Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2008
Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Эти слова, как нельзя лучше, характеризующие человеческие взаимоотношения, в течение примерно пяти последних лет произносились мною всякий раз, когда кто-то начинал рассуждать о моём бате. Несколько лет назад он променял семью, в том числе и меня, тогда ещё четырнадцатилетнего сопляка, на индийское божество и несчастных людишек, поклонявшихся этому божеству. Причём кришнаит ничуточки не жалел о содеянном. Но лишь до поры до времени. Пока четырнадцатилетний сопляк не встал на ноги, не заставил себя уважать и не раскрыл бывшему отцу истинные ценности жизни.
Жизнь – штука сколь сложная, столь и странная. Судите сами. Обворожительная красотка, долгое время демонстративно отшивавшая навязчивых поклонников одного за другим, со временем сама оказывается брошенной себялюбивым хахалем и вынуждена в одиночку воспитывать родившегося в нелюбви ребёнка. Скупой, откровенно пожадничавший товарищу пару тысяч на погашение задолженности перед банком, вскоре узнаёт, что приятель брал кредит на приобретение навороченного автомобиля и домашнего кинотеатра и уже завёл себе новых друзей. А отец, раз за разом унижавший сына перед невесть откуда взявшимися чужаками, однажды научается отличать белое от чёрного и попадает в водоворот мучений оттого, что когда-то сделал шаг совсем не в ту сторону.
Но некогда сиявшей красотке очень сложно заново обрести счастье с другим мужчиной и уж точно не под силу объяснить своему подросшему чаду, почему оно выросло без отца или же под опекой вечно озлобленного отчима. Скупому, почувствовавшему себя одиноким, ни за какую цену не выкупить былую дружбу поднявшегося в жизни товарища. Отцу же, раскаявшемуся в своих былых неблагородных деяниях, не всегда удаётся заслужить прощение у собственного сына, не по своей вине выросшего человеком с изрядно покалеченной психикой…
Будучи студентом уже четвёртого курса, я проходил педагогическую практику в одном из красноярских лицеев. Мне достался шестой класс, ученики в котором были на редкость разными, причём во всех аспектах. На месяц в мои руки попались как очень-очень умные ребята, так и в меру развитые; типично русские и не совсем; чересчур любознательные и неописуемые лентяи; взбалмошные весельчаки и жуткие тихони; гиганты-переростки и совсем ещё крошечные “гномики”.
Тогда-то я впервые в жизни ощутил себя отцом, по нескольку часов в день занимаясь и одновременно играя с этими интересными, но ещё маленькими людьми. Один день не был похож на другой. Так, сегодня ты буквально таешь от неловкого “здрасьте”, вылетевшего из уст маленькой принцессы. Завтра получаешь удовольствие, глядя на то, как подрастающие вундеркинды чуть ли не дерутся за право ответить на твой каверзный вопрос и получить желанную “пятёрку”. Послезавтра огорчаешься вместе со взлохмаченным сорванцом, назубок выучившим заданное тобою на дом стихотворение, но от волнения забывшим последние строки. Всё это, казалось, могло продолжаться до бесконечности…
Однако месяц пролетел невероятно быстро. Практика, не успев толком начаться, почти сразу же закончилась. В уме можно было перестраиваться на лекции и семинары, но прощание с лицеем получилось совсем не таким, как я планировал. В последний день практики несколько моих детей (таким образом мы с одногруппницами называли своих учеников) окружили меня и, перебивая друг друга, буквально засыпали вопросами.
– А вы к нам ещё вернётесь? – жалобно спросила одна из “дочерей”.
– Вас же не выгнали с работы? – заботливо поинтересовалась другая.
– Вам здесь не понравилось? – надула губы третья.
– А что будет с карточками, которые мы делали перед прошлым занятием? Нам их теперь выкинуть, что ли? – обиженным голосом произнёс один из “сыновей”, за месяц привыкший к получению знаний в игровой форме.
Я сам настолько растрогался, что ничего не смог ответить этим прекрасным созданиям. Стоя внутри искусственно созданного ими кольца, лишь думал: “Вот бы и мои дети были такими же чуткими, добрыми и вообще замечательными”. Не находя себе места и ответив дурацкой, шаблонной фразой: “Всё будет хорошо”, я попрощался с учениками. Однако до сих пор с упоением вспоминаю те необычные, светлые дни, проведённые рядом со “своими” шестиклассниками. Было здорово и почти по-семейному тепло! Всего этого мне, жившему в последнее время в полном одиночестве, и недоставало.
Там же, в стенах лицея, я познакомился с одним предпринимателем – умнейшим, хочу сказать, мужиком, беседовать с которым было одно удовольствие. Наше знакомство получилось вполне обычным для акулы пера. Я, тогда ещё начинающий журналист, ненароком услышал разговор предпринимателя с учениками и решил написать заметку об их встрече, проходившей в рамках классного часа. После того как дети разбежались по домам, я плотно пообщался с тогда ещё незнакомым мне мужчиной. Быстро найдя общий язык, мы с ним в течение последующих полутора лет – до тех пор, пока моя студенческая жизнь не подошла к своему завершению, а поездки в Красноярск не стали большущей редкостью – ещё много раз встречались и непринуждённо обсуждали всевозможные вещи.
В ходе одной из уже последних наших встреч мне было предложено доехать прямиком до посёлка Молодёжного на машине – предприниматель собирался по делам в родной для меня Дивногорск. На тот момент мой более взрослый знакомый уже был наслышан о “кришнаитской балладе”. Подъезжая к посёлку Слизнево, мы, не помню зачем, подняли эту неприятную для меня тему. Собеседник посоветовал мне не торопиться с выводами насчёт кришнаита. Даже несмотря на то, что в моих былых взаимоотношениях с батей всё, вроде как, лежало на поверхности.
– Пока что ты можешь только догадываться об истинных причинах, подтолкнувших твоего отца к совершению тех или иных поступков, – сказал предприниматель.
– Просто ему так легче стало жить, – ответил я, посматривая куда-то сторону. – Ничего не нужно делать, а что там будет с семьёй – наплевать.
– Как ты можешь утверждать подобное, если не был в его шкуре? Скажешь, что со стороны виднее, и будешь в чём-то прав – доля истины в этом есть. Но существуют и скрытые от посторонних глаз причины всего происходящего, известные только тем, кто заварил ту или иную кашу.
Ненадолго я оказался в ступоре, так как не мог понять, зачем мне всё это объясняют. А то, насколько разумными или бредовыми были услышанные мною слова, тем паче не задумывался.
– Вы хотите сказать, что виновником наших с батей разногласий был я сам?!
– Уж чего я точно не хотел сказать, так именно этого, – с улыбкой на лице парировал собеседник. – Нет, я нисколько не сомневаюсь в том, что тебе было несладко, как и в том, что по отношению к тебе всё это было совершенно несправедливо. Просто переизбыток негативных эмоций не позволяет тебе трезво взглянуть на сложившуюся ситуацию.
– О каких эмоциях вы говорите?
– Эмоциях, заставляющих тебя думать лишь о собственном несчастье и в то же время не позволяющих увидеть несчастья чужого.
– Батиного, что ли? – глуповато усмехнулся я.
– И его несчастья тоже.
– Чепуха! Уж кто, а он-то точно не жалеет о содеянном.
– Я так не думаю. Поверь мне, пройдёт лет десять-пятнадцать, а то и меньше, и ты совершенно по-другому взглянешь на страницы своей биографии.
– Этого никогда не случится! – отрезал я.
– Пойми, я лишь высказываю свою точку зрения и не хочу тебе ничего доказывать, – продолжая улыбаться, пояснил предприниматель. – Насильно менять твоё личное мнение о ком-то или о чём-то я не собираюсь тем более. Со временем это сделает сама жизнь.
Впереди замаячила крыша моего дома.
– Возле того поворота, пожалуйста, тормозните.
Мы остановились. Несколько секунд помолчав, я пожелал своему собеседнику счастливого пути и вылез из машины. Далеко не бедный владелец простеньких по нынешним меркам “Жигулей”, как и всегда, дружески улыбнулся, слегка приподнял руку и поехал дальше.
Со временем чуть ли не половина родни принялась вдалбливать мне в голову примерно то же самое, что и знакомый предприниматель. Каждый твердил, будто рано или поздно батя осознает свои жесточайшие ошибки и начнёт просить у меня прощения. Я не желал слушать это, буквально взрываясь от мысли, что кришнаит набрался наглости и смелости покаяться передо мной. Попросту в голове не укладывалось, как такое вообще возможно?!
“Если даже он и начнёт искать пути к возобновлению наших отношений, – подумывал я, – всё это на деле будет не больше, чем самый жалкий спектакль, предпринятый в целях восстановления своего некогда доброго имени в глазах окружающих”.
Этой мысли суждено было глубоко осесть в моём мозгу. А потому, когда кто-нибудь из родных начинал убеждать меня в том, что кришнаит “наверняка раскаивается в ранее содеянных проступках”, дело всякий раз заканчивалось мелкой ссорой, и я, пытаясь сгладить последствия своего нервного срыва, в который раз просил не упоминать об уже бывшем для меня отце.
– Вы с ним не жили, вы своими глазами ничего не видели, вам в душу не плевали, – пытался я объяснить своё поведение родным. – Всё уже в прошлом, и этот человек давно вычеркнут из моей жизни. Мстить ему я не собираюсь, но и закрыть глаза на всё былое никогда не смогу. Поймите же это и оставьте меня, наконец, в покое!
Увы, понимать происходящее получалось далеко не у многих. Одним из тех, кто не упрашивал меня простить кришнаита, был, как ни странно, его родной брат. Скажу сразу, что чёрная кошка между ними не пробегала. Просто дядька, по моим наблюдением, всегда чуть более трезво, нежели другие родственники, подходил к оценке той или иной ситуации. А уж решать чужие проблемы он тем более никогда не собирался, полагая, что у каждого человека имеется собственная голова на плечах, которая дана ему не только для того, чтобы в неё есть, но ещё и думать ею.
Таким образом, дядька мог с чистой совестью сказать своему брату: “Раньше надо было кумекать, чем это всё может в дальнейшем обернуться”. Примерно те же самые слова я долго и безуспешно пытался донести до остальных родственников…
Уже живя в собственной квартире, я частенько наведывался к дядьке, с которым нас связывало ещё и увлечение литературным творчеством. Однажды он высказал неожиданную для меня мысль:
– Твоему отцу было бы лучше никогда не осознавать того, что он однажды выбрал во всех смыслах неправильный путь.
– А он никогда этого и не осознает, – махнул я рукой.
– Надеюсь, что так, – ответил дядька, помешивая варившиеся в кастрюле пельмени. – Иначе всё это будет невероятно больно для него. Насколько именно, даже представить не могу. Иногда подобные вещи даже убивают людей…
– В каком смысле?
– В самом что ни на есть прямом.
– Да ладно тебе, – усмехнулся я. – Этот чёрствый сухарь ещё моих будущих детей и твоих будущих внуков переживёт.
– Ох, не зарекайся, – на полном серьёзе ответил дядька. – Пускай уж лучше он всю свою оставшуюся жизнь поклоняется этим статуэткам и гуру. Пути назад уже всё равно нет.
Я, будучи целиком и полностью согласным с последними словами, спорить, разумеется, не стал.
Так вышло, что 2006 год стал одним из самых памятных в моей уже новой жизни. Именно тогда я окончил университет, получил литературную премию, был приглашён на работу в редакцию достаточно неплохой газеты. Причём всё это произошло в течение одного месяца. Все многочисленные напряги и неудачи, сопровождавшие меня долгое время, стали забываться. Жизнь постепенно налаживалась.
Отработав на новом месте чуть меньше месяца, я отправился домой к сестре и матери. Очень уж хотелось поделиться новостями, а заодно и самому узнать, что у родных случилось новенького. По пути я заскочил в первый попавшийся павильон, чтобы купить своей годовалой племяннице несколько коробочек сока. Маленькая красавица была от него без ума, а потому приходить к ней в гости без этих картонных коробочек с трубочками на боках и фруктовым содержимым внутри было просто грешно.
Пять минут спустя я уже был готов обрадовать любимую племяшку. Когда открывал почему-то незапертую на ключ входную дверь, до меня вдруг дошло, что я забыл позвонить сестре и узнать, дома ли кришнаит.
“Да ладно, его всё равно нет”, – успокаивал я сам себя.
Судя по царившей в квартире тишине, так оно и было. Я неспешно разулся, взял в руки пакет с соком и пошёл на кухню, где, как показалось, кто-то включил воду и начал мыть посуду.
– Кого там к нам занесло? – спросила сестра, не выходя из кухни.
– Угадайте с трёх раз, гражданочка, – ответил я, остановившись на пару секунд перед зеркалом и стряхнув со лба едва заметные чешуйки отслоившейся сухой кожи.
Внезапно перед глазами возникла чья-то ладонь. Я машинально протянул вперёд свою. Мгновением позже, приподняв глаза, увидел кришнаита и брезгливо отдёрнул руку. Скрипнув челюстью, но ничего не сказав, я тут же удалился на кухню, уже без особого, блаженного, удовольствия протянул шуршащий пакет с соком только-только пробудившейся от сна племяннице и намекнул сестре, что зайду как-нибудь в следующий раз.
– Тебе виднее, – пожала плечами она, поняв причину моего предстоящего ухода. – А вообще зря ты… Мне кажется, он уже всё понял и хотел бы с тобой общаться.
– Ой, хотя бы ты мне на мозги не капай. А то, как я погляжу, он уже всей родне нажаловался, что я, гад эдакий, не прощаю его. Понял он, видите ли, и общаться захотел… Ага, можно подумать, что кто-то его так взял разом и простил. Короче говоря, сделай милость – не смеши, ладно? Не хочу его видеть, – выговорился я и пошёл обуваться.
Кришнаит уже сидел в зале, за закрытой дверью, смотря телевизор и не обращая на меня никакого внимания. На это я и надеялся, не желая устраивать выматывающие меня перебранки, с которыми, к счастью, не сталкивался уже более двух лет.
Словно живая, рука кришнаита раздражающе маячила передо мной на протяжении ещё нескольких дней. Я пытался перевести свои мысли в иное русло, начиная думать то о хоккее, то о работе, то о надобности наладить свою личную жизнь, то ещё о чём-нибудь. Не помогало. Всякий раз цепочку дум и фантазий, как топором, разрубала та самая рука.
Тем не менее, я всё же надеялся, что после того случая бывший родитель уже точно прекратит свои жалкие попытки возобновить общение со мной. Но сильно ошибался. Чем дольше я жил один, тем больше родственников, как будто кем-то науськанных, безрезультатно пытались уверить меня, дескать, кришнаит уже не тот человек, которым был ещё совсем недавно.
– Нормальный у тебя батя, – заявил мне в ходе дружеской беседы муж сестры, уже больше года непонятно зачем носивший на шее кантималы – деревянные бусы, являвшиеся неотъемлемым атрибутом кришнаитов. – Просто в одно время он принял не самое верное решение. Что теперь поделаешь? На твоём месте я бы уже закрыл на всё глаза и не мучил бы ни себя, ни батю.
“Просто в одно время принял неверное решение?.. – гневно думал я. – Да уж, действительно, проще некуда… Что теперь поделаешь?! Да в том-то и дело, что ничего. И на моём месте ты не был, поэтому не надо меня ни в чём убеждать”.
– Поверь, он уже понял, что никакие мантры не смогут заменить ему тёплых родственных отношений с собственным сыном, – словно сговорившись, талдычили обе бабушки. – У твоего папки это буквально на лице написано. Ему тебя очень не хватает. Он много раз признавался, что был не прав по отношению к тебе. Поведал даже, что всё, о чём ты нам в те годы рассказывал, – не придуманное тобою нытьё, а чистейшая правда. Может, тебе всё-таки стоит его простить?
“Спасибо хотя бы за то, что из меня самого не делаете козла отпущения, – размышлял я, выслушивая все эти якобы ненавязчивые нотации. – А выбор у этого горе-владыки был. Я много раз предупреждал, что со временем он горько пожалеет. Но мои слова никогда его не останавливали. Наоборот, только злили, а там – будьте добры, получите очередные неприятности. В общем, уже поздно извиняться. В прохудившуюся посуду воды не наберёшь”.
В остальном же всё шло своим чередом. С момента того несостоявшегося рукопожатия прошло больше года. За это время я ещё пару раз случайно наталкивался на кришнаита, но вовремя уходил от какого-либо контакта или просто отворачивался. Нет, былой ненависти к нему я не испытывал. В негодование же приходил только по причине чрезмерной наивности кришнаита, из-за которой тот полагал, будто одними лишь пустыми извинениями может смыть неисчислимые грехи прошлых лет. Для этого необходимо было, как минимум, изобретать машину времени, возвращаться на несколько лет назад и проживать тот отрезок жизни заново. А это, само собой, – невыполнимая задача.
Работа в дивногорской редакции мне всё больше и больше нравилась, потому что освещать спортивную жизнь родного города для меня было огромнейшим удовольствием, которое ко всему прочему ещё и оплачивалось. А вот постоянные перекусы уже в прямом смысле слова сидели в горле. Вскоре питаться подножным кормом в перерывах мне надоело. Я стал ходить на обед то к бабушке, то к сестре. От этого выигрывали и мой желудок, и скучавшая в одиночестве бабуля, и любившая сладкие подарки племянница, и даже живший у сестры старенький кот, которого, кроме меня, больше никто, судя по всему, не гладил.
В самом начале очередной рабочей недели я отправился на обед к сестре. Увидев висевшую на входной двери квартиры табличку, где крупным шрифтом было напечатано: “Не стучать и не ломиться – спит ребёнок!”, понял, что сегодня вручить племяннице упаковку любимых ею пирожных лично не смогу. Это меня слегка расстроило, потому что я любил смотреть, как маленькая непоседа, получая из моих рук какую-нибудь вкуснятину, радостно бежала к своей маме и просила её открыть упаковку.
Пообедав вместе с сестрой, я начал бессмысленно шататься по квартире – от коридора до спальни и обратно. Возвращаться на работу было ещё рановато, а племянница, с которой мне хотелось поиграть, сладко спала в зале и в ближайшие часа полтора-два даже не думала просыпаться.
– Слушай, а я тебе наши последние фотки не показывала? – поинтересовалась сестра, видимо, заметив, что мне скучно.
– Нет. А там разве что-то новенькое появилось?
– Ой, там много всего. Мы почти каждый день фотографируемся. Доча же у нас не по дням, а по часам растёт: сегодня она такая, завтра – уже совсем другая.
– А чего ж ты мне раньше снимки не показывала? – спросил я с укоризной.
– Ты не спрашивал, вот я и не показывала, – равнодушно ответила сестра. – Альбом на мамином диване лежит – возьми, посмотри.
Я взял альбом в руки и, усевшись поудобнее, принялся разглядывать фотографии. Почти на каждой из них красовалась моя племянница. Она и впрямь везде выглядела по-разному: то весёлая, то грустная, то беспомощная, то самостоятельная…
Когда страницы альбома уже заканчивались, мой взгляд примерно на минуту остановился на одном снимке. На нём был запечатлён кришнаит, державший на руках свою внучку и как-то хитро при этом улыбавшийся. Точно так же он улыбался, когда играл со мной в мои детские годы. И тут мне вспомнились слова матери, которая однажды сказала об отношениях моей племяшки и кришнаита так:
“Наша лялечка очень любит дедушку, а дедушка вообще души не чает во внученьке”.
Памятуя об этом, я покачал головой. Ведь ещё лет семь назад кришнаит открыто заявлял, что именно семья не даёт ему духовно прогрессировать, а ещё, что он уйдёт жить в храм, как только все его дети станут совершеннолетними. Но, судя по фотографии, которая находилась у меня перед глазами, в кришнаитскую обитель он уже точно не рвался.
Ещё одна рабочая неделя подходила к своему экватору. Сразу же из редакции я пошёл к сестре домой, предварительно позвонив ей и спросив, нет ли дома кришнаита. Услышав слово “нет”, ответил, что вот-вот приду, и попросил включить электрочайник.
В пороге меня встретила взрослевшая на глазах племянница. Привыкшая к моим маленьким подаркам, она пристально смотрела на меня, надеясь, что дядя опять что-нибудь принёс. Я достал из пакета несколько коробочек сока для малышей и протянул ей. Племяшка, чуть стесняющаяся и довольная одновременно, тут же побежала на кухню, чтобы поделиться радостью с другими.
– Ма… Ма… Ма… Сёк… – сияла она от счастья.
Вместе с ней заулыбались и мы с сестрой. Через минуту из своей “берлоги” вышла мать, которая, увидев потягивавшую сок внучку, тоже расплылась в улыбке:
– О, кто это тебе такую вкусную штуку принёс?
– Дяя… – на секунду оторвавшись от трубочки, ответила малышка и тут же громко засмеялась, наполнив наши сердца особым теплом.
Я решил приготовить себе чаю и потянулся за самой большой кружкой. Сестра предложила немного подождать и нормально поужинать – в духовке доходили до ума картошка с курицей. Я, разумеется, не стал отказываться от столь аппетитного предложения.
В этот момент входная дверь, которую ни мать, ни сестра с мужем практически никогда в дневное время не замыкали, громко хлопнула. Явно кто-то пришёл. Сестра как раз ждала одну из своих подружек, и я подумал, что это была именно она, но…
– А вот и я, – словно пушечный выстрел в мирное время, раздался голос кришнаита.
“Нет, он идёт сюда, – расстроенно подумал я. – Только бы не подмазывался, а то сейчас посыплются якобы заинтересованные вопросы, в папочку снова играть начнёт…”
Раздались шаги. Кришнаит завернул на кухню, протянул матери пару пакетов, как показалось, с едой и, ничего у меня не спрашивая, удалился в спальню. Через пару секунд туда же зашла и мама, а сестра повела дочку на горшок. Не успел я вздохнуть с облегчением, как почувствовал, что кто-то дышит мне в спину. Это был он. Кришнаит, стоя в проходе между кухней и спальней, смотрел на экран телевизора, а не на меня, но всё же осмелился заговорить:
– Здорово, сын! Как у тебя дела?
На считанные мгновения он повернулся в мою сторону. Его глаза как-то вопрошающе сверкнули. Такие взгляды я нередко замечал под Новый год у детей, когда они с нетерпением ждут, чего же там добрый Дедушка Мороз достанет из своего волшебного мешка, и примерно так же несколько минут назад на меня смотрела племянница. Но в тот момент подобный взгляд меня просто взбесил.
– Нет, это уже предел всему! – не вытерпел я, заметно повысив голос. – Тебя, кажется, просили держаться от меня подальше? Тебя просили не искать со мной встречи? Тебя просили со мной не разговаривать? Тебя просили забыть обо мне? Так вот – забудь!!! Не суй мне свою позорную клешню! Не здоровайся со мной, как ни в чём не бывало! Не спрашивай у меня ничего! Ни-че-го!
Кришнаит напряжённо улыбнулся и, к моему удивлению, ничего не проронив в ответ, вновь зашёл в спальню. Я хотел ещё много всего высказать вдогонку, но, почувствовав какую-то необъяснимую боль в животе, вышел из кухни в коридор. Дойдя до зала, судорожно развернулся и скрылся в ванной комнате.
Аппетит и вообще желание находиться в этой квартире у меня пропали. Я, сказав сестре, что лучше уж поеду домой, пошёл обуваться. Почти вся злость к тому моменту уже испарилась, а вот самочувствие никак не улучшалось. Я думал только о том, как бы поскорее приехать домой и лечь спать. Хотелось тишины и покоя. Сестра вместе со своей прелестной дочуркой помахали мне вслед, и я поспешил на остановку.
Минут через сорок моё скромное желание исполнилось. Я оказался в милой сердцу квартире, принял успокоительный душ, включил радио, завёл будильник на полвосьмого и, довольный, завалился в кровать в предвкушении дебютного для себя хоккейного турнира, который должен был пройти на следующие сутки после моего пробуждения.
В ту морозную ночь, двадцать второго февраля, меня разбудила одна из мелодий сотового телефона. Спросонья приглядевшись к экрану, я увидел, что звонит мама, хотя времени было ещё только четыре часа с небольшим. Первое, что пришло мне в голову: “Совсем обезумела, старуха!” Абсолютно не понимая, чего она хочет от меня в такое время, я нажал на кнопку соединения и недовольно пробурчал:
– Алло! Ты с дуба рухнула – трезвонишь по ночам?!
В ответ послышалось всхлипывание.
– Сыночек… – кое-как выдавила мать из себя, тут же заохав.
– Ну что?! – пробасил я, по-прежнему недоумевая, зачем было звонить среди ночи.
– Как проснёшься, приезжай ко мне, сыночка, хоть немного меня поддержишь, ладно? – говорила она сквозь слёзы.
– Что случилось? – насторожился я, но всё ещё не воспринимал её плач всерьёз.
– Папка умер…
На несколько секунд я словно сам умер. Протерев ладонью глаза, которые никак не хотели просыпаться в такое время, неуверенно переспросил:
– Как так умер?
– Ну, как люди умирают? – продолжала причитать она.
В тот момент мне казалось, будто у матери случился ночной “заскок”, который можно было отнести к необычному проявлению лунатизма.
– Приезжай, ладно? – прервал мои мысли жалобный голос.
– Хорошо, – сдавленно ответил я, всё ещё сомневаясь, могло ли подобное произойти на самом деле, – часов в девять буду.
Связь прервалась. Я отложил телефон на табуретку, которая обычно стояла рядом с кроватью, и повернулся на спину. Сон как рукой сняло. Я лежал в таком положении около часа и всё это время думал, думал, думал…
“Правда или неправда? – раздирали меня мысли. – Если неправда, то зачем мать такую глупость сделала? Хотела меня проверить? Стоп, стоп, стоп… Какая, к чёрту, проверка? Что ещё за глупости?.. Может, действительно, просто какой-нибудь сон увидела и, сама того не осознавая, мне позвонила? Или… Или всё-таки она… Хотя нет. Господи, неужели и впрямь?.. Неужели он умер? Но как?! Почему? В ванной утонул, что ли? С кровати упал? На острое напоролся? Бред какой-то!.. А хотя… Хотя какая, в сущности, разница? Помер – значит, судьба у него такая. “Откришнаитил” ты своё, папаша… Впрочем, чему радоваться-то? Ведь теперь я ему ничего не докажу… Он не поймёт… Почему так рано-то?.. Да что за чертовщина на меня свалилась?! Нет! Нет! Всё, спокойно. Никто не умер. Это нереально. Мать какую-то чушь нагородила. Буду спать. Идёт всё в баню!”
Я перевёл стрелку звонка будильника на полчаса раньше обычного, дабы сразу после пробуждения отправить sms-сообщение заместителю редактора. Сообщение о том, что на неопределённое время опоздаю на работу по семейным обстоятельствам.
Семь часов утра. Краткое, но содержательное сообщение на номер зама. Большая кружка чая. Переполненный автобус. И вот я уже в трёх минутах ходьбы от места назначения. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, не испытывал никаких чувств. Вообще никаких. Входная дверь была открыта. Я разулся и пошёл на кухню, где уже находилось несколько родственников. Одни из них с трудом пытались сохранять спокойствие, другие – тяжело дышали и вытирали слёзы.
“Господи, это правда…” – уже несколько испуганно подумал я.
Мой взгляд плавно перенёсся внутрь спальни. Там на разложенном диване лежал батя. Точнее, его безжизненное тело. Я не вздрогнул и не отвернулся, а, наоборот, просто смотрел в одну точку безо всяких эмоций. Мои зрачки заметно расширились, перед глазами замелькали различные по своему содержанию микросюжеты с частотой несколько десятков картинок в секунду. Какой-то связи между ними я не видел и не мог видеть – это как смотреть видеозапись на быстрой перемотке. В себя пришёл, когда меня слегка подтолкнули в бок.
– Извиняюсь, можно пройти? – раздался голос за спиной.
Я сделал шаг в сторону, при этом ни на секунду не отрывая взгляда от покойника.
– А как он умер? – спросил кто-то у мамы, выбрав для этого не самое подходящее время и место.
– Уснул и не проснулся, – едва шевеля губами, ответила она. – Ночью начал то ли храпеть, то ли задыхаться. Я слегка потрясла его – не прекращает. Спрашиваю, всё ли в порядке, а он резко успокоился и вообще перестал звуки издавать. Толкала его, толкала… Бесполезно – ноль внимания. Я перепугалась. Потом как закричу на весь дом…
От этих слов у меня, стоявшего в двух шагах от матери, мгновенно мурашки по телу побежали. Это была первая и последняя эмоция, нахлынувшая на меня в тот день.
Немного отдышавшись, мама добавила:
– А ведь он таким довольным спать ложился. С внучкой поиграл, чаю напился, большой кусок торта перед сном съел. Ещё один кусок на утро оставил. Сказал: “Завтра доем…”
Ненадолго замолчав, мать, с трудом держась на ногах, снова ударилась в слёзы. Народу в квартире постепенно становилось больше, и каждый пришедший пытался хоть как-то утешить вдову. Правда, легче ей от этого не становилось.
– Сыночка, зачем же он двадцать второго числа умер? – продолжала рыдать мама, рухнув всем своим весом мне на плечо. – Ведь это же твоё любимое число…
Этому странному вопросу я не придал особого значения. Мою голову наполняли куда более скверные мысли, суть которых сводилась примерно к одному: я не успел, я не доказал, он не узнает, он не поймёт…
– Сынок, хотя бы мёртвого его прости… – не унималась мама.
– Прости его, пожалуйста, – поддержала бабушка, неловко обхватив мою ладонь обеими руками. – Теперь уже всё равно никому ничего не докажешь. Прости его… Прости… Ему сейчас это очень нужно.
– Я… Я и так… Я уже… – неуверенно промямлил я, снова уставившись в одну точку.
В тот момент в спальню зашли двое кришнаитов и муж сестры. Завернув мёртвое тело в простыню, они с большим трудом подняли его и понесли к выходу. Труп необходимо было доставить в морг, в стенах которого через несколько дней должно было состояться прощание с покойным. А сразу же вслед за этим кришнаиты должны были отвезти труп в один из сибирских крематориев: при жизни батя не единожды наказывал преданным сжечь его тело после смерти и развеять прах по священной индийской земле. Все родственники, за исключением исповедовавшего православие братишки, с пониманием отнеслись к воле умершего. Об отпевании даже речи не шло.
На работе я появился только после обеда. Коллеги, уже знавшие о том, что случилось ночью, пытались хоть как-то меня поддержать, хотя с виду я напоминал себя обычного. Мне сложно было сориентироваться, как же реагировать на все эти соболезнования, и я просто кивал головой.
Чуть позже мне захотелось как можно скорее попасть к себе домой, дабы не видеть и не слышать никого и ничего. Причиной тому было полнейшее непонимание всего того, что происходит вокруг меня.
К счастью, никто в тот день не требовал от меня сдачи каких-либо материалов. Я около трёх часов тупо просидел перед компьютером, не написав ни строчки. На многочисленные вопросы о своём самочувствии отвечал коротко и вполне ясно: “Да нормально всё”. Каким же это самочувствие было на самом деле, даже я толком не сумел бы объяснить…
Дома я около пяти часов кряду только ел и слушал музыку. Несколько чашек кофе со сливками, полкило мороженого и банка персикового компота, а также разношёрстное сочетание композиций “Def Leppard”, “Pet Shop Boys”, “Van Halen” и “Eros Ramazzotti” разбудили во мне доселе неизведанные желания и ощущения. Это можно было сравнить с чувством повторного рождения.
Лечь спать решил в одиннадцать вечера, хотя обычно укладывался за полночь…
…Я увидел себя, пятилетнего шалопая, на ледовом катке той самой хоккейной коробки, где прошли, пожалуй, лучшие годы моей жизни – моё беззаботное детство.
“Пап, смотри, я качусь. Сам качусь, представляешь?”
“Пока ты ещё не катишься, а только ходишь, – шутил батя. – Точнее, кувыркаешься”.
“Ничего я не кувыркаюсь. Скоро ещё лучше кататься научусь, вот увидишь”.
“Научишься, научишься… Лучше под ноги смотри, запинашка”.
“Сам ты запинашка”, – ворчал я.
“Ну, мне до тебя, естественно, далековато. Ты же у нас Уэйн Гретцки… – подкалывал меня отец. – Вот, опять завалился. Давай руку, звезда”.
“Уйди. Я сам встану”.
Батя смотрел на мои старания и не переставал искренне улыбаться. Я же, не успев подняться со льда, снова приземлился на пятую точку. В то же мгновенье мой взгляд перенёсся с порезанного коньками ледяного покрова на табуретку возле кровати…
Как оказалось, это был всего лишь сон, о чём свидетельствовал так некстати запиликавший будильник.
Причину смерти отца, не дожившего до своего пятидесятилетнего юбилея чуть меньше года, врачи так и не смогли установить. Версии высказывались самые разные – от возникновения тромба до совершенно случайной остановки сердца. Некоторые из моих знакомых вообще полагали, будто батя свёл себя в могилу сам, причиной чему могли послужить неисчислимые посты, неправильное питание и, самое главное, ужасающее по своей сути осознание того, что дорожка, выбранная им с десяток лет тому назад, завела в тупик.
До меня же, наконец, дошло, почему отец однажды променял материальный мир на мир духовный, пусть даже и на жалкое его подобие. Отец всегда старался добиваться правды, любил порядок во всём без исключения и ни при каких обстоятельствах не желал терпеть любого, даже малейшего, проявления равнодушия, лицемерия, фальши и произвола – всего того, что процветало, процветает и будет процветать вокруг каждого из нас. Всего того, что нынче неописуемо напрягает и меня самого.
Отец, обеспокоенный будущим дивногорской молодёжи, на протяжении долгих лет понемногу поднимал хоккей в городе с колен, но делал это в одиночку, безуспешно пытаясь добиться понимания и поддержки власть предержащих. В итоге батя лишь попусту растратил свои нервы и, вдобавок ко всему, заработал грыжу от ежедневного физического перенапряжения. А когда твои товарищи раз за разом беспричинно не выполняют своих обещаний, завистники всячески пытаются буквально на корню обрубить твои благие начинания, а остальные молча отсиживаются в сторонке, – гораздо проще отказаться от всего на свете, нежели продолжать попытки хоть как-то изменить окружающий мир. Мир, где каждый живёт в своей наглухо закупоренной раковине, ничуть не задумываясь о тех, кто рядом.
Теперь меня уже не удивляет то, что отец, жутко устав от царившей вокруг несправедливости, не особо раздумывая, уцепился за брошенный ему из “другого мира” спасательный круг. Конечно, можно было просто закрывать на всё глаза и продолжать жить, как раньше, ведь именно так поступает подавляющее большинство людей. Но отцу этот жалкий принцип – принцип невмешательства – был сам по себе противен. Так же, как и мне.
Понял я и истинную причину зарождения нашего с батей конфликта. Открыв новый для себя мир, отец сильно нуждался в понимании со стороны родных. Я, тогда совсем ещё молодой и не разбиравшийся в жизни пацан, попросту не мог этого сделать. Это и надломило батю окончательно. Он никак не ожидал того, что даже родной сын не захочет поддержать его в неравной борьбе с человеческим миром, постепенно тонущим в собственном дерьме…
Через день после смерти отца в Дивногорске должен был состояться ежегодный краевой хоккейный турнир памяти трёх наших выдающихся земляков-спортсменов. Приехав в город чуть раньше запланированного времени, я намеревался сообщить всем бывшим батиным друзьям, коих среди хоккеистов насчитывалось немало, о его вчерашней кончине. Турнир, в котором отец в конце девяностых годов сам несколько раз принимал участие, всего лишь на сутки символически был переименован в “турнир памяти четырёх”. Естественно, наша команда просто обязана была побеждать.
Болельщиков на трибуны пришло непривычно много для города, который около десятка лет назад потерял свой хоккейный статус. Все собравшиеся горячо поддерживали нашу команду, и это не могло не радовать. Меня огорчило только то, что лучший друг моего детства, днём ранее вроде как сожалевший о смерти своего бывшего тренера и едва ли не поклявшийся принять участие в турнире, так и не сдержал обещания, сославшись… на семнадцатиградусную “холодрыгу”. После столь сомнительной трактовки я серьёзно изменил своё отношение к этому человеку. Правда, чуть позже. А тогда все мои мысли были полностью сконцентрированы на предстоявших ледовых баталиях.
– Давай, не подкачай сегодня, – напутствовал меня перед стартовой игрой один из друзей, доставая из внутреннего кармана пуховика маленькую чекушку коньяка. – Батя у тебя хорошим мужиком был. Ну, земля ему – пухом…
Вплоть до старта того зимнего сезона я на протяжении трёх лет не вставал на коньки. На сей же раз, выйдя на лёд, испытывал неописуемое удовольствие от хоккея. От каждого игрового момента. От одной только мысли, что батя мог бы, как и прежде, стоять сейчас за бортиком и после каждого забитого мною гола делиться радостью с болельщиками, говоря: “Это мой сын”.
Выиграв у красноярской любительской команды – 6:3, а затем и у хоккеистов из посёлка Берёзовка – 3:1, сборная Дивногорска, на радость собравшейся публике, заняла первое место. Меня почему-то признали лучшим игроком турнира, а мужики, у которых я ещё десять лет тому назад воровал деньги, не скупились на похвалы.
Я же посвятил нашу общую победу своему отцу. Тому, кто на долгие годы заразил меня любовью к хоккею и спорту вообще. Тому, с кем я проводил практически всё своё время, пускай даже всего лишь до четырнадцатилетнего возраста. Тому, кто позволил мне, сам этого толком не понимая, вырасти настоящим человеком. Тому, на кого я похож.
Я простил тебя, отец! Простишь ли ты меня?..
Смерть, оказывается, имеет свойство не только разлучать людей, но и сближать их. В том числе, сближать повторно. Однако не доведи Господь кому-то ещё сблизиться с родным человеком точно так же. Семейное счастье – как хрусталь. Разобьётся – уже не склеишь осколков. Что имеем – не храним, потерявши – плачем…
г. Красноярск