Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2008
НУЖНО БЫТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЕЗУМНЫМ, ЧТОБЫ ЛЮБИТЬ
В Этом городе новые ветры. Они сырые, они пахнут крышами и дорогами. Они гонят зиму из Этого города…
Укрывшись ночным светом и пушистым одеялом, я лежу между Этим городом и Космосом. Рядом со мной Она. Она спит…
Меня не интересует Её прошлое. Не интересует Её будущее. Но больше всего на свете я хочу, чтобы Её настоящее принадлежало двоим,
только двоим
двоим и всё.
Я хочу, чтобы Её настоящее принадлежало только Ей и мне.
И пока мне везёт…
В Космосе танцуют боги, танцуют духи. Демоны подгоняют кометы и поджигают им хвосты. Амон Ра на трёхмачтовом корабле направляется к кольцам Сатурна. Он собирается украсть одно из колец, чтобы затем подарить его Афине Палладе.
В Этом городе ледяные скульптуры едят мороженое. Такси купаются в бассейнах с горячим кофе. Памятники собрались на набережной Томи и обсуждают предстоящее утро…
Я пью Её сны. Они смешиваются с моей кровью. Незаметно для Неё вылезаю из-под одеяла. Аккуратно вдвое складываю ночной свет и накидываю его Ей на голову. Надрезаю кожу на указательном пальце своей правой руки. По каплям истекаю чудесной смесью крови и снов. Указательным пальцем правой руки рисую на стенах дома, где живёт наше настоящее. У нас появляется своё небо цвета ультрамарин с белилами. У нас появляются друзья-художники, друзья-писатели, друзья-музыканты. У нас появляются часы, которые удерживают настоящее на месте и не позволяют ему стать прошлым…
Возвращаюсь к Ней, горячей и мягкой…
Она просыпается. Одеяло сползает c меня, как занавес со сцены…
Актёры неподвижно ждут реакции зрителей. Зрители восхищённо громко аплодируют. Мгновение, другое – на сцену летят букеты цветов. Актёры оживают, поймав несколько букетов, рвут их и осыпают себя лепестками. Затем выстраиваются “клином” и медленно двигаются в зал. Зрители цепляются за руки и ноги актёров. Воздуха не хватает всем участникам действа. По стенам скатываются влажные капли.
Сверху, с балкона, за происходящим наблюдает ангел с крыльями вместо рук и горящими свечами вместо глаз. Он тихо напевает что-то из Radiohead…
“Клин” распадается. Где актёры? Где зрители? Где представление? Где внимание? Занавес падает с потолка. Ещё несколько секунд под ним что-то дрожит, затем полный покой. Занавес превращается в море во время штиля…
…Я курю, поднявшись на локтях, а Она рассказывает о рыбах, в которых тоскуют моря. Она читала о таких рыбах во сне. Три дня назад. А день назад Ей снились собаки в австралийской пустыне. Я напускаю дым в Её рассказы…
Она резко меняет тему. Так резко, что у меня вываливается из пальцев недокуренная сигарета. Она говорит: “Жизнь – это мотылёк, потому что она стремится к свету”.
…Сигарета катится по полу…
Она говорит: “Моя жизнь стремится к яркому ослепительному свету. К свету, который согреет и проглотит тени моих страхов”.
…На полу разбросаны книги, рисунки, рукописи, музыкальные инструменты. Сигарета закатилась на один из рисунков…
Она говорит: “Я много раз видела свет в других мужчинах. Но всякий раз, когда я пыталась укутаться в их свет, он оказывался просто словом. Словом из четырёх твёрдых букв. А в буквы невозможно укутаться. Из них можно только построить стены, а потом жить за стенами. Но мне нужен мир. Мне нужен мир и свет, согревающий и спасающий. Сейчас мне кажется, что я вижу свет в тебе”.
…Начинается пожар. Рисунки, книги, рукописи, музыкальные инструменты дразнят потолок оранжевыми, синими и зелёными языками…
Она замечает на моём теле остров. Потом ещё один. Губами она изучает их рельеф. Я говорю ей про пожар, но Она мне не верит. “Не надо мешать географическим ласкам”, – говорит Она.
Огонь разбивает окна и выпрыгивает на улицу. Я вижу, как он оставляет чёрные следы на снегу…
“Пойдём, я подарю тебе Этот город”, – говорю я Ей…
Одеваемся. Один одевает другого. Один укутывает другого…
Наше настоящее, забравшись на спину ангела, летит через Этот город…
Ангел по-прежнему напевает что-то из Radiohead…
Этот город родился из смерти, на Крайнем Севере, недалеко от того места, где Ледовитый Океан пьёт реку Обь. Пять тысяч лет назад охотники с каменными, остро заточенными руками убили огромного мамонта. Утащить животное на место своего постоянного поселения они не смогли – такое тяжёлое и большое оно было. Вместе с жёнами и детьми они основали новое поселение возле мамонта. Их солнце восходило между грязно-белых бивней, а заходило за густую, словно тайга, шерсть.
Две тысячи лет назад в верховья Оби пришло племя людей с глиняными лицами. Они называли себя “настоящие люди”. “Настоящие люди” ели сырую рыбу и сырое мясо. Они умели разговаривать с животными и растениями. Этот город испугался “настоящих людей”. Встал на 15 тысяч своих ног и отправился на юг. Километры и годы складывались – из них состояла дорога.
…До Неё в моей жизни была женщина, полная Её противоположность. До Неё была Другая женщина. Между мной и Другой женщиной были дикие
ужасно прекрасные
нервные отношения.
Кровоточащие и слезоточащие отношения.
Я и Другая женщина пожирали друг друга. Вдохновляли и уничтожали друг друга.
Мы обладали диким и нервным счастьем.
Но Другая женщина устала. Она захотела покоя, который может дать только смерть. И она умерла. Она легла на дно двухметровой в глубину могилы и сожгла себя. Пепел Другой женщины долго стучался в моё сердце. Чтобы успокоить пепел и себя, я написал некролог, который начинался так: “Другая женщина говорила, что перегрызёт ради меня горные хребты и выдавит лаву из потухших вулканов. Но… но перерубило её пополам, но четвертовало её, но обрило её налысо и вскрыло вены. Но – жестокое и немое, глухое и безглазое…”
…Вместе с Ней я могу обладать только одним счастьем – красивым счастьем. Счастьем, описанным в эпоху романтизма, воспетым русскими поэтами Золотого века. Счастьем, как его понимают приуральские ненцы. Нервное и дикое счастье не для Неё. Потому что у Неё отсутствуют нервы, их заменяют тонкий слух и нежные губы. Потому что Она не умеет скакать сквозь метель или песчаную бурю на необъезженном облаке. Зато Она умеет очень убедительно рассказывать о слиянии двух душ…
Она говорит: “Если у тебя было счастье до меня, то забудь его. Счастье, которое было, недостойно мыслей и переживаний. Только счастье, которое есть, должно волновать человека. Тем более такого человека, как ты” Она делает два смысловых ударения: на словах “было” и “есть”. Смысловые ударения рикошетят от стен близлежащих домов, царапают загазованный воздух и улетают в недоступную моим глазам даль…
История Этого города вновь лезет под руку, требует, чтобы записали накопленные ею века…
Четыре столетия назад Этот город нашёл спокойное и красивое место на берегу Томи. Он удобно расселся на холме. Сложил себе из древесной коры юрту. Невысокую, но большую по площади. Все три тысячи ног Этого города – за время путешествия часть ног потерялась – умещались в юрте.
Спокойно и уютно было в юрте.
По солнечному свету очередного дня очередного лета приплыли мои предки. Приплыли на деревянной ладье. На носу ладьи – фигура змея жалящего воздух. Мои предки построили из прямых, тупых и острых углов крепость. Переселили Этот город в крепость. Оставили в крепости своих детей, как обещание когда-нибудь вернуться, и уплыли вслед за закатом.
В окружении углов Этот город почувствовал себя совсем спокойно, совсем уютно. За считанные годы обрюзг, обленился, перестал мечтать, что снова отправится в долгое путешествие. Зато стал много читать, писать, занялся музицированием и изучением фундаментальных наук.
…Снегопады сменялись дождями. Дожди – грозами. Облака то толстели, то худели. Маету сменял май. Декады закрывал декабрь.
…Этот город начал расти изнутри во вне.
…В Этот город я приехал автостопом. Приехал пыльный и покрытый толстым слоем загара. Она пришла в Этот город с Востока. Черноволосая и кареглазая, как и подобает пришедшей с Востока.
…Я встретил Её на склоне зимы, в домике из зелёных брёвен.
Она расстреляла меня взглядами. Я, тяжело раненный, повалился на Её руки. Заклинаниями на древнем языке и красочными яркими снами Она излечила меня.
Я
и
Она
стали
Мы
Желания каждого из нас круто разворачивались. Оставался на языке лёгкий горьковатый привкус от того, что могло бы случиться, но точно уже никогда не случится.
Рука в руке.
Имя в имени.
Мысли мои в тебе.
Ты в моих мыслях.
Часто бывает больно от того,
что ты открываешь дверь
на улицу,
а надо
открыть меня.
…………………………………………………………
(Здесь я молчу, и Она молчит.
Потому что здесь нам очень надо помолчать…)
…Я смотрю на Неё, и у меня возникает желание взорвать окружающий мир. По-настоящему взорвать. Чтобы осколки в разные стороны. Чтобы огонь плавил металл и стекло. Чтобы чужие лица лопались. А затем руины, руины, руины, и утренний туман стелился бы между ними. Ведь окружающий мир мешает мне смотреть на Неё. Окружающий мир то и дело отрывает моё внимание от Неё. То нужда, то дела, то вот гудки автомобилей. А мне бы просто смотреть на Неё, и чтобы Вечность давила со всех сторон. Я говорю: “Давай перевернём Этот город кверху тормашками. Пусть у нас под ногами будет тысячелетняя глина, пусть вместо близлежащих домов и зданий будут миллионолетние камни, давай?” Она сладко потягивается и берёт меня в руки, словно флейту. Она играет на мне музыку, всю прелесть которой я пойму ещё очень нескоро…
Сыпется снег. Автомобили и прохожие перемалывают его в грязь. Улицы быстро становятся жидкими и неуютными. Верный знак, что нам пора вернутся в домик из зелёных брёвен. Где мы встретились. Где музыка, где краски, кисти, рукописи, книги. Там мы демиурги. Там сыпется снег, только когда мы захотим. Там наше настоящее чувствует себя в абсолютной безопасности…
И снова конец, и снова начало. Мы часто дышим. Одариваем друг друга улыбками и лёгкими поцелуями. На нас пристально смотрят глаза картин, картины глаз, картины, глаза. Они не осуждают нас. Они восхищаются нами, даже немного завидуют. Ангел, напевающий Radiohead, стоит на потолке. Огонь в его глазах дрожит. Кажется, ангел в чём-то неуверен. Я приподнимаюсь на локтях, чтобы задать ему вопрос. Но не успеваю. Ангел выбегает в другую комнату. Вскакиваю, гонюсь за ним. Она кричит мне вслед, Она прекрасно обнажённая: “Ты куда? А я?” Её нагота, Её ночные фантазии, Её верность, наше настоящее царапают мою спину. В затылок вворачиваются шурупы. Оркестр играет “Прощание славянки”. По стенам стекают солёные ручьи. Пол качается, будто палуба корабля в шторм. Индийская богиня Кама отрывает себе голову и играет ею в футбол. Мёртвые птицы падают за окном. Пассажирские поезда сходят с рельсов. В Африке наступает засуха. В Австралию циклоны приносят сорокаградусные морозы. Китайцы заживо съедают последних панд. Великие книги больше никому не нужны, они гниют на свалках и помойках, их жрут серые скользкие черви. Юпитер теряет силу притяжения, его спутники разлетаются по Солнечной системе. Чёрные дыры засасывают Туманность Андромеды. Вселенная перестаёт расширяться и начинает сжиматься…
Отрезаю себе указательный палец на правой руке, бросаю его в Её распахнутое настежь сердце – это моя клятва вернуться…
В другой комнате пустыня. Беру посох и ухожу в пустыню. Сорок лет веду сам себя по барханам и сопкам. Сорок лет без воды и без людей. Однажды ангел является ко мне. Он не напевает песни Radiohead. Вместо свечей в его глазах каменные таблички. На табличках одно и то же предложение. На табличках написано: “Надо быть действительно безумным, чтобы любить”…
Она ждёт меня сорок лет. Она верит мне сорок лет, поэтому совсем не стареет. Она по-прежнему выглядит и чувствует так же, как и сорок лет назад. Её старость боится Её верности. Это последнее, что я хочу написать здесь.
весна, год 2008 от рождества Христова, город Томск,
Она обнажённо спит, а я снова пью Её сны
ХАНТ ЮРА
Никто не думал, что так получится. Никто просто ехал в троллейбусе по проспекту Ленина. Подсчитывал количество собственных удач и неудач на текущей неделе. Удач было немного, они все умещались на ладони левой руки. Но всё же удач было больше, чем неудач. Никто бережно завернул удачи в оранжевый платок и спрятал во внутренний карман куртки. Неудачи он выбросил в открытое окно троллейбуса. Они рассыпались по проезжей части. Машины и автобусы размазывали их по асфальту. Но Никто уже не видел этого. Он рассматривал пассажиров в троллейбусе. Молодые, старые лица, лица, прикрытые мыслями, лица, испачканные заботами. Никто скользил взглядом по лицам, как скользят по крутой горке на санях.
– Джжжтршшш, – троллейбус резко остановился. Пассажиры хором уставились в окна.
Весна…
Весна…
Весна!!!
Весна преградила дорогу троллейбусу. Тёплая, в тонких одеждах, с птичьими перьями в волосах Весна.
– Откройте, откройте мне дверь! – кричал Никто через весь салон водителю.
– Пффшшш, – двери открылись.
…Это было на проспекте Ленина, напротив Городского сада. Никто с головой и ногами окунулся в Весну. Он совершенно перестал думать о мировой и государственной политике, а слышал только голос Весны и биение собственного сердца – биение его сердца походило на землетрясение. Никто несколько раз пытался описать хотя бы часть своего восхищения и восторга от Весны. Но не получалось. Не хватало слов, нот, красок. Весенними ночами, в редкие спокойные минуты, Никто, лёжа на спине, беспомощно стонал от того, что не хватает слов, нот и красок.
– Что с тобой? – спрашивала Весна. Но не хватало слов, нот и красок. Вместо ответов Никто кусал Весну губами за щиколотки. Вместо ответов он был горячим и влажным с ней. Вместо ответов он прятался в её волосах. Волосы Весны – зелёная, свежелиственная и чудеснопахнущая тайга. Однажды Никто заблудился в её волосах. Он блуждал много дней один. Звал кого-нибудь, хоть кого-нибудь, кто бы вывел его из тайги. Вывел обратно в город, на проспект Ленина, на Иркутский тракт – да всё равно куда, лишь бы вывел обратно в город.
…Кем-нибудь оказался охотник, хант по имени Юра. Малорослый, коренастый, с глазами, вмещающими семь небес. На ногах высокие резиновые сапоги, чтобы в любой реке найти брод. За плечами в потёртых заплатках рюкзак и одноствольное ружьё.
Юра долго молчал, встретив Никто. Никто не мог произнести ни единого слова, ни единого междометия от волнения. Руки тряслись, ещё ему казалось, что голова его вот-вот отломится от шеи, упадёт на землю и покатится.
– У тебя есть водка? – наконец спросил Юра.
– Водка, водка… вооод-ка
– Ты с ума, что ли, сошёл тут от одиночества?
– Водки нет у меня. Как мне отсюда выйти? Скажи мне. Скажи. Я заблудился. Я потерялся. Мне надо найти город. Мой город. Понимаешь. Я тут один. А город, он там. Мне туда надо, я…
Юра внимательно слушал и смотрел сквозь Никто.
– Я тут долго блуждаю. Всё тут непонятными языками отвергает меня. Я не понимаю, зачем, как. Мне надо, надо мне…
Юра сел на землю. Подложил одну ногу под себя, другую, согнув, выставил перед собой.
От спокойствия охотника у Никто свело скулы. Из его рта бесшумно высыпались невысказанные слова отчаяния и бессилия.
Из чехла на поясе Юра достал нож. Лезвие разбрасывало солнечных зайчиков по сторонам. Один зайчик попал в глаза Никто. Никто зажмурился. Когда открыл глаза, то оказался на берегу реки. Сидел, прислонившись спиной к невысокой ели. Рядом Юра копался в рюкзаке. Река, тёмно-зелёная, манила, шептала ласково: “Шшш-шшш-шшш”.
– Не верь шёпоту реки, – сказал хант, не отрываясь от дела, – она если обнимет, то отпускать не захочет. Будет играть тобой. А когда ты ей надоешь, отдаст своим детям – духам воды. Дети у неё жестокие: могут глаз выколоть, могут руку оторвать – только посмеются.
– Что это за река?
– Полуй называется. Слышал о такой реке?
– Нет. Я жил в городе на реке Томь. А ты про такую реку слышал?
– Нет. Расскажи мне про свой город: какой он, как там живут.
– В моём городе нет ночи. День делится на часы. На рабочие часы и часы отдыха. Кирпичных зданий там больше, чем деревьев. Там есть цвета и вещи такие же сложные, как человеческий разум. В моём городе есть книги, концерты, картины, кино…
– В твоём городе ловят рыбу, – Юра оборвал речь Никто.
– Ловят, но не для того, чтобы есть, а чтобы отдохнуть. На удочку ловят. Ты умеешь ловить рыбу удочкой?
– Мужчины-ханты ловят рыбу сетями. Женщинам-ханты ловить рыбу не нравится – они боятся, что от живой рыбы заразятся молчанием. Зато женщины-ханты ловко ловят на свои косы мужчин, – Юра хмыкнул.
…Река Полуй текла сквозь тайгу, текла сквозь реку Обь, сквозь тундру, сквозь Ледовитый океан.
Река Полуй текла сквозь Никто.
Юра сел в длинную деревянную лодку-бударку и поплыл по Полую.
…Никто страдал,
очень страдал,
страдал без тихих шагов Весны по утрам,
без её привычки петь, стоя на балконе,
без её чёрного-чёрного неба и белой Луны по ночам.
Никто так страдал, как страдают горы без дождей – горы сохнут, крошатся, медленно, но неуклонно превращаются в пыль.
Никто страдал и видел в снах рыб. Рыбы разговаривали между собой тишиной…
…Проплывая сквозь Никто, хант крикнул: “Кауууууу!”…
…Никто услышал ханта и прыгнул к нему в лодку…
– Тут святое место, – сказал Юра, когда они причалили к безжизненному коричневому мысу, – здесь надо заплатить дань местным духам.
Юра достал из рюкзака спирт, вылил его на землю и поджёг. Ветер налетел на огонь, схватил его и унёс в тайгу, начинавшуюся у основания мыса.
– Духи приняли нашу дань. Можно идти.
Тайга кусалась комарами. Цеплялась за одежду ветвями.
Шаги хрустели или чавкали.
Солнце катилось по верхушкам деревьев. То слева направо, то справа налево, то назад, то вперёд.
Было сухо и душно.
Это была другая тайга, совсем не похожая на ту, по которой Никто долго блуждал один.
…Привал: костёр, чай, кусок сушёного мяса, сухари. Путники по-турецки сидели один напротив другого.
– У тебя есть друзья? – спросил Никто, поев.
– Духи – мои первые друзья, – ответил Юра.
– Они могут быть моими друзьями?
– Могут. Но с ними тебя должен познакомить тот, кого они уже хорошо знают. Если ты один встретишь духа, то тебе не стоит вступать с ним в разговор. Ты можешь сказать что-нибудь, что разозлит духа. Поэтому лучше повернись вокруг себя против движения солнца и ступай дальше.
– Где живут духи?
– Они живут везде. Под твоими ногами. На деревьях… В глазах оленей тоже живут духи… Тебе трудно меня понять. Поживи здесь хотя бы лет 20, тогда ты лучше будешь меня понимать. Сейчас ты понимаешь всё по-своему, по-городскому… По-русски.
…Пришла ночь. Смыла горизонт.
– Теперь крепче наступай – дорога вверх поведёт, – сказал Юра, – в один чум зайдём.
Деревья спрятались в собственные тени – совсем не видно. Тьма, тьма, тьма. В такой тьме и слова можно найти только на ощупь. Несколько Никто нащупал.
– Долго идти?
– Недолго, скоро придём.
Пользуясь тьмой, время лазило по карманам путников – пыталось что-то украсть.
– Так сколько идти? – настаивал Никто.
– Недалеко. Хант никогда не говорит, что дорога длинная, беду можно накликать. Иди и дойдём.
Луна тонкая и острая – бери и брейся – спускалась всё ниже и ниже. Когда она оказалась справа внизу, Юра сказал: “Вон чум, видишь?”
Прошли ещё с полчаса, и Никто действительно увидел среди черноты серый конус.
Залаяли собаки. Близко они не подбегали, лаяли на безопасном для себя расстоянии.
Входной полог чума отодвинулся чуть в сторону. Появилась голова, за ней пятно света.
Юра что-то сказал на хантыйском. Голова ответила – мягкий, как хвоя кедра, мужской голос.
Юра и Никто зашли в чум. В чуме светло и дымно от горящего очага. Вокруг очага пять хантов: муж, жена, две дочки и сын. По стенам бегают и прыгают тени.
Полилась хантыйская речь. Скорая, круглая. Будто камешки перекатываются по дну сильной реки. Женщина подала мужчинам стол с чаем, сухарями, сливочным маслом и сгущёнкой.
Свет от очага через верхнее отверстие чума падал во тьму.
Дети примолкшие и любопытные. Узкими глазами разжёвывали высокого и широкоглазого Никто.
С улицы забежала собака и развалилась у ног хозяина. Камешки, камешки перекатывались по столу, по огню, по оленьим шкурам, настеленным вдоль стен, по ногам, по лицам…
Было ещё темно, когда Юра и Никто снова вышли в дорогу.
– Эта семья – твои родственники? – спросил Никто.
– Нет. Это небесные ханты. Имён их ты не поймёшь. Их чум можно найти только ночью, когда они разжигают огонь… Много небесных хантов. Ночью они разжигают в своих чумах огонь. Он хорошо виден через верхнее отверстие чума внизу, на земле. Русские называют этот огонь звёздами… Нам надо успеть вернутся в тайгу до рассвета, а то при свете не найдём дороги отсюда туда.
…Той ночью Никто не снились рыбы. Той ночью в его сне проросла трава. По траве скакали на чёрных конях японцы. Один из них подскакал к самому краю сна и сказал: “Мы ждём тебя”. Никто выскочил из сна в явь – фраза японца его напугала. Первый тусклый свет нового дня пробивался сквозь кроны к земле. Никто вытаскивал и убирал обратно вещи из карманов. Таким образом успокаивался и понемногу забывал сон. Жёлтая коробка для сигар, в ней хранился только аромат сигар. Листки с цитатами из понравившихся когда-то пьес. Монеты с гербами. Много монет – на каждой свой герб…
…Консервные банки с мясом или овощами не умещались в рюкзаке Юры. Но зато там хватало места для рыболовной сети с мелкой ячейкой, для патронов. Сеть и ружьё кормили ханта в дороге. Если он ставил сеть, то обязательно вытаскивал рыбу. Заряжал ружьё – обязательно подстреливал птицу или зайца.
– Ты очень удачливый охотник и рыболов, – Никто.
– Учился у хороших охотников. У сихиртя.
– Сихитя?
– Сихиртя – это маленькие люди. У них маленькие руки, маленькие ноги, маленькие лица. Я слышал, что такие люди живут в других краях, их ещё называют там как-то… Забыл, как называют.
– Гномы?
– Ага, гномы. Они тут жили до хантов и по соседству жили, где теперь ненцы. Они умели разговаривать на языке животных, на языке деревьев, воды и огня. Когда пришли ханты, а потом и ненцы, гномы испугались. Они испугались того, что пришедшие разговаривают на незнакомом для них языке. Это ненцы назвали гномов сихиртя. Ненецкое слово, ага. Сихиртя ушли под землю. Иногда они выходят на поверхность. По ночам только выходят, потому что совсем отвыкли за долгие годы от солнечного света. Солнечный свет может ослепить сихиртя навсегда.
– Сихиртя твои друзья?
– Я умею с ними разговаривать. Иногда, встретившись, мы разговариваем всю ночь напролёт. Они меня научили понимать тайгу.
…Город, где жил Никто, наполнялся новым светом, примерял новые украшения. Веселился. Танцевал. Пил вино и знакомился с симпатичными девушками. Играл на флейтах, гитарах, барабанах.
Без Никто. В голове Никто.
Весна Никто улыбалась прохожим. Гуляла по закатам. Учила детей составлять радуги из цветных пластмассовых кубиков.
Без Никто. В голове Никто…
– Куда мы идём? – спросил Никто.
– Мы идём, чтобы время не остановилось. Если оно остановится, то обязательно упадёт на нас и раздавит.
– Мне надо в город. Отведи меня туда, откуда я смогу вернуться в свой город.
– Зачем ты хочешь вернуться в город?
– Город – мой дом.
– Оставайся здесь. Ты уже почти стал частью этого мира. Этот мир почти стал домом для тебя.
– В городе я точно знаю, кому и зачем нужен.
– Здесь ты нужен сам себе.
– Помоги мне вернуться в город.
…Птичьи голоса расправили крылья и полетели искать рассвет.
Юра пообещал, что выведет к посёлку. В посёлке живут и верят в своих богов ханты. В посёлке есть моторные лодки. На моторной лодке часа за три можно доехать до столицы Крайнего Севера – так сказал Юра. А из столицы Крайнего Севера можно попасть в любой город – это отлично знал Никто.
Путники вышли на заброшенную железную дорогу. Рельсы были покрыты рыжим забвением. Шпалы рассохлись от ненужности.
– Мёртвая дорога, – так её называют местные ханты, – сказал Юра, – её строили мертвецы. Когда достроили, то ушли под землю. Иногда кто-нибудь из мертвецов выходит, чтобы проверить: не ломают ли живые их дорогу.
Никто подобрал железнодорожный костыль. Шершавый, холодный, казавшийся более прочным, чем десятки лет.
– У Мёртвой дороги нельзя ничего брать, – сказал Юра, его глаза стали совсем узкими: пугающе чёрные щёлочки, – мертвецы обязательно придут и заберут своё обратно. А могут и кого-нибудь из живых с собой взять. Рядом с Мёртвой дорогой несколько лет назад жили двое русских: муж и жена. Не знаю, уж чего там случилось, – но они уехали. Далеко, в город. Люди говорят, что они у Мёртвой дороги какой-то клад забрали. Через пару месяцев жену нашли повесившейся, а потом и муж застрелился.
Никто незаметно для Юры спрятал костыль в карман куртки.
На железной дороге было тихо. Пару шагов в сторону, и слух заполняли звуки таёжной жизни.
Весь полярный день путники шагали по Мёртвой дороге.
Мёртвая дорога заканчивалась у хантыйской деревни. Избы со стороны Мёртвой дороги были ветхие и покосившиеся. У них не было хозяев. Живых хозяев не было.
…Когда Никто вернулся в город, Весна уже умерла. На улицах лежало её тело, разложившееся на мокрые и холодные дни и простывшие разговоры. Глаза и чувства Весны сгорали в красках Осени.
…Вернувшись в город, Никто поискал в карманах железнодорожный костыль. Но не нашёл…
Горный Алтай