Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2009
записка любовная школьных лет,
случайный мотив в эфире,
рубашка на выход, входной билет
и всё, что бывает в мире,
а именно: имя, трава, звезда,
и вдруг – в подворотне эхо,
и необратимые поезда,
и те, кто на них уехал,
и этот раскинувшийся кругом,
опутанный сетью трещин,
пронизанный светом
огромный дом,
где ты собираешь вещи.
ВЫСОТКИ
даже высотки знают, что небо – дом,
тянут ладони к свету, пока растут,
это потом их сковывает бетон
и обвивает горло железный прут.
я крановщик, я знаю, что говорю,
видел не раз, как падает в небо кран,
как арматура вспарывает зарю
и окропляет пепельный котлован,
как расправляет крылья над пустырём
архитектурный комплекс, пыля окрест,
стряхивая леса, и, ты знаешь, в нём
минимум миллион пассажирских мест.
ТРАНЗИТ
только подумать: кажется, добрались,
вот оно – лето, вот он – ночлег страховочный,
а к лобовому вдруг прилипает лист,
словно талон парковочный.
двинуться дальше, в сумерках утопать,
помнить, что лето в этом году – последнее,
и за баранкой медленно засыпать…
осень стоит нелётная и нелетняя.
осень писать – бумагу зазря марать.
лучше, чем было сказано, не получится:
жизнь понемногу учится умирать,
смерть ничему не учится.
СОННИК
а она ты знаешь жила негромко
собирала мысли слова дела
собирала марки с волнистой кромкой
собирала счастье не собрала
подступила осень усталость старость
и рефрен такой мол пора пора
в телефонной книге её остались
только раритетные номера
а какие платья поди надень их
не по моде нынче не тот стандарт
но её коллекция сновидений
и сейчас невиданный авангард
так бывало ночью в лицо ударит
белоснежный ветер но вот беда
эти сны кому их потом куда их
никому наверное никуда
до свиданья жаворонки и совы
трепетанье ситцевой пелены
до чего мы господи невесомы
несладимы призрачны неполны
* * *
Отец меня брал под мышки, переносил за перила.
С той стороны моста
болтались смешные сандалики.
Там внизу по воде мурашки бежали.
Воды боялся, и высоты боялся, но перестал.
Теперь ничего не страшно – и это страшно.
Голуби. Мостовые. Замок на берегу.
Психологи говорят, от двух до семи –
краеугольный выбор.
У меня был город Выборг, и я его берегу.
У меня и сейчас есть Выборг.
ЯНВАРЬ
будет январь и будет январь опять,
белый, словно алгебра ледяной,
будешь в сугробах падать и утопать,
как сухопутный ной.
будет январь стоять, а тебе идти,
герда ли, кай ли – не разобрать в метель,
на циферблате вечность без девяти,
мир сорвало с петель
будут отныне: гулкая синева,
холод сквозной, след, уходящий след,
снег медленный-медленный как в синема,
непоправимый свет.
ТИТРЫ
– солнце разбрызгано по сугробам
– ставят капельницу зиме
[не отвлекаемся, смотрим в оба]
– май дрожит как воздушный змей
– шумный широкоформатный ливень
– палой листвы на полу возня…
можно было и кропотливей,
можно было подробней снять.
малобюджетный, короткометражный
год на исходе, экран погас,
и в кинозале пустом и страшном
валятся титры, заносят нас.
СЕНТЯБРЬ
надо же было мальчиком или кем
вляпаться в осень врезаться в листопад
рухнуть как подкошенный манекен
в самый кромешный сумеречный разлад
в тело без спроса вламывается жизнь
ветер идёт раскосый идёт вода
валятся декорации муляжи
ложные трафаретные города
нет ничего помимо любви и лжи
есть нагота омытая сентябрём
нет ничего что не означает жизнь
нет ничего что значило бы умрём
ОКТЯБРЬ
Чёрный сарай на станции погорелой,
в воздухе горечь, кровью земля пропитана,
хмурые дни, охваченные гангреной,
прелые листья пахнут печалью приторной.
Выкурить самокрутку, запечь картошку,
вымазать руки в саже, и вдруг привидится:
нас закопают в красной кирпичной крошке,
где-нибудь тут, под Винницей.
ОТЕЦ
так учил он меня летать забрасывал в небо и говорил лети
хапай крыльями пустоту набирай высоту обживай простор
сын мой будет тебе закат позади восход впереди
не смотри на мать что рыдает что тянет руки постой постой
у неё другая сила иное дело на то и мать
дай ей волю век бы жалела держала тебя птенцом
а тебе положено облака кроить синеву просеивать ветер мять
выйдет срок сын мой станешь и ты отцом
г. Санкт-Петербург