Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2009
1.
Пространство возьмём небольшое,
Пейзаж: остановка и снег.
Стоит человек в капюшоне,
Троллейбуса ждёт человек.
С ним жизнь поступила жестоко,
И можно в уныние впасть:
Он – часть пассажиропотока,
При этом не лучшая часть.
2.
И хочется ехать, и надо,
И значит, уйти не резон,
Но некуда спрятаться взгляду:
Куда ни взгляни – горизонт.
Он скачет по кругу, как пони.
Маршрут: ожидание – путь,
И всё, что положено, помни,
И всё остальное забудь.
3.
Займись хоть борьбой джиу-джитсу,
Кури хоть “Казбек”, хоть “L&M”,
А чем это всё завершится –
Возможно, что вовсе ничем.
Но тянутся наши дороги,
И ангел не спит за плечом.
Мы тоже по-своему боги,
А в чём – да без разницы, в чём.
4.
Ты знаешь,
в делах и скитаньях,
меняя в окне города,
Я понял великую тайну:
я понял, что всё – ерунда.
Звони, если помнишь мой номер.
Звони, чтоб услышать о том,
Что всё незначительно, кроме…
А, впрочем, об этом потом…
Ч/Б
говорила
мне пора
мне пора
собиралась
не дождавшись утра
оставляла непогашенным свет
в коридоре
и вослед
и вослед
стали третьим друг для друга плечом
рассуждали ни о чём
ни о чём
наизусть запоминали слова
в коих смысла набиралось едва
были счастливы ловили такси
от удельной колесили к лиси
пахло
свежестью
сиренью
весной
приблизительно в районе лесной
выезжали на пленэр иногда
успокаивали лес и вода
возвращались в темп столичный с трудом
сколько улиц в петербурге
дурдом
у знакомого
что редко звонит
неожиданно нашёлся зенит
и застыли эти два чудака
с фотографии смотря в облака
* * *
Едва собираешься быть нерадивым,
Не совесть, не Бог, а другой человек
Становится нравственным императивом.
И он, без почёта к замкам и дверям
Являясь во сне, улыбаясь на фото,
Так честен с тобой, неподделен и прям,
Что видишь в себе бутафорское что-то.
Живёшь, как жилось, будто всё проглядел,
Бровей не подняв и не дрогнув рукою,
Но чувствуешь мелочность мыслей и дел,
И что-то ещё.
Совершенно другое.
СЕСТРОРЕЦК
И вовсе не затем, чтоб чтил искусствовед,
С восторгом посвятив статью твоей картине,
Ты нарисуй июль, раскрась в зелёный цвет,
Добавить не забыв двоих посередине.
Пусть это будешь ты – веснушками рябя,
Идущая к воде, красива, молчалива;
Пусть это буду я, глядящий на тебя,
Пусть это будем мы на берегу залива.
Вот чайка над волной, вот яхта вдалеке,
И тишина вокруг стоит глухонемая.
Скажи мне на каком угодно языке –
Я всё, как есть, пойму, дивясь, что понимаю.
Внимаю, как школяр, покою здешних вод,
А в гомон городской пока ещё не тянет,
И вовсе не затем, чтоб чтил экскурсовод,
Незримыми ему
Веди меня путями.
БЕЛОЕ
Это что-то из детства, из школьных лет:
Вот он падает, белый, большой;
Я в ларьке покупаю печенье и свежий хлеб,
И ещё ничего за душой.
Это что-то и вправду из той поры,
Время вспятит, того и гляди, –
Я съезжаю на санках с высокой горы,
И ещё ничего позади.
И метель в лицо мне, и, сквозь прищур,
Сам себя вижу в старом пальто:
Я ищу тех, кто спрятался, я ищу,
А ещё не потерян никто.
И учитель в школе, суров и зол,
Смотрит очень нехорошо:
На дом задали жизнь, а ты, вот позор,
Неготовым к уроку пришёл.
МАЙСКАЯ МЕТЕЛЬ
По улицам, которых не узнал,
Ступаешь, воротник приподнимая, –
В снегу Екатерининский канал;
Метель во все концы в разгаре мая.
И хочется домой, домой, домой,
Но ходишь, удивлённо лицезрея
Такие пробки, что ни Боже мой:
Пешком быстрее.
День выдался на редкость непогож,
Синоптиков не выполнив приказ, но
В такие дни острей осознаёшь,
Как жизнь грустна, бессмысленна, прекрасна.
А можно, позабыв о ерунде,
Сощурившись от снега и от ветра,
Шепнуть сакраментальное “Ты где?”, –
И ждать ответа.
CARPE DIEM
В этот медленный, медленный день,
Заносящий листвою пути,
Будет холодно, что ни надень,
И невесело, как ни шути.
Есть причины для боли в виске,
И, когда всё на свете вверх дном,
На каком бы сказать языке
Что не выскажешь ни на одном?
Только то и умею, могу;
Только тем я, наверно, и жив,
Что ловлю каждый миг на бегу
И жалею о нём, упустив.
Нам бы времени чуть одолжить —
Мы бы в счёт этих дней и ночей
Стали по-настоящему жить:
До подробностей, до мелочей.
Мы бы в счёт этих месяцев-лет
Обустроили собственный рай.
Вот и жалко, что времени нет,
Даже если его – через край.
ТРОЛЛЕЙБУС II
Сидеть в троллейбусе голубом,
Без всяких “быстрее, ну!”,
И слушать плеер, прижавшись лбом
К троллейбусному окну,
А там – пейзажи, что хоть в альбом,
Но кисти не обмакну.
Плывёт, как рыба, в окне собор.
Я призрак – я глух и нем.
А кем и быть-то, как не собой,
И как не с тобой, так с кем?
Но транспорт едет мой голубой,
Невольник маршрутных схем.
И в этом, собственно, вся беда:
Он едет, включив огни,
Пока протянуты провода,
А дальше уже ни-ни.
И лишь кондукторша скажет: “Мда.
Конечная, извини”.
У всех – дорога. Никто не свят.
И не предсказать маршрут.
Иные едут куда хотят;
Другие – куда везут.
Пойдём, родная,
кормить
утят.
Я знаю чудесный пруд.
БЕЛОЕ
в метеолотерее, в один из дней,
выпадет белым жребием снег на землю, и снег над ней
будет последнее, что я увижу перед.
что мне сказать в конце, помимо спасибо за
несбывшееся слово, преданные глаза,
спасибо за настоящее, что будущему не верит.
поймёшь, говоря голове и снегу: кружись,
что нет лишних черт, ни одной, в иероглифе “жизнь”,
проводишь до остановки время, смешон и жалок, –
и мир покачнётся, уже не беря в расчёт
детали, мысли, проблемы, что там ещё,
вопросы морали, решаемые без шпаргалок.
но небо не рушится, осень стоит, где была,
и если ты спросишь, как у меня дела,
рассказывать долго, а если вкратце:
как будто не зная, что роль их слаба, слаба,
как заведённый, я складываю слова,
когда вычитанию самый сезон начаться.
* * *
я бы мог и взахлёб, навзрыд, мне нашлось бы, о чём навзрыд,
чтобы строчка дала эффект пресловутого кома в горле,
потому что и впрямь – болит, ведь у всех что-нибудь болит,
но, сдержавшись в который раз, я зачем-то пишу другое.
нет бы выглянуть из-за штор, да и, выглянув из-за штор,
заявить, что неважно – как, что могу хоть глагол с глаголом;
ведь и вправду неважно – как, но гораздо важнее – что
эй, трубите на все лады, что король оказался голым.
мир печален, но он красив, улыбнись, он же так красив,
ничего не хочу писать, я тобой хочу любоваться,
потому что люблю тебя, разрешения не спросив;
потому что уходят дни, и за двадцать уже, за двадцать.
я в словесной тону воде, но когда не тону в воде –
я стою. подо мной земля. неизбежное небо – выше.
так стоят поезда порой на пустых полустанках, где
никогда б не вошёл никто
и никто не вышел.
37
на удачу не уповая, примирившись и с тем, и с тем,
я на тридцать седьмом трамвае еду мимо облезлых стен,
и, пока эту чуть живую проезжает он полосу,
несущественно существую, несусветную чушь несу.
будто жаждут передавиться пассажиры, устроив гам.
я ж уткнулся в передовицу и не верю её словам.
мы с политикою бок о бок: я не с ней, но она со мной.
у неё милицейский облик, неприветливый и земной.
вот он – край мой, родной, капризный, да не капри, не сенегал.
пусть другой назовёт “отчизной”, я названий бы избегал;
край, где каждый правитель – хмурый, оснащённый бревном в глазу.
дальше – вырезано цензурой;
дальше – вырезано цензу
г. Санкт-Петербург