Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2008
Тихим солнцем залит Мексиканский залив,
в нём волна шелестит и лопочет о чём-то,
будто душу свою перед кем-то излив,
всё трепещет ещё, словно тело зайчонка.
Изливанье души – изваяние дна,
у поэзии нету иного причала,
разлетелась на брызги и рифмы волна,
а потом собралась – и опять всё сначала.
Ритм стиха и души, и игривой волны –
суть хождение точки по вектору круга,
мы ведь тоже во всём абсолютно вольны,
а за что ни возьмись – повторяем друг друга.
Ничего!.. Кроме круга, волны и стиха!
Чуть за круг – и коллизия, дерзость, изгнанье.
На плечах у волны, что лиха и тиха,
и печаль не трудна, и не трудно сознанье.
ТЕНЬ ПИЛАТА
Распятье, распятье – копаться не стоит,
распятье свершит он и руки умоет,
а нам, бедолагам, слепцам и калекам,
с распятьем остаться сливаться навеки,
а нам, голодранцам, скитальцам, поэтам,
с распятьем срастаться и хлюпать дуэтом,
и вечно носить этот труп обнажённый
в прожжённых умах и сердцах обожжённых,
на шеях, на лицах, на стенах, на сводах,
в зачатиях жгучих, в дремучих исходах…
Беззубого Зевса распятье накроет,
копаться не стоит – он руки умоет,
безжалостный Яхве в подполье уйдёт –
он руки умоет, костры разведёт.
А нам, дерзновенным крылатым уродам,
покоя не знать и рубиться в походах,
касаться распятья румянцем искусства
нам, дьяволам мысли и ангелам чувства,
и грёзу лелеять в сиянии тлена,
и множить распятья, в крови по колена,
и в ней же – слезе и молитве предаться…
Не дотянуться, не докопаться.
ДВЕ РОССИИ
Как ночь бестолкова:
ни спать, ни работать!
Проснулся внезапно в поту и испуге,
взглянул на часы – половина второго,
во сне заворочалось тело подруги.
И мысли, как стаи
стервятников, тут же
по плечи вошли в черепную коробку,
и пёс у соседей зачем-то залаял,
и наш заскулил неохотно и кротко.
И выйдя на кухню,
в окне сквозь деревья
увидел я верную скорую помощь,
мужчину в военной распахнутой куртке
и сталинский ус, рассекающий полночь.
В открывшейся щели
ночного пространства
поплыли кварталы безлюдной столицы,
и в каждой квартире из тёплых постелей
людей поднимали суровые лица.
Людей поднимали,
людей уводили
идейные лица с домашним усердьем,
а где-то безлюдные грозные дали
по ним иссыхали и выли медведем.
На жизни несладкой,
увесистых книгах
на дно опускались высоких понятий,
и все этажи человеческой кладки
насквозь протыкали глазами распятий.
И знали, как надо,
и знали, как верно,
как будто в ноль три позвонить с автомата –
и скорая помощь, пожалуйста, рядом
с сестрой конопатой, с очкариком-братом.
Таится возможность
в ночи, а не выбор,
больной несомненно на грани двоякой,
но утро приходит всегда непреложно,
и так же, наверное, лает собака.
* * *
А волны всегда на душе, на воде,
в пульсации вечной природа и слово,
едва мы сгораем, как снова и снова
из пепла встают очертания крова
и с ними – качели к добру и к беде.
В такой двуединой, двуликой среде –
единственно где и живёт всё живое,
попробуй изъять из него всё плохое –
волна захлебнётся в смертельном покое
и с нею – качели к добру и к беде.
Но в том-то и благо! Никак и нигде
волну не унять никаким нашим криком,
ни горестным стоном, ни жалобой дикой,
ни бурным деяньем, ни мыслью великой…
И с нею – качели к добру и к беде.
* * *
В России моей снова оттепель вышла из моды,
и, словно в ответ на мерцанье иных позывных,
во имя гармонии чуткое тело природы
иным одаряет нас, словно сирот мировых.
И тройка гнедых снова в завязи снов и метелей,
на царственных мордах клубится отеческий пар,
и важен ямщик, и степенные белые ели
встречают метели как высший божественный дар.
В России моей новогодняя ночь на изломе,
усталая поступь коня, колея и простор,
и пляшет гармоника с жаром и тягой к истоме
во славу зимы и стороннему взору в укор.
* * *
Нет чудес чудесней чуда
в жизнь прийти из ниоткуда,
прогуляться карапузом,
подрасти, войти во вкус
и назвать арбуз арбузом,
и понять, что значит плюс
или минус, или древо,
дева, чрево, карнавал,
шаг направо, шаг налево,
пуля, выстрел, наповал,
набекрень, на всю катушку,
на растяжку вглубь и ввысь,
то-то ж ушки на макушке,
ай да Пушкин, ай да мысль!
Ай да чудо на болоте:
целый мир в аршине плоти!
А откуда? – Ниоткуда.
Из чего? – Из ничего.
* * *
Топчусь на евреях, на Боге,
на бедном еврейском Христе,
на разном другом понемногу,
гляжу невзначай на дорогу:
машины ползут в тесноте.
Куда они едут? Откуда? –
ни слова на белом листе.
Кто был этот рыжий Иуда,
содеявший пытку и чудо
для друга на римском кресте?
Иуда – и всё!.. Поволока,
машины, дорога, судьба,
но слышно за шумом потока,
как кто-то кого-то для прока
предать умоляет себя.
* * *
И без него презрения достойны,
Как жалкий сор, дома и алтари.
Осип Мандельштам
Лишь человек – стихий самосознанье,
всё без него – вне муки измеренья,
не жалкий сор, а нечто вне названья,
вне почести признанья и презренья.
Лишь с ним и в нем – поэзия и пошлость,
надменный взмах теизма и цинизма,
и веточка сирени за окошком
в его глазах лишь – чудо организма.
Исчислил он закаты и восходы,
познал полет измены и геройства –
и понял, что не царь он над природой,
а лишь её загадочное свойство.
* * *
Господи, как многому случилось
Научиться нам! Летят года…
Но неукротимы суетливость
И нелепых рвений череда.
И необоримы звоны вёсен,
И печаль осенняя крепка,
И гудит, неведом и несносен,
Мир обычной ветки и цветка.
А когда неверное колено
Выкинет проказница-судьба,
Несмотря на опыт, стынут вены
И к губам невольно льнёт мольба.
США