Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2008
По улицам
неопознанным объектом среди прохожих,
ненужной родинкой на общественной коже
я шатаюсь до воды из носа. А потом
домой, где ужин — излюбленный суп с котом.
Тепло. На кухне два неприкаянных зверя,
(А кот всё царапался в двери,
пока меня не было) сидим, поедаем
остатки супа. А завтра тоска гнедая
опять погонит прочь, до воды из носа,
и, может, совсем не известно, что будет после,
поэтому будет потом. И кот, что, наверное, так же,
как я, многое знает, но никому ничего не скажет.
И некому.
СТЕКЛЯННЫЙ ЧЕЛОВЕК
В высоком цилиндре за ржавой оградой
сидит на скамье опустевшего сада
забытая старость. Бесцветные жилы
на память о прошлом. Да, в прочем, а жил ли
седой незнакомец? Ведь выдуто сердце
как ёлочный шарик. И старые дверцы
садовой калитки запрятали в осень
стеклянные тайны — никто и не спросит…
Стекляшки в глазницах не поняли лета,
и мысли его уже дышат Тем светом.
Хрустальные кисти сложил на коленях,
прозрачный настолько, что даже и тени
уже не отбросит. Он высосан веком.
А то, что когда-то он был человеком,
не важно уже ни скамье, ни ограде,
ни смерти, что входит в заброшенный садик.
Но жизнь забрать она хочет без толку —
он, так и не встав, распадётся в осколки.
ИСКУССТВЕННАЯ ЖИЗНЬ
По асфальту побережья я шагаю всё дальше в ночь.
И следы от моих ботинок выдают направление “прочь”.
А рядом шумит тихонько ночное дорожное море,
И музыка его волн — шум колёс, что не знает горя.
Я иду к тому самому месту, где совсем далеко “когда-то”
Я впервые увидел солнце, что навек лишено заката.
К солнцу в стеклянной клетке, и ему суждено гореть
Лишь чернильной глубокой ночью. И конечно, совсем не греть
собой тело земли, нестерпимо. От того оно часто сгорает.
Но фонарщики меняют лампы. И бедняга вечно страдает.
Я сижу у стеклянной клетки, на рёбрах немой скамьи
в гармонии с жизнью города, я, наверно, член семьи,
то есть этого мира, созданного одним странным маленьким богом
по имени ХомоСапиенс. И мне нужно совсем немного
для исправной службы ему. Я смотрю на свои ладони,
на смешные металлопальцы. Я сегодня кое-что понял…
Я совсем не имею права на роль любимого сына,
Ведь по венам течёт масло. Жидкость искусственной жизни.
Я — машина…
ПЕРНАТОЕ БРАТСТВО
Голуби купались в луже. Улетели
обрывком свободы. И день недели
второй с конца приготовил время
к расстрелу. Возложил на меня бремя
убийцы. Мы шли по осколкам лета —
палач и жертва… Дошли так до этой
лужи. Обители голубиной тайны.
Переглянулись, забыли цель. Случайно
прибыли на обряд посвящённых
сизых, коричневых, белых, чёрных
пернатых братьев. И мне туда надо бы…
Но время решило, что надо быть
маленькой и пернатой непременно снаружи.
А такое моё “внутри” им не нужно.
ЛЕГКО
Вылупиться… Новой свободой рвёт
из затхлости зимних стен. Сполна
подарить себя свежести, что живёт
только в первых минутах весны окна,
открытого нараспашку. Легко…
Накопленную холодами тяжесть снять,
Без шапки выйти в тепло на улицу.
Учиться по-новому ощущать. Опять
распуститься! Опять солнцу жмуриться!
Искать новую жизнь.
Сесть в другой троллейбус на восток:
С другими людьми, по-другому путь.
Впустить случайных предчувствий ток.
Глазами встретиться. В себя вдохнуть.
Услышать: “Следующая — остановка — сердца”…
ПРОГУЛКА
Эта ночь, наверное, снится
мне. Она нарисована
живыми красками: лица,
мост, эта набережная… Скована
душа. Не хватает места в теле.
Ей бы вылиться без остатка
На размытую гладь акварели,
раствориться в городе. Сладко.
Так сладко пахнет шоколадом
тёмно-горькой искрящейся ночи.
У меня свидание — город рядом.
И размытое одиночество.
ДРАМА
Тепла совсем не доставало…
Забитое в тугую раму,
Окно показывало драму
пустому зрительскому залу.
Сюжет простой — о новых смыслах,
о поиске живого света,
гонимого с востока ветром.
И облака, как разум в мыслях,
запутались в ветвях деревьев,
которые чертёжно хмуро
разбили небо на фигуры.
И всем хотелось поскорее
закончить фильм, закончить зиму,
сменить облупленную раму…
Окно показывало драму,
а зал молчал невыносимо.
КРУГОВОЙ МАРШРУТ
Трамвай несёт меня, стуча по рельсам,
до остановки с вывеской “Весна”.
Погоду не понять — шаманит Цельсий,
а я сижу всё также у окна.
Тоска по лицам едущих шныряет,
по радио опять про что-то врут.
Муниципальный транспорт повторяет
из года в год свой круговой маршрут.
Трамвай в который раз проходит мимо
апреля по дуге железных миль,
и мир застрял в нелепой пантомиме,
копя веками на ресницах пыль.
* * *
Я пережиток эпохи предков.
Я снимком старым в мансарде лет
зачем-то воткнут в сухие ветки
на подоконнике. Вечный свет
живого солнца стирает чёткость
запечатлевших во мне себя
под грифом “Прожитое” отчётов.
Протяжной музыкой теребя
больную душу, играет скрипка,
и в чёрный фрак здесь скрипач одет,
а на лице его нет улыбки,
да и лица уже вовсе нет.
Здесь без пощады слепое время
стирает медленно всё в песок.
И только небо пустое бремя
хранит в архиве на вечный срок,
не опускает эпоху в ящик,
зачем-то тянет к ней вечный свет
и нас, потерянных в настоящем,
ведёт обратно в мансарду лет.
г. Красноярск