Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2009
Анатолий ЯНЖУЛА
КОЛПАК ЛЕЙТЕНАНТА НИКОШИНА
“Когда она кончится, эта проклятая дорога. Да и дорога ли это вообще? Правы те, кто говорит, что в Забайкальской степи нет дорог, а есть только направления”. ЗИС-5, натужно подвывая мотором, упрямо выползал на бесконечно пологий склон очередной сопки. Двигатель должен вот-вот закипеть, но Андрюха решил не останавливаться и вытянуть на гребень. Лейтенант Никошин спал, натянув фуражку козырьком до самого носа и спрятавшись в угол кабины. Но безжалостное солнце достало его и там. Тонкая полоска сонной слюны потянулась из уголка рта, губы оттопырились, придавая лицу детское выражение. “Пацан совсем, а уже лейтенант…”. Андрей в душе немного завидовал этим молодым стрижам с лейтенантскими кубарями. Они были из другого мира и жили совершенно иной жизнью. Их учили создавать незримую границу между ними и солдатами, даже если по службе иногда и приходилось тянуть одну лямку. Все это понимали, в дружбу друг к другу никто не напрашивался, и каждый жил своим миром. В армии так и должно быть, иначе это уже не армия, а базар. Но у Никошина была другая точка зрения. Он – командир Красной армии, ему вместе с кубарями дали власть над людьми, и они должны чувствовать это. И чувствовать постоянно. Желание показать окружающим, что он не просто Витя Никошин, порой выпирало и выпирало с напористой злостью и высокомерием. Молодые командиры сторонились его, он бесился ещё больше, и солдаты стонали от придирок и наказаний. А что поделаешь, придраться и к столбу можно. В отместку приблудному и пустолайному кобелю дали кличку “Никотин” и с удовольствием, где надо и не надо, громко окликали его.
Никошин часто ездил с Андрюхой по разным делам. Особенно, правда, не придирался, да и Андрюха, зная его паскудный характер, поводов не давал. “Кесарю кесарево, а слесарю слесарево”, хотя порой было и обидно, что тебя держат за бессловесное быдло. Опять же, армия есть армия. Да и хрен бы с ним, с этим Никошиным.
Андрей, высунувшись в окно почти по пояс, пытался заглянуть на задние колёса. В кузове лежал бетонный колпак ДОТа, рессоры просели до упора, и за задними скатами нужен глаз да глаз. Не дай бог спустит – запоёшь тогда матку-репку. С такой бетонной дурой в кузове не поддомкратишься.
Но вот за курносым капотом ЗИСка показался горизонт, мотор заурчал ровней, и машина, прокатившись по инерции ещё метров сто, остановилась. Затянув ручник, Андрюха выпрыгнул из кабины, открыл створки капота. От мотора дохнуло калёным жаром. “Ух-х ты… Да, досталось тебе… Ну ничего, терпи, служба такая”.
– Чего стоим? – Никошин выпрыгнул из кабины и, сладко потянувшись, потёр заспанные глаза. – Ох, и жара! Ну, прям пекло.
– Вот и стоим, потому что жара.
– Боженко, а у вас на Украине тоже, наверное, летом печёт?
– У нас всяко бывает: летом печёт, зимой метёт.
– А ты знаешь, почему Украина называется Украина?
– Нет…
– От слова “окраина”. Край земли значит.
– Это здесь окраина. – Андрей оглядел пустынный до горизонта и унылый ландшафт. А Украина как раз самый центр земли.
– Так это когда было. – Никошин подошёл к заднему колесу, справил на него малую нужду и, заглянув в кузов, подёргал растяжки колпака. – Вроде не ослабли. Ну что, долго ещё стоять будем?
– Сейчас, воды подолью в радиатор, и поедем.
– Правильной дорогой едем?
– У каждого своя дорога, товарищ лейтенант. Эта наша.
– Ну, ну… Смотри мне.
И правда, дорог тех в степи как звёзд в небе, выбирай любую. Андрюха уже научился ориентироваться по своим, только ему одному известным приметам. Где-то там, на западе шла жуткая война, а здесь в глухом Забайкальском краю, вдоль границы с Манчжурией, бешеными темпами происходило зарывание в землю. Миллионы кубометров вынимались из земной глубины солдатскими руками. Строился оборонительный пояс. Глубоко эшелонированный, глубоко спрятанный в складках местности, закованный в броню и сталь, он должен был остановить миллионную Квантунскую армию японцев. Каждый день на западном фронте гибли тысячи людей, а японский император ждал сигнала, чтобы ударить в спину. Такие вот жестокие правила войны.
Андрюха тоже ехал на ту войну. Ехал – да не доехал. Весной 41 года срочная служба на Дальнем Востоке заканчивалась и можно было собираться домой, на родную Украину. Но пришло 22 июня, его посадили в эшелон и повезли воевать. За Уралом паровоз вдруг перецепили к хвосту поезда, и эшелон пошёл обратно. Почему – никто не знал. На станциях динамики хрипло говорили, сколько городов уже заняли фашисты… а эшелон упорно шёл обратно, на восток, где войны не было. И только на станции Борзя им объявили, что у них будет другая война. Без взрывов, пуль и снарядов, но с тяжелейшим трудом и полуголодным пайком. Всё для фронта – всё для победы. Летом жара под 50 градусов, а зимой морозы. Тоже за 40. Вода летом и дрова зимой – по выдаче и норме. А норма простая – только чтобы не подохнуть. Но человек ко всему привыкает. Андрюха тоже привык жить впроголодь, воду пить понемногу, а ездить по звёздам.
Вот и сегодня, поглядывая краем глаза на виднеющуюся вдалеке гряду невысоких холмов, старался не отвлекаться на уходящие в стороны, чуть протоптанные колеи. Это всё “сети Робинзонов”, как зовёт их воентехник Ковтун. Как правило, попетляв немного, они всё равно сольются с основной дорогой. Только время потеряешь и бензин спалишь. Самая короткая дорога – это дорога, которую знаешь. Точка, куда сегодня везли бетонный колпак, по условиям секретности, раньше не была отмечена ни на одной карте, по крайней мере, на тех, что видел Андрей. Перед самым выездом, когда колпак уже погрузили в кузов, лейтенант ткнул пальцем в карту, заправленную в планшетку.
– Знаешь, как сюда проехать?
– Моё дело руль крутить, товарищ лейтенант.
– Не прибедняйся. Так знаешь или нет?
– Провожатого, как я понял, всё равно не дадут. Поедем, будем смотреть, в четыре глаза, разберёмся.
Перед тем как долить воды в радиатор, Андрей с лейтенантом над ведром по очереди ополоснули головы. Вода, хоть была тёплая и пахла тиной, здорово освежила.
– Жил я прямо на берегу Иртыша и скажи мне тогда, что буду экономить каждую каплю воды, – полдня бы смеялся. – Никошин, расстегнув гимнастёрку, растирал стекающую с головы воду по груди. – У нас в Сибири всего много: леса, воды, полезностей всяких в земле. И люди у нас хорошие.
– Вообще-то в Сибирь нехороших людей ссылали.
– Знаешь, паря… Понятие “хороший” и “нехороший” очень сложное. Как говорят, относительное понятие. И превратиться из “хорошего” в “нехорошего” – раз плюнуть. От тюрьмы да от сумы не зарекайся.
– Да, уж это точно. Тут вы правы. Ну что, двинули дальше?
– А ты не блукаешь? Дело очень серьёзное.
– Не волнуйтесь, товарищ лейтенант. Вот так грядой идём до сухой балки, а там налево колея будет.
– К нашему объекту колеи не должно быть.
– А всё остальное к вашему объекту по воздуху доставляли?
– Не по воздуху, а… Скажем так… разными путями.
– А вы уже были там?
– Нет. Но обстановкой владею. Красноармеец Боженко, ты не умничай. Тоже мне генерал. И поменьше вопросов задавай. Твоё дело на дорогу смотреть.
Никошин достал планшетку с картой и, прикладывая компас, попытался привязаться к местности.
– Ничего не пойму. По карте здесь абсолютно плоская равнина. Никакой гряды…
Андрей обиделся и промолчал. Тоже мне следопыт хренов. “Поменьше вопросов задавай”. Вот и смотри в свою карту, дундук секретный. Про твой ДОТ в степи уже все суслики знают, а он всё секретничает. Обстановкой он владеет. Владеешь ты обстановкой… в своём кармане.
Молчали с полчаса. Андрей, поглядывая на тянущуюся гряду, предполагал, что колея, идущая к крутолобой сопке, где строили цепь оборонительных сооружений, будет ещё не скоро, не ранее чем через час, полтора. Шофёрская братва знает многие дела лучше, чем некоторые офицеры в штабе, и о том месте, куда надо везти колпак, Андрей уже слышал не раз. Проклятое, надо сказать, место. Есть в степи такие островки, ничем не приметные от других, но пастухи не гоняют туда скот, птицы не вьют гнёзд, там даже сусликов не видно. Старики говорят, шайтан туда плюнул, когда злился на людей. Особенно жутко в таких местах ночью. Тишина стоит просто свинцовая, и случалось, часовые стреляли просто в темноту, ничем потом не объясняя своих поступков. Поначалу, не зная этого, Андрей однажды заночевал в таком же распадке под нависом высокой стенки косогора. Задремав с вечера, проснулся как от толчка в бок. Необъяснимая тревога заставила остаток ночи просидеть с винтовкой под кузовом, прислушиваясь к темноте. Глухая тишина иногда чуть слышно нарушалась далёким и тихим то ли стоном, то ли мычанием.
– Ну что, правильно едем, товарищ лейтенант?
– А ты как считаешь, Боженко?
– Я не считаю, я на дорогу смотрю. Ну, так поворачивать мне у Сухой Балки, или нет?
– Не знаю. Я бы этих картографистов козлятых… Понарисовали чего попало.
– Ну, так что, поворачивать?
– А ты бы повернул?
– Моё дело – на дорогу смотреть. Вы командир, вам и решать.
– Прекратить пререкания. – Никошин уже начал злиться. – Останавливайся.
Лейтенант долго мусолил карту, прикладывая к ней компас и бормоча что-то себе под нос. Андрюха знал, что на точке его обязательно накормят, и терпеть на голодное брюхо поиски товарищем лейтенантом его неведомого маршрута стало невтерпёж.
– Товарищ лейтенант, я бы повернул.
– Да… – Никошин обрадовался, что Андрюха взял на себя решение вопроса и вывел его из тупика, куда он сам себя и загнал. – Ну, тогда поворачивай. Но, гляди, Боженко. Заблудимся – спрошу по полной.
– Так я могу и не поворачивать.
– Ты доиграешься у меня сегодня, Боженко. Ей-богу, доиграешься.
Да, Виктор Михайлович Никошин, лейтенант Рабочей Крестьянской Красной Армии. Знал бы ты, голубь ясный, кто сегодня доиграется, так язык бы поприжал. Негоже под Божьим именем подличать. Все под ним ходим. И сегодня он уже решил, кто доигрался. Жди, милок.
Через пару часов, еле заметная, белесая от притоптанной травы колея привела на склон сопки. Да, эту высотку можно без натяжки назвать господствующей. Место для оборонительной точки выбрано грамотно. За пологим склоном открывался каньон между грядами сопок, тянущийся почти до горизонта. Если на противоположной сопке поставить ещё такую же заградительную точку, то пройти противнику по этой узкой долине будет практически невозможно. Выцветшая на беспощадном солнце, почти белая палатка стояла чуть в стороне, укрытая парой чахлых кустов в маленькой ложбинке, плавно стекающей под уклон. Дощатый стол со скамейками да тренога с котлом – вот и всё украшение бивуака. ЗИС, пискнув тормозами, остановился у края котлована с бетонными кольцевыми стенами. Придерживая винтовку, подошёл часовой.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант.
– Здорово, человек с ружьём. Что же ты нас подпустил к самому объекту? Или службы не знаешь? – Лейтенант прошёл мимо солдата и остановился у края котлована. – А? Бдительность потеряли?! Сусликов считаешь. Как фамилия? Где сержант?
– Соков я… Красноармеец Соков, товарищ лейтенант! А сержант… Дык он эта… Он по воду пошёл. По воду у нас… эта сами знаете.
– Объявляю вам трое суток ареста, красноармеец Соков. По прибытию в часть отсидите.
– Дык я вас, товарищ лейтенант, ещё когда заприметил. Я вас видел… Дык я же знаю вашу машину.
– А если бы её враги захватили. И вообще… – Лейтенант резко разозлился. – Прекратить разговоры. Пять суток ареста!
Андрей из-за спины замахал руками солдату, чтобы он не спорил с Никошиным. Тот, заметив его жесты, разозлился ещё больше.
– А ты чего тут размахался! Тоже под арест захотел? Махальщик… Я вам устрою кузькину маму. Один сусликов считает, другой, понимаешь, руками машет.
– Ну а я-то, что вам плохого сделал? – Андрей махнул рукой и пошёл к машине.
– Стоять! Красноармеец Боженко, ко мне! Я вас отпускал? Разболтались, как хвосты собачьи! На фронт захотели?
Андрей остановился, наклонив от солнца голову, исподлобья посмотрел снизу вверх на распетушившегося Никишина.
– Не пугайте ежа голой задницей, товарищ лейтенант. Я фронта не боюсь. Это у вас, я смотрю…
– Что “у нас” Боженко? Это у вас десять суток ареста!
– Да хоть сто, товарищ лейтенант.
– Ты что, под трибунал захотел?
– За что?
– За саботаж!
– Ну, ничего себе. Это я саботирую…
– Товарищ лейтенант, это я виноват, что не стрелил в вас, когда вы подъезжали. А Андрюха-то здесь при чём?
– Ты чего, сдурел? – Никишин вытаращил глаза. – Зачем в нас стрелять? Ты чего городишь.
– Ну, я в смысле, “стой, стрелять буду”.
– Ну а стрелять-то зачем?
– А если бы вы не остановились. А вы бы не услыхали, чего я кричу, и точно бы не остановились. В следующий раз обязательно стрелю. Прямо по кабине.
– Прекратить дурацкие разговоры!!! – От Никишина уже дым пошёл. – Где сержант, туды вашу мать?!
Из котлована на шум стали вылезать остальные солдаты.
– Здравия желаем, товарищ лейтенант. Чего за война?
– Строиться! Я вам покажу дисциплину.
– Чего это он вызверился? – Солдаты, отряхиваясь и вытирая от глины и бетона руки о траву, неторопливо становились в короткую извилистую линию.
– Равняйсь… Смирно! – Никишин упруго заходил вдоль жидкого строя. – Тут что, бардак или секретная строительная точка? Один колупай сусликов считает, другой… – посмотрел на Андрея. – Этот вообще пугать меня вздумал.
– Да кто вас пугал? Это вы меня фронтом…
– Молчать в строю! Устроились тут, как на курорте. Где сержант, я спрашиваю? – Никишин свирепо посмотрел по сторонам. – Кухарку из младшего командира сделали, понимаешь. Кто доложит состояние дел на объекте?
Все стояли молча. Таким разъярённым лейтенанта ещё не видели. Парнишка был с гонором, но чтобы так орать…
– Разойдись. Рядовой Сидорчук, показывайте объект.
– А чего тут показывать. Лезем у нору, там и побачим.
Лейтенант с Сидорчуком полезли по лестнице в глубину, а солдаты столпились вокруг Андрюхи.
Он достал кисет, и все дружно сунули в него руки.
– Змея гремучая его укусила? Чего ты его так разозлил?
– Фронтом меня давай пугать. А у самого штаны трясутся. Да пошёл он… Приедем – напишу рапорт, чтобы в действующую отправили. А то будет каждое… пугать.
– Ну и дурак.
– Да чего дурак. Я тоже хочу писать. Может, хоть нажрёшься досыта перед смертью, чем тут с голоду подыхать.
– Да, сейчас. Приготовили там тебе сала с маслом.
– Но всё равно не так кормят.
– Тише, услышит – точно настучит.
– Ну и пусть барабанит. На фронт хотим пойти, а не к девкам.
Тяжело отдуваясь, на склоне холма появился сержант Фролов. На плече держал канистру с водой. Лоб мокрый от пота.
– О, у нас гости! Колпак привезли! Хорошо! – Опустил канистру на землю. – А где лейтенант Никошин?
– В котловане оне. Осматривают. Сейчас и тебе “хорошо” будет.
– А чего у вас такие рожи кислые?
– Заздря улыбаешься. У тебя сейчас тоже сведёт.
– Что случилось?
– Злой, как собака. Ваське пять суток объявил, а Андрюхе десять.
– Ни хрена себе примочки. Это чего вы тут успели натворить без меня?
Из котлована показалась голова Никошина. Лестница было коротковата, и, чтобы вылезти окончательно, лейтенанту пришлось подтянуться на руках и встать коленями на край ямы.
– Чёрт! Не могли лестницу по-человечески сделать! – Лейтенант, не глядя ни на кого, долго охлопывал вымазанные сухой глиной галифе. – Сержант Фролов, почему бардак на объекте?
– Здравия желаю, товарищ лейтенант. – Фролов службу знал и сразу понял, что зубатиться бесполезно. – Как доехали, товарищ лейтенант, что нового на фронтах?
– На фронтах идут бои, а вы тут…
– Товарищ лейтенант… Мы идём с опережением графика. Колпак вот ждали. Может, чайку холодненького? Товарищ лейтенант, пройдём в палатку, там и поговорим.
– Пройдём. – Лейтенант, по-прежнему ни на кого не глядя, решительно шагнул к палатке.
– Ну, щас он ему даст. – Солдаты потихоньку двинулись в ту же сторону. Андрюха, махнув рукой, пошёл к машине. Обида тихо ныла в душе. Ясно, что с арестом на десять суток лейтенант прокукарекал для публики. Кто ему, дураку, позволит сажать шофёра под арест. Шофёрское дело – руль крутить, а не под арестом сидеть. Как вот только с ним потом в одной кабине ездить. “Ну, лейтенант, следующий раз ты будешь дорогу показывать. Посмотрим, куда ты заведёшь, свистун лупоглазый”.
Сержант вышел из палатки с серьёзным лицом, но, слегка повернувшись к бойцам, подмигнул им одним глазом.
– Вам всё понятно, Фролов? На объекте должен быть порядок.
– Будет, товарищ лейтенант.
– Готовьте покати для колпака. Боженко, быстренько подгоняй ЗИСок к яме.
“Ещё └быстренько ему“. Засранец…” Ворча, Андрей осторожно развернулся на склоне, и ЗИС-5 тихим ходом, подвывая коробкой, подъехал чуть сбоку к краю котлована. Сержант, запрыгнув на кузов, размотал лежавший там трос и завёл один конец в стальную петлю на краю колпака.
– Деев, Толкачёв, крепите лебёдку, – и, размахнувшись, кинул конец троса. – Андрюха, тащи солидол, брёвна намажем, чтобы легче шёл.
Андрей, надев верхонку, обильно смазал брусья и брёвнышки покатей солидолом и закрепил их скобами к полу кузова. Лейтенант, проверив крепление лебёдки, махнул рукой.
– Давай помалу… крутите на натяжку троса.
Лебёдка, тонко подвывая, методично постукивала собачкой.
– Сержант, что, не могли лебёдку смазать? Ох и бардак у тебя… Останови.
Трос натянулся стрелой, но колпак с места ещё не тронулся. Он должен проползти по направляющим в кузове к наклонным покатям и аккуратненько лечь на краю котлована. Подняв бетонные стенки ДОТа до верхнего уровня, его всё той же лебёдкой затянут сверху. Отделение сержанта Фролова заканчивало строительство уже четвёртой оборонительной точки и на команды лейтенанта особенно не реагировало. Много таких крикунов видели. На всех не накрестишься. Фролов залез под правую покать, ногтем поскрёб древесину.
– Не нравится мне, товарищ лейтенант, это брёвнышко.
– Чего оно тебе не нравится? А ну-ка, подвинься… – Никошин долго разглядывал бревно, тоже поскрёб его ногтем, понюхал содранную кору. – Бревно как бревно, не хуже других.
– Гнильцой припахивает. Как бы…
– Другое есть?
– Нет.
– Что предлагаешь?
– Не опускать на этом. Может подломиться.
– Значит, ты предлагаешь ехать с колпаком обратно, найти хорошее бревно, и опять ехать сюда?
– Выходит, так. – Фролов вылез из-под кузова и в раздумье скоблил грязь на ладони.
– Умный ты, товарищ сержант, не в меру. – понизил голос. – Ты хочешь, чтобы надо мной весь гарнизон смеялся?
– Может подломиться. – Фролов шумно вздохнул и, словно ища поддержки у товарищей, оглянулся по сторонам.
– А ну как подломится, товарищ лейтенант. – Васька Соков, поддёргивая винтовку, тоже попытался заглянуть под бревно.
– А ты опять с поста ушёл?! Тудыт-твою мать, развели тут… ассамблею. А ну марш на пост, советчик. Сержант, сгружайте колпак, а то мы тут с вашим шалманом до ночи будем рассуждать, что нам делать.
– Есть, товарищ лейтенант. – Махнул рукой в сторону лебёдки. – Давай, крутите помалу.
Трос, коротко ззыкнув натянутой струной, стронул колпак с места, и он по жирным от солидола брёвнам пошёл к краю кузова. Сержант, ещё раз коротко глянув на правую покать, перепрыгнул через трос и перешёл на левую сторону. Лейтенант закурил и, сжав зубы, исподлобья смотрел на тихо движущийся колпак. Его ещё можно было остановить, он ещё не дополз до края… Может, и правда остановить, не рисковать? Но представив на секунду железный взгляд комбата Зигаева, его желчное “в чём дело, лейтенант?”, Никошин молча смотрел, как миллиметр за миллиметром колпак приближался к покатям.
Всё, обратно его уже не подашь! Колпак медленно навис над наклонными брёвнами, чуть качнулся… Сила тяжести потянула его вниз и немного вперёд…
Вот он коснулся передней кромкой наклонённых брёвен…
Покати, спружинив, чуть прогнулись… Левая выпрямилась, а правая…
В напряжённой тишине послышался тихий хруст…
Дальше всё было стремительно и страшно…
Бревно, сухо хрякнув, проломилось, колпак, как ударенный ножом в сердце поросёнок, резко завалился вправо, и, вырывая вместе с комлями земли лебёдку, перевернулся на горб. Затем, встав на ребро… вновь перевернулся… и уже ничем не удерживаемый пошёл кувыркаться вниз по склону. Лебёдка, попрыгивая, суматошно моталась на тросе, периодически взлетая и поднимая клубы пыли. Все с ужасом смотрели на склон, понимая, что случилось непоправимое. Лейтенант, защищаясь от происходящего, поднял руки, пытаясь закрыть лицо.
Внизу, последний раз дёрнувшись в перевороте, колпак затих, прижав кромкой зелёную траву, окаймлявшую ручей. Потрясённые происшедшим, все стояли молча. Сидорчук держал в руках кривой рычаг, оставшийся ему от лебёдки. Испуганно взглянув на лейтенанта, стараясь не шуметь, аккуратно положил его на землю. Сержант Фролов, шумно выдохнув, разразился длинным и затейливым матом, вспомнив все закоулки человеческой жизни. Плюнув, сел на землю, неловко и косолапо согнув ноги в стоптанных сапогах.
– Чё делать-то будем, лейтенант?
Никошин, обхватив голову руками, пошёл в сторону палатки.
Всю обратную дорогу лейтенант невидящими глазами тупо смотрел на набегавшую колею. Лицо его посерело до мертвецкой бледности. Казалось, даже нос заострился. “Да, летеха… похоже, дела твои хреновые. Это тебе не Ваську Сокова во фрунт ставить. По нынешним временам отвалят по самое не балуй”. Сержант Фролов тоже поехал в гарнизон и сидел в кузове молчком. На перевале за грядой мотор опять нагрелся, и пришлось остановиться. Все молча, разойдясь в стороны, справили малую нужду и, подойдя к машине, молча стояли.
Фролов, крякнув, длинно сплюнул и, присев на корточки, что-то рисовал пальцем на пыльной обочине.
– Товарищ лейтенант… Я вот тут…
Никошин, посмотрев пустыми глазами, пошёл в сторону.
– Товарищ лейтенант… – Сержант поднялся, отряхивая руки. – Андрюха, я вот тут думал… А что, если мы его танковыми лебёдками? А…
– Кого, лейтенанта?
– Дура. Колпак, говорю. Если мы его танковыми лебёдками затянем обратно.
– Ты че. Там метров двести и в гору. Не мешок с сухарями.
– А мы перехватом. Смотри. – Фролов показал пальцем на бороздки, что нарисовал на пыли. – Одной подтягиваем, второй перехватываем, а ту выше поднимаем. И так в перехват.
– А лебёдку за что крепить?
– Так ломы кувалдами в склон.
– Да… Такую дуру в гору тащить.
– А как люди пирамиды строили.
– Какие пирамиды?
– Книжки читать надо. Товарищ лейтенант… Ну, чего вы, ей-богу?
– Товарищ лейтенант. Тут Фролов дело говорит.
Лейтенант подошёл, встал, засунув руки в карманы галифе чуть не по локти. Желваки бугрились на скулах, и было видно, что и руки в кармане в кулаках.
– Товарищ лейтенант, а что если его на танковых лебёдках по склону поднять? Я вот туточки нарисовал, смотрите. Других шансов у нас нет. Замордуют.
– Тебе-то чего. Меня замордуют.
– А меня наградят! Строем в штрафбат пойдём, товарищ лейтенант Никошин. Говорил я вам, что бревно хреновое, так вы… – Фролов выматерился в сторону. – Выкручиваться надо.
Битый час все втроём ползали на карачках вокруг Фроловских каракуль. Прикидывали и так, и так. За что цеплять и как тянуть. Лейтенант немного ожил, выложил пачку папирос на траву и курил одну от другой.
– Ну что, вроде всё понятно. Едем к комбату, товарищ лейтенант. – Сержант вздохнул. – Встретит он нас… горячими пирогами.
– Да…– Никошин вспомнил колючие глаза Зигаева, и холодок прошёл по лопаткам. – Едем… Всё одно…
Андрюха сидел на подножке ЗИСа, спрятавшись в тень кабины, и ждал. Недавняя обида уже прошла, и было жалко и сержанта, и Никошина. Он представлял, что сейчас творится в кабинете комбата. Зигаев, как и многие командиры, всеми силами держался за своё место, считая, что выдернул козырную карту – Забайкальский военный округ, когда на фронте люди гибли тысячами. Терять за просто так этот дар судьбы он не собирался, и шансов, что он прикроет лейтенанта, было ноль целых хрен десятых. Из оставшейся лейтенантской пачки Андрюха вытянул последнюю папиросу, прикурил, лёг спиной на крыло. Братва уже знала, что произошло на точке, насторожённая тишина висела около штаба, и никто не приставал с расспросами. Тихая буря длилась около часа. Когда Никошин с сержантом вышли на крыльцо, все, кто был во дворе, остановились, глядя на них. Андрюха вскочил с подножки, быстро подошёл.
Лейтенант хлопал себя по карманам, пытаясь найти папиросы. Пот струйками стекал по щекам и шее, глаза как у загнанной собаки. Сержант быстро скрутил самокрутку и сунул её Никошину.
– Товарищ лейтенант, вы тут пока посидите в тенёчке…
О каком тенёчке он говорил, когда кругом не было ни кустика, ни полкустика. Никошин огляделся кругом и сел прямо на ступеньки.
– Вы посидите, товарищ лейтенант, а мы с Андрюхой мигом. Мы, это… за лебёдками… Мы мигом. Андрюха, погнали к танкистам.
Сержант Фролов выглядел куда как лучше лейтенанта. Хотя сзади на гимнастёрке тоже чернел круг пота.
– А тебе чего, мимо уха просвистело? – Андрюха выруливал вокруг штаба, в сторону танковой роты. – Чего шустрый такой.
– Я не шустрый, я напуганный. Я думал, комбат разорвёт лейтенантика. Хрипел, как цепной пёс на поводке. Андрюха… Как же они боятся попасть на фронт. Смотреть срамно.
– А ты чего, сильно смелый? Ну, так иди, кто тебя держит.
– Дурень ты. От судьбы нигде не спрячешься. Чего на роду написано, то и будет. А фронту я не боюсь. Я же в финскую воевал. И ничё… Приморозило немного, и всё. Живой, не раненый.
– Страшно было?
– Всяко было. Давай, подруливай к их каптёрке.
Командир танковой роты, капитан Филоненко, ещё не знал о ЧП на точке и только по-бабьи хлопал руками по коленям, когда сержант рассказывал, как всё случилось.
– Ну и где Никошин?
– На крылечке сидит, отходит. Комбат его рвал.
– Да-а… Влип лейтенант по самое, как говорится… А ко мне-то вы чего?
Когда Фролов коротко объяснил что к чему, капитан сразу понял суть дела и, вызвав старшину, дал команду выдать всё необходимое.
– И ещё… У нас там, за боксами, кандейка стоит, полуразобранная. Так вы с неё досок надерите и под передок колпака подкладывайте, когда тянуть станете. Старшина, дай им ещё солидола… с ведро. Мазать доски будете, легче пойдёт.
– Спасибо, товарищ капитан.
– Удачи вам, ребята.
Когда вернулись, лейтенант уже немного отошёл. Но вид был всё равно растоптанный. Заглянул в кузов. Старшина выдал две новёхоньких лебёдки, бухту троса, ломы, пару кувалд и ведро солидола. От сарая отодрали с десяток досок.
– Ну что, товарищ лейтенант, рванули на точку.
Никошин внимательно посмотрел на сержанта, как-то недобро скривился и сквозь зубы зло процедил:
– А ты чего такой весёлый? Что, пронесло? Лейтенанта дураком обозвали – весело стало?
– Вы чего, товарищ лейтенант. Да не весёлый я. Просто надо торопиться, – Фролов утёр пот со лба. – А насчёт “пронесло” вы это зря. Вы, наверное, думали, что я на себя всё возьму? Всё брать на себя – мне сразу стенка. Вам, как командиру, рядовым в штрафбат, а мне вышка, и к бабке не ходи. За вредительство в военное время – одно наказание. Зря вы так, товарищ лейтенант…
Никошин затравленно оглянулся, не слышал ли кто, круто развернулся.
– Ладно. Зря или не зря – видно будет. Пойду, еды какой наберу, ждите.
– Во, шкура. – Сержант смотрел вслед Никошину. – И правда, комбат сказал – дурак. А точнее, сволочь ты, лейтенант, – Сержант плюнул ему вслед. Слышал Никошин его слова, или нет, бог его знает, но не оглянулся. Был недалеко, должно быть, слышал.
– А чего он тут про “дурака” говорил?
– Комбат, когда меня материл, сказал, что я дурак, потому что всяких дураков слушал. А уж его он… И туда, и сюда по матушке, и всяко разно. Думал, своей каменной чернильницей точно в морду заедет. Зигаев и сам передристал полные штаны. Дал нам сутки и, если не поднимем колпак, сказал, что в трибунал сдаст. – Сержант вздохнул. – Так что у нас на всё про всё один день и одна ночь.
Всю обратную дорогу лейтенант молчал. Сержант в кузове присматривал за бутором. Останавливались всего один раз. Как и прошлый раз, по малой нужде разошлись в разные стороны.
Лейтенант смотрел, как замороженный, в одну точку. Один раз, глубоко вздохнув, сказал глухо, словно про себя:
– Ну, за что?..
Андрюха молчал. Хотел ответить: “А за то…” За то, чтобы не паскудничал, не собачился, за то, чтобы к людям по-человечески относился. Да чего тут говорить. Лейтенанта было уже жалко. Порвут его свои, как пить дать порвут, если колпак не поднимет. А поднять эту дуру – что корову на баню затащить.
На точке было тихо, как на кладбище. Фролов, спрыгнув с кузова, охнул и присел.
– А ёш твою в батарею… Ноги отсидел. Эй, чего вы тут, повымирали. – Разогнулся, прихрамывая, пошёл к землянке. – Выходи строиться! Работнички…
Строй выжидающе смотрел на отцов-командиров. Лейтенант, стоя в сторонке, смотрел куда-то вдаль, за сопки. Фролов, оглянувшись на лейтенанта, шагнул вперёд.
– Так, орлы. Командованием поставлена задача – поднять колпак. Поднять на высоту и установить. Вот так…– Откашлялся. – Других вариантов нет. Время, сами понимаете, военное. Так что…
Кто-то присвистнул:
– Это как – поднять?
– Руками, ногами, зубами, как хотите, но поднять, и установить. Разойдись, будем пробовать.
Кто матерился, кто доказывал, что это полная хреновина. Сержант шуганул всех разгружать машину, а сам, сдёрнув с кузова лом и кувалду и кивнув Андрюхе, пошёл вниз по склону. Проскользив по траве метров двадцать, остановился.
– Держи, попробую забить.
Лом, на удивление, пошёл в землю хоть и туго, но без остановки.
– Ну, дак и ничего, а… Андрюха. Может, Боженька нам и подмигнёт.
Когда все встали вокруг колпака, ни у кого не было уверенности, что такую громадину можно затащить вверх по склону. Чаша серого бетона плотно лежала, уютно привалившись боком к склону ложбинки, бывшей по весне ручейком.
– Да… Лежит, собака. Влип, как лепёшка коровья. Ну что, товарищ сержант, с чего начнём?
– Начнём с того, что не будем гундеть. Нам приказано его затащить – значит, затащим. Иначе мы не бойцы Красной армии, а так… – сплюнул себе под ноги, – дерьмо собачье. Намечаем линию на верхнюю точку. Так… Вы – тащите лебёдку и через тридцать шагов забиваете лом, а вы, – ткнул пальцем в грудь трём бойцам. – подкладывайте доски и мазюкайте их солидолом. Где солидол?
– Так там оставили.
– А башку свою вы там не оставили? Бегом за ведром! Загоняйте доски под колпак. Все! Чтобы все крутились, как поджаренные! Кто будет ползать – пинками погоню! Товарищ лейтенант, отойдите в сторонку, чтобы вас не зашибли. Я их гонять буду, мне сподручней.
Лейтенант Никошин, после того как увидел лежащий колпак вблизи, попрощался со своими кубарями, да, пожалуй, и с жизнью. Вот уж он-то был больше всех уверен, что поднять его наверх невозможно. Всё этот бред сержанта. Ему, Никошину, надо просто идти и сдаваться. Лейтенант отошёл в сторону, сел на землю и уставился на носки сапог. Тонко звякали о камушки лопаты, было слышно, как забивали лом, солдаты о чём-то перепирались. Всё это было понапрасну. Никто его, Витьку Никошина, не спасёт. Вспомнилась мама, отец, дом на берегу Иртыша, луговина от улицы вниз, соседская девчонка Катька, вечно строившая ему рожи в окошке. Не увидеть ему этого больше никогда. Впереди позор, штрафной батальон, унижение. Он не боялся попасть на фронт, пойти в бой да и погибнуть, в конце концов, не боялся. Но героем! Чтобы мама с отцом могли им гордиться. А вот так, штрафником, арестантом…
– Товарищ лейтенант, а ведь он идёт!
Никошин недоумевающе поднял голову. Кто идёт? Куда идёт?
– Идёт, сучий сын. – Фролов, стоя на карачках, заглядывал под колпак, который медленно полз, смачно подминая под себя траву. – Товарищ лейтенант, да идите же вы сюда. Нормально ползёт… сволота.
Колпак прополз уже больше метра и шёл на удивление без особой натуги. Но метров через десять склон поднимался круче, и как эта чушка поведёт себя дальше, никто не знал.
К ночи – а солнце в степи гаснет, как свет в театре, колпак подтянули метров на двадцать. Сержант, уже охрипнув от крика, скомандовал: “Перекур!” – и упал на траву.
– Чтоб ты сдох, паскуда. Всё, товарищ лейтенант, в темноте можем всяких дел наделать. Ни хрена не видно.
– Ну, и что предлагаешь?
– Да ничего. Надо или бросать до утра, или…
– Или…
Пауза повисла, и было только слышно, как кузнечики звоном накрывали склон сопки, да степные разбойники, копчики, жалобно скыркали где-то в тёмной выси.
– Светить надо.
– Это кто там такой умный? Ты, Соков? И чем же ты светить собрался? Голой задницей.
– Да фарами светить.
– Ну?
– А чё “ну”. Андрей машину подгонит на склон…
– И фарами в небо.
– Зачем в небо? Тама приямка есть на склоне. Мы туда гадить ходим. Навскосяк поставит, как раз сюда фарами и засветит.
– Навскосяк, говоришь… Андрюха, ты живой, чего молчишь?
– Живой я, живой… Но сильно грязный. Свин свином. – Андрюха мазал солидолом доски, что подкладывали под края колпака, и успел угваздаться по самые локти. – Васька, показывай, где землю удобряешь. Щас, сержант, спробуем.
Бойцы лежали пластом. Минут через десять наверху невидимо заурчала машина, чиркнула фарами по чёрному небу, затем свет, поелозив по склону, упёрся прямо в колпак.
– Вот это Васька. Вот чёрт вятский. Ну, чего, славяне, выспались?
– Выспались. Дальше самое интересное начинается.
– Да, дальше самое…куда уж интересней. – Сержант сел. – Вот что. Товарищ лейтенант, я на лебёдках буду, а вы следите за подпорами. Чтобы намертво стояли. Если сорвётся, когда лебёдки перецепляем, – всё, хана. Вы уж там смотрите.
– Лады.
– Ну, чего мужики, подъём.
– Подъём так подъём…
– Прихлопнет он нас, как мух.
– Так… Кто ещё, кроме Кармаева, трусится. – Сержант встал, одёрнул гимнастёрку. – Чё, нет больше ссыкунов?
– Товарищ сержант, да я же не трусюсь, я так…
– Я тоже так. Берёшь кувалду и на лебёдках ломы забивать. Там, наверху, не прихлопнет. Смотри, только палец не придави, институтка.
– Ну, чего вы обзываетесь. Какой я проститутка.
– Институтка и проститутка – это разные люди, красноармеец Кармаев, – сержант почесал за ухом. – Хотя… Хрен их знает.
Летом ночь короче воробьиного клюва. Чуть только забрезжило, сержант отправил бойца кипятить чай. Мужики чуть на ногах держались.
– На эту лебёдку подтянем, и всё, шабаш. Товарищ лейтенант, разрешите перекур с отдыхом, а не то сдохнем на хрен.
Колпак прошёл почти половину склона, и до гребня оставалось ещё столько же. Было понятно, что если ничего не случится, то до верха его дотащить можно. Но что будет, когда он начнёт переваливаться? Вот там, на краю, всё и решится.
– Да я что… Я и сам чуть живой.
На лейтенанта смотреть было страшно. Трясущимися руками он пытался вытащить из пачки папиросу, но та пачка уже вся смята в комок.
– Может, махры?
– Давай. – Посмотрел на сбитые в кровь руки. – Закрути сам, я не могу.
Сержант понизил голос, наклонился ближе к уху Никошина.
– Товарищ лейтенант, вы не лезьте так под колпак-то. Пойдёт вниз, не успеете отскочить.
– Знаешь, Фролов, если пойдёт, мне и отскакивать не надо. Пусть лучше давит. В штрафбат не пойду! Я-то ладно, а отец позора не переживёт.
– Да, вот как жизнь разворачивает. Вчера как всё хорошо было.
– Было…– длинно вздохнул. – Я тут много за ночь чего передумал. Видимо, всё по справедливости. Заслужил я это.
– Да вы что, товарищ лейтенант.
– Заслужил. – Лейтенант хрипло, с придыханием, стал говорить быстро, словно боялся, что колпак накроет его, и он не успеет всё сказать.
– Я иногда такая сука был. Ты же видел. Ну, скажи, Фролов… Так? Не надо, я знаю. Я думал, я центр вселенной, и все, кто ниже, должны вокруг меня танцевать. Так мне и надо! – смял цигарку в руке. – Бог даст, вывернусь – другим буду. Нельзя такой сукой жить. Нельзя… – выдохнул. – Давай, сержант, поднимай ребят наверх. Надо отдохнуть. Я тоже пополз потихоньку.
Спали все вповалку, кто где приткнулся. Солнце, поднявшись почти в зенит, безжалостно жгло лежавших как попало людей. Жгло мстительно и зло. Они были чужими на этой земле. Они пришли, чтобы ранить её.
Лейтенант проснулся со звенящей от боли головой. С трудом встав, Никошин, шатаясь, дошёл до землянки, окунул голову в ведро с водой и держал её там, пока не начал задыхаться. Такой головной боли он ещё в жизни не испытывал. Звенело до тошноты, до ломоты в глазах.
Когда, щурясь от слепящего солнца, он вышел из землянки, сержант стоял на краю откоса и смотрел вниз. Молча, глянув на подошедшего Никошина, потёр виски, присел на корточки и сжал голову ладонями.
Лепёшка колпака замерла в десяти метрах от края склона. Она была похожа на огромную черепаху, карабкающуюся на гору.
– Ну, вот и дошли до главного. – Лейтенант сел рядом. – Если перевалит через край – наш фарт. А нет…
– Да… Подкопать бы склон поположе.
– Ага, и демаскировать точку. Тогда Зигаев и нас тут прикопает.
– Этот прикопает. Чего он такой злой…
– Кровь, наверное, собачья. – Никошин резко встал, охлопал галифе. – Всё, тянем. Была – не была.
На последний подтяг лебёдки закрепили всеми ломами, что были. Колпак медленно нарастал над краем откоса. Сержант, стоя на коленях руками дирижировал лебёдками, не давая провисать тросам. Пот заливал глаза, он утирал его рукавом, лицо его перекосило от напряжения, и смотреть на него было неприятно. Никошин, стоя на четвереньках, неотрывно смотрел, как нижний край колпака миллиметр по миллиметру отрывается от земли. Вот уже метр, полтора… Колпак закачался на точке перевала. Лейтенант бросился к нижнему краю, и с перекошенным от напряжения лицом, раскорячившись, плечом подпёр бетонную кромку.
– Тяните…е…е…же! Ну…
Продолжались эти секунды, казалось, неимоверно долго. Что такое лейтенант Никошин против трёхтонной махины? Муха, не больше. Но колпак, преодолев последние сантиметры, с глухим хлопком, плотно лёг на землю. Всё. Он тоже устал от долгой и мучительной дороги в гору.
Тишина словно повисла в прокалённом до звона небе. Солдаты приткнулись к горячей земле, кто где стоял, и лежали повергнутым войском. Никошин медленно поднялся, отряхнул галифе, поморщившись, промокнул разорванными краями кровь на коленях. Вид у него был как из молотилки. Всклокоченные волосы, чёрные круги под глазами.
– Ребята… Вы это… Вы простите меня, – хрипло откашлялся. – Простите… Если можете… Сукой я был… Больше не буду…
Солдаты глядели и молчали. Лейтенант посмотрел вокруг и, опустив голову, пошёл по склону в сторону ручья.
Метров через десять Никошин оглянулся. Колпак, совсем недавно многотонной махиной висевший над головой, готовый в любую секунду размазать его по склону, лежал, трусливо прижавшись к земле, словно дрессированный зверь. Сейчас его задача – затаиться. Лежи, колпак.
Колпак лейтенанта Никошина…