Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2008
Синий якорь на запястье
и вразвалочку душа,
и разбитая “на счастье”
жизнь – не стоит ни гроша.
От того ли, что бездонна
и зловонна пустота.
И мотает срок Иона
в мрачном карцере кита.
* * *
Разбежался… А если рискнуть?
Разбежался и прыгнул! Отныне
мне чужбинное небо по грудь
навсегда растворённое в Пине.
По пустынному небу бреду,
облака раздвигаю руками
и шепчу имя Бога в бреду,
как шептала Марина на Каме.
* * *
Я исчез, растворился
и не стало меня:
речка в зёрнышке риса,
лёд в объятьях огня.
Речь в безмолвном потоке,
темнота в тишине…
И все люди в итоге
растворились во мне.
ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ
1.
Засыпаю на ходу.
Сплю, но ходу не сбавляю.
Я иду, иду, иду
строевым по Забайкалью.
Левой, правой, левой, пра…
Сплю в неведенье счастливом.
Ангелы, как прапора,
запивают водку пивом.
Слева – сопки. Справа – степь.
Впереди и сзади – волки.
Четверть века. Не успеть
в часть свою из самоволки.
Я иду, иду, иду,
день и ночь без перекура.
И, как лампочку, звезду
погасила пуля-дура.
2.
Я не вернусь из самоволки, –
я выполнил священный долг.
Лежу себе на третьей полке,
поплёвывая в потолок.
Я оттрубил два года с гаком,
я заварил навечно люк.
Пусть снится по ночам салагам
начальник штаба Вергелюк.
С меня довольно. Сыт по горло.
Пускай другие, а не я
в эпоху колы и попкорна
зубрят урок Небытия.
Лежу себе на третьей полке,
гипнотизирую плевок,
а по вагону рыщут волки
зубами щёлк.
3.
То сено, то солома.
Да на краю земли.
А в это время дома
невесту увели.
Невесту уводили,
как лошадь со двора,
когда меня будили
пинками прапора.
Когда я мёрз в НТОТе
и проклинал ч/ш,
она по зову плоти
заржала и ушла.
Гори печаль, как спичка,
лети тоска в огонь.
Ефрейторская лычка
скатилась на погон.
4.
Я два года оттрубил, –
ду-ду-ду,
в Красной Армии я был, –
не в аду.
Ад кромешный был во мне,
а не в ней.
На войне, как на войне.
На войне?
Не понятно: “кто – кого”
победил.
Не осталось никого,
я один.
5.
За полётом шмеля, но под музыку Шнитке
дачным летом, в июле, следить не дыша;
ни к селу и ни к городу белые нитки
вдруг припомнить на тёмно-зелёном ч/ш.
Ни к селу и ни к городу, а к Забайкалью
возвращаюсь… Вернулся… Никак не вернусь.
Минус лето – дождливое только в начале
и ни капли в течение месяца – плюс.
И шмелиная музыка белой метели,
и Альфред, и Германия, и дембеля.
Словно в детстве далёком, сойдя с карусели,
потерял ощущенье реальности я.
Всё смешалось, включая пространство и время.
Обнажается суть. Отступает жара.
Полночь. Дети уснули. Луна сквозь деревья
освещает бессонную ночь до утра.
* * *
растаяли знаки которые “пре”
пеняя теперь на меня
как путник в ночи и как снег в ноябре
как хворост в объятьях огня
слова растерялись не зная куда
идти очерёдность забыв
уселись как вороны на провода
и перевирают мотив
* * *
А ты не слышишь и не видишь,
что “синим пламенем горит”,
но смотришь свысока, как идиш
с ухмылкой смотрит на иврит.
А ты не видишь и не слышишь,
что жизнь сквозь пальцы утекла,
и через раз, как рыба, дышишь
из-под январского стекла.
* * *
Подтверди бесшабашность свою,
по возможности честно и быстро,
и у бездны постой на краю
с элегантностью эквилибриста.
Руки в стороны – смейся и пой,
и звучи, как “парижская нота”,
чтоб потом навсегда с головой
погрузиться в родное болото.
* * *
Засыпаю без задних
и передних – точь-в-точь,
как измученный всадник,
проскакавший всю ночь.
Просыпаюсь в тревоге,
вперемешку с тоской.
Перепутались ноги,
и не знаю, с какой.
* * *
По небесной по брусчатке,
не к кому-то, а ко мне,
“Ворошилов на лошадке
и Будённый на коне”.
Скачут, скачут днём и ночью,
через годы и века.
И закат, как стая волчья,
окровавил облака.
* * *
обнаруженная двушка
через много-много лет
одичавшая зверушка
ненавидящая свет
пролежала четверть века
за подкладкой пиджака
и убила человека
невозможностью звонка
* * *
Ничего мне не жалко для сына,
всё останется только ему:
обжигающий шёпот хамсина
и прибой усыпляющий тьму,
и отсутствие мокрой сирени
и туманного молока.
Всё, включая песочное время
бесконечного слова “пока”.
Израиль