Опубликовано в журнале День и ночь, номер 4, 2008
Я благодарен женской красоте
и готов целовать
высокие ноги,
высокую грудь
и высокую шею
той девицы, имени которой уже не помню.
Я благодарен женской моде
за смелые вырезы
на платьях,
кофточках
и маечках
той девицы, имени которой уже не помню.
Я благодарен женской кокетливости,
изощрённой способности
томно вздыхать,
приоткрывать ротик,
закатывать глазки,
той девицы, имени которой уже не помню.
Но, впрочем, не мешает уточнить,
что та особа замужем была. И потому
я благодарен наркомвоенмору Троцкому,
дедушке Ленину и товарищу Сталину
за создание доблестной Красной Армии
с законом о всеобщей воинской обязанности.
И может быть не меньше благодарен
суровому, но справедливому маршалу Гречко,
призвавшему в свой срок на службу мужа
той красотки, имени которой уже не помню.
Я благодарен нашей школе за воспитание
всеобъемлющего чувства
верности родине,
верности долгу
и верности комсомольскому уставу
в той красотке, имени которой уже не помню.
Иначе бы весёлая солдатка,
непременно вспомнила о супружеской верности
и не ушла бы с рабочего места
в объятия начальника смены,
и не случилась бы страшная авария
со взрывом допотопной установки,
последствия которой устранять
меня послали в тот лихой посёлок,
где я, закоренелый холостяк,
увидел и влюбился в Валентину.
Была весна. Густой багульник цвёл,
нас окружали розовые горы…
С тех пор минуло тридцать с лишним лет,
А головокруженье не проходит.
ЗАЗНОБА
Знаю всё, моя зазноба,
И рассказ, и пересказ, —
За тобою надо в оба,
За тобою — глаз да глаз.
Слухов долго ли надёргать,
Карауля у ворот.
Дорисует чёрный дёготь,
Дорасскажет чёрный рот.
Над тобою роем сплетни
На любой голодный вкус.
Разгуделись мухи, слепни,
Комары и прочий гнус.
Кто-то вкрадчив, кто-то злобен.
Бабы злее мужиков.
Я и сам понять способен
Без намёков и кивков.
Рад забыть бы (да едва ли).
Помню (ты уж извини)
Как твои глаза стреляли,
Как туманились они,
Наливались колдовскою
Чернью (как тут не помочь)
Коль с русалочьей тоскою
Манят в омут, манят в ночь,
А горячего дыханья,
Этот норов, эту прыть
Ни шелками, ни мехами
Не упрятать, не укрыть.
Грудь твоя тебя же выдаст —
Вольная, как ты сама —
Что ей тряпочки на вырост?
Что ей лютая зима?
Волновалась. Волновала.
Не желала скуку знать.
Много чувства. Толку мало
Сторожить и ревновать.
Сладким чаем напоила.
И радушна, и мила.
Приласкала, проводила,
А дверей не заперла.
Разберись в печи с обедом,
Дом проветри, пол помой…
Кто придёт за мною следом?
Кто ушёл передо мной?
Ни пера им всем, ни пуха.
Мне уже не до обид.
Врунья. Стерва. Потаскуха.
Но знобит, знобит, знобит.
НА БЕРЕГУ
Отливы сменяют приливы,
И муть выползает со дна.
Мечтательница терпелива,
Она бесконечно верна.
Вдоль берега серые камни
Изъела тяжёлая соль.
Измаянная маяками
Подруга счастливой Ассоль
Сидит у залива, икает,
В ногах полбутылки вина.
Волна за волной набегает.
Бежит за волною волна.
В загадочной розовой дымке,
Когда напрягается взгляд —
Вдали паруса-невидимки
По розовым волнам скользят.
Она-то их видит. Быть может,
Устав от неведомых стран,
Одною из лунных дорожек
Идёт к ней её капитан.
Приложится к влажной бутылке
И чайкам в ответ прокричит.
Наверно, лобзания пылки,
И клятвы в любви горячи,
Наверное, были.
Не помнит —
Засыпано слоем песка.
А парус наутро был поднят.
Печаль заменила тоска.
До берега путь очень близкий,
А дальше вода и вода.
В пустые бутылки записки
Писала ему в никуда.
С пронырливостью обмылка
Луна ускользает во тьму.
И падает в волны бутылка,
Уже без записки. К чему?
Предложат никчёмную фору
И требуют веры в кредит.
Одетая в школьную форму,
Старуха на море глядит.
* * *
Доля птичья. Воля птичья
Пенья вольного восторг.
Небо! В чём его величье?
В простоте. Полёт. Простор.
Хорошо играть словами,
Звуки букв перебирать.
Да и с птичьими правами
Больше не во что играть.
РАЙЦЕНТР
Всё готово для взрыва в берёзовых почках,
Чтобы щедро разбрызгать зелёную краску.
Большеглазая, юная мать-одиночка
По весенней распутице тащит коляску.
По родному селу, что зовётся райцентром.
До больницы дорога вдоль школьной ограды.
Непутёвая девка по местным расценкам,
Обречённая на нездоровые взгляды.
Через грязь, через лужи с натугой бурлацкой.
От вопросов устав и устав от советов.
Ну, а ветер весенний настойчив и ласков,
И она улыбается шалому ветру.
* * *
Снова увидели вовсе не то, что искали.
Зыбкую сказку смела своенравная быль.
Тихое время ломалось большими кусками,
Быстрое время дробится на крошку и пыль.
Не получается плавного переключенья,
Рваною скоростью время безжалостно рвёт.
Рваное время: пустоты, провалы, смещенья…
И за глухим поворотом таится слепой поворот.
Тесно на трассе, обочины уже и уже.
Грязный бульдозер старательно чистит кювет.
Всё, что негибко, медлительно и неуклюже,
Обречено
И укрыться, возможности нет.
* * *
Б.Петрову
Не село, но ещё далеко не столица.
Здесь хронический смог и бронхит, и гастрит.
На прудах, где за городом рыба таится,
Стеклопластик бамбук поредевший теснит.
Он надёжно упруг. Водостойкие лаки
Не облезут, наверно, с него никогда.
Но в пруду водяные защитные знаки
Не заметны — а с виду вода, как вода.
И на ощупь мокра, и прозрачная даже,
Бросишь камень и счёт потеряешь кругам.
Заменяя дизайном остатки пейзажа,
Стеклопластик щетинится по берегам.
Ни сучка, ни задоринки. Тонкая леска
Чуть видна, но крепка. И как будто в укор
На фальшивом пруду ни единого всплеска,
Не считая того, что бросали прикорм.
Не клюёт. Но само ожидание клёва
Затянуло и всё не отпустит никак.
И тоскует, от чувства ненужности квёлый,
На японском крючке наш российский червяк.
ГДЕ-ТО В НЕБЕСНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ
Уже подсовывает лист
С приказом “На покой”
Сутуленький канцелярист
Небесный,
Но такой,
Как наши грешные. Не пьян,
Но пил не только сок,
Однако прячет свой изъян,
Дыша наискосок.
По всем инстанциям пронёс,
В руке дрожащей тряс,
Похожий больше на донос,
Губительный приказ,
Где перечень грехов моих,
Пустая жизнь моя…
И морщит лоб, читая их,
Нахмуренный судья
Но где же список добрых дел?
Он тоже должен быть —
Я очень многого хотел
Добиться от судьбы.
Чернильницу канцелярист
Придвинул для пера.
И перечёркивает лист
Вердикт: “Давно пора”
Уже в нашлёпку сургуча
Утоплена печать…
И “Смерть Ивана Ильича”
Слабо перечитать.
* * *
Ни скидки на место,
ни скидки на время, —
не важно: ты в тереме
или в гареме,
под шёпот зловещий,
под бурю оваций —
ты должен, обязан
собой оставаться.
И в нищей глуши,
и в богатой столице
ты выжить обязан,
успеха добиться.
И душно, и страшно,
опасно и тесно, —
ни скидки на время,
ни скидки на место.
С победной наградой
и с лагерной тачкой
обязан пройти
и души не испачкать
под взглядом Иосифа
или Никитки.
Легко говорить,
а попробуй без скидки?
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ТЕАТР
Ну, времена! Наскучил эшафот.
Кого? За что? За кражу и за ересь —
Любого можно. И бесплатный вход
Не привлекает зрителя — заелись.
Устав бояться, начали скучать,
И поиск смысла стал потерей смысла.
Уже пресна свободная печать,
Свобода нравов на свету прокисла.
Как оживить? Построили помост
На площади. И власти не ругали:
Поп освятил, мэр города помог
Людьми, материалом и деньгами.
Добротный получился эшафот.
Гремели речи, развевались флаги
И шёл на представление народ,
Но охладел, и кончились аншлаги.
Казалось бы, с ума сойти должна
Толпа, вживую созерцая трупы.
Ну, что ещё? Какого им рожна?
Психует режиссёр. Мрачнеет труппа.
Какое там заелись — зажрались
И тупо отворачивают морды.
Герой-палач — последний моралист,
Конечно, пьёт, но в дело верит твёрдо.
СЕМЬ БЕД
Конечно, сам дурак
И по делам — наказан.
Терпи. Но что бы так
Всё скопом и всё разом?
Нагрянули семь бед.
Не в дверь, так в окна лезли,
Но даже бражки нет,
Чтоб угостить болезных.
Расселись и скулят:
Кто жалобно, кто грозно.
И поздно прятать взгляд,
Оправдываться поздно.
Бывало — клином клин…
Да расшалились нервы.
И на семь бед один
Ответ. И тот не верный.
г. Красноярск