Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2008
У Сергея над крышей до неба труба,
У Сергея разорвана пулей губа.
Перебито крыло — молоток не поднять.
Но зато от плеча до плеча — не объять.
Он в здоровую руку подкову берёт
И подкову не видно. Дивится народ,
Видя гнутый металл: ну, Серёга, каков!..
Только жизнь не подкова, хоть вся из подков.
Он медаль, что его наградила страна,
В козью ножку свернул (жидковата цена),
Вставил в ботало. Звук — не сравнится любой.
Хорошо с этим звуком корове рябой!
Ходит в стаде она, а как будто одна.
Мелодична, пестра — и слышна, и видна.
И любовно её деревенский народ
Не Пеструхой, как раньше, — Афганкой зовёт.
А Сергей улыбается битой губой,
Без руки человек, а доволен судьбой.
Вот и стрелян, и взорван, ползёт, но везёт.
И за бабу свою семерых загрызёт.
На здоровой руке, прижимая к плечу,
Он несёт её в горницу, словно свечу!
Смотрят с завистью жёны, кряхтят старики…
Тридцать лет мужику.
Десять лет без руки.
* * *
О судьбе подумаю, о славе.
Стерва! Но, однако, хороша…
Боже мой, в какой кипящей лаве
Мы с тобою варимся, душа;
Где — заматерели, огранились?
В чьём горниле и под молот — чей?..
Никакому Богу не молились
И ничьих не слушали речей.
Мы трудились
До седьмого пота,
До изнеможенья, до крови.
Жизнь моя — угрюмая работа…
Сколько же отпущено любви
Было нам,
Чтоб долгими ночами
Мог я — не аскет и не изгой —
Верить в эти крылья за плечами,
Ощущая бездну под ногой?..
У СТИКСА
Вот здесь и сядем около куста,
Где есть ещё свободные места
И солнечных лучей не очень густо.
Пусть нам с тобой нальют вина в сосуд
И каждому по драхме поднесут,
Чтобы во рту не оказалось пусто.
Покой и свет. Медвяный запах лип.
Издалека — уключин мерный скрип…
Поговорим. Мы не наговорились.
Мы просто были, хлопали дверьми,
И, хлопаньем довольные вельми,
В соку своём кипели и варились.
Оглянемся… — ах, эта колея!
Супонь, гужи, потёртая шлея,
Возницы брань, и кто-то лает, лает.
Как будто бы не ради жизни жил,
А занят был вытягиваньем жил
Своих, а для чего — никто не знает.
Теперь им нас назад не заманить.
Слабее пульс, почти незрима нить…
Пора! пора… Старик всё ближе, ближе,
Сейчас он нам засунет пальцы в рот,
И, ухмыляясь, драхмы заберёт,
И мы увидим: не седой он — рыжий.
А это — солнце. Он седой. Седой.
Он столько лет работает с водой!
Тяжёлая! На омутах играя,
Она несёт. А мёртвые идут.
Садятся здесь и переправы ждут.
Когда ж конец? Но ни конца, ни края.
* * *
В краю от Иртыша до Енисея,
Пася отары и пшеницы сея,
Пронзая небо бронзовым копьём,
Скуластый гунн, безродный и бездомный,
Притянут к жизни тягою бездонной,
Окидывая оком окоём,
Всегда в погоне, я бежал и мчался,
На бричках трясся, на горбах качался,
Влюблялся в жизнь и понимал — она
Одна, и от неё не отвертеться,
И тяга к ней, что чувствовал я с детства,
Была во мне, воистину, без дна.
НОЙ
Очнулся Ной, а на дворе Россия.
Лицо расплюснув о стекло окна,
В дом смотрит Хам, глаза его косые
Ещё хмельны от блуда и вина.
Тревожно гоготала птица в клети,
Рассвет во двор катился по крыльцу,
И Ной подумал — ох, уж эти дети,
С друзьями пьют, а жрать идут к отцу…
Телега прогремела под окошком,
Пошли крестьяне в поле — на свёклу.
Ной птицу накормил зерном. Картошку
Хам разогрел и сел один к столу.
Потом он спал.
А Ной, хрустя артрозом,
Носил в сарай дрова, травил жуков,
Потом кусты подкармливал навозом,
Потом смотрел на пьяных мужиков,
Что шли, шатаясь, по домам с работы.
Потом проснулся Хам и снова ел.
Поев, ушёл — и никакой заботы.
А Ной трудился, думал и смотрел…
Созрело яблоко!
В селе заготконтора
Не принимает фруктов — нет нужды.
И Ной подумал — сколько же вражды!
И усмехнулся — яблочки раздора
Растим, гноим…
Шмурыгая резиной,
Крестьянки возвращались ввечеру.
Пришёл сосед за фруктами с корзиной:
— Снесу свинье… не пропадать добру…
Так день прошёл.
Под лампою лучистой
Ной грел суставы. Библию листал.
Он думал, что он жить уже устал,
А жить ему вот так ещё лет триста.
* * *
Я, конечно, умру.
Хорошо б — на миру.
Хорошо, чтобы речка и крест на юру.
Чтоб зимой чистота,
Чтоб весной пестрота,
Чтоб под осень калина в крови у креста.
Друг придёт навестить,
Враг — прощенья просить,
Незнакомый зайдёт постоять, погрустить.
Ни о чём не ропщу,
Всё приму и прощу…
Я с весёлым — весёлый, а с грустным — грущу.
На тропе межевой
Стану просто травой…
Положите меня на закат головой!
Пусть плывут сквозь века
Надо мной облака,
Удивляясь и плача — как жизнь коротка.
СИБИРЬ
П.Васильев
Подковой ударь — не останется вмятин.
Мне этой породы характер понятен —
Сибирь отвергает насилья следы.
Она, принимая желающих в плен,
Лежит, развалившись, от края до края,
Как будто звериная шкура сырая —
Мездрою наружу, с потёками вен.
Осадит морозом, бураном нахлынет,
Взопреет под волчьей дохой золотой —
И стынут хрящи носовые, и стынет
Надбровная кость и гудит ломотой.
И если не дерзок, и если не ловок,
Зароет в снегах, как в пуху лебедей,
Начертит звездой на кресте заголовок
И солью проступит на шляпках гвоздей.
И талой водою очистит скулу,
И выбелит кость и седьмою весною
Проколет глазницы хвоинкой-сосною,
И, ствол выгоняя, погонит смолу.
И кто-то идущий тропою другою,
В таёжном урмане, в брусничных кистях,
На лопнувший череп наступит ногою,
И вздрогнет, и тяжесть осядет в костях.
Надолго осядет, но, кровь будоража,
Поманит упрямо и жёстко туда,
Где синим костром над улогами кряжа
Мохнато сверкает медвежья звезда.
* * *
Лихой зимы под каблуком
Лихая песня…
Душа не плачет ни о ком.
Неинтересно.
Вся жизнь в пути, в борьбе, в гоньбе…
Живёшь, батрачишь…
Кого жалеть? Тут о себе
И то не плачешь.
Бежишь дорогой в никуды,
Играешь драму
В трёх миллиметрах от беды,
В пяти — от сраму.
Не поскользнись на вираже!
А поскользнёшься —
Не отбояришься уже,
Не отскребешься.
п. Кузьмолово Ленинградской области