Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2008
А вы, надменные потомки…
М.Ю.Лермонтов
В той обычной истории, о которой следует всё же напомнить, необычным может быть один из документов, оставленный в назидание нам, потомкам – как яркий показатель беспримерной порядочности наших богатых предков.
Итак, дорогой читатель, представь себе тот день… 19 ноября 1910 года. Была пятница. Морозно. Снежные заносы угрожают движению поездов. Врачебная управа предупреждает о распространении инфлюэнцы, перекинувшейся из Иркутска. На вечернем заседании второй день подряд городская дума решает вопрос о штатах канцелярии городской управы и установлении им жалованья. В кулуарах обсуждается недавняя смерть Льва Толстого, причём в Канске, по замечанию газеты “Красноярская мысль”, запрещено совершать по нём панихиду. Енисейский губернатор, действительный статский советник Яков Дмитриевич Бологовский утверждён в звании почётного члена Сиропитательного приюта имени Щеголевой.
Вот, пожалуй, и все губернские новости этого дня, если не считать нескольких пожаров да двух отравлений уксусной эссенцией, кстати, не внушающих для женщин “серьёзных опасений”.
В этот день в контору красноярского нотариуса Ставровского (собственный дом по Воскресенской улице) зашла старая дама и, тяжело опустившись на подставленный хозяином стул, задышливо заявила:
– Не откажите в любезности, милейший Николай Александрович, выслушать меня…
– К Вашим услугам, уважаемая Евдокия Петровна! – Ставровский с достоинством склонил голову. – Я весь внимание.
– Сразу оговорюсь, разговор будет долгим и не без свидетелей… как и положено в таких случаях.
– Но где же они?!
– Ах, да… Они будут с минуты на минуту; я позволила себе пригласить господ Нарциссова, Шепетковского и Белянина… Да вот, кажется, идут.
В передней тревожащим звоном затрепетал колокольчик и тяжело стукнула дубовая дверь, а через минуту свидетели уже сидели на лавке сбоку от стола Ставровского и непринуждённо обсуждали вчерашние новости: в сборном цехе главных железнодорожных мастерских слесарю Атанову оторвало кисть правой руки – у станка для обточки не было рукоятки, а потому для регулирования хода станка приходилось браться за шестерню рукою; на перегоне Кача – Водораздельный Сибирской железной дороги пассажирский поезд потерпел крушение – у одного из вагонов сломалась колёсная ось. Хорошо ещё, что никто не пострадал. На станцию Красноярск поезд прибыл с опозданием на шесть часов.
– Утром как раз и прибыл, я узнавал, – сказал Белянин.
– Парня жаль, куда он теперь без руки-то? – вздохнул Шепетковский.
Ставровский сделал знак рукой, и говорившие умолкли.
– Слушаю Вас, Евдокия Петровна, – Ставровский улыбнулся.
– Я хотела бы составить духовное завещание: годы, понимаете ли… В мои лета скрывать возраст вроде бы и ни к чему даме. Шестьдесят пять мне уже. Спешить надо.
– Ну, что Вы… да Вы ещё…
– Нет-нет! – Евдокия Петровна поморщилась, и стало всем ясно, что комплимент неприятен ей. – Я знаю, надо спешить. Я всё обдумала. Будущее настолько туманно, а я могу в любое время… ну, да что говорить, и так понятно!
Евдокия Петровна Кузнецова, старшая дочь покойного красноярского купца первой гильдии, золотопромышленника и мецената Петра Ивановича Кузнецова, внешне сильно похожая на отца смуглой кожей и азиатским разрезом глаз, терпеливо ждала, пока нотариус напишет вступление к документу, который будет иметь большую юридическую силу.
Наберёмся и мы с вами, дорогие читатели, терпения, дочитаем сей скучный текст до конца:
“Тысяча девятьсот десятого года ноября девятнадцатого дня явилась ко мне… лично мне известная и имеющая законную правоспособность к совершению актов потомственная почётная гражданка Евдокия Петровна Кузнецова, живущая по Песочной улице, в доме Коновалова, в сопровождении лично мне известных свидетелей: надворного советника Дмитрия Иннокентьевича Нарциссова, сына статского советника Николая Николаевича Шепетковского и младшего ординатора Красноярского местного лазарета Гавриила Ивановича Белянина, живущих в городе Красноярске: первый по Благовещенской улице, в доме матери своей, второй по Баталионному переулку в доме отца своего и третий по Благовещенской улице в доме Саниной, с объявлением, что она, Кузнецова, желает совершить духовное завещание следующего содержания: первое – из принадлежащего мне недвижимого имения, находящегося в городе Красноярске, во второй части, на углу Воскресенской улицы и Благовещенского переулка и заключающегося в месте земли, сколько таковой есть в натуре, с возведёнными на нём деревянным одноэтажным домом, двумя флигелями, из которых один двухэтажный каменный, и другими надворными постройками, завещаю в полную собственность: а) городу Красноярску, в лице Городской Думы, угловую часть места земли, в количестве: длиннику по улице тринадцать сажен и по Благовещенскому переулку до межи церковной ограды, с возведённым на этом месте угловым деревянным одноэтажным домом и другими постройками, с тем непременным условием, во-первых, чтобы завещанный дом служил исключительно под школу или какое-либо городское просветительное учреждение, во-вторых, чтобы ни в этом доме, ни в принадлежащем ему месте земли никогда не устраивалось каких бы то ни было торговых заведений, магазинов и тому подобное, и в-третьих, чтобы та школа или то просветительное учреждение, которые будут помещаться в завещанном доме, носили бы имя Петра Ивановича и Александры Фёдоровны Кузнецовых, и в) племянникам моим, детям брата моего, потомственного почётного гражданина Ивана Петровича Кузнецова, – Петру, Александре и Евгении, остальное количество земли, сколько таковой окажется в натуре, с возведённым флигелем, деревянным флигелем и всеми надворными постройками по равной части каждому. Причём завещанное имущество поступает в фактическое владение города и племянников моих только через год после моей смерти, в течение коего душеприказчики мои должны ликвидировать все мое движимое имущество, согласно особо оставленной им за моей подписью инструкции, при этом душеприказчикам предоставляется срок этот сократить. Второе: все принадлежащие мне паи в приисках, где бы последние ни находились, за исключением моего участка в Троицком прииске по речке Узунжулу, завещаю Красноярскому Самоуправлению, с тем, чтобы весь чистый приход от арендования или продажи этих паев городское самоуправление должно распределить по равной части между Красноярской женской гимназией, Красноярским детским приютом – ведомства императрицы Марии, Красноярским Синельниковским благотворительным обществом, Красноярским городским музеем и Минусинским городским Мартьяновским музеем. Третье. Принадлежащее мне участие в Троицком прииске по речке Узунжулу, в Минусинском уезде, завещаю в пожизненное владение сестры моей Елизаветы Петровны Пассек, а после ея смерти в полную собственность вышеупомянутым племянникам моим Петру, Александре и Евгении Кузнецовым. Четвертое. Из оставшихся после меня наличных денег и денег, которыя получат душеприказчики от продажи моего движимого имущества, завещаю: выдавать племяннице моей Ксении Иннокентьевне Матвеевой до двадцатипятилетнего возраста по триста рублей ежегодно, а по достижении двадцати пяти лет выдать ей пятьсот рублей единовременно. Выдать дочерям покойного чиновника Сергея Николаевича Федорова Вере и Марии Сергеевым Федоровым по пятисот рублей каждой; выдать Красноярской женской гимназии из наличных денег две тысячи рублей; выдать Минусинской женской гимназии пятьсот рублей; выдать Красноярскому Воскресенскому (старому) собору одну тысячу рублей, которыя должны составлять неприкосновенный капитал, а на проценты с него поддерживать памятники родителей моих Петра Ивановича и Александры Федоровны Кузнецовых, и Красноярскому Воскресенскому собору завещаю в собственность все мои иконы и ковры. Пятое – завещаю из наличных денег пятьсот рублей душеприказчикам на расходы по исполнению завещания. Шестое – на похороны мои завещаю употребить не более пятисот рублей. Седьмое. Всю остальную наличную сумму денег, какая окажется, по ликвидации всех дел моих, передать городу Красноярску по усмотрению душеприказчиков на какое-либо просветительное учреждение имени Петра Ивановича и Александры Федоровны Кузнецовых. Восьмое. Все мои книги завещаю Красноярской городской библиотеке. Девятое. Если бы оказалось, что наличного капитала не хватит на удовлетворение всех моих пожеланий, выраженных в четвертом пункте сего завещания, то душеприказчики мои могут уменьшить все выдачи пропорционально. Десятое. Душеприказчиками моими по исполнению воли моей по сему завещанию прошу быть и назначаю доктора медицины Петра Николаевича Коновалова и врача Иннокентия Ивановича Кускова, опекуншей же над завещанием моим недвижимым имением малолетним моим племянникам, Петру, Александре и Евгении Кузнецовым, назначаю мать последних Анастасию Ивановну Кузнецову, совместно с душеприказчиками моими. Проект сего завещания читан завещательнице Кузнецовой, на основании сто пятой статьи Нотариального положения, без свидетелей и, по одобрении онаго и удостоверении, что она по доброй воле желает это завещание совершить и понимает его смысл и значение, внесен в актовую книгу, из которой вновь прочитан тем же порядком. Выпись на листе гербовой бумаги в один рубль двадцать пять копеек следует выдать завещательнице потомственной почётной гражданке Евдокии Петровне Кузнецовой для представления таковой ея наследникам в подлежащий Окружной суд на утверждение в годовой со дня смерти завещательницы срок. К сему духовному завещанию подписуюсь потомственная почётная гражданка Евдокия Петровна Кузнецова. При совершении сего завещания свидетелями были и удостоверяем, что завещательница Евдокия Петровна Кузнецова при совершении и подписании ею сего завещания собственноручно в нашем присутствии, находилась в здравом уме и твёрдой памяти и заявила нам, что настоящее завещание ею прочитано, в том и подписуемся: младший ординатор Красноярского местного лазарета – врач Гавриил Иванович Белянин, живу по Большекачинской улице, дом Санина. Надворный советник Дмитрий Иннокентьевич Нарциссов, живу по Благовещенской улице в собственном доме. Сын статского советника Николай Николаевич Шепетковский, живу в гор.Красноярске, по Садовой улице, в доме Шепетковского.
Нотариус Н. Ставровский.
Верно: секретарь при прокуроре
После утомительной процедуры ожидания, перечитывания текста, подписания документа свидетели откланялись и ушли, обсуждая на ходу создание в Красноярске музыкального общества и отмечая, какое “эстетическое наслаждение доставил публике любительский оркестр балалаечников и мандолинистов под управлением Шапиро, талантливого и неутомимого работника”.
От нотариуса Евдокия Петровна ушла уставшей, опустошённой, а на сердце было легко. Приятно сознавать, что свой земной путь завершила достойно, всё сделала так, как и должно, отец мог бы быть ею доволен.
Мела позёмка, но ветер ещё не набрал полной зрелости, и оттого казалась прогулка по Воскресенской улице неожиданно приятной. Никуда не сворачивая, Евдокия Петровна миновала Кузнецовское подворье, пересекла Старобазарную площадь и вошла в ворота Воскресенского кафедрального собора, на территории которого похоронены её отец и мать.
Александра Фёдоровна и Пётр Иванович Кузнецовы, неразлучные даже в смерти, лежали рядом под скромным памятником, чуть левее роскошного мавзолея камергеру Его Императорского Величества Двора, дипломату и путешественнику Николаю Петровичу Резанову, скончавшемуся в Красноярске в 1807 году. В ряду немногих горожан, удостоившихся чести быть похороненными в священной ограде собора, были и супруги Кузнецовы, известные своими дарами и немалыми пожертвованиями церкви, своей общественной значимостью. Они любили Сибирь, как родную мать, и старались приумножать славу её.
Потомственный почётный гражданин и кавалер ордена Станислава второй степени, купец первой гильдии, один из крупнейших золотопромышленников и, по определению тогдашнего епископа Никодима, “человек без классического образования, только начитанный и наслушавшийся иноземного и вольного”, Пётр Иванович Кузнецов был в то далёкое время не только активным общественным деятелем и трижды городским головой, но ещё и меценатом. На свои средства снарядил первую Амурскую экспедицию в 1854 году и был её участником. На свой счёт обучил в Санкт-Петербургской академии художеств красноярца Василия Сурикова, ставшего позднее всемирно известным историческим живописцем. Да мало ли добрых дел в личном активе Петра Ивановича! За одного только Сурикова просвещённое человечество должно быть благодарно ему в веках.
Умер Пётр Иванович скоропостижно 26 декабря 1878 года в Санкт-Петербурге в собственной квартире в доме Лисицына на Спасо-Преображенской улице, где часто бывал учившийся в Академии художеств Василий Суриков. Ещё в 1874 году, вспомнила Евдокия Петровна, кажется, в конце января, Суриков появился у них, когда она с сёстрами Лизой, Сашей и Юлией уезжала за границу. Потом, в начале июня, когда они из-за границы вернулись и собирались ехать в Сибирь, Суриков хотел передать для бывшего своего учителя Михаила Иосифовича Чебакова какой-то свой эскиз и очень огорчился, узнав, что сёстры “делают сворот” прямо на золотые промыслы в Узунужул. В Красноярске же, сказала ему Евдокия Петровна, они будут, вероятно, лишь к лету будущего года. Суриков просил привезти ему в Москву какую-то татарскую или казацкую, она теперь уже и не помнит, шапку для “Стрельцов” – большой картины, которую он тогда начал писать. Через десять лет Суриков, уже известный живописец, имеющий на руках двоих маленьких девочек и смертельно больную жену, послал Евдокии Петровне деньги и написал: “…осталось за мной долгу тоже только сто рублей. Как-нибудь соберусь, вышлю и остальные…”. Чудак! Да разве в деньгах счастье? Счастье – то, что с помощью Петра Ивановича он стал тем, кем хотел быть, – художником. А деньги… Что ж, честолюбивый человек всегда помнит: долг платежом красен…
Тело отца 19 января 1879 года в железном ящике было отправлено в Красноярск сыном покойного, студентом Петербургского технологического института двадцатидвухлетним Александром, членом Попечительского совета Красноярской женской гимназии и почётным попечителем учительской семинарии, старостой Воскресенского собора, а 20 февраля предано земле. На скромном, из камня, памятнике, скромная выбита надпись, фраза из Евангелия: “Блаженны милостивцы, тем помилованы будут”.
На восемь лет пережила мужа великомученица Александра Фёдоровна, преданная и хозяйственная жена, родившая ему десятерых детей, пять мальчиков и пять девочек. Евдокия Петровна – их первенец, более любима и более, наверное, несчастна. За нею идут Александр, Мария (умерла 9 августа 1849 года, через два месяца после рождения), Елизавета, Александра, Лев, Николай, Иннокентий, Иоанн, Юлия – последышек, и тоже любимая дочь. Хотя нельзя сказать, что остальных детей родители меньше любили. А в метрических книгах они записаны как незаконнорождённые, ибо брак Петра Ивановича и Александры Фёдоровны долгое время не был освящён церковью: мещанская дочь не могла быть парой купцу первой гильдии… И только в 1871 году именным Высочайшим указом “Об узаконении детей потомственного почётного гражданина Красноярска 1 гильдии купца Петра Кузнецова, прижитых им до брака с его женою, по включении их в семейный капитал Кузнецова” дети получили гражданские права и фамилию отца – Кузнецовы. Тогда же и Александра Фёдоровна, в девичестве Агафонова, была записана Кузнецовой.
У Александры Фёдоровны обнаружился рак пищевода. Последние две недели она ничего не ела и только пила воду, и каждый глоток с трудом удавалось протолкнуть внутрь. Говорить она тоже не могла, а только шептала – злокачественная опухоль перехватила голосовые связки. Из дородной полной женщины она превратилась в сухую костлявую старуху. Дети по очереди не отходили от её постели, и всегда кто-нибудь из сыновей был рядом, чтобы на руках отнести её по малой нужде. И даже в таком вот беспомощном состоянии она стеснялась мужчин. Доктор Кусков, тогдашний друг семьи Кузнецовых, когда-то вылечивший Александру Фёдоровну от тяжёлой болезни, за что благодарный Пётр Иванович подарил ему просторный дом на углу Гостинской улицы и Благовещенского1 переулка1, находился здесь почти неотлучно и, как мог, старался облегчить страдания умирающей. Когда накатывала оглушающая волна боли, Иннокентий Иванович тут же вкалывал ей морфий. Она часто проваливалась в беспамятство, затихала, но через некоторое время открывала мутные, невидящие глаза и пыталась поймать блуждающим взглядом чьё-нибудь лицо, сына или дочери, наконец, остановила на Евдокии. Взгляд стал более осмыслен, однако же и далёк, и исходил как бы уже оттуда, из небытия; она хотела, видно, что-то передать прощальное, но вдруг посуровела и резко оттолкнула дочь взглядом. У Евдокии брызнули слёзы. А мать снова потеряла сознание. Сил у неё уже не было никаких, даже на то, чтобы снова открыть глаза. Сердце работало из последних сил, готовое выскочить из ссохшейся груди, оттого тело умирающей с каждым его ударом раскачивалось, в животе булькала вода.
Никто не спал в ту ночь и в то утро, все ждали конца…
В 12 часов дня четвёртого февраля 1887 года Александра Фёдоровна Кузнецова, не приходя в сознание, скончалась. Было ей 68 лет. И она, как и её могущественный супруг, оставила по себе добрую память сердечной благотворительностью. С её именем связана история Красноярской женской гимназии, на учреждение восьмого класса в ней она пожертвовала 30 тысяч рублей. В течение многих лет она была почётной блюстительницей этой гимназии, много помогала беднейшим ученицам, давая им возможность завершить образование.
…Евдокия Петровна расчистила дорожку, ведущую к родовой усыпальнице, размела снег у надгробий и, опустившись на колени, в земном поклоне коснулась челом холодных каменных плит. Затем с трудом поднялась с колен и стала рассказывать, вытирая платочком слёзы, как живётся ей на этом свете да что она сделала для людей хорошего в угоду Господу Богу.
А хорошего, как она подсчитала, за нею числилось не так уж и мало. Более двадцати пяти лет состоит попечительницей Владимирского детского приюта в Красноярске, в который вложила более 25 тысяч рублей одних только денег – ежегодно по тысяче, за что Высочайше пожалована его пожизненной почётной попечительницей. Общество попечения о начальном народном образовании, Общество вспомоществования учащимся, Синельниковское благотворительное общество, Общество вспомоществования Высшим женским курсам в Петербурге – все считали её своим почётным членом. Многие из красноярской молодёжи, благодаря её поддержке, сумели получить высшее образование. Большие пожертвования сделала на устройство кабинета учебных пособий, на экскурсии по исследованию родного края, на постройку здания для краеведческого музея и на поездку заведующего музеем в Европейскую Россию на учёбу. Кроме того, доставала растения, минералы и другие предметы исторического характера. А в фонд городской библиотеки передала 85 названий книг и 102 тома из личной библиотеки. Н. М. Мартьянову дала средства и возможность заниматься наукой, освободив его от обязанностей провизора минусинской аптеки… И только ленивый, как она сама как-то выразилась, не получил от неё помощи, “жертвовала щедрой рукой, не ожидая благодарности…”. И хотя много лет она прожила за границей, но и там, на чужбине, “горячо интересовалась русской жизнью вообще и местной в частности…”. Она не имела ни своей семьи, ни своих детей, но любила и была любимой среди друзей и знакомых. Друзьями же её были и старые, и малые. Среди них она была известна под именем “тёти Дуни”… Говорила она долго и неторопливо, хотела высказаться до конца, прежде чем покинет это соборное кладбище, собор, город, и, успокоенная, уедет в Петербург, а оттуда, для лечения, – за границу. Сказала и про духовное завещание, составленное ею только что, и напоследок заверила покойных родителей, будто они и на том свете могут слышать её, что совесть её перед Богом чиста и что скоро, видать, и сама предстанет на Суде Божием счастливой ответчицей.
– Может, что я и не так сделала в жизни своей, дорогие мои маменька и папенька, ну, да ладно уж, на том свете и на том Суде всё выяснится. А потомки рассудят по совести. Мне теперь легко и покойно – раздала всё, что имела и что тяготило меня последние годы. Теперь я свободна, как птица. Но вы не беспокойтесь, маменька с папенькой! Поживу в Петербурге. А здесь, в Красноярске, целые апартаменты мне уступает в своём доме любезный Пётр Николаевич Коновалов, так что не на улице остаюсь…
Мороз усиливался. Евдокия Петровна стала зябнуть. Она в последний раз поклонилась могилкам, повернулась и пошла к храму, попутно остановилась у могил Авдотьи Ивановны и Василия Никифоровича Власьевских, построивших на свой счёт новую колокольню Воскресенского собора взамен сгоревшей в 1773 году и умерших почти в одно и то же время в 1864-м, у могилы сестры своей Анфисы Петровны, в замужестве Куртуковой, и самого Петра Матвеевича Куртукова, немало жертвовавшего на святость. В конце концов холод загнал её в храм Божий, блистающий своим великолепием, церковными древностями, главная из которых – потир деревянный, с живописными изображениями, окрашенный в кофейного цвета краску и по преданию относящийся к временам российского государя Бориса Годунова. Был тут и небольшой колокол с надписью славянской вязью, Евдокия Петровна знает её наизусть: “1589 года, июля первый день, по указу Великого Государя дан сей вестовой колокол с Москвы из Сибирского приказу в Сибирь на Красный яр. Весу в нём 19 пудов 32 фунт”. Есть тут и большой колокол, в тысячу пудов весом, пожертвованный в собор Петром Ивановичем Кузнецовым, но он при подъёме на колокольню упал, дал трещину и с тех пор ни разу так и не звонил.
Поставив свечку за упокой, помолившись, Евдокия Петровна отправилась домой.
Была пятница, в городской думе обсуждался вопрос о штатах канцелярии городского управления и о жалованье чиновникам на будущий год. От вчерашнего пожара на Малокачинской в доме Хотьковского и в доме Макарова, стоявшего на углу Благовещенской улицы и Дубенского переулка, наносило запахом гари.
Через несколько дней Евдокия Петровна выехала в Петербург. В Москве она навестила Сурикова, живущего с дочерью Еленой в меблированных комнатах гостиницы “Княжий двор” на Волхонке и заканчивающего картину “Степан Разин”. Начиная с весны, Василий Иванович путешествовал по Франции, затем – с зятем Петром Кончаловским – по Испании, весь июль в одиночестве мотался по Ставрополью на Волге и только к осени вернулся в Москву.
Встретились, как родные: обнялись, расцеловались. Василий Иванович живо интересовался красноярскими новостями, как будто век не бывал на родине, жадно ловил каждое слово, и после, за чаем, похвастался, как хорошо работалось ему в Париже, в студии д’Англады, что новую свою картину он думает послать на Международную выставку в Рим.
– А я ведь, Васенька, совсем выехала из Красноярска, – сказала Евдокия Петровна.
– Как это… совсем? – опешил Суриков.
– Завещание составила. Всё своё богатство раздала: деньги, дома, прииски… Хочу только, чтобы дом, где мы все родились, жили, страдали и уходили каждый в свой черёд, общество не оставило бы без внимания. Пусть там будет школа или какое-нибудь культурное заведение имени моих родителей. Они этого заслужили.
– Ну, а куда ты сейчас?
– В Петербург, потом за границу к медицинским светилам… Хотелось бы напоследок походить по выставкам, галереям… Удастся ли когда ещё!
– Да-да, я сейчас, Дусенька, всё устрою! – Суриков схватил карандаш и на листе бумаги быстро написал:
“Многоуважаемый Иван Евгеньевич! Позвольте моей хорошей знакомой, сибирячке Евдокии Петровне Кузнецовой, осмотреть Вашу галерею. Уважающий Вас В. Суриков. 13 декабря 1910 г.”.
– Это Цветков, банковский деятель, собиратель картин и рисунков, – Суриков протянул Евдокии Петровне листок.- У него своя картинная галерея, “Цветковская”, в прошлом году он принёс её в дар Москве. Отдашь записку, и он тебя по всем залам поводит не хуже экскурсовода. Старик до тонкостей знает искусство, шибко охоч до всяких новинок.
…Евдокия Петровна в Москве не задержалась, выехала в Петербург, Оттуда в Германию, в Италию, долго жила в Ницце и в 1913 году вернулась на родину, в Красноярск, умирать… Во всяком случае, так и заявила при встрече с Петром Коноваловым. После того, как скончался в петербургской лечебнице Кальмеера от рака кишок её брат Александр, она уже не могла жить за границей, где всё чужое, даже воздух. В ноябре умерла жена покойного брата, Екатерина Михайловна, в девичестве Раевская, дочь казачьего полковника Михаила Раевского, внучка декабриста Владимира Федосеевича Раевского. Милую Катеньку похоронили в усыпальнице Кузнецовых, и Евдокия Петровна, придя с похорон, слегла, сказав доктору Коновалову, что ей уже теперь не подняться.
За четыре дня до смерти она ещё читала газеты, приносимые Петром Николаевичем, потом от них отказалась из-за слабости зрения и общего упадка сил. А восьмого декабря, в воскресенье, на 68-м году жизни она скончалась. Местная газета “Енисейская мысль” десятого декабря сообщила о её кончине, что “вынос тела состоится в 9 утра в Воскресенский (старый) собор, где будет погребение, из дома по Песочной улице., дом доктора П. Н. Коновалова”.
Та же “Енисейская мысль” 15 декабря писала: “Дочь богатой интеллигентной семьи, местная уроженка, она получила первоначальное образование дома под руководством опытных гувернанток; Закону Божию и рукоделию же обучалась в Владимирском приюте, с ея смертью стало меньше одним хорошим человеком, которыми мы и так не богаты”. В девятый день кончины Евдокии Петровны, 16 декабря, в Воскресенском соборе была отслужена панихида, а 18 декабря с большим некрологом в той же “Енисейской мысли” выступил редактор газеты “Сусанин” Н. А. Шагин, с горечью отметивший: “…больно, обидно и тяжело отметить то холодное равнодушие, с каким отнёсся город к проводам ея праха на место вечного покоя”.
Действительно, странное отношение местного общества к покойной дочери мецената. Почему? Узнаем ли об этом когда-нибудь?
Через двадцать лет Воскресенского собора не стало, власти превратили его сначала в механический завод, затем в склад, а потом и вовсе снесли. Каменные плиты памятников использовали под фундаменты строящихся домов. А в пятидесятые годы на месте приходского кладбища комсомольцы решили построить Дом Молодёжи, расчистили площадку, повыбросив из могил истлевшие кости, и ребятишки – эти современные неразумные чада – с воплями и победными кликами носились по улицам, воздев на палки белые человеческие черепа. Может быть, и череп Евдокии Петровны Кузнецовой…
Так передавала из уст в уста людская молва.
И сегодня историки вспоминают П.И.Кузнецова лишь в связи с феноменом Сурикова, но не ставят рядом остальных Кузнецовых, как будто их и не было. Правда, в том завещанном Евдокией Петровной родительском доме располагается ныне Детское хоровое общество и Детская музыкальная студия, но не более того. Имена же Петра Ивановича и Александры Фёдоровны Кузнецовых на вывеске до сих пор отсутствуют. Так и хочется воскликнуть: “О времена, о нравы!..”.
г. Красноярск