное же твоё посещение таких мест имеет смысл в двух случаях. Либо похвастаться: «Я там был» (пусть даже и самому себе; это тоже вполне достойная причина), либо чего-нибудь натворить: нарисовать, потрогать, бросить камушком хотя бы.
Зато обязательная программа моих заметок — улицы. Площади. Непременно-тихие дворы. Пивные. Ночные ресторанчики. Стоянки такси. Вокзалы. Магазины. Базары — одно из самых восхитительных изобретений человечества — эти ежедневные фестивали: крикливые, невежливые, лукавые, но зато — непритворные, открытые и равные для всех.
Вот эти места я и сохраняю в своём блокноте. Они — моя беседа, мой разговор с новой страной. Незастывшие, живые, яркие — они наполняют мою память и создают историю моего путешествия.
Поезд Тында—Кисловодск
И вот в начале мая я выехал из Красноярска на Кавказ.
Путь из Сибири далёк в любую сторону. Потому неудивительно, что существенная часть моей поездки прошла в сибирских поездах — и оттуда, и туда.
Вагон оказался заполнен почти целиком. Притом во всём вагоне наличествовали только две женщины — гендерный вопрос на БАМе стоит, видимо, ребром.
Все эти пассажиры ехали домой c Бамовской вахты, везли с собой кучу денег и всякой накопленной ерунды.
Например, на нижней полке лежал у нас такой усатый дядька по имени Гена. От нечего делать, купил он себе на Тындинском вокзале переносной DVD-проигрыватель. Чтобы в поезде было не скучно.
И вот когда я вошёл в купе, мужики уже вторые сутки смотрели по этому проигрывателю кино.
Диск с фильмами у Гены был один. Назывался он «Телевизионные сериалы канала ТНТ». Вот их-то мы и смотрели, пока Гена в Челябинске не вышел. Смотрели несколько раз, так что даже пару серий чуть наизусть не выучили. Я, признаться, чуть не вымер от этого сериала. Оказался самым нестойким в компании.
Остальные в купе были поопытнее меня. Они смотрели сериалы с большим интересом. К нам ещё и из соседних купе мужики в гости приходили.
Яшкино/Руины
Пока мы не выбрались за сибирские пределы, впечатлений было мало. Во всех этих местах я уже многократно бывал. Отдельно в блокнот попали лишь немногие пункты.
Среди них — Яшкино в Кемеровской области, рядом с узловой станцией Тайга. Это место с одним из обширных и длинных руинных ландшафтов на Земле. На протяжении нескольких километров можно видеть опустевшие корпуса заводов, трубы, склады, завалы, плиты, развалины, развалины, развалины.
Вот станция для тех, кто хочет побыть в постапокалиптическом мире. Или снять фантастический боевик. Или почувствовать себя чернобыльцем. Или жителем Яшкино.
Петропавловск
По дороге поезд цепляет маленький кусочек Казахстана и делает там лишь одну остановку — в Петропавловске. Несколько лет назад там было очень приятно выходить. На перроне располагался восточный базар — самый северный в мире. Со всеми своими атрибутами — с гамом, мелкими воришками, крикливыми зазывалами, ожесточённой многораундовой торговлей… И чем только тут не торговали! Даже, помнится, трубами какими-то. Видимо, кто-то эти трубы ещё и покупал!
Сегодня в Петропавловске гулять не выпускают. Сидим в вагоне, как курицы в питомнике, смотрим на пустой перрон. Там гуляет пузатый таможенник. Казахи в массе своей обычно худощавы или коренасты, но не толсты. Среди них есть лишь отдельная пухлощёкая каста. Это менты, пограничники и прочие чиновники. Так и этот — в зелёной фуражке, важно шагал по асфальту. И не понятна была собственно цель этого его патрулирования. Наверное, чтобы напомнить нам — «Это Казахстан, граждане» — чтобы мы не забывались.
Это Казахстан, граждане! Приведите-ка себя в порядок!
Казахская граница есть одно название. В реальности она не существует. Я специально стоял у окна, чтобы увидеть — будет ли она хоть как-то обозначена. Ничего подобного. Страна поделилась официально, на дорогах завелись граничные посты, однако поля, леса, реки — в них, по-прежнему, границы с Казахстаном нет. Да это и к лучшему.
Какая граница — такая и таможня. Вещи тут никогда не проверяют (разве что у таджиков и прочих южан — этим всегда не везёт). Смотрят паспорта, но и то — больше для форсу. Словно бы пограничникам платят за время. Мол, «идите, ребята, потусуйтесь в вагоне, сделайте вид, что вы чего-то там проверили, и возвращайтесь к своим нардам». Так они и делают.
У нашего попутчика вместо паспорта оказалась какая-то бумажка. И, надо сказать, бумажка весьма подозрительная — мятая, серая, да ещё и мокрая почему-то. Вот где уважающий себя русский мент бы прицепился! Вот где он выказал бы чудеса бдительности!
Казахи же вяло повертели этот кусок целлюлозы в руках:
— Это что такое? — они даже не поняли его.
И владелец целлюлозы (звали его Вася, и ехал он в Курган), сказал им, что у него она (целлюлоза) вместо паспорта. Те помолчали.
— Ну, ладно! — вернули ему эту бумажку. Козырнули, исчезли. Вася даже деньги им на лапу не успел сунуть.
Рассказ Васи Курганского
— А где твой паспорт-то? — спросили мы у Васи, который ехал в Курган.
И Вася рассказал нам следующее:
Их разведочная партия тарахтела себе спокойно по Иркутской области, по северной её кромочке (как раз где-то в районе БАМа, между золотоносным Бодайбо, рудным Киренском и райцентром с жалостливым названием Мама). И начиналась уже весна. Не по календарю, а по жизни — таяли снега, ломался на реках лёд.
А на пути у них как раз было много рек. И все без мостов. Только по льду зимой их и проедешь. И ехали они по этим рекам следующим образом — вылезали из своего Камаза и садились на крышу. Чтобы, в случае чего, не потонуть. Водитель же ехал с открытой дверцей кабины.
Поначалу они набирали с собой на крышу целый рюкзак. Потом привыкли. Стали брать только водку да закуску. Рек-то немало. Замучаешься вверх-вниз лазать.
В общем, на какой-то маленькой речушке (это по Сибирским меркам маленькой; какая-нибудь Темза в этой речушке исчезла бы без следа) лёд проломился-таки. Камаз изволил на два метра погрузиться в воду. А вместе с ним большая часть вещей. Однако никто не унывал. Остались ведь водка, закуска и одежда на себе. А это самое важное — в одежде ведь деньги.
А всякие шмотки — ну, чёрт с ними! Значит, судьба у них была такая.
И у паспорта Васиного тоже оказалась такая судьба — уйти на пенсию между Бодайбо, Киренском и жалостливой Мамой. Вася о нём нисколько и не жалел.
Руководитель их экспедиции прислал за ними новый Камаз. Тут же, чуть ли не на берегу реки, выписали Васе бумажку, что паспорт у него честно погиб на боевом посту. Послюнявили печать, поставили. И нормально он с этой мятой бумажкой проехал три тысячи километров до своего Кургана. И вышел там. Ни казахские таможенники, ни русские пограничники, ни даже транспортная милиция — никто его не остановил.
Вы спросите,— а какая мораль этой истории?
А Вася ответил бы:
— Да никакой. Просто помните, уважаемые слушатели,— любая бумажка есть лишь прессованное количество атомов. Не придавайте ей слишком много значения.
Казахский Duty-free
Не в пример интереснее казахской таможни — казахский же Duty-free. Эти пограничные магазины, где, как считается, цены ниже в несколько раз (и что на самом деле нисколько не так), в Петропавловске никогда не существовали. Граница-то липовая. Какой тут вам duty-free?
Потому их роль выполняют здесь тётки с сумками-баулами. Как тушканчик, пробегает эта тётка в вагон и бежит по всему поезду. С таинственными ужимками она суёт свой нос в каждое купе. Единственный товар в её сумке — коньяк.
Я, например, вообще не знал, что в Казахстане делают коньяк. И тем более, что он и называется так прозаично — «Казахстан». Чтобы, вроде как, никаких сомнений не было — товарищи, всё без обмана! За окном Казахстан, и коньяк — «Казахстан»! Как видите, всё совпадает!
Полагается тайком заманивать секретных тёток в купе и здесь же, затворившись (для таинственности), покупать у них этот коньяк. Стоит он копейки. Литровую бутыль можно сторговать за триста рублей.
Марка у «Казахстана» одна, и отличается он лишь бутылками разной ёмкости и разнообразнейшей формы. Бутылки эти бывают чрезвычайно вычурными, однако (признак недоделки) пробка у них всех — пластмассовая, отчего и сама бутылка напоминает больше китайскую какую-то игрушку.
Этикетка на «Казахстан» не наклеена, а… привязана. На золочёный шнурочек. Впрочем, может быть, так и положено. На этикетке нарисованы пять звёзд. Но, во избежание придирок, одна звезда прорисована крупно, а остальные — меленько. Так что «Казахстан» уникален. Степень марочности потребитель назначает ему сам.
Кавказофобия
В соседнем купе громко ржали. Разговор слышен был разухабистый и пьяный.
Мне, в коридоре, не было видно говоривших. Лишь один из них пошёл к выходу из купе. Это был уже седоватый, низенький кавказец. Он выбрался в коридор, к открытому окну, и стоял, опершись спиной на пластмассовый поручень, так, чтобы сзади его обдувало ветерком. Остальные, видимо, тоже были его соотечественники.
Из всей кавказской компании этот седоватый был самым тихим. Он периодически снижал и общую громкость в своём купе:
— Тс-с. Тише! — говорил он. И гомон в невидимой мне части купе ненадолго стихал.
Я подумал о том, что кавказцы всё же чужды сибирскому характеру. Эта их громкость есть не более, чем просто непосредственность. Однако она настораживает нас. Она кажется нам нахальством. Мы воспринимаем южан, как крикунов, и сразу в их обществе чуть сжимаемся.
Так бывает, если на празднике тебя предупреждают: «Вот человек рядом с тобой. Он обязательно напьётся и начнёт буянить. Будь готов к этому». Так же мы, несмотря на своё внешнее спокойствие, ждём от любого южанина — буйства.
Так я думал, стоя рядом с кавказским этим купе. И о том, что мне надо переломать этот стереотип в своей голове, коль уж я собрался к ним в гости.
Потому как у себя на Кавказе — они же живут как-то? Они же не встают каждый день с мыслью — с кем бы подраться? Кого бы прирезать? И я прекрасно понимаю такое соображение, но моё сердце как-то не может его принять.
Оттого даже маленькая шумная кавказская стайка — несколько пьяных пассажиров купе — настораживает меня.
Тут компания в этом купе решила передохнуть от возлияний и собралась в тамбур курить. И неожиданно,— оказались все русские. Тот кавказец был среди них единственный южанин. Он-то — один из всех — и не пил, и не горланил.
Электричество (Гена Челябинский)
Гена Челябинский не знает, куда девать деньги. Он остановил вагонного побегайца и купил у него электрошокер за три тысячи рублей. Он срабатывает от нажатия кнопки и громко трещит. Думается, что он защищает от грабителя больше этим своим треском, чем реальным электрическим разрядом. Гена пугает шокером проходящих людей и гостей, которые приходят к нам смотреть DVD.
Также он приобрёл ручку с электрическим приколом. Она не может ничего писать, зато, когда пытаешься нажать на кнопку, чтобы выдвинуть стержень, она легко ударяет тебя током.
Гене такие шуточки очень нравятся. С искренним смехом он демонстрирует свою покупку всем желающим. От Казахстана до Челябинска в нашем купе стоит непрерывный электротреск.
Зато хотя бы выключили сериалы. И то радость.
Вагонный прогресс
Удивительно, как осовременилась публика в русском поезде за пару минувших лет. Всего пару лет назад в купейных вагонах ездил народ другой. Не то, чтобы дикий… Но им незнакомы были электронные новомодные приборы. Таких слов, как «смартфон», они не знали. На электронные билеты ходили смотреть, как в советское время на банку Coca-Cola. Они не были какими-то отсталыми — это их незнание было совсем не постыдным. Ведь я и сам, например, толком не знаю, что такое смартфон (да! да! не знаю, представьте себе).
Но сейчас все эти фуфайчатые мужички едут — с DVD, с Интернетом. А раньше было трудно найти человека в вагоне, который слышал хотя бы термин WAP.
В коридорах, вместе с чипсами и орешками, продают — мобильники и видеокамеры.
История Серёги Самарского
Внешность обманчива, и никогда — никогда нельзя судить по ней о человеке. Серёге чуть больше пятидесяти лет. Видом он напоминает некоего старого гнома, сутулого, лысоватого, круглоголового, с длинным носом. Хочется спросить: «А где ваш колпачок?»
И этот же архаичный Серёга в первый вечер вытащил мобильник и стал через Интернет смотреть футбол. Вот вам магия современного гнома.
Позже, когда мы пили челябинское пиво и казахский коньяк, Серёга стал рассказывать свою историю. Оказалось, что в детстве гном знал церковнославянский язык и умел весьма прилично с него переводить. Его семья жила в Архангельской губернии, и дед был известным фольклористом. Он создал даже специальную пьесу — «Северная свадьба», которая была даже не пьеса, а специальный обрядовый спектакль. Люди приходили и смотрели постановку традиционной поморской свадьбы. Серёга сказал, что такой спектакль имел необычайный успех в Архангельске. Если бы дед не попал в ссылку, то, возможно, пьесу возили бы даже на гастроли по всей стране.
На постановках «Северной свадьбы» актёры пили настоящий самогон. Это добавляло реалистичности действию. Иногда в конце спектакля вспыхивали даже самые настоящие потасовки.
Серёга считал, что эта сценическая уловка предвосхищала послевоенные театральные эксперименты. Если бы не железный занавес, то все знали бы, что «новая волна» началась в Архангельской области, сказал он.
Я ни на йоту не усомнился в истинности его слов.
Также Серёгин дед прославился тем, что однажды спас старинную книгу.
Произошло это так: ехал он куда-то по делам по реке Пинеге…
…тут произошла небольшая литературоведческая интермедия. Серёга спросил:
— Был такой писатель, Фёдор Абрамов. Он как раз про Пинегу писал. Ты не читал?
Было странно слышать, что кто-то ещё помнит Фёдора Абрамова. Это прекрасный писатель, но он потихоньку вылетает из школьной программы, и не переиздавали его тоже очень давно. Я удивлённо и совершенно честно ответил, что это один из моих любимых авторов.
— Так вот у него в романе «Братья и сёстры»… э…
И Серёга стал даже вспоминать, в какой именно главе упоминалась эта деревня, но, к счастью, не вспомнил.
Выпили.
— В общем, у него всё описано, как там на самом деле и есть,— было подытожено в финале.
И мы вернулись вновь к истории деда и старинной книге.
…Он обнаружил её в местном гальюне. Видимо, дед зачитался и выяснил, что пинегинцы используют не по назначению рукописную книгу XVIII века. Это была хроника какого-то монастыря. Большая часть её состояла из всяких денежных расчётов, но встречались и некоторые исторические анекдоты — в основном, про монахов-отшельников и бесноватых прихожан. А также про то, как вредные императоры российские подвергали монастырь гонениям. К сожалению, так и не удалось выяснить, чем у них там всё кончилось. Заключительную часть книги деду спасти не удалось — она была оторвана, и вся ушла на обслуживание северорусских задниц.
По этой книге, кстати, Серёга и учился церковнославянскому. Сейчас он уже его забыл. И книга, естественно, тоже со временем где-то потерялась.
На том история и заканчивалась.
Рассказы, которые ты слышишь в поезде, разнообразны, как калейдоскоп. Но их роднит одно — они, как правило, не оставляют никакого отпечатка на реальности.
Миллионы Серёги Самарского
— Книга потерялась, зато у меня есть вон какие бумаги,— сказал Серёга, когда мы уже проехали Уфу.
Была уже глубокая ночь, и близился рассвет. На уходящем во тьму уфимском вокзале блестели гордые буквы: «?ф?». И я думал — то ли это меня глючит от «Казахстана», то ли это уфимцы так самовыражаются.
Серёга полез в чемодан и вытащил какую-то пластиковую папочку. В бледном купейном свете было видно, что в ней сложены всяческие накладные и прочая финансовая мура.
— Вот, например, этот документ стоит триста пятьдесят тысяч рублей,— сказал он, показывая мне листочек, который ничем не отличался от полусотни других, смирно лежавших в глубине папочки.
Вероятно, я должен был подивиться уникальной ценности данных бумаг.
Я именно так и сделал.
Урал
Коньячным этим вечером мне удалось-таки увидеть Урал. Раньше всегда я проезжал его на поезде как-то быстро. И было незаметно, что едешь по горам. Уральские горы — они, вообще, такие и есть. Скромные. Без наворотов.
Но я специально смотрел в окно, чтобы заметить эти горы.
И я увидел Урал.
Светила ночью красная луна, и в близящейся грозе были видны невысокие холмы. Поезд бежал нестройной рысью, она задавала колеблющийся ритм. Шум работы всей этой металлической махины сливался в единую ноту. Это было как аккомпанемент для песни. Только словами в нём были — окна поезда и Урал, Каменный пояс, за ними.
С отражениями лампочек в стекле — как точками литавр. Со смычковыми пошатываниями на поворотах. С проносящимися светофорами. Как медные разливы духовых, они были — зелёные, и тут же снова красные, до следующего поезда. И к этой песне я присоединил свой голос, и, так же, без слов, просто поддерживал единую ноту и приветствовал Урал, Каменный пояс. Он был всего лишь за окном от меня.
Пошли шахтёрские городки. Миасс. Златоуст. Салда. Днём, может быть, они бесприютны и грязны. Но ночью — рассыпавшись по склонам, с многоэтажными домами и многоэтажными же улицами — они красивы необычайно.
Ненависть ко всякому стеклу
Пьяный мужик разбил в соседнем, плацкартном, вагоне стекло. Его положили спать, потом он проснулся и в нашем тамбуре тоже разбил стекло.
Оказалось, что в поезде нет милиции, и стали ждать крупной станции. Проводница сказала, что милиция ездит только с фирменными составами. Я думал, что наш «Тында—Кисловодск» тоже фирменный, но не решился выяснить истину.
Проводница соседнего вагона под покровом ночи бежала к нам. А всем пассажирам сказали на всякий случай забаррикадироваться.
Наконец, приехали на станцию. В плацкартный вагон влезли менты, стали было беседовать со стеклоненавистником. Однако он снова заснул и никаких ментов не заметил даже. Так его и не добудились.
В общем, он доехал до своего Миасса, очухался и мирно сошёл на станции. Мне указали на него пальцем: «Вот, мол, тот мужик, смотри». Это был инженерного вида мужичок, в очках, с чемоданом, в белом мятом пиджаке. Нисколько он не казался каким-то особым дебоширом.
Городок был прохладен, в небе толкались облака. Шаркая ботинками, инженер протопал по перрону и исчез в родных просторах.
Билингвизм
В Башкортостане есть мода — писать названия на русском и на башкирском. Стремление понятное. Однако реализуется оно, чаще всего, несколько кастрирующим образом. А именно — от русского имени отбрасывается окончание и только-то.
Например, станция Приютово переводится по такому закону — «Приют».
Сирены Приюта
Отличается «Приют» ещё тем, что на перроне торжественно установлен здесь мегафон. Он не укреплён на каком-то приблудном столбе. Он стоит отдельно. На специальной деревянной стойке. Под крышей. Вокруг мегафона — стальная огородка. Видимо, чтобы не подбирались слишком близко к магическим приютинским голосам.
Оренбуржские шали
Под Бугурусланом бабка ходит по поезду:
— Оренбуржье проезжаете! Шали! Шали! Оренбуржье!
И непонятно даже, продаёт ли она шали, либо это самое Оренбуржье.
Кинель
Это станция близ Самары. Здесь вымерший островной вокзал, большая часть которого пустует. Обитает в нём лишь один голубь, да и тот всё ищет выход наружу. Пытался открыть голубю окно, но все менты Кинеля сбежались подозрительно смотреть в мою сторону: «Как бы не учудил чего». Так и не удалось высвободить птичку.
По перрону Кинеля бродит некий бородатый певец. Пассажиры наши попросили спеть. Певец послушно перекинул свою ободранную гитару со спины на грудь, блямкнул по струнам… И неожиданно обнаружился у него — волшебный совершенно, хриплый, дрожащий голос.
Охреневшая публика забыла купить пиво, рыбу и газеты. Все слушают.
Даже сейчас я помню этот дрожащий голос Кинеля; и, думается, легко смогу узнать его на слух.
Автограф
Подъезжая к Самарскому вокзалу, около автомоста, можно заметить гараж с гордой надписью «Самарский бомж».
Тараканы, портянки и донское «h»
В Самаре сели в купе двое — тётка до Воронежа и мужик до Луганска.
Тётка сообщила, что в Воронеже куда-то исчезли все тараканы. Видимо, этот факт сильно её тревожил. Я успокоил её — у нас в Красноярске тоже нет тараканов. Мы даже думали, мы одни такие во вселенной. Оказывается — нет. Оказывается, Воронеж тоже в курсе эксперимента.
Мужик же оказался полковником в отставке. У него впервые услышал я знаменитое донское «h», по которому и отличают настоящего казака.
Полковник прочитал нам лекцию о том, что украинскую и российскую армию разваливают изнутри. Особенно полковник напирал на то, что преступно со стороны армейского руководства было отменять портянки:
— Портянки, по моим расчётам, повышают боеспособность армии на 30%.
Я поинтересовался формулой расчёта. Полковник повёлся, стал тут же на бумажке вычислять удельное время, за которое наматывает портянки наш боец в сравнении с одеванием импортных носков. Оказалось, портянки эргономичнее в три раза. Потом он что-то на что-то делил и даже в какую-то степень возводил. Финала расчётов мы не дождались. Но мы и без них всё поняли.
Так знайте и вы: если мы не успеем отреагировать на атомный удар — помните, что во всём виноваты носки.
Раздетым взглядом
Долго смотрел в окно в тамбуре, то самое, где вчера выбили стекло. Только так и надо глядеть в окно поезда — когда его нет. Иначе будет просто телевизор.
Пассажир, недостойный проезда
Приключения соседнего вагона продолжаются. В Сызрани выкинули из поезда пассажира. Причин этого никто не узнал — мы увидели лишь, как на остановке он вылетел из вагона вперёд лицом, а вслед за ним выбросили чемодан.
Тётка лезет на полку
Ночью полковник устроил сеанс громового храпа. Воронежская женщина даже засунула голову под подушку.
Сеанс продолжался, пока на станции Балашов в наше купе не заселилась ещё какая-то седая тётка. Она села на воронежскую женщину (её же не было видно — она же под подушкой), а потом стала шарить руками по верхним полкам — искала матрас. В этих действиях был, впрочем, один плюс. От её поисков полковник проснулся и взял небольшой антракт.
История Балашовской тётки
Тётка эта седая, которая понизила шумовой уровень нашего купе, спала утром дольше всех. Она проснулась только на станции Россошь. И сразу же, едва открыв глаза, она стала рассказывать нам, как в прошлом она побывала на этой станции и как её здесь обманули.
Было это так:
«В тот раз поезд попал в Россошь ночью. Тем не менее, перрон оказался полон продавцов. Какой-то провинциальный знаток этих мест рассказал всем:
— В Россоши-де продают лучшее молоко.
Все полезли, естественно, покупать это необыкновенное молоко. Наша тётка тоже не утерпела. Хотя денег у неё оставалась тысяча рублей последняя. Одной бумажкой.
И вот она переместилась на перрон, и нацедили ей молока на сто рублей. Дали сдачу — пятьсот рублей] и четыре сотенных. Тётка сунула их в карман:
— Я в темноте и не смотрела особо. Тем более, торопимся. И она (продавщица) торопится, и мы торопимся. Лишь потом оказалось, что это были пятьсот рублей — прикольные.
— Что значит — «прикольные»? — спросила воронежская женщина.
— Это гривны, наверное, были наши? — сказал полковник. Точнее, он сказал даже так — «hривны».
Были это, однако, не гривны. В темноте тётка и не заметила, что красная бумажка фальшивая. Лишь утром, когда уже приехали в Балашов, она сунулась со своей пятисотенной в магазин. Там, конечно, не приняли — на банкноте написано «Пятьсот бабок». В любом киоске такую денежку можно купить. Так и называется «Банкнота-прикол».
Россошь
Памятуя историю тётки, в Россоши все сходят осторожно. Оказывается, впрочем, эта станция ничуть не криминальной. Продают, действительно, молоко и какую-то ещё тягучую дрянь — то ли масло, то ли мёд. Множество рыбы. Перрон отгорожен почему-то сплошным забором. Ходишь по нему, как в зоопарке. Из-за решётки с надеждой пялятся на тебя таксисты.
У станции интересный символ — два железнодорожника дуют в длинные трубы. Видимо, это что-то должно символизировать.
Храм внутри
В Донском краю встречается такая особенность — можно войти на станции в зал ожидания, и внутри обнаружить церковь с куполом. На самом деле это иконный ларёк. Однако стилизован он настолько, что кажется, будто и в самом деле внутри вокзала стоит маленький храм.
Такой храмик есть в Россоши, есть и в Лисках.
Курортная битва магов
Тётка, которая потерпела поражение, покупая в Россоши молоко, оказалась кладезем историй. Всю дорогу до Ростова рот у неё не закрывался. Особенно любит она рассказывать кровавые байки — про что угодно. Узбекский погром в Оше, землетрясение в Ташкенте, ядовитое баночное пиво (продают его, если угодно знать, в Балашове; можете поехать и купить)
Вот самая короткая (и, к счастью, совершенно не кровавая) из этих историй.
Передаю её от первого лица:
«В Ессентуках меня надули два года назад. Первый раз за шестьдесят лет.
Я вышла утром в парк белок кормить. У нас двери в санатории прямо в парк. Вышла я. Ищу белочку.
И какая-то женщина ходит.
Я на неё не смотрю. Я белочку ищу — зачем мне женщина?
А она, наверное, давно уже меня пасла. У них это заведено. Я читала, что они всегда так делают. Выбирают человека доверчивого и наблюдают за ним.
Подходит она ко мне и спрашивает, сколько времени. Я подумала по её внешности, что она дагестанка. Сказала время. А она мне говорит:
— На тебе лежит порча.
И я поняла, что она не из Дагестана совсем. Это цыганка.
Вдруг эта женщина протянула очень быстро руку и выдернула у меня волос.
Я спрашиваю:
— Зачем ты взяла мой волос?
Мне хочется вернуть его. Для чего мой волос этой женщине?
Она же говорит:
— Это чтобы снять с тебя порчу. Положи волос на красную бумажку.
Я не поняла сначала, что за бумажка такая. Но как-то эта женщина поглядела на меня, и мне стало ясно, что она имеет в виду. Может быть, она как-то загипнотизировала меня.
Ведь со мной как раз было двести рублей, в кармашке. Она взяла их, положила между ними волос. И вдруг — всё это исчезло. Ничего нет в руках.
— Где же деньги? — я спрашиваю. Она говорит, что нет денег. И порчи больше нет. И отвернулась.
А что мне делать? Кого позвать? Не бежать же за ней?
Тогда я её прокляла.
— Будь ты проклята,— сказала ей.
Тут к ней подбежали две её подружки. Откуда они взялись? Пушистые две цыганки. В шалях. Видимо, они испугались моего проклятия. Они подошли ко мне и принесли те двести рублей обратно. И ушли сразу же. Так быстро укатились. Я и не заметила.
Невдалеке упражнялись гимнастки. Спрашивают:
— Сколько они взяли у вас?
И посоветовали бежать в милицию. Но я не пошла. Деньги ведь они вернули. Только волос мой пропал.
Вот я так шла по улице. Иду в слезах. Навстречу мне русская женщина. «Что с вами?» — спрашивает. Я и рассказала ей всё.
Оказалось, это сестра Валентины Терешковой. Которая первая женщина-космонавт. И эта сестра успокоила меня. Я перестала плакать и пошла к себе в санаторий».
Я сразу записал рассказ тётки в блокнотик. Он привлёк меня какой-то своей особенной атмосферой. Это классический mystic thriller, только в новом антураже — с этаким курортно-старушечьим оттенком. И есть в нём ещё необычный, чуть фантасмагорический, сновиденческий сдвиг. Эти внезапные повороты сюжета… Герои, которые появляются из ниоткуда и низачем — все эти пушистые цыганки, гимнастки… Неожиданный deus ex machina, роль которого выполняет сестра космонавта… Такую историю не придумаешь. Но её несомненная правдивость необычайно драматургична. Тут вам и конфликт, и тайна, и поединок, и бесы, и ангел в конце (если подумать — в самом деле, а кому ещё играть ангела, как не космонавту?)
Продюсеры и киносценаристы должны бы за такой сюжет драться.
II. Азов и Дон
Начало юга
На станции Лихая уже начинается юг — тенистые деревья, под ними лавочки. На них пузатые чернявые мужики.
На юге я выгляжу солидно. Таксисты обращаются ко мне во множественном числе. Видимо, по здешним меркам, меня слишком много:
— Ребята, куда вам ехать? — спрашивают меня.
Таксисты юга
Таксисты юга — отдельная песня. Прилипчивость их ни в какое сравнение не идёт с нашими северными угрюмыми шофёрами. В Сибири это обычные мужики. Стесняются ли они, либо просто уважают себя — но никогда не липнут, не заманивают к себе. Не надо — так не надо.
На юге таксисты обладают какой-то особой клейкой и пакостной привязчивостью. Прицепится такой к тебе — куда надо ехать? А? Давай на такси? И предлагают свою машину, словно сутенёры. Иные женщины с чемоданами спасаются от таксистов бегом. Иначе никак.
Я поначалу старался не обращать на них внимания. Но это тоже неправильно — делать вид, что я чего-то не замечаю. Понятно, с одной стороны, что он лишь зарабатывает деньги. Но в любом случае я ничем ему не помогу. Люди, которым нужна машина, и так найдут таксиста. Мне же он лишь мешается под ногами. Я не могу прихлопнуть таксиста, как надоедливую туалетную муху (а таксист, собственно, и представляет её мутировавший вариант). Грубить таксисту — ещё глупее. Он пробурчит тебе в спину ответную вялость. Иногда они соберутся группкой — три-четыре хиленьких армянина — и распекают тебя храбро: «Ишь, какой умный нашёлся! Слышь, умный, что ли, а?» Так до тех пор, пока не цыкнешь на них.
И я придумал самый простой способ справиться с таксистом. Он ведь есть мутировавшее перелётное насекомое. Он глуп. Надо просто огорошить его, сказать или сделать что-нибудь непонятное. Он и зависнет.
Так я и делаю:
— Такси! — подбегает ко мне очередной липкий шофёрчик,— Куда ехать? Такси!
— Макси! — говорю я таксисту.
Он впадает в анабиоз. А я иду себе дальше.
Остолбенелые ряды насекомовидных таксистов оставляю за собой. Целые их задумавшиеся гирлянды.
Красный Сулин
Станция Красный Сулин, шахтёрский городок.
На одном из зданий возле самой дороги надпись. Обращена прямо к вагонным окнам:
— Помни, ты прибыл сюда на исправление!
Видимо, напутствие отпускникам.
Две секунды Украины
Возле станции Чертково мы проехались неожиданно по Украине. Я обнаружил это, открыв атлас. Железнодорожная линия здесь, действительно, мимоходом забредает в соседнее государство. А потом, перед самой станцией, граница бежит прямо по рельсам.
Портяночный полковник подтвердил эти сведения. Сам рельсовый путь и на восток от него — Россия, а три метра от шпал на запад — уже Украина.
Когда поезд подъезжал к станции мы с тёткой смотрели в окошко — на Украину. Граница и здесь, как в Казахстане, никак не проявляла себя. Стояли только кое-где официальные зелёные столбики. Видимо, чтобы туземцы не забывались, и в случае амнезии могли легко определить, в какой именно стране они находятся.
Из окна видно было, как украинцы нахально бродят вблизи пограничной линии. Некоторые из них даже пересекали её. Один, словно бы, в насмешку, прохаживался перед самыми рельсами и чесал в штанах. Впрочем, возможно, это был не украинец, а как раз россиянин. Может быть, он специально нарушил границу, чтобы почесаться.
Полковнику именно в Чертково и надо было выходить. Стоянка поезда здесь была две минуты. Он упросил проводницу открыть ему дверь прямо на Украину, чтобы не маяться в официальном пропускнике.
Я попросился тоже, было, сбегать за границу. Но проводница отказалась меня пустить — поезд в любой момент мог тронуться. Кое-как я уговорил её. На несколько секунд она вновь открыла дверцу. Я спрыгнул вниз, перемахнул через пути, и вот уже оказался на Украине.
Хотелось совершить какой-нибудь подвиг. По крайней мере, на стене что-нибудь написать. Но ничего этого я, конечно же, не успел бы сделать.
— Что ж, пусть тогда я буду человеком, который совершил самую короткую в мире поездку за границу,— подумал я, и побежал обратно в поезд.
И вовремя — почти сразу же лязгнули двери вагонов, и поехали мы дальше к Ростову.
Шахты
Город Шахты — длиннейшая деревня в мире. Это село тянется вдоль дороги полчаса, и живут в нём 256 000 человек.
Седая тётка, Кладезь историй, с живейшим интересом рассматривала шахтинское кладбище. От нечего делать составил ей компанию и с удивлением обнаружил, что на этом кладбище стоит памятник Ленину (?)
Этимология
По пути встретилась деревушка с замечательно античным названием — Лакедемоновка.
Вообще на Дону с названиями неплохо. Вокруг Ростова собран интернационал — Кировакан, Беслан, Персиановка, Крым, Киев с Донецком и Полтавой (не те, конечно, что на Украине, а свои, карманные).
Есть даже исторические реликты — Двуречье (!) и Золотое Руно.
Есть (видимо, специально для меня) — Красноярск и Зелёная Роща (красноярцы поймут).
За компанию к ним — Мариинск, Курган, Куйбышев.
А также городки Булочкин и Ёлкин, посёлок Гигант (с населением аж в десять тысяч человек!), Большой Должик (именно Должик, а не Должок), сладкая парочка Верхоломов и Верхнепиховкин, двусмысленный Нижнежировск (задумайтесь, задумайтесь над этим названием) и, наоборот, совершенно однозначный Нижнепопов (не верхним же ему называться, в самом деле). Есть Общий посёлок (вот где, видимо, коммунизм), а есть, наоборот, такой, которому от рождения не повезло — Лопуховатый.
Есть замечательное название-глагол (причём глагол грустный) — Пришиб. Там всё уже произошло. Есть оптимистические Пробуждение и Заря, а есть чудовищный Прогной (это непонятное поселение, что интересно, разместилось на самой украинской границе)
Есть, наконец, в области Ремонтный район. Очень, наверное, удобно такой иметь в своём регионе.
Этимология-2
Ростов же правильно называть надо — Ростоу.
Именно так называют его местные.
Ростоу
Зачем-то наш поезд объехал город по кругу. Въехали мы в городскую черту в шесть вечера по местному и только через час добрались до вокзала.
В Ростове есть нормальный вокзал, но некоторые поезда принимают почему-то на пустынную и неухоженную станцию Первомайская. Объясняется это то ли ремонтом, то ли какими-то сложнейшими логистическими соображениями… Так я и не понял.
Это всё равно, что к нам в Красноярск поезда приходили бы куда-нибудь в дачный пригород. В Минино, например. А оттуда, граждане, добирайтесь сами, как хотите.
Мне Первомайская не понравилась ещё и потому, что на ней меня должны были встречать. И не встретили.
Получилось это так.
В Ростове есть своя железнодорожная газета. И у неё есть редактор, некий Карен. Так вот мы и позвонили Карену из Красноярска — дескать, коллега, помогите с ориентировкой. Где там можно у вас переночевать, поесть, на город посмотреть?
Карен, конечно же, не обязан был нам помогать. Однако он зачем-то сказал: «Конечно, ребята. Пускай едет — поможем. Устроим».
И ни фига не помог и не устроил.
Хорошо, что у меня была с собой система прагматичного романтизма. Включённая и настроенная. Она мне сильно помогла, когда я вышел на Первомайский перрон, и увидел, что никто меня не встречает. Конечно, я и не ожидал, что будет прыгать по асфальту радостный коллега, размахивая табличкой с моим именем. Отнюдь не ожидал я, что будут на перроне грудастые донские девки с хлебом-солью. Или усатые казачки, которые подойдут и скажут по-отечески: «Ну, вот ты и в Ростове, сынок».
Ничего этого не ожидалось. Объявится Карен — хорошо. Не объявится — хуже, конечно, но тоже не смертельно.
Карен не объявился. На всякий случай я его подождал минут пять. Вдруг он, вроде, припоздал. Но нет — так он и не возник.
У меня был на всякий случай его мобильник и домашний телефон. Он сам мне их продиктовал по телефону с таким целебным напутствием: «Звони, если потребуется». А, кстати, суперкнигу свою я вёз — именно ему в подарок. Вроде как «от нашего стола — вашему». Ну, а что я ещё из дома привезу? Орешки, что ли, кедровые?
Позвонил я Карену на мобильник. Карен нахально не отвечал. Стеснительно тогда я набрал домашний его номер.
Там в это время какой-то пацан шумно ел грушу. Или дыню. Или какие-то сосущие и чмокающие звуки издавал просто так. В общем, пока он занимался подобным музицированием, я спросил:
— Карен дома?
Пацан же выдал неожиданный ответ. Я мог предположить многое — что Карен скрывается, что он внезапно уехал в Армению, что он необычайно занят именно в этот вечер. Я готов был услышать, что Карена вообще не существует. Что это миф, и во всём Ростове нет ни единого человека с таким именем, а позвонил я не на квартиру, а в ростовское общество свиноводов-виноделов.
Однако пацан сказал вот что:
— Карена нет. Он в театре.
— Всё понятно,— сообщил я и нажал отбой.
Всё было с Кареном понятно.
Оно выходило даже и к лучшему. Если б попался я в лапы Карену, он бы начал меня водить по всяким скучным памятникам да музеям. Ему было бы скучно, мне было бы скучно.
А так я получался вольная птица. Минус, конечно, заключался в том, что где-то надо было ночевать. За деньги. Что ж, за статус вольной птицы можно и заплатить. Стоил он, как выяснилось позже, вовсе недорого.
На автобусе я доехал до вокзала. Ростов был тих. Ничем он не походил на миллионный мегаполис. Спокойный город с деревцами и парками.
В Ростовских маршрутках можно спокойно проехать бесплатно. Контролёров в них нет, деньги передаёшь водителю. Водители же здесь все полны стоицизма. Некоторые даже не смотрят — что ты им там дал. Они в момент остановки обозревают трассу. Анализируют. Намечают дальнейший путь в пространстве.
Ну, я-то, впрочем, заплатил. Чего уж там.
Вокзал «Полдень»
Вокзал в Ростоу странный. Его как будто бы собирали из игрушечных деталек. Причём даже не из одного конструктора.
С одной стороны детальки кубические. В этом углу вокзал объёмен, геометричен. Угловат.
Ближе к середине начинаются округлости. Есть даже навесной козырёк. По нему хорошо ходить летом. Однако в Ростовском вокзале сей козырёк заколочен наглухо. Туда даже голуби не садятся. Так что есть подозрение, что он окружён каким-то невидимым полем. Возможно, даже темпоральным.
После округлой части начинается стеклянная часть. В самом же конце у архитекторов, видимо, дрогнула душа.
— Что бы ещё присобачить сюда? — подумали они. Но идеи у них кончились. И затолкали с края вокзала обычный небоскрёб. Четырнадцать этажей.
На стене вокзала висят гигантские часы. Они показывают всегда полдень (не полночь! — ибо ночью их не видно)
На входе в вокзал по традиции докопались до меня менты. Ну, как же иначе? Мужик с рюкзаком! с бородой!!! пытается проникнуть в здание! Какая наглость!
В этих случаях чрезвычайно помогает ксива. У меня она была. Да не простая — железнодорожная.
— Свои,— говорю я ментам.
Позыркали они в бумажку и отстали от меня. Я пошёл искать расписание и Интернет.
В дорожном расписании в Интернете я нашёл поезд-призрак. Запомни его на всякий случай, читатель,— вдруг и тебе доведётся бывать в тех краях. Это поезд 382 Я Москва—Грозный. В расписании указано, что он имеет целый выводок прицепных вагонов — и в Махачкалу, и в Астрахань, и в Кисловодск.
Никаких таких вагонов на самом деле нет. Они указаны во всех электронных справочных системах, но на самом деле они не существуют. Не уедете вы из Москвы ни в Махачкалу, ни в Астрахань. Повезут вас — cтабильно и печально — в Грозный и никуда более.
А мне-то надо было из Ростова — в Махачкалу (и оттуда далее на юг). Однако, так как 382 Я до Махачкалы наотрез отказывался ехать, а прямой рейс шёл неудобно, пришлось взять билеты на следующую ночь — до Минвод. Впереди у меня были сутки с лишним.
На то, чтобы увидеть Ростов. И, самое главное,— чтобы увидеть Азовское море.
Арифметика морей
Я прожил очень много. Две трети Пушкина. Почти половину Достоевского. Лермонтов даже до меня не дотянул.
Я прожил много. И видел много. Но не видел ещё больше.
И как-то раз Женщина вдруг поглядела мне в глаза и увидела, чем она лучше меня. Я не понял сначала — откуда появилась в ней такая странная улыбка. И лишь потом я догадался.
— Да, ты лучше меня,— сказал я ей,— ведь я ни разу не видел моря.
Лишь в прошлом году я открыл свой счёт морям. Они как отдельные числа, и каждое само по себе.
Первым я видел Японское море, во Владивостоке. Холодное, весеннее. Всё изогнутое. Лукавое. Даже поверхность в нём кажется покатой. Это моё первое море. Восточное, прекрасное море.
Вторым я видел Балтийское море. Простое, молоденькое. Кажется оно похожим на мальчика. Его одели в тесную приличную одежду. Мальчику неудобно в нём. Так и Балтика — закована в набережные, усыпана буйками, бонами, бакенами. От неба вода в нём серая, каменная. Но вода его тёплая — для сибирского понимания очень даже тёплая. Это море отвыкло от искренности, от простой симпатии. Но так ждёт её, так доверчиво к ней. Это моё второе море. Серебристое, прекрасное море.
Далее я видел Белое море. Мимоходом, из окна поезда. Белое море сливается с берегом. Оно продолжается в Карелию — озёрами, протоками, речками. Так же и Карелия продолжается в него — островами, островками, мелями, камнями. Непонятно, где граница Белого моря, где оно начинается, и начинается ли оно вообще. Кажется, что так — перепрыгивая камня на камень, по песчаным отмелям — и дойдёшь до самого полюса. Моё третье море. Белое, прекрасное море.
Баренцево. Самое откровенное, прямое море. На берегах его чувствуешь себя человеком. Без лишних чувств, обид, сомнений, размышлений. Крики чаек над Баренцевым морем. Сами чайки — белые, как разрезы в небе. Вся твоя одежда, твоя человеческая маска — падает. На Баренцево море можно смотреть лишь обнажённой душой. Четвёртое, настоящее море.
Был и Байкал — он тоже считается. Лишь глупец называет его озером. Посреди бескрайней Азии Байкал смотрится настоящим морем. За тысячи километров вокруг он собирает реки. Как ребёнок в люльке, Байкал лежит в своём ущелье. Через миллион лет он станет океаном. И, как будущий океан, уже сейчас он бывает грозен. Из всех перечисленных я увидел его первым. Но он и идёт в этом списке без счёта. Для Байкала нет своей цифры. Она появится у него — в будущем.
После Кавказа в моей арифметике появятся ещё три цифры — Азовская, Каспийская и Чёрная. Больше, чем других стран и городов, больше Кавказских гор я жду встречи именно с ними.
Филологические тонкости гостиниц
На железной дороге придумано немало вещей, не имеющих никакого толка. Это, например, открывалка под столиком в купе. Это мусорный ящик возле туалета (который всегда переполнен или сломан, и вместо него ставят этакое осёдлое привидение — чёрный полиэтиленовый мешок). Это занавесочки на окнах в вагонном коридоре. Это половичок в том же коридоре (Впрочем, нет! У него есть толк! Раз в день его переворачивают, и эта операция заменяет собой влажную уборку — ещё сутки пол в вагоне считается чистым) Это многослойные и вечно запертые двери в русских вокзалах. Пройти сквозь них в иной вокзал — как преодолеть лабиринт. Это расписания электричек, которые устаревают ещё до того, как их повесят. Это красивые таблички с указующей стрелочкой «кафе», которые всегда ласково приводят к запертым дверям. Это реклама пригородных поездов, размещённая в тамбуре пригородного поезда. Это надпись «остановка первого вагона», около которой никогда не останавливается первый вагон.
Но есть на железной дороге и вещи, которые имеют толк.
Одна из них — комната отдыха.
Комнаты отдыха — закамуфлированный такой рудимент советской эпохи. По сути, это обычные гостиничные номера, но стоят они гораздо дешевле, чем их отельные аналоги. Ибо считается, что в гостинице можно жить, а в комнате отдыха — только ночевать (то есть, пардон, отдыхать). На самом деле это не так.
Для того, чтобы где-то перекантоваться единую ночь, комната отдыха — наилучший вариант. Потому я бодренько отправился её искать.
Электронное табло, созданное каким-то южным фанатом киберпанка, указывало мне на второй этаж. Там, действительно, я обнаружил дверь с надписью «Зал повышенной комфортности». Внутри сидела тётка и ругалась по телефону с каким-то мужиком. Мужик на неё громко орал, так что его голос было слышно даже лучше, чем саму тётку. В довершение звукового антуража в помещении работал ещё и телевизор.
Показывали сериал. С пальмами, с пляжем. Пока тётка была погружена в коммуникацию, я развалился в кресле и стал вникать в суть.
Я успел выучить некоего седого мужика. Его звали Микель. Это был коварный тип. Он похитил какой-то чемодан. Внутри чемодана была коробка (!) А вот что было внутри коробки — так и осталось неизвестным.
Положительные герои гнались за злобным Микелем через весь город. Притом они ехали почему-то в машине «скорой помощи». Видимо, чтобы окружающие сразу видели — дескать, люди едут по делу.
Микель же ехал на навороченном каком-то джипе. Однако по странному стечению обстоятельств древняя «Скорая помощь» с полным багажником героев спокойно догнала этот джип. И даже чуть его не задавила. Короче, злодея поймали. Жаль, я не досмотрел, как у него отбирали коробку.
Тётка тем временем наоралась, бросила трубку и спросила, чего мне надо.
Я сказал, что хотел бы снять номер с душем (а как раз в глубине коридора виднелось что-то ваннообразное — видимо, как гарантия будущих удобств).
Но тётка разочаровала меня. Она погрузилась в филологические дебри:
— Так это вам надо в комнаты отдыха. А здесь комнаты повышенной комфортности.
Я по дремучей необразованности даже не знал, что это разные вещи.
— А где эти комнаты?
Тётка понятия не имела.
— Где-то на вокзале,— сказала она.— Ищите. Наверное, на первом этаже.
Это уже она сказала просто так, чтобы от меня отделаться.
Напоследок я спросил (чтоб уж не совсем с пустыми руками уходить):
— А Интернет у вас где?
А Интернет-то, оказалось, был как раз здесь.
— Только чтобы в него попасть, вы должны сначала оплатить пребывание в зале повышенной комфортности. И потом ещё отдельно за Интернет.
Пришлось мне быстро свалить из этих суперэлитных комнат. Ещё повезло, что с меня не спросили денег за просмотр фильма с Микелем.
Там же на втором этаже Ростовского вокзала я мимоходом разглядел буфет, а на его двери — устрашающую деревянную скульптуру. На ней изображён мужик с вырезанным животом (!) в котором плавает гусь (!!!). Видимо, мужик его съел.
Вместо фаллоса у мужика приделана какая-то тоже уточка, причём с таким намёком, что из неё можно пить. В руках мужик держит ружьё и «рог», а сидит на бочке. Вокруг этого макабра по деревянному фону разбросаны обрывочные слова и просто буквы. Они складываются в унылую глоссолалию, что-то там про «Тихий дон».
Ну, а комнаты отдыха обнаружились в четырнадцатиэтажной высотке. На восьмом этаже. Были там номера-люксы, номера на троих и на пятерых. Сколько стоит люкс, даже сама консьержка не знала. Зато она долго меня агитировала, чтобы я заселился в номер на троих.
Никогда не делай этого, читатель! Селись в самой дешёвой комнате. И ты не пожалеешь, ибо ничем они, кроме цены, друг от друга не отличаются. Тебя будут пугать шумными соседями, низкой комфортностью, каким-то таинственным даже «будильником», который сломался (ну так — и слава Богу!). Все эти опасности так же найдут тебя и в дорогом номере. Так что будь смел, и экономь свои деньги.
Так я и сделал. И в самом деле — мои пятиместные апартаменты под номером «811» были совершенно пусты. Мне дали ключ, спросили, во сколько надо разбудить (я сказал — давайте в половину седьмого), и записали в тетрадку серию паспорта и зачем-то номер билета на Минводы.
Я по-пахански выбрал себе самую удобную койку, бросил вещи и пошёл смотреть на ночной Ростов.
Обрывы и карнизы
Ростовский вокзал находится в яме. Поэтому, куда бы ты ни шёл от него, надо подниматься вверх. Яма же называется — долина речки Темерник. И таковая речка, в самом деле, протекает очень рядом с вокзальной площадью. Как и полагается потоку южного города, Темерник нисколько не напоминает реку, а являет собой натуральный арык. Он узок, закован в каменную набережную и геометричен — вдоль вокзала он бежит прямо, как по струнке.
И вот, выйдя из гостиницы, я пошёл вдоль этого арыка. Кстати, в вестибюле я увидел странноватого охранника. Он сидел на низком стульчике за столом и открыто спал на посту. И нисколько этого не стеснялся. Странность, впрочем, заключалась в другом — его голова клонилась вниз, и он регулярно стукался ею об стол. Звук этого стуканья разносился по всему прихожему холлу. Охранник был опытен — от столкновения со столешницей он даже не просыпался, а просто поднимал голову и принимал, как ему казалось, вертикальное положение. Интересно, какие ему снились сны. Наверно, что-нибудь артиллерийское.
Так как был уже поздний вечер, что-то около полуночи по местному времени, то народу было немного. За трамвайным мостом, на другом конце площади заунывно светилось какое-то здание. Я подошёл поближе и увидел, что это был автовокзал.
В дверях автовокзала стоял негр и курил.
Внутри было тихо. Лишь на втором этаже, в зале ожидания, кто-то храпел. Я тоже забрался наверх по закругляющейся лесенке и посмотрел на вокзал снизу, с карниза. Сверху помещение автовокзала напоминало пепельницу. Сзади меня, на сидениях, обнаружилось несколько осоловелых путешественников. Судя по расписанию, они ждали рейса в Луганск.
В качестве лица, специально интересующегося международными перевозками, я тоже посмотрел расписание автобусов на Украину. Автобусы туда ходят каждый день, как правило, утром. Есть отдельные рейсы в Луганск, в Донецк, в Мариуполь. Есть длинные рейсы в Запорожье и даже в Кишинёв. Стоит автобус на Украину немногим дороже местного (если брать по километражу). Так что в Донецк вы доберётесь за десять баксов.
Взяв от вокзала на юг, я поднялся в центр города и немного походил по нему. Ростов казался пустоват. В отличие от Красноярска, ночью Ростов тих. Некоторые центральные улицы вовсе не освещены. Идёшь по ним, словно в девятнадцатом веке. Кругом темень — разве что машина мимо проедет.
На одной из таких чернеющих улочек из ночи выплыл ресторан с невероятно лаконичным и точным названием. Назывался он попросту так — «Водка».
В темноте, непонятно откуда, часы бьют полночь. Звук этот нисколько не колокольный. Скорее, кажется, что это посадили какого-то наглого кота возле мегафона. Вот он и промяукал двенадцать раз.
В Ростове очень много собак. По крайней мере, ночью. Из подворотен, с обочин, подъездов, из фонарных столбов даже! — выскакивают тебе под ноги или рычат в темноте. Похоже, они не тебя пугают, а сами боятся.
— Ну, что ты тут бродишь? Чего ты мешаешься, Человек?
Лай собак в ночном Ростове не грозен. Он обижен.
Уже возвращаясь обратно, я чуть не сорвался в пропасть. Оказывается, спуститься в вокзальную яму можно лишь по считанным конкретным улицам. Если же пытаться срезать путь или брести по дворам, то вполне можно в темноте загреметь вниз с обрыва — с немалой высоты метров в двадцать. Этот обрыв велик и когда-то был огорожен забором. Ныне же забор частью упал, частью развалился. Он ничего больше не может оградить.
Будь внимателен, читатель! ходи по ночному Ростову с оглядкой!
Рафик
Вернувшись в гостиницу (пардон, в комнаты отдыха — будем соблюдать официальность), я обнаружил в своём номере восемьсот одиннадцатом пополнение. В углу комнаты сидел некий кавказоид и разбирался в своих вещах.
Это был первый представитель Кавказа, с которым меня свело путешествие.
— Кавказу, видимо, не терпится свидеться со мной,— подумал я,— раз он высылает мне своего представителя. Ну что же, я тогда тоже двинусь навстречу судьбе.
И пошёл знакомиться с новым соседом.
Соседа звали Рафик. Это был арбузообразный такой мужчина лет пятидесяти. В кепочке. Седоватый.
Рафик был армянин. Уже второй армянин в этой истории.
— Я — тбилисский армянин,— уточнил Рафик.
Впоследствии оказалось, что Рафик немного лукавил. Жил он вообще-то в Самаре. А в Тбилиси только родился и давно уже, лет тридцать, как оттуда переехал.
Выяснилось также, что он приехал на том же поезде, что и я,— как раз в плацкарте, где выбили стекло. У Рафика были какие-то дела в Тбилиси, но сам он боялся туда ехать:
— Там все с автоматами ходят,— сказал он,— если я поеду в Грузию, сразу спросят меня — «А где ты был всё это время? Почему не защищал родину? В Абхазии, в Осетии — почему не воевал?»… Нет, мне в Грузию дороги нет.
Я сказал, что мне как раз и надо в Грузию. А также в Армению, Азербайджан и Турцию.
— Ты с ума сошёл,— сказал Рафик,— ты жизнью рискуешь. Серьёзно тебе говорю.
Чтобы он успокоился, я ему показал суперкнигу и даже свою железнодорожную ксиву. Рафик подумал, что я железнодорожник. Он сказал, что был когда-то знаком с Якуниным (это нынешний руководитель наших железных дорог, если кто не знает) и с Кобзоном. Почему-то Рафик был уверен, что Кобзон имеет прямое отношение к железной дороге.
Я стал было расспрашивать у него про Тбилиси, но он уже ничего не помнил. Даже грузинский алфавит толком вспомнить не мог, а по-армянски умел писать только два слова — «шунорацукюн» («спасибо») и своё имя. Долго он мне рассказывал, что армянский алфавит самый сложный в мире. Мы немедленно стали изучать этот алфавит. Я дал Рафику блокнот, и он раз тридцать в нём написал по-армянски слово «Рафаэль». А потом я стал писать то же самое. А потом снова он. И снова я.
Затем он сказал:
— Предлагаю сходить за водкой.
Я сказал, что не пью водку. Да и народную мудрость — «Не пей, с кем попало» — никто ещё не отменял. Однако и делать совсем трезвый вид было нелепо — я ведь пришёл в гостиницу загруженный пивом «Дон». Так что сели пить пиво. Но не слишком усердно. Всего один раз за добавкой бегали.
Кстати, когда пришла пора идти в магазин, случилась такая история — просто вся в стиле «кавказский этикет»:
— Давай я схожу в ларёк,— говорит Рафик.
— Давай лучше я схожу,— говорю я.
— Да зачем ты? Давай я схожу,— говорит он.— Там же внизу охранник.
И так уверенно он это сказал, что я нисколько не усомнился в силе этого аргумента. И в том, что Рафику никакие охранники не страшны. В любые подвалы Ватикана, кремлёвские дворцы и застенки Пентагона он пройдёт мимо них, шутя.
Но у меня тоже родился вдруг аргумент:
— Лучше давай я пойду в магазин. Всё-таки я помладше.
И этот рациональный довод Рафика неожиданно прямо поразил. В самом деле, возразить тут было нечего.
Так что я надел кепочку свою РЖД и пошёл вниз. Рафик всё же мне всучил удостоверение. Видимо, как амулет от охранника.
В лифте я посмотрел в это удостоверение. Оно включало фотографию Рафика с выпученными глазами, и написано было, что Рафик — майор милиции. Стояли всякие там печати. Вот только последняя из них была — за 2002 год.
Охранник же продолжал свой ударный концерт. Как раз когда я выходил из лифта, он вовсе не кинулся смотреть рафиковское удостоверение, а лишь в очередной раз грохнулся башкой об стол. И опять-таки не проснулся. Так удостоверение и не пригодилось.
Ачма
В павильоне я купил пиво и спросил у продавщицы:
— А есть ли у вас в Ростове какая-нибудь местная еда?
Продавщица сказала, что в Ростове местной еды не существует.
— А вы сами откуда? — спросила она.
Я ответил, что из Красноярска-на-Енисее, а мой приятель из… в общем, из Армении.
— Если из Армении, то можете купить вот это.
И, словно дорожный регулировщик, протянула правую руку и в самый дальний угол витрины — показала.
Я посмотрел в указанном направлении. Там, в полиэтиленовом пакетике, лежала какая-то бесформенная масса. На бумажке под ней было написано — «Ачма».
— И что это такое — «ачма»?
— Это еда,— ответила продавщица и посмотрела на меня, как на дебила. Подумав, она на всякий случай уточнила: армянская еда.
В общем, взял я эту «ачму» и пошёл наверх. Рафик сказал, что впервые в жизни слышит это название. А вообще ачма эта оказалась чем-то вроде смятой в лепёшку лапшичной запеканки с сыром. Или, другими словами, вариацией на тему хачапури. Вполне себе съедобная такая еда.
Ростовская ночь
Часам к двум ночи по местному времени Рафик был готов ехать со мной в Грузию.
С большим трудом мы договорились, что я всё же поеду один, а он просто будет мне всячески помогать.
— Да! Да!!! Вот это верное решение,— Рафик был просто на всё согласен,— говори, чем я должен помогать? У меня в Ростове знакомых — полгорода. Что хочешь, достанут. Тебе что надо?
Я стал вспоминать, чего мне не хватало:
— Пока что ничего не надо. Хотя… разве только карту города?
Зря я это сказал. Немедленно Рафик стал звонить по какому-то телефону. Я сначала было подумал, что это он какие-то свои важнейшие вспомнил дела. Однако он, в самом деле, трезвонил — посреди ночи, своим знакомым, чтобы они срочно вставали и шли искать во вселенской пустоте карту Ростова.
Мне пришлось у него чуть не силой трубку вырывать, чтобы он на уши не поставил этот тихий город. Я даже предложил ему этаким паиньским тоном:
— Давай уже ложиться спать.
Типа, скоро утро. Завтра трудный день.
Рафик с неохотой согласился и нырнул с головой в свою сумку в поисках полотенца.
Я забрался под одеяло и положил себе мысленно пять часов на крепкий здоровый сон.
Но тут Рафику на мобильный позвонили эти сволочные друзья:
— Алло? Кто? Да, я звонил. Да, в Ростове.
…и, перекрыв трубку ладонью, зашептал на всю комнату:
— Зовут к себе в гости. Поедем к ним?
Я замотал головой.
— Или, может, они к нам?
Я ещё сильнее замотал головой.
— Да, ты прав, охранник не пропустит.
Рафик задумался. На том конце трубки тоже было замолчали, но вскоре придумали, что надо делать. Видимо, там подобрались знающие люди.
В результате кратких переговоров решено было, что Рафик выйдет на улицу, а там его подберут. И куда-то там они все вместе поедут.
Сказано — сделано. Быстренько он оделся и свалил.
Я подумал:
— Ну и тоже хорошо.
И заснул.
Однако ночь, как выяснилось, только начиналась.
Через пару часов Рафик ввалился в номер. С ним были ещё двое — какая-то баба и визгливый мужик. Бабу звали Зоя. Мужика звали как-то по дурацки — то ли Димас, то ли Михас… Всё это были, конечно же, местные ростовские армяне. Правда, между собой они говорили почему-то только по-русски.
Поначалу троица копошилась в темноте, а я делал вид, что сплю. Потом, однако, они выпили водки и стали говорить громче. Было уже бессмысленно притворяться. Я открыл глаза и легонько на них вякнул, чтобы они были потише.
— Это мой друг из Сибири. Его зовут Артём,— сказал Рафик торжественно. Судя по его тону, я должен был немедленно вскочить с кровати, проделать пару сальто и поклониться.
— Ну, пусть садится тоже с нами,— сказала баба. И визгливый мужик что-то одобрительное вякнул.
Я сказал, что не буду садиться, а буду спать, и пусть они идут квасить на балкон. Идея с балконом армянам понравилась. Они немедленно перекочевали туда. Однако после каждого тоста они открывали дверь и спрашивали, буду ли я пить дальше с ними водку. Я говорил, что не буду. Они закрывали дверь и произносили следующий тост, с каждым разом всё громче — видимо, чтобы и мне за дверью спалось не так одиноко.
Тосты эти были примечательны. Сначала они выпили за тех друзей, которых с ними нет. Затем выпили почему-то за рафинад (?). Или за «Рафинад» (возможно, это какой-то человек или географическое название). Потом визгливый армянин вспомнил какие-то овощи:
— А помните, какие были овощи?
Тут у него случился прокол:
— Какие овощи? — спросила баба оторопело.
— Молчи,— сказал ей визгливый мужик.— Ты помнишь овощи, Рафик?
— Помню,— сказал Рафик.— конечно, помню.
В общем, выпили за овощи. После этого у них кончилась водка. С грохотом они протопали на выход и исчезли. При этом оставили открытой балконную дверь, и оттуда внезапно стало очень мерзко и пронзительно дуть.
Я даже собирался уже встать и её закрыть, когда эта шатия-братия вернулась:
— Мы принесли тебе молоко.
Я открыл, наконец, глаза, и узрел, что, действительно, они притащили с собой, кроме водки, батон и пакет молока.
Кое-как стараясь на них не орать, я попытался объяснить армянам, что завтра с утра мне надо ехать на важную встречу (а встреча была, действительно, важная — Азовское море!), и что поэтому мне надо поспать до утра, и лучше это сделать прямо сейчас, ибо до рассвета осталось около часа.
Армяне искренне не могли понять, почему я не выхожу с ними пить молоко и есть батон. Удивлённо блея, они вновь удалились было на балкон.
— Слушайте! — вспомнил вдруг Рафик,— а ведь ему карта Ростова нужна.
Немедленно они вернулись и стали думать, где добыть карту.
— У меня в павильоне карта висит,— сказал Зоя,— только она большая. И приклеенная. Если только по кусочкам её отдирать?
Визгливый вовсе тупил. Он, вообще, судя по всему, впервые слышал такое слово — «карта». Ему даже, кажется, завидно стало — что вот лежит тут какой-то и требует карту, в то время, как он, Михас-Димас, всю жизнь без неё прожил и в ус не дул.
— А зачем ему эта карта? — с каким-то даже подозрением спрашивал он.
Пришлось опять открывать рот и успокаивать их — что карта мне прямо сейчас не нужна, что она мне, возможно, совсем не нужна. Что идите, наконец, на балкон.
Они, слава богу, утопали на балкон и забулькали там. Но в номере остался гореть свет. Они ведь включали свет — в самом деле, иначе как бы я соблазнился молоком и батоном? Без света-то? Да и думать про карту в темноте тоже было никак невозможно, как вы понимаете.
Проклиная так называемое кавказское гостеприимство, я попытался спать при свете (в комнате от утреннего ветра было холодно, и совсем не хотелось вылезать из-под одеяла). И никак у меня это не получалось.
А тут ещё на балконе поднялся какой-то идиотский спор. Суть его была такова — визгливый Михас-Димас предлагал Рафику куда-то забраться, а тот отказывался.
По форме же спор напоминал наши недавние прения о том, кто пойдёт в ларёк.
Я так и видел, как Рафик водит своим толстым армянским пальцем перед носом Михаса-Димаса. А Михас-Димас же по-детски брал Рафика на понт:
— Зоя, смотри, как ему слабо.
Зое же было как-то совсем неинтересно, слабо там или не слабо. Она посидела, посидела с ними на балконном ветру и ушла в комнату. И очень вовремя. Я ей тут же сказал выключить свет. Она совершила этот добродетельный поступок и развалилась на соседней кровати. Так мы валялись с ней минут пять, пока те на балконе продолжали препираться.
— Эй,— позвала она, наконец,— Эй!
— Ну? — откликнулся визгливый баклан.
— Ты будешь уже меня?.. — спросила Зоя. Иными словами, она поинтересовалась, будет ли Михас-Димас иметь с ней в ближайшее время половые сношения.
Михас-Димас отказался. У него были поважнее дела.
— Не буду. Отвали, Зоя, дура,— сказал он.
— Я тогда ложусь спать,— сказала Зоя. И немедленно захрапела. Даже минуты не прошло.
— Мне бы такие таланты,— подумал я.
А в это время на балконе была доказана Теорема Уговоров. Запомни и ты её, читатель. В обобщённом виде она звучит так:
«Любая глупость, если её повторить сотню раз, становится очевидной и неоспоримой истиной»
Так и Рафик к утру понял, наконец, что он не кто иной, как трусливый старый армянский пень. Визгливый это ему доказал на пальцах.
Наш седоватый герой понял, что наступает решительный момент в его жизни. Он увидел, что должен немедленно вернуть себе утраченное реноме.
— Хорошо,— решился он,— пошли.
И они, наконец, покинули комнату номер 811.
Я остался с незнакомой храпящей тёткой.
Было четыре утра. Первая электричка в Таганрог, на море, шла в восемь. Можно было ещё два-три часа урвать на дремоту.
Так я и попытался сделать. Однако, как догадывается читатель, Ростовская ночь не кончается так просто.
Где-то через полчаса в комнату ввалилась консьержка.
— Вы что здесь делаете? — заорала она мне в ухо.
— Я пытаюсь спать! — заорал я на неё.
— Ох, извините,— сказала она,— я вас не узнала в темноте. А где женщина, которая проходила в эту комнату?
— У меня в постели её нет,— сказал я. Не показывать же было пальцем на соседнюю кровать, в метре от меня, где лежала эта самая женщина и нехило так сопела.
Консьержка тоже поняла, что, если я проснулся, а храп продолжается, то в комнате есть кто-то ещё. После недолгих поисков она обнаружила Зою, и процедура повторилась:
— Вы что здесь делаете?
И ещё раз, в усиленном варианте:
— Вы что здесь делаете?!
— А ты ещё кто такая? — пробормотала Зоя.
— Я — администратор — ответила та, как будто объявила шах и мат.
— Ну, и пошла на…— сказала Зоя.
Консьержка, впрочем, тоже была не промах. У неё был наготове ответный ход.
Она схватила армянскую Зою за волосы и потащила её по полу к двери. Та немедленно проснулась, но драться не стала и, лениво матерясь, поволоклась на выход.
Ворчание этой парочки затихло в конце коридора. Я посмотрел на часы и понял, что через полчаса меня придут будить. Дрёма отменялась.
Пришлось вставать.
В Ростове уже рассвело. Ночной противный сквозняк оказался поутру свежим майским ветерком. Под него я обнаружил вдруг, что смертельно хочу есть. Тут как раз и пригодился армянский завтрак — я справился с целым пакетом молока и батон тоже слопал.
Этот завтрак не страдал разнообразием, зато брал обширностью и какой-то… солидностью, что ли. И до самого вечера потом мне даже и не хотелось есть. Я подумал даже — вот самая экономичная еда в мире. Ведь и великое скупердяйское изобретение — лапша «Роллтон» — никогда не сравнится с молоком и батоном. Рецепт этот известен всему миру, всем народам и временам. С веками он не стареет. В Самарканде, Каракоруме, Нью-Йорке и утреннем Ростове — этот завтрак будет к месту.
Балкон в вокзальном ростовском небоскрёбе был сквозной. По нему можно было пройти в любую комнату. Интереса ради, я прогулялся по периметру здания, осматривая город с высоты тридцати метров.
Прямо подо мной лежал ростовский вокзал. Сверху его гигантская ровная крыша смотрелась необычайно обширной и пустой. Казалось странным, что никто ещё не придумал устроить на ней летнее кафе «с танцами и дефками».
Впереди протекал по-солдатски прямой арык Темерник. За ним потихоньку пошевеливался автовокзал. Далее можно было видеть гору, с которой я чуть не сорвался давеча ночью.
На вершине горы стояли жилые многоэтажки. От того, что их поместили на край обрыва, они казались вдвое выше. Нельзя было не признать такое архитектурное решение удачным.
Я подумал — откуда взялась вдруг такая гора в Ростове? Прямо посреди донских степей? Казалось, её специально поставили сюда, чтобы город приобрёл чуть больше приморского антуража — этакой сопочной атмосферы, характерной и для Владивостока, и для Мурманска.
С другой стороны балкона открывался вид на какую-то древесную застройку. Словно бы там начинался уже пригород. Над всей этой одноэтажной кутерьмой воткнута была некая церковка. Это местный кафедральный собор. Он ничем не отличается от миллиона других православных церквей.
Пока я гулял по балкону, консьержка пробралась в наш номер и стала осматривать его на предмет подозрительных артефактов.
Так как я не шастал с армянами ночью по коридорам, то она посчитала меня за своего сообщника.
— Не только женщин с собой водит,— сказала она,— но и вещи тут оставил.
Это был камень в Рафиков огород. Он, действительно, свою сумку бросил прямо на полу открытой. Сиротливо из неё высовывалось полотенце.
— Расчёску на кровать кинул …— консьержка с каждой секундой обнаруживала всё новые проступки,— полотенце разбросал… В ванной носки оставил.
— Это мои носки,— стыдливо признался я. Я как раз перед сном их постирал. Чтобы на Кавказ во всеоружии ехать.
Тётка, впрочем, оставила поправку без внимания. Теперь она пошла на балкон, где оставались живописные следы ночной попойки. Видимо, открывшаяся картина была, по мнению тётки, непередаваема словами. Она лишь горестно цокала языком.
Я побрёл стеснительно за носками. При этом выражением лица — даже нет! всей фигурой — я выражал как бы сопереживание тётке. Я постарался отразить возмущение, негодование, соболезнование и сожаление. «До какой же степени дошло моральное падение некоторых постояльцев» — словно бы говорил я своей спиной. И вот только я забрал свои несчастные носки (они, сволочи, не успели толком высохнуть), как с балкона раздалось… даже не восклицание, а какое-то даже тоскливое стенание.
Видимо, ожидалось, что я должен был сопереживательно подбежать и поинтересоваться, какую новую улику она обнаружила там. Однако я в это время укладывал рюкзак.
Тётка безуспешно подождала меня, а потом, наконец, вернулась в комнату:
— Представляете! Они там мешали водку с молоком! — сказала она.
Не оставалось никакого иного выхода, кроме как быстрее бежать из номера 811. Так я и сделал.
Перед тем, как покинуть этот гостеприимный дом навсегда, я немного покатался на лифте.
Двадцать миллионов человек в России живут в высотных домах. Они каждый день ездят в лифте. Остальные — их в шесть раз больше — живут без лифта. Я как раз из этой пролетарской толпы. Для меня поездка в лифте есть — праздник.
Надо сказать, в ростовской вокзальной гостинице недурной лифт. Он весь стальной, с зеркалом внутри, без идиотской кнопки, которую надо нажимать, в знак того, что ты решился, наконец, на поездку. Только ходил он в тот день почему-то лишь до одиннадцатого этажа. Ну, мне и это было неплохо.
Более того, выйдя на одиннадцатом этаже, я обнаружил там… редакцию той самой газеты, которой заведовал наш друг-театрал Карен. Оказывается, я провёл ночь буквально у него на работе.
К сожалению, был выходной. Так что Карен не трудился в поте лица, а спокойно посапывал у себя дома. Я в это время стоял с рюкзаком у него под дверью, и читал табличку:
«Главный редактор Карен А***»
Сначала я разозлился на Карена, что он и тут умудрился ускользнуть из моих лап. Но, подумав, я успокоился и решил отпустить ему его грехи.
Даже ничего оскорбительного на табличке не подписал.
Дуболобый охранник, в отличие от меня, прекрасно выспался ночью. Сейчас он стоял в дверях и солидно посматривал по сторонам. Я прошёл мимо и помахал ему на прощание ручкой.
И он мне помахал.
Потом я направился на пригородный вокзал. А охранник остался дышать утренним вокзальным воздухом.
Ростовская ночь закончилась.
Мастерство зайца: стратегия и тактика
На пригородном вокзале Ростова везде понатыканы турникеты. Этим Ростов напоминает Омск.
Но в Омске турникеты не работают. В Омске стоит рядом с ними дядько и басом направляет всех: «Турникет не работает». Дескать, проходите просто так.
В Ростове же турникеты — рабочие. Однако рядом с ними всё равно стоит — тётька. Многие предпочитают ходить через тётьку.
Сунулся было и я со своим удостоверением. Но нет, халява не прошла. Видимо, недостаточно уверенную сделал я рожу. Пришлось покупать билет. Впрочем, купил я его всё равно «по-правильному».
Электричка есть способ экономного путешествия. Автостоп, конечно, дешевле. Но автостопом ездят обычно не из желания сэкономить. Ибо неопределённость автостопа измучает любого расчётливого скупца.
Электрички же подчинены расписанию. Они размеренны и порою скучны. Потому, чтобы усилить свои впечатления — разнообразь свою поездку, читатель!
Езди зайцем.
В тактике зайцевания есть две основных методики. Контактная и бесконтактная.
Отличаются они способом взаимодействия с контролёрами.
Бесконтактный вариант — это классика. Он предполагает избегать контролёров и, таким образом, хранить их душевный покой. Основная политика здесь — не встречаться с контролёрами ни при каких обстоятельствах. Избегальщика в электричке можно узнать легко. Он крутится в тамбуре, нервно посматривая в двери. Каждый звук заставляет его вздрагивать — не за ним ли это? Увидев своих преследователей, избегальщик потихоньку удаляется от них. Словно Кутузов, он сдаёт им вагон за вагоном. И лишь на остановке спокойным шагом выходит на перрон, обходит проверяльщиков, и садится в вагон, который они уже прошли.
Недостаток этого метода в том, что на длинных перегонах контролёры ходят по составу минимум раза три. Тебе придётся постоянно быть настороже. Кроме того, если вдруг перегон между станциями попадётся длинный, вагонов может и не хватить. Поэтому описанный вариант используется профессионалами редко.
Гораздо чаще профессионалы используют контактные методы. Их три — наглёж, тупарство и лукавство.
Наглёж — самый простой, но и самый некультурный способ. Ты просто говоришь — «я не буду платить». Нет у меня денег. И ничего с тобой не сделают. Разве что, если с контролёрами будет охрана, тебя могут высадить на станции и составить какой-то там протокол. Но опять же, если ты согласишься выйти на станции. На платформах высаживать не имеют права. Брать тебя за шкирку и выкидывать из вагона тоже не имеют права. Однако и ты — помни, что контролёрша обычно есть тихая женщина с тяжёлой сумкой. Так что лучше не порти ей настроение, береги её нервные клетки. Не будь наглецом, читатель.
Тупарство — способ безотказный, но требующий солидной актёрской подготовки. В Сибири «тупари» обычно притворяются глухонемыми. Контролёры поначалу пытаются втолковать им, мол, «где ваш билет». Но потом просто проходят мимо. Они ведь тоже не дураки и не собираются портить себе настроение и тратить свои нервные клетки.
Тупари любят также притворяться сумасшедшими или (более слабый вариант) спящими. Есть, наконец, самый недостоверный и дилетантский способ — притвориться иностранцем. Это уже вовсе смех. Где вы видели иностранца в русской электричке?
Наконец, вершина заячьего искусства — лукавство. Оно предполагает некую игру, в которой с удовольствием участвуют и зайцы, и контролёры, и даже другие пассажиры.
Арсенал заячьего лукавства неимоверен. Это и приём с крупной денежкой (рискованный приём, для любителей острых ощущений — ибо контролёр приложит все усилия, чтобы разменять такую денежку и содрать с тебя ещё и штраф).
Это и приём с рваной денежкой («а других нету, извините») — тоже довольно наивный способ.
Это математические игры с покупкой более дешёвого билета.
Пространственные игры с перепрыгиваниями между сидениями и рядами — как игра в пятнашки.
Игры со временем — покупка билета «туда и обратно», по которому ты можешь ездить несколько раз и всегда — как бы впервые.
Игры с законом — разнообразнейшие поддельные удостоверения. Просроченные билеты. Просроченные ксивы. Справки о том, что вас ограбили, и линейный ОВД станции Запупское-Дебилово удостоверяет это и просит не высаживать вас из электрички. Ксивы, которые, наконец, просто пусты — а вдруг их не раскроют?
Профессионалы ценят лукавство. Некоторые из них отрабатывают его до такого совершенства, что даже и не применяют никаких методов. Они лишь намекают на них. Таких виртуозов можно узнать в электричке по магическому слову «проездной».
В Пятигорске я видел человека, который выдал такой вот спектакль: он спокойно и вкусно читал книжку, а когда контролёры прошли по нашему вагону и остановились у наших сидений, то продолжал это делать и ни малейшего внимания на них не обращал. Попытались его стеснительно вернуть к реальности. Тогда он раздражённо сказал: «Есть билет, есть» И недовольно вернулся к своей книге. И бедная контролёрша ничего не смогла сделать. Она проиграла этот раунд. Она пошла дальше.
Вот и я приобрёл билет по принципам математического заячьего лукавства. Не до Таганрога, а на несколько станций раньше. Я сэкономил немного — от силы рублей двадцать. Но моё путешествие зато превратилось не просто в поездку, а стало теперь ещё и — игра.
Таганрог
Совершенно непонятно, как ростовчане могут произносить название этого города. Ибо выговорить «Таhанроh» русской гортани совершенно невозможно.
Тем не менее, Таhанроh существует именно под таким именем и находится в полутора часах электрической езды от Ростова.
Это город-деревня, тихенький, с обязательным приморским налётом. Но не преобладающим — море здесь просто в качестве «а вот, ещё у нас есть и море».
Улиц в Таганроге не существует — это город переулков. Все дома одноэтажные, словно ничего не изменилось здесь за два века, с Александра Первого. Среди достопримечательностей карта указывает под первым номером «Дом Чехова», однако нет никакого смысла идти его смотреть — он мог тут жить в любом доме.
Но когда я пошёл гулять по городу, именно этот дом Чехова совсем скоро нашёлся. Он огорожен от улицы заборчиком и был в честь выходного закрыт для посещений. Впрочем, я и так бы туда не пошёл. Ибо глупо узнавать о Чехове, за каким столом он ел, из какого чайника пил и где спал.
Из-за забора Чеховский дом кажется ненастоящим. Хочется сквозь прутья изгороди протянуть к нему руку и увидеть, как она скроется в потайном экране, создающем оптическую иллюзию. Сам этот дом кажется зелёной стереоиллюзией. В таком иллюзионном впечатлении он гораздо лучше. Ведь зайди в него — и это просто очередная изба с ватерклозетом. А тут — иллюзия.
Иногда Таганрог превращается вовсе в деревню. Огородики, подсолнухи, надписи «осторожно злая собака» (я заглянул через забор на одну такую собаку — сидел там во дворе презрительный ленивый мопс)
Лишь иногда встретится вдруг среди этой деревни… трамвай. Или девятиэтажка. Они нелепы здесь и фантасмагоричны, словно их поместили тут по ошибке, и они сами чувствуют свою виноватость.
По заросшему травой захолустью вырулит вдруг маршрутная газель — значит, это важная улица. Значит, ты идёшь не по мелкому закутку, а по местной магистрали.
Даже внутри бетонных многоэтажных кварталов иногда прямо во дворе разбит огородик. На газоне или под деревцем — как будто вдруг прихватило — «срочно надо разбить огород, мочи нет!» — и не успели добежать, куда получше. Растёт в этих огородиках совершенная чушь — от силы картошка, а чаще совсем какая-то неразборчивая ерунда.
Надпись на воротах одного дома:
«Я тебя любил»
Спуск к морю в Таганроге найти очень трудно. Сам берег у мыса Таган-рог застроен и загажен чрезвычайно.
Дорогу приходится находить в лабиринте узчайших улочек. Часто едва можно в них протиснуться. Иные такие улочки заканчиваются у какой-нибудь калиточки, то есть это — персональные улицы, от дома к морю.
Бегать по такому лабиринту было бы даже увлекательно, если бы не его загаженность — таганрожцы имеют привычку выбрасывать мусор прямо под ноги. Как будто бы они шли на помойку с мусорным ведром и вдруг вспомнили что-то важное. И — бух — прямо на улицу всё барахло и вывалили.
Главный же недостаток — орды каких-то неведомых насекомых, зелёных маленьких мушек. Они толкутся в воздухе иногда целой стеной. Раз я на такую стену набежал, и крылатые твари немедленно закружились вокруг меня. Не привлечённые мной, а просто потому, что я на их бессмысленном пути попался. Продравшись раз сквозь эту стену (несколько насекомых были таки убиты — они врезались в мою кепку и оставили на ней подлые зелёненькие точки), в дальнейшем я ещё не раз встречал подобные летучие ульи, но уже обходил их стороной. Стены некоторых домов мушки покрывают сплошняком.
Я хотел поначалу подремать на берегу (ибо после ростовской ночи, как выяснилось, требуется отдых), но из-за мусора и зелёной крылатой дряни совершенно передумал. Так что я просто пошёл по берегу.
Дальше на пути встретились набережная и хилый пляжик. Они, чтобы труднее в них было попасть (и, соответственно, больше ценилась их целебность и полезность), отгорожены от людей во всю длину забором.
Набережная вскоре превращается в парк. Там есть скульптура — из виолончели рождается обнажённая и курносая муза. Подобные скульптуры стали уже обязательной банальностью наших городов. В Красноярске их тоже полно. Нельзя, однако, не признать, что они хорошо оживляют пейзаж.
Как и везде, у скульптуры таганрогской музы принято фотографироваться. Местные озорники даже покрасили ей ногти.
В приморском парке поют постоянно какие-то птички. Зато азовские чайки, в отличие от своих собратьев в северных морях, почти безмолвны.
На деревьях висят сертификаты (!) о том, что эти деревья прошли химобработку от клещей. Причём после такой обработки они не только не становятся безопасны, но, наоборот, приобретают какую-то токсичность. Подходить к таким деревьям запрещено.
Море Азов
Молчащие чайки и белесое спокойствие Азова делают его самым, наверное, загадочным морем мира. Чтобы понять его, я долго сидел на берегу. Даже чайки привыкли ко мне и стали подлетать ближе.
Я заметил, как волны приходят и утекают обратно по бетонной плите у моих ног.
В струйках воды можно было заметить какие-то значки — фигурки, палочки, латинские буквы, какие-то цифры… Но нельзя было их прочитать. Так и шелест азовского прибоя — это не речь, это звук от перекатывания кубиков, призм, пирамидок — о берег.
Это маленькое море не разговаривает. Погруженное в математическое совершенство, оно выше любой речи.
И чайки летают вокруг меня не просто так, а как бы отсекая меня от берега своими траекториями. А потом уносят меня в море, в своих глазах — как я сижу на берегу, среди камушков и ракушек (здесь мириады полых ракушек — тоже, естественно, идеальных в своей форме — закрученных чёрных дыр).
Чайки уносят воспоминание обо мне в море. Так оно разложится на элементарные фигуры и точки, на буковки, символы и цифры. И так же, случайной выборкой, это воспоминание выбросится затем морем на берег. И снова от него откатится.
Азов собирает нас, и отражает нас. Разложив на элементы так, что и сами мы не можем себя узнать.
Лишь один символ поддаётся прочтению на берегу Азова.
Железная скоба утоплена в бетон, изогнутая и ржавая. На бетонном фоне она как одинокий иероглиф. На сером мокром полотне чёрно-рыжий знак.
Вопросительный знак.
Таhан-роh (продолжение)
От приморского парка ведёт вверх лестница в 188 ступенек. По бокам от неё есть чудесные площадки, на которых приятно сидеть и смотреть вперёд. Некоторые же сидят прямо на гранитных лестничных перилах. Так сделал и я, а пониже сидела темноволосая аборигенка и делала вид, что читает книжку. Чаще же она оглядывалась назад, на меня, и всё поправляла свою косу. Как будто было у этой косы какое-то идеальное положение на спине, и всё она пыталась его достать.
Если бы я был туземным жителем, то приходил бы «с газеткой и с дефками» сидеть прямо на лестнице. Возможно, летом они тут так и делают.
Пока мы с аборигенкой интимно друг на друга поглядывали, по лестнице поднялись трое с велосипедами. Подъём сей занял у них шесть минут. Параллельно они, как и я, считали ступеньки. Но насчитали их 190.
От вершины лестницы начинается какая-то старая крепость с ордами фотографов вокруг. Также неподалёку стоят на специальной площадке солнечные часы давних времён. 11 мая 2009 года н. э. эти часы изволили отставать от московского времени на сорок минут.
В Таганроге по улице Фрунзе есть дом с адресом № 20,666666666666666666. Или, как его проще записывают, 62/3.
А вот таганрогская реклама на аптечной витрине. Самыми большими буквами, чтобы видно было издалека, призывно и чарующе написано:
ПИЯВКИ
(!!!)
чуть ниже
ЧАЙ ПЛЕСКАЧЁВА
(тоже, видимо, вещь,
не нуждающаяся в пояснениях)
и, наконец
«Свечи из грязи»
Причём не простые, а «из сырья» (!)
«Озера Тамбукан»
Местный музей окрашен в такой цвет, что кажется сделанным полностью из крем-брюле. Все эти классицистские виньетки сделаны так нарочито, что хочется дождаться — когда уже придут, наконец, разрезать этот дом-торт. Либо же хочется взять булыжник, и — в это крем-брюле! с чмоканьем! — чтоб погрузился туда по макушку.
Есть тут магазинчик с названием «Дежа вю».
Вот точнейшее ощущение от Таганрога. Походив по городу пять минут, уже его виды кажутся тебе где-то виденными. Даже многих горожан к концу дня начинаешь узнавать в лицо. Иных встречаешь и по нескольку раз.
И это не впечатление. Это так и есть.
То ли это все горожане шатаются праздно по улицам, как и я. Или же просто мало прохожих, и я могу их всех запомнить.
А ведь город немал — двести с лишним тысяч.
Текстильный магазин называется «Аннабель постель».
Подумав, я нашёл это название прекрасным. Оно кажется одновременно апофеозом глупости, но в то же время изумляет изящной до простоты идеей.
А магазин «Приклад» — как вы думаете, чем торгует? Прикладными швейными материалами, конечно же.
На одной из площадей стоит памятник мужику со штангенциркулем.
Есть ещё скульптура «Пирамида». Все думают, что это что-то египетское, и несутся туда. На самом же деле это какие-то цирковые животные, которые встали друг на друга — вот вам, дескать, и пирамида. В основании её стоит свинья. Ей, конечно же, затёрли до блеска пятачок.
Для разнообразия впечатлений решено было из Таганрога в Ростов ехать не электричкой, а газелью.
Вот вам сравнительный анализ этих достойных видов транспорта:
Газель стоит дороже на 19 рублей (всего 83), зато ходит каждые десять-пятнадцать минут.
В электричке можно лежать. Зато газель едет быстрее.
Однако электричка не застрянет в пробке. И в газели водитель слушает радио со всем вытекающим отсюда репертуаром.
Одним словом, оба кандидата пригожи и достойны. Оба ждут лишь твоего выбора, читатель!
Ростоу (продолжение)
У заправки на трассе Таганрог-Ростов встречается оригинальная завлекалка — плоский макет машины ГАИ в натуральную величину. Неофиты аккуратно притормаживают перед ним.
Стоит отметить также главное отличие ростовского транспорта от нашего — здесь почти нет японских машин. Зато необычайно много отечественных. На сотню иномарок встречается почти столько же русских автомобилей. У нас такое соотношение в лучшем случае один к четырём.
Вернувшись в Ростов, я понёсся гулять по городу.
Почти сразу же была увидена лучшая в мире аллегория на тему «Дали воду»: в пятиэтажке 32 балкона. На 26 из них — сушится бельё.
Встречена также была фирма с километровым названием «Союзлифтстроймонтажюг». Стало интересно посмотреть вживую на сборище этих самых монтажюг — какие эти? Наверное, это друзья ворюг, бандюг и садюг.
Кварталы в Ростове делятся на два класса — клеточки и колечки.
Первых больше. Сам Ростов на карте смахивает весьма на кроссворд. Видимо, после войны его обстраивали с нуля. Или же он сразу такой был — клетчатый.
Колечки же — это застройка на горах. Опять я подивился — откуда в донской степи взялись эти горы?
У Ростова есть свой флаг. Самое забавное, что это одновременно и флаг Румынии. Лишь у самого древка к нему прибавили узкую и незаметную белую полосу. Видимо, чтобы румыны не докапывались. От ветра обычно эта белая полоса совершенно становится незаметна.
Так над мэрией, над судами, конторами и прочей административной чепухой в Ростове — развевается вольный румынский флаг.
Около моста через Дон есть подземный пешеходный переход, который запирается (!). Для устрашения пешеходов часть его постоянно находится на запоре.
В городе много интересной архитектуры. Ещё больше — громоздкой архитектуры. Однако всё это не может дать городу тот столичный дух, что есть у Владивостока, Москвы, Екатеринбурга.
В целом Ростов — есть поселение из разряда «тоже город». В нём тоже проектируется метро, тоже есть большой вокзал. Даже Дон — это типичная «тоже река».
Ростов не плох. Он сдержан. Если бы под ним на юге не было Кавказа, он бы стал нашей южной столицей. Тогда бы он развернулся. Да. Если бы Россия кончалась на Дону, как это было некогда, то ростовчане считались бы самым буйным, бесшабашным и ненадёжным народом. Они бы тогда — выполняли роль кавказцев.
Кавказ, как ни странно, мешает Ростову; но тем же, отчасти, и спасает его.
Дон
Вблизи города Дон гораздо уже Енисея. Несмотря на то, что здесь он наиболее широк (до устья всего несколько километров), Дон меньше любого енисейского рукава.
Тем не менее, Дон очень оживлён. Здесь полно всегда теплоходов, катаются яхточки. Моря не видно. Зато вдалеке, за рекой, виднеется уже Батайск (это главный местный пригород)
Ростов кончается (или начинается, если вам угодно) прямо на берегу Дона. На въезде в город с реки стоит дом с зелёной надписью «Ростов-на-Дону». В Красноярске тоже есть этакой дом с надписью «Красноярск» и тоже на берегу реки. Но он несимволичен — стоит в центре города, никого не приветствует и ни о чём не информирует. Эта надпись — лишь для открытки.
Здесь же надпись, действительно, предваряет город. Когда-то она была совершенно великолепна, сейчас же несколько потерялась — по сторонам понастроили небоскрёбов.
Ростов с реки напоминает теперь какой-то китайский новодел. Какой-нибудь Цзиньчжоу.
Это, впрочем, и неплохо.
Мост через Дон оказался для меня неожиданным препятствием.
Он узок и высок необычайно. И эти две характеристики дополняют друг друга и развивают. Собственная его высота — едва ли выше обычной многоэтажки. Наш Татышевский мост будет никак не ниже. Однако Донской мост у́же Татышевского раза в два. Он, кажется, и не имеет вообще никакого отношения к Дону. Начинается он задолго до берега и кончается тоже далеко за ним — не видно даже, где. Кажется, что его просто повесили в воздухе, неизвестно зачем. А Дон, и набережная, и все приречные постройки лишь случайно оказались рядом.
Притом Донской мост очень аскетичен и прост в исполнении. Это одно из примечательных созданий мировой архитектуры.
В народе ходят слухи, что на мосту есть трещина. Все прохожие на набережной, проходя под мостом, ищут эту трещину и находят её (в разных совершенно местах).
Мне же очень интересно — каким этот мост снится ростовчанам? Это один из немногих объектов, которые выглядят типичными образцами сонной архитектуры.
Со своей боязнью высоты я так и не решился пересечь этот мост.
С набережной нет никакого спуска к реке. Если вдруг упадёшь в Дон, то непонятно, как выбираться — набережная бесконечна и нигде не прерывается.
На набережной рассыпаны в изобилии памятники. Самый большой из них, почему-то — Горькому. От ожидаемого Шолохова здесь только дед Щукарь в натуральную величину.
Ростоу (окончание)
От реки в город поднимаются несколько узких улочек. Это — лучшая часть Ростова. Старый центр города — улочки между Садовой и Набережной. Эти узкие проезды — Серафимовича, Социалистическая, Народная, Шаумяна — уютны и великолепны.
Особенно хороша улица Семашко — это настоящий кавказский городок. Нагромождённые домики, домишки, домишечки. Мостовая, которая крошится прямо под ногами. Окна в самых неожиданных уголках, иногда даже под ногами. Царство пушистых кошек и искушённых алкоголиков.
— Меньше, чем на семь рублей, не налью! — слышится из подъезда.
А вот лучшая витрина Ростова: на перекрёстке Семашко и Шаумяна есть магазин игрушек. В пустом зале, среди огромных медведей, тигров и кукол, виден единственный живой персонаж. Это мальчик лет восьми. Пока его родители завязли где-то, наверное, в разделе одежды, в невидимой части зала — он пробрался на подоконник и сел там.
И вот на витрине этот мальчик — живая и молчаливая реклама. В застеклённой тишине. В полном одиночестве. Раскладывает и собирает на пластике детали конструктора.
Центральный парк носит знакомое до боли имя Горького (отчего в Ростове так любят Горького? Тут же встречный вопрос — отчего его так любят в Красноярске?)
На входе в парк — оригинальнейшая скульптура: «Ленин, получивший сильный удар в грудь». Эту работу лучше рассматривать с фланговой позиции, оптимальнее всего — с восточного боку. Именно так достигается наилучшее понимание замысла ваятеля.
Ленин, которого ударили в грудь, несколько удивлён. Он пошатнулся, его одежда распахнулась, словно он собрался пуститься в пляс. Впрочем, страстная динамика этой работы не оставляет сомнений — вождь сумеет за себя постоять.
Около консерватории путника встречает музыкальный привет. Это громкий, скрипучий, резкий пересвист стрижей. Из окошка доносятся какие-то клавишные заунывности. Возможно, именно они и привлекают стрижей — но факт тот, что больше нигде в мире эти птицы так громко не орут.
Около той же консерватории можно встретить макабрическую скульптуру «Две тётки мучают виноградную кисть».
Пьяные мужики на лавках рассуждают — отчего это на здании консерватории не упомянуто, что искусство принадлежит народу. Искренние лица их пылают горьким возмущением.
А вот ещё одно прекрасное название — турфирма «Ёлки-пальмы»
И очередная городская скульптура — вихрастый франтик почитывает газету «Вечерний Ростов». Этот каменный товарищ сидит, разумеется, у редакции одноимённой газеты. Эти строчки я записал, присев на каменную лавочку рядом с франтиком.
Наконец, чуток железной дороги. На Северо-Кавказской магистрали есть оказывается жаргонное понятие «привокзальная половина». Это дом с адресом Привокзальная площадь, 1/2. Там расположены всяческие железнодорожные службы.
Окончание в следующем номере