Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2008
МИР ЧЕРЕЗ ДЫРКУ В ЛОМТИКЕ СЫРА
Из дальнего конца коридора, через всю квартиру, с решительным видом топает малыш, везёт за собой по полупрозрачный мешок с конструктором. Шлёпает голыми ногами — как всегда стащил с себя и носочки, и тапочки. Мешок шуршит и цепляется за плинтус, кубики грохочут. Рот человечка измазан начинкой от шоколадного “Принца”, кучеряшки взъерошены, домашние штаны на резинке перекручены и вот-вот спадут вообще, из носа висит. Малыш сосредоточенно и нетерпеливо оглядывается по сторонам:
“Маа-ма, где ты?! Иди! Иди! В моей комнате дождь!”.
— Дождь на улице?
— Нет! В моей комнате! И на кухне тоже! Открой, ну, открой зонт!
— Да ведь и вправду, какой мокрый мальчик! Осторожно, в голубой комнате, наверное, тоже гроза?
— Нет! Только в моей комнате! А в зале хорошая погода!..
…Знаете, было такое песочное пирожное-кольцо за 22 копейки? Ну, большое, жёлтое, сладкое, в сантиметр толщиной, зубчики-лепестки, как у шестерёнки, обсыпано крупной коричневой крошкой, с дыркой посередине — надевай на палец и обкусывай.
От него ещё оставался слабый жирный след на тонкой обёрточной бумажке.
А разноцветные леденцы “Монпасье” в круглой жестяной коробке с синими завитками-узорами — помните? Запах эссенции, маленькие слипшиеся двойные, тройные шарики, как молекулы из кабинета химии? Коробки ещё всегда так туго открывались: надо было подцеплять ногтем крышку, рискуя всё рассыпать или ободрать палец. Когда же леденцы совсем не отковыривались, приходилось совать в рот целый пупырчатый ком, и потом щипало язык…
А вот ещё был детский парфюмерный набор “Чиполлино” — оранжевая картонная упаковка, в углублениях которой тюбик крема, сладкая зубная паста и настоящий стеклянный одеколон! Строгий такой прямоугольный флакон с этикеткой и ребристой оранжевой крышкой…
И шоколадный набор “Курочка Ряба”… Интересно, вы знаете? Мне его раза два присылали бандеролью из другого города. В гнёздышке из белой бумажной стружки кружочком лежали тёмно-коричневые яички с белым кремом внутри, а посередине блестело в фольге самое лучшее — не простое, а золотое!..
Как-то по дороге домой я нашла в канаве три орешка лещины на общей ветке и, конечно, забрала их с собой. Сколько раз я потом внимательно оглядывала их со всех сторон, нюхала и бережно перекладывала в тайнике — в шкафу, где книги. Светло-зелёная кожура орехов блекла, меняла цвет, со временем они совсем засохли, на них садилась пыль, но как долго я не решалась их разбить! Вдруг эта находка, представьте, как в сказке “Три орешка для Золушки”? Может, там внутри и платье, и украшения, и башмачки? Счастье нельзя разбазаривать просто так!..
Кстати, в шкафу, на оставшемся от книг месте, сидела маленькая белобрысая немецкая кукла с тонкой сеточкой на голове. Её мордашка была очень похожа на морду мопса: какая-то непропорционально большая, плоская, капризная. Но ведь немецкая!!! Рядом с ней стоял Винни Пух с деревянными лапами, меховым туловищем и опущенными, полузакрытыми, грустными, как у Арлекина, глазами. Там же прятался такой домашний, картонно-фетровый коричневый оленёнок с давнишней ярмарки школьных поделок и ещё один, совсем другой, синтетический, на гнущихся проволочных ножках- с последнего для нашего класса новогоднего утренника, после которого были уже только “вечера”. На нижней полке белорусская плетёная вазочка из блестящей лакированной соломы — бесценный сувенир из маминой поездки в Минск — была прислонена к синему корешку Ожегова и сиреневому Гаку-Ганшиной. И ещё у меня там лежал сегмент узкой розовой клешни от какого-то диковинного то ли паука, то ли краба. Может, вы такое тоже когда-нибудь пробовали? Когда нас угостили, мы с трудом выковыривали вязальной спицей солёное белое мясо из глубин этой длинной пупырчатой конечности. Запах в клешне, кстати, до сих пор остался!
Эта полка вообще особенная: здесь не обыкновенные книги, а Словари! Гладкий, торжественно-чёрный, двухтомник Хорнби (…как, он у вас есть?!! От одного этого имени охватывает трепет!..). Словарь синонимов, политехнический, немецко-русский, энциклопедический словарь — все они такие непонятные, таинственные, тяжёлые. И невероятно толстые, пожелтевшие внутри, по-разному обтрёпанные, со стёртыми обложками или загнувшимися последними страницами. Мама говорит, словари нужны, чтобы выучить язык, и надо так много работать, что каждый этот словарь будет разваливаться!.. Сколько же лет надо будет их листать! Ведь корешки у них такие прочные, нитками прошитые насквозь!
Вообще, где-то там, далеко-далеко, лично я любила съезжать по перилам вниз с пятого этажа на первый. И булькать трубочкой в стакане лимонада “Тархун”, и, когда никто не видит, облизывать один за другим пальцы после пирожного и обкусывать заусеницы, и прикусывать губы изнутри. И говорить взрослым “привет” вместо “здравствуйте”. И зажмуривать глаза, чтобы видеть, как расплываются внутри головы разноцветные круги. И просто представлять себе, как здорово проваливаться в толстые белые перины-облака…
Ещё стоять на тумбочке, приклеившись носом к стеклу, и смотреть, как падает снег. Ведь если задрать голову, можно подумать, что он идёт не вниз, а вверх… Надо только крепко держаться за подоконник, смотреть, и не двигаться, и не дышать: и вот дом взмывает всё выше и выше, и мы летим, летим, летим в тишине, а вокруг только безмолвно кружаться хлопья, и шлёпаются о стекло, и распадаются на снежинки, и виден их тончайший узор. Коленки упираются в батарею, и от этого тепло, от цветов на окне пахнет сыростью и пылью, рамы заклеены полосками пожелтевшей бумаги и бинтом, на листьях фиалки сидит серая пластмассовая муха из зоомагазина и такая же, как настоящая, стрекоза. Дома совсем тихо, никого нет. А небо такое белое и серое одновременно. От тишины в ушах гудит, дом набирает скорость. Ещё выше, ещё, ещё! Мы летим! Захватывает дух! Мы, конечно, летим! Только не смотреть вниз! А за окном, с той стороны, на подоконнике, снега всё больше, и он идёт, идёт…
Кстати, а вы читали Джанни Родари? Ну, не про классовую борьбу, Синьора-Помидора и Тыковку, а про гигантский торт с кремом, зефиром, безе и шоколадом — он упал на землю, и все его ели! И ещё там было что-то про конфеты со всех сторон, и про лифт, который улетел из дома прямо в звёздное небо. А на обложке книжки была нарисована старинная кирпичная стена и дверь с серебристой замочной скважиной, почти как в “Буратино”! Может, вам попадался тот старый картонный альбом-раскладушка “Кот в сапогах”? С волшебной объёмной каретой, в которой створки-стёкла из прозрачной хрустящей плёнки, с голым встрёпанным сыном мельника, который брассом переплывает бурную реку, если тянуть его за специальный рычажок-хвостик, и с факелами в замке Людоеда, где — раз — и злодей превращается в свирепого льва, а если двигать картонку дальше, постепенно становится беспомощной мышкой!
О, а волковский “Волшебник Изумрудного города”! Я ведь так и не прочитала все пять продолжений. Очередь на детском абонементе была слишком долгой. Взамен мне дали, кажется, чешскую, сказку “Волшебный свёрток” — про огнедышащих Василисков и Дульчибеллу, которая пудрила нос и обижалась: “Я буду дуться!”.
Книжки с картинками, мультики, фильмы…Это далёкое измерение, где ветер колышет юбки Мэри Поппинс, и строит в саду шалаши Пэппи Длинный Чулок, и ищет вереск в лесу Рони дочь разбойника, и несётся куда-то на белом коне Мио мой Мио. И сдвигается стрелка, скрипят и крутятся опутанные паутиной шестерёнки, бьют часы в “Электронике”, и выжимает виноградный сок ногами в “Петрове и Васечкине” грузинская Дульсинея…
И Майка, девочка из другой галактики, поднимает на себе самолёт и везёт друзей в Луна-парк, и выигрывает море мягких игрушек, а потом ходит вверх ногами по потолку!!! И, в конце концов, находится миелофон, открывается проход в кирпичной стене, и пти-ца Го-во-рун отли-ча-ется умом и со-о-бразительностью, умом и соо-бразительностью…
Я столько всего тогда любила: обгрызать печенье “Курабье”, оставляя на потом самое вкусное — тёмную джемовую серединку, и делить мандарины на дольки, надкусывать вдоль по “шву”, снимая с каждой плёнку, чтобы сразу же чувствовать языком сочную гладкую волокнистую мякоть.
И кизиловое варенье: бархатно-бордовый сироп, кисловатый вкус, острые бусины обсосанных косточек, из которых можно складывать буквы. И квадратные ириски Кис-Кис, и маленькие шоколадки-сюрпризы с выдавленными слониками и обезьянками, и барбарис, от которого тоже разъедает язык, и толстую зелёную, с чешуёй, мармеладную рыбу в сахаре, и просто арбуз с хлебом — когда, вгрызаешься по самую корку, и течёт по рукам, течёт “по бороде”, и капает вокруг. И половинки огурца, разрезанного вдоль, с перекрёстными надсечками и каплями сока от соли, и горячие хрустящие пончики, посыпанные сахарной пудрой, в кулинарии, и пенистый молочный коктейль из кафетерия магазина Центральный. Простое мороженое пломбир в вафельном стаканчике. И пирожное “Корзиночка” с двумя кремовыми грибками внутри, и свежие рогалики за пять копеек из хлебного магазина, с маслом и чаем, утром по воскресеньям.
А ещё яркого керамического гнома-светильник, и пластмассового утёнка с узелком на палочке, и трещащую заводную клюющую курицу, и картонную, как бы вьетнамскую, шляпу-мухомор на резинке, и маленькие игрушечные кухонные табуретки. И пупсов-близнецов в двойных конвертиках, и белую сумочку с коричневыми цветами на ручках, и аппликацию собак на карманах куртки — с них можно было потихоньку выщипывать шерсть. И косточки дыни, — их сушат и красят чайной заваркой, и шарики пенопласта, из которых тоже можно делать разноцветные бусы.
И, конечно, скрипучие, с деревянными скамейками, узкие качели-лодочки в парке. В них надо стоять и держаться за цепи, и приседать, чтобы разгоняться всё выше и выше — и взмывать над деревьями — и видеть другую кресельную карусель, и чёртово колесо, и вход в королевство кривых зеркал, где все люди такие странные — просто какие-то уроды…
Я любила игру “в домики” в гостях у соседки, когда раскладной стол-книжка завешен одеялом, а внутри каждая створка — комната.
И столько всяких других игр! Вот, например, если нарочно рассыпать по ковру мелкий бисер, его можно “вдруг” находить через несколько дней, когда забудешь и ничего интересного не ждёшь.
И делать летом мозаики-тайники во дворе: выкапываешь ямку, кладёшь в неё маргаритки или просто одуванчик, потом надо найти стёклышко, накрыть цветы, утрамбовать и засыпать землёй. Представьте, говорят, узор может так пролежать всю весну, сколько захочешь!
И ещё хорошо после ночного дождя и ветра тайком подтягивать нападавшие в соседском саду орехи длинной палкой через сетку забора. И смотреть, как встречаются на Машуке две канатки — красный вагончик ползёт вверх, жёлтый неспешно скользит вниз, вот поровнялись на мгновение, и… обе зависли над лесом — такое бывает!
А скакать на огромной дырявой шине, которую кто-то подбросил во двор! И качаться на продавленной сетке кровати. И гладить невиданного рыжего пекинеса китайского на поводке у какой-то женщины. Представляете, название! Пекинес! Китайский!..
А потом здорово просто скручивать золотинки от шоколадных конфет в тугие трубочки и после конфеты жевать фольгу. Она такая кисленькая!
И вешать на уши вишнёвые серёжки, и делать пир на весь мир из абрикоса, грозди красной смородины и четырёх ягод крыжовника, когда мама принесёт с рынка фрукты.
И готовить понарошку суп во дворе из сырой воды, колбасы, петрушки и куска варёной картошки. Разливать обед в бордовые кукольные тарелки и по-настоящему есть с подружками в тени дырявой беседки. И ходить по узкому бордюру вдоль клумбы, пускать мыльные пузыри из перьев зелёного лука, собирать божьих коровок и вытряхивать их красным облаком одновременно из банки, и рисовать мелками на неровном асфальте, и водить пальцем по пыли на полированной тумбочке.
И ещё зимой делать шалаш из выброшенных к мусорнику, опутанных остатками дождика, ёлок и представлять себя в снежном королевстве, пробираясь воскресным утром в соседний магазин за хлебом по заледеневшей улице. Конечно, это злая колдунья, заковала все проходы в лёд, чтобы скользить и падать. С домов угрожающе свисают длинные жирные сосульки — сейчас одна как свалится прямо на голову! Зато те, что потоньше, можно сосать, как конфеты!
А ещё хорошо прийти в мастерскую к Михаилу Георгиевичу. Он скульптор. У него весь пол усыпан мягкой тонкой стружкой, пахнет деревом, в центре комнаты стол-пень, на нём острые скальпели, с ними осторожно. Всё заставлено и завешено тяжёлыми корягами, косматыми лешими, сказочными персонажами. Вон там русалка, глубокая напольная ваза, там грустная женщина с длинными на пробор волосами, домовой с двумя лицами. У нижнего лица рот дуплом — в него мизинец уходит глубоко, целиком, и становится страшно: а вдруг домовой оживёт и укусит? Это не то, что безобидный круглый бегемотик на кочке, и змейка с выпуклыми глазками, и мой любимый дельфинёнок. На окнах мастерской — мозаика из разноцветных ромбов. В солнечный день эти стёкла играют. На балконе — вьющийся виноград и фасоль. Синие грозди, вперемешку ещё зелёные и уже бурые хрустящие стручки. Шум улицы и скрежет трамваев. Вихрь осених листьев на мостовой. Вот на перила садится воробей: “Юля, бросай веник, неси скорей карандаш и альбом. Смотри, какие разные у птахи перья, целая палитра, они ведь далеко не все серые!”…
А ещё, как вкусно делать пирожные из сухих пластинок вафель, промазывая их вареньем, мёдом и сгущёнкой! И вырезать формочками из теста песочные сердечки, месяцы и ромбы. И вставлять глаза и пупок из изюма подходящим на противне человечкам. И лепить с мамой кутабы вечером в субботу или воскресенье. И жарить глазунью под тётиным руководством на маленькой порционной сковородке. И макать в джем горячие бабушкины оладушки. И выедать маковую и коричную начинку из булок.
А проявлять фотографии с дядей в темноте и тесноте тётиной ванной под красным светом тяжёлого увеличителя! Окно и щель двери забаррикадированы фанерой. На досках поперёк ванны расставлены корытца с реактивами и просто водой, там плавают мокрые чёрно-белые снимки. Пахнет фиксатором и закрепителем, на коленях дырявое полотенце, ножницы, хорошо закрытый чёрный светонепроницаемый пакет глянцевой бумаги — её надо экономить. Мы сидим уже с час, полощем в кювете пинцетом очередную серию и молча вглядываемся в контуры медленно проступающей картинки. Из крана тихо покапывает вода, жужжит лампочка, издалека доносятся шумы квартиры. Потом мы разложим эти фотографии сушиться на газетах по всему полу, и даже будем их ламинировать на допотопном электрическом аппарате…
Ещё я любила мотать шерсть из пасм в клубки, держа нитки на согнутых в локтях руках. И вышивать на наволочке зайца и черепаху — гладью и стебельчатым швом- искусственным шёлком, выдернутым из купленных синтетических кружев, и немножко новой ниткой из косы настоящего мулине. И клеить на картон плоские камешки с моря и перебирать обкатанные водой бутылочные стекляшки. И представлять себе, как однажды волна принесёт в своей пене куриного бога или настоящий янтарь. И слушать прибой из огромной перламутровой раковины. И вырезать одёжки для бумажных кукол. Играть в детский сад с шахматными фигурами, где пешки-дети идут утром за ручку с ладьёй-мамой или слоном-папой, а в коробке их встречают подтянутые ферзи-воспитательницы. И собирать календарики, ходить в лес с бутербродами, выискивать шиповник и красивые листья на гербарий, или чабрец и ароматную землянику.
А детский абонемент на зимних каникулах, когда каждый день отрываешь билетик на новый фильм- сказку. А яркие открытки “про семейку ёжиков” от двоюродной сестры, которая работала в ГДР. И керамическая вазочка-сапожок, барометр со скользящими персонажами, малюсенькие четырёхсантиметровые куклята в кружевных платьях с подвижными суставами! Ох, уж эта заграница!
А это редкостное птичье молоко, которое тает во рту, жареный на сковородке сыр, от которого дым коромыслом, глазированные шоколадные сырки, домашние сухарики из сладкой булки в духовке, макароны по-флотски или пюре с сосиской у телевизора под первые воскресные мультики про Дональд Дака и “Спасателей вперёд!”…
И ещё весёлый гул каждого застолья, когда все родственники в сборе, и после — шумное вталкивание вшестером в такси, или долгое путешествие через весь город в трамвае, за окнами которого темнота и мигающие огни. И успакаивающий и такой домашний шум льющейся на кухне воды, и бормотание радио, и родной голос из коридора, под который так хорошо засыпать. Интересно, столько всё-таки букетов на одной стене на обоях?..
Мне как-то пришлось задержаться на работе в обеденный перерыв. Возвращаться домой было некогда, сухой паёк и термос — со мной. Сырой полдень, месяц октябрь. На пустой стоянке у детского сада я специально развернула машину так, чтобы лучи нежаркого солнца светили в лицо. Сидела, жевала хлеб с сыром, думала о работе, смотрела на зелёный мусорный бак на колёсах, на двух бойких сорок, на выбоины асфальта, на ровный бордюр и облетающие молодые тополя, на одинаковые обыкновенные розовые домишки напротив. И вдруг… мне так захотелось посмотреть на всё это через бутылочное стекло, или пробитый трамвайный талончик, или дырку в бублике, или дырку сыра! Я отлепила с бутерброда оплывший ломтик, на всякий случай огляделась по сторонам и приставила подходящую дырку к лицу.
Что там было? А примерно то, что у Алисы в стране чудес!
Не верите? Спросите у вашего трёхлетнего человечка, когда он, весь мокрый от комнатного дождя, подойдёт узнать, почему так далеко припарковалась луна, и куда так часто уходит свет, и день, и ночь, и заря, и радуга…
РАЗГОВОРЫ ЕЛЕ СЛЫШНЫ…
Девчонка лет десяти в приталенном клетчатом платье мелкими шажками идёт по бревну: переступает, шатаясь, теряет равновесие, старается удержаться, переводит дух и снова осторожно продвигается вперёд — переставляет ноги в белых туфлях на ремешке, с круглыми носами, и долго балансирует, раскинув в стороны руки. От очередного резкого движения синтетическая шляпа, прошитая концентрическими кругами, сваливается у неё с головы и повисает на ленточке между тощих лопаток.
Под облупленным, скошенным с одной стороны и крашенным когда-то бордовой краской бревном — трава и сухие стебли, бугры и рытвины земли, камни и куст колючки, липкие шарики которой пацаны всегда так и норовят бросить в волосы, прицепить на свитер и вообще, куда попало.
Солнце то слепит, то вдруг заходит за быстро бегущие облака. Ветер треплет тёмно- красный галстук с расщеплённым до ниток от частого накручивания на палец краем.
Девчонка снова покачивается и приседает, медленно выпрямляется, делает шажок вперёд и бросает задумчивый взгляд вдаль: на горные вершины Бештау, на расселину и проплешину-поляну, а затем, поколебавшись, замирая всем сердцем, продолжает косить глазами правее по контуру склона, туда, где днём вырисовывается таинственный выступ, про который рассказывают всякое. Сегодня его очертания точно такие же, как вчера, но днём, говорят, ничего и не может произойти.
Всадник без Головы оживает ночью. И горе тому, кто увидит его тогда!
Это август, четвёртый санаторный поток. Это мой лагерь.
…Скоро ужин, и вожатые придут строить нас парами — идти в столовку.
И я натяну свою любимую-модную, с рукавами “летучая мышь”, чёрно-белую кофту на молнии — мама привезла её из Ленинграда, ни у кого такой нет — и возьму за руку Светку, и все вместе, вслед за Анжелой Юрьевной и Маргаритой Николаевной, размахивая руками и топая ногами, мы будем орать нашу любимую “кричалку”, чётко отбивая такт и поднимая дорожную пыль:
“ На бе-регу бо-льшой ре-ки
пчела ужа-лила медведя пря-мо в нос…”
И проходя мимо корпусов, выдавать её с каждым разом всё громче, чтобы показать всем другим, что мы самый бойкий, самый лучший отряд:
“Ой-ой-ой-ой, — вскри-чал медведь,
Сел на пчелу и на-чал петь:
Парару-рару — гей, парару-рару-гей
Парару-рару — гей, гей, гей, гей!!!”…
А Серёжка сегодня снова пытался дать мне руку. Девчонки говорят, что он влюбился! Вот, тоже мне, привязался! Я уже впереди, в паре со Светкой, и вообще, нам сказали, что надо становиться девочка — с девочкой, а пацаны отдельно. И так оно и лучше, каждый сам по себе, а то от них одни проблемы, от этих мальчишек.
— Свет, только подожди, у меня шнурок развязался и гольфы сползают!
Сегодня наш отряд дежурный по лагерю — поэтому мы и идём раньше других: ставить посуду, раскладывать хлеб, яблоки и конфеты и наливать компот. Надо, чтобы всё было накрыто вовремя, аккуратно и красиво, за это ставят оценки — при входе в столовую на большой доске. Самая лучшая оценка — клубничка, хуже огурец, ещё хуже — луковица. Каждую неделю победившему отряду дают целый кулёк конфет!!! Во-от такой кулёк! Сегодня мы идём хорошо, пока что с тремя клубниками за завтрак, обед и полдник.
Главное — всё делать быстро, не копаться и не разбивать стаканы. Тарелок-то стеклянных у нас почти нет — только для хлеба. На обед первое мы едим в металлических котелках, на которые сразу же ставят второе — мелкую плоскую тарелку из нержавейки. Сегодня были продолговатые тефтели с макаронами. Ням-ням! Это самое вкусное и любимое! Так и хочется сразу наброситься на них! Но под тёплой, запотевшей снизу тарелкой — ещё гороховый суп или борщ…
Так вот, мы дежурим, и, представьте, мне досталось раскладывать ложки. Классно! Это лучше, чем разливать компот и выдавливать пальцем кругляшки масла по количеству человек в отряде. Полные чайники с компотом тяжёлые, жидкость расплёскивается, когда наливаешь. А полупустой чайник так и норовит провернуться на ручке, или носик забивается гущей, и от этого ещё хуже. По норме — два чайника на отряд. А если не хватит? Эх, ты! Надо было наливать только до средней линии!..
Кстати, говорят, что маленькие белые палочки с точками на дне стакана — червяки. Но ведь этого не может быть? Такого не бывает! Как же тогда розовый сливовый компот всегда вкусный? А фрукты я в нём и дома не ем. Может, в мякоти всегда есть эти белые палочки, откуда я знаю?..
Вот большой помятый алюминиевый таз с ложками. Осторожно, дна не видно, но где-то там, в глубине, наверняка есть вода. Надо сначала выбрать все вилки для стола вожатых и самые красивые негнутые и блестящие ложки тоже. А потом отложить хорошие ложки для двух столов нашего отряда и для девчонок из пятого, с которыми дружим, мы им обещали. Надо ещё сказать нашим, чтобы положили им яблоки получше.
“Дзынь”- ну вот, кто-то всё-таки уронил стакан. Даже два сразу! Терпеть не могу это разбитое стекло! Когда гранёный стакан падает на плиточный пол, он разлетается на множество таких кубиков-кристаллов, они катятся во все стороны, и их много-много, и так трудно собирать.
Старшая вожатая — добродушная Ирина Александровна — зашла посмотреть, как продвигается дело. Везёт же первому отряду, она у них работает! Она никогда не сердится и придумывает с ними столько всего. Сейчас вот она будет по радио объявлять обед, и через пять минут потоком хлынет в столовку весь лагерь. Надо скорее заканчивать, а то придётся идти к старшим незнакомым отрядам накрывать, когда они будут там орать и прикалываться за столами.
Между прочим, мы всё просчитали: сейчас быстро поедим и сразу начнём уборку, пока другие отряды сидят. Потом, когда они уйдут, нам останется только половина, значит, закончим быстрее. Если к восьми всё будет чисто, точно получим ещё одну клубнику и победи-и-им!!!
К тому же, через час в летнем театре начнётся концерт. Надо успеть занять хорошие ряды и сбегать в палату надеть джинсы и колготки: вечером на улице прохладно, и всегда больно кусают комары.
Вожатые и старшие отряды подготовили разные номера. А дежурных не заставляли. Нам повезло! Лично я ничего на сцене, перед всеми, не умею!..
Когда стемнеет, объявят начало. Мы будем тесно, впритык, сидеть на скамейках, чесать свежие укусы, хохотать до слёз и хлопать в ладоши, а потом, обнявшись за плечи, покачиваться и хором подпевать:
“Ребята, надо верить в чудеса
Когда-нибудь вечерним утром ранним
Над океаном алые взметнутся паруса
И скрипка пропоёт над океаном”…
И запоминать другие “Алые паруса”, которые мы слышим в первый раз в жизни и которые так легко повторять за вожатыми:
“…Осеннею ночью — осеннею ночью
Когда все уснули — Когда все уснули,
Зажглися на небе — Зажглися на небе
Миллиарды огней — Миллиарды огней.
И этою ночью — И этою ночью
Случилося чудо — Случилося чудо:
Тот парень с девчонкой —
Тот парень с девчонкой…”
А дальше, набрав побольше кислорода в лёгкие, орать вместе с половиной зала и в зависимости от настроения: “Купили верблюда!” или “Влюбились друг в друга!”.
Так закончится ещё один день. Останется только организованный выход в туалет на улице, гудящий фонарь с вьющимися вокруг него мошками, жёлуди и шишки под ногами, и там же, посреди дубов и елей, звонкий стук капель и брызги очень холодной воды из толстых высоких кранов под навесом, очередь к квадратным эмалированным раковинам с чёрными дырками стока. И так не хочется ни мыть, ни стирать, ни чистить зубы. Скорее бы забраться, наконец, под тёплое одеяло в палате, слушать поскрипывание сетчатой кровати, на которой запрещено качаться, и уже сквозь сон, болтовню девчонок…
— A-aaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaaa! Мышь! Мыыыыыыыыыыышь! А-ааааааааааааааа! Я её видела! Она выбежала из угла, где Танькина кровать, и шмыгнула под мою! Мамааааа! Ааааа! Там же моя сумка! А если она залезет? Фууу, я никогда теперь не лягу!!! Как я буду спать, если она там?
Я вскакиваю с кровати и стою босиком на холодном полу. Танька, Ленка и Оксана сидят в постели, поджав ноги, и, свешиваясь вниз, заглядывают под кровать. На вопль сбегаются вожатая, девчонки из соседней палаты и пацаны.
— Да нет там никого, там темно и ничего не видно.
— Да уж нет! Я её слышала, она там скребётся! Какая гадость! Ну, что я теперь буду делать?
— Да не съест она тебя, она же хорошенькая!
— Хорошенькая? Ну, так иди спать на мою кровать, а я пойду на твою.
— Ну, давай поменяемся!
— Не пойду я в вашу палату! Я хочу спать на моей постели!
— Ну, и спи.
— Как же я буду спать, там же мы-ыыышь!!!
— Так, девочки — мальчики, разошлись по палатам сейчас же, через четыре минуты будет отбой, и выключат свет! — это вторая вожатая стоит в коридоре и строго постукивает ногтем по часам. Считаю до десяти! Тебя, Юля, это тоже касается!
— Я не буду ложиться! У меня под кроватью мыышь!..
Чего только не бывает ночью. Вот вчера пацаны собирались мазать девчонок из четвёртой палаты, а те подслушали и притворились, как будто не знают, а сами нажаловались, что им страшно, и вожатая целый час сидела у них со свечкой. А мы теперь ставим за дверью ведро с водой и наискось швабру, вдруг и к нам кто полезет? И ещё, на всякий случай, мы все наши зубные пасты на вкус перепробовали. У меня -зелёная “Лесная”, она пахнет ёлкой, и тюбик такой маленький — я её не дам, а вот у Светки белая “Фтородент” такая гадкая! Она воняет, и если мажешь, сразу же щиплет. Светка ею не чистит, поэтому тюбик совсем новый, как чуть надавишь, из него сразу же лезет. Так что пусть только кто сунется! Мы так отомстим!
Кстати, если сегодня Димка опять попадётся, ведь это наверняка снова его идея, завтра его накажут, так уже было на прошлой неделе: в тихий час в трусах поставят в угол в палате к девчонкам! Такой позор!
А вообще, мы в тихий час всё равно не спим. Мы болтаем. Только закрываем глаза и молчим, когда вожатые близко. Хорошо, у Анжелы Юрьевны каблуки — её слышно издалека…
— А давайте рассказывать страшные истории?
— Нет, не надо, лучше анекдоты, а то я потом ночью не усну!
— А я хочу страшные послушать!
— Тогда если что, ночью я тебя бужу, я одна в туалет не пойду!
— Ну, слушайте, девча, чур я начинаю: “В одном чёрном, чёрном городе… стоял чёрный, чёрный дом. В этом чёрном чёрном доме была чёрная чёрная дверь… за этой чёрной чёрной дверью…” Вам что, не страшно? Ну чего вы смеётесь? Вы ещё не знаете, что там дальше будет!!!
И всё-таки, я мысленно затыкаю уши и стараюсь не слышать продолжения. Лучше отвлечься и тренировать пальцы, чтобы сгибать их, как Ирка — под прямым углом. Ну, никак у меня не получается!
— Кстати, а вы умеете сворачивать язык трубочкой?
— Это как? Покажи!
— Вот так, высовываешь язык, и с двух краёв загибаешь внутрь.
— Ух ты! У кого есть зеркало посмотреть? А то я так не могу.
— А у меня получается только с одной! Правильно? Вот. Ээм! Ну поему у мея с друой не выхоит?
— А я так вообще не умею, покажи ещё!.. Зато пальцами шевелить вот так вы умеете? Меня дядя дома научил. Я целый месяц тренировалась! Даже мой папа так не может!
— Кать, а покажи, как ты в верёвочку играешь. Смотри, с самого начала, я вот кладу петлю на четыре пальца — так, потом пропускаю между двумя в обратном направлении вот так, дальше наматываю на указательный палец с этой стороны, да? Ещё один раз так, а дальше надо тянуть петлю, чтобы всё развязалось, а у меня не получается. Что неправильно?
— Слушайте, девча, а ведь вторая палата собиралась сегодня опять вызывать гномика!
Знаете, они вчера вечером уже вызывали! Поставили в шкаф два стакана с водой, между ними яркую нитку, а под ниткой печенье и вафлю. Потом надо положить зеркало вот так, углом, чтобы было видно, и сидеть тихо-тихо. А то гномик испугается и убежит!
— И что, он, правда, приходил? Они его видели?
— Толком не видели, там темно в шкафу, но я видела у них вафлю с зубками. Он у них откусил вафлю! Такие хорошенькие малюсенькие зубки! И воды в стакане стало меньше. Значит, он пил.
— А давайте мы тоже будем вызывать!
— А я боюсь! А вдруг он злой?
— Нет, он бывает злой, если ты ему не положишь вкусненького. У нас же ещё есть печенье, и даже конфеты.
— Я могу даже дать персик!
— Кстати, пойдёмте сразу после полдника за орехами! Мне Костя показал, за радиорубкой в заборе — дырка. Если кто посторожит, можно быстро слазить за территорию, натрясти, а бить потом будем возле нашего корпуса. У меня есть непрозрачный кулёк.
— А знаете, как я делаю, чтобы руки не пачкать? Надо сначала ногой покатать взад-вперёд, кожура треснет, а потом бить камнем и открывать только двумя пальцами. А тонкую жёлтую кожурку просто ногтем подковырнуть, она не пачкается, её вообще можно есть, но она невкусная, горчит. Обожаю зелёные орехи! Если хорошо разбить, ну не вдрызг, они разъединяются на белые пластинки, такие нежные, сладкие!
— И ещё надо абрикосы положить запекаться на солнце. Потом будем бить косточки. И, кстати, спрятать шкурки от орехов в траве, а то Анжела Юрьевна спросит, откуда!..
А после сна нас, как всегда, отправят подметать гравий, бумажки и битое стекло вокруг корпуса, или дёргать амброзию и собирать её в большую кучу. У высокой амброзии ажурные листья и удобный стебель — если правильно тянуть, она хорошо вылезает с корнем! А щипать простую траву в клумбах — это я ненавижу. Это долго и скучно!
Я вот люблю, когда после уборки остаётся свободное время, вытачивать кулончики из серого сланца. Вчера как раз нашла осколок, из которого может получиться сердечко. Надо только не поломать, и не потерять. Иногда, пока трёшь о бордюр, сланец становится слишком тонким и трескается. Так жалко! Обычно, мы все вместе сидим на корточках и трём. Светка сейчас делает большой овал, Катька — каплю, а у меня уже есть один ромбик. Надо поточить со всех сторон, потом промыть в луже возле скамейки и положить сушиться на широкие перила, туда где мой галстук и абрикосы.
Утюга у нас нет. Поэтому, если на улице жарко, в тихий час мы по очереди мочим галстуки под краном и разглаживаем на перилах.
А может, наш отряд сегодня поведут в бассейн? Лучше б не надо! Это такая цементированная яма с мутной водой, а по краям, когда идёшь мокрыми голыми ногами, скользко и ещё противно — там везде размазанные головастики. И в прошлый раз кто-то даже видел в воде лягушку! Пацанам-то всё равно, брызгаются, как бешеные, визжат, а пятый отряд вообще стащил свою вожатую в платье в воду. Представьте?! Вдруг наши до этого додумаются?
А лягушек у нас везде полным-полно. Брр! Ночью их слышно. Или это жабы? Я одну видела. Иду вон там по тропинке, а она как прыгнет, почти мне на ногу. А я как шарахнусь! Фу, гадость! Говорят, от них бывают бородавки. Их потом ещё выводить…
Вот бы в бассейн после обеда завтра, тогда мне повезёт. У меня же процедуры: три раза в неделю тубус-кварц и ингаляция. Ведь четвёртый поток — санаторный. Вот у Катьки раз в неделю грязи, их возят на автобусе в город. Ну, а мы просто ходим в главный корпус ровно в шестнадцать тридцать. Тубус — это такой аппарат со светом. Тебе дают песочные часы и белую трубку с лекарственным вкусом, её надо сначала повернуть скосом вправо — и в рот. А на половине песка перекрутить налево. Главное, чтобы язык был снизу. Сидишь так, тихо. Аппарат жужжит, песок сыпется потихоньку, медленно так, песчинка к песчинке, и с двух сторон занавески, чтобы других не видеть. Мы их всё время задираем, только разговаривать не выходит. А когда время истечёт, мне надо ещё поменять трубку на наконечник для носа и перевернуть вторые часы…
Нам ещё сказали записаться в секции. Я выбрала мягкую игрушку и поделки. А был ещё спорт — крутить обручи, рисунок и, кажется, танцы. Мы обычно сидим в пионерской комнате. Там какие-то вымпелы под стеклом, а в углу барабаны, горн и знамёна всех отрядов. Мы делаем человечков — юбки из шишек, руки из палок, головы из желудей в шапочках. Кто-то из старших с прошлого потока к конкурсу сделал на картоне картину: большое озеро из фольги с зелёными берегами из настоящего мха. Марина Александровна, которая ведёт кружок, говорит, что это композиция. Так красиво! А у меня всё время голова отваливается, я её уже и клеем клеила, и пластилином лепила!
А шишки мы собирали, когда ходили в поход печь картошку. Так вкусно было, только потом быстро стемнело, и мы чуть не заблудились. Нам сказали держаться друг за другом цепочкой, и придерживать ветки, и мы, спотыкаясь, шли в темноте, а ветки цеплялись за куртку и царапали руки. Один вожатый с фонариком искал дорогу, а другой был замыкающим. Все девчонки боялись и хныкали, и вожатые сказали, чтобы пацаны помогали девчонкам, как рыцари, и Серёжка дал мне руку, а то в темноте было страшно, и ничего совсем не видно. Мы долго блуждали, и даже кричали “ау”, и потом, наконец, вышли к дырке в решётке — и полезли в сетку, чтобы не идти через КПП. И вожатые сказали, что нельзя шуметь, а то нас заметит директор, и им достанется.
Директор у нас строгий, особенно утром на линейке: пока все построятся, пока дежурные отдают рапорт. Это всегда так долго!
Только один-единственный раз линейки у нас не было: в день лагеря. Мы с самого утра поехали на автобусах на экскурсию, и ещё были в волшебном саду: там на всех кустах и деревьях висели конфеты, груши и вафли, и можно было всё собирать. А потом был пикник с консервами — все расселись отрядами, и вожатые получали по ящику с тарелками, хлебом и сыром, и ещё у какого-то мальчика из седьмого отряда случился солнечный удар. А вечером возле спортивного поля, где мы гуляем и делаем зарядку, был лагерный костёр для всех отрядов. И были языки пламени и тени всполохов на лицах, и хруст сучьев, и искры, летящие в стороны, и небо, в черноте которого мерцали звёзды — и даже ковш какой-то медведицы, то ли Большой, то ли Малой, и какие-то другие созвездия…
Закрываю глаза и вижу, как вчера: младшие и старшие, мы сидим тесным кругом, попеременно выставляем вперёд руки. От костра тепло. Нас окружает тишина и ночь, в пяти метрах за нашими спинами стоит в пояс трава. Мы сидим, обнявшись, задрав голову вверх, загадываем желание на падающую звезду и поём песню:
Разговоры еле слышны,
а над нами ночная тень
В круговерти забот не заметили мы,
Как был прожит ещё один день…
Я обвожу глазами вокруг и говорю себе, что этот день надо запомнить: кто-то притих, кто-то ковыряет палкой под ногами, кто-то шепчется, кто-то дальше поёт:
Согревая единство теплом,
Всё теснее орлятский круг
Если надо помочь, если вдруг тяжело,
Помни: каждый твой верный друг…
У нас остаётся ещё один такой костёр — в честь закрытия потока. Всего один, через несколько дней. Но пока это далеко, ещё есть время. Серёжка ещё предложит убрать мой стакан и тарелку в столовой после обеда, и я гордо скажу ему “нет”, мы дважды вечером посмотрим “Человек -Амфибию”, и каждый раз с девчонками долго не сможем уснуть, Димка сбежит домой через лес, и его будут искать, Светка махнется курткой и сумкой с подружкой из детдомовского отряда и в родительский день получит нагоняй, мы поедем в планетарий, и в цирк, и в парк в Пятигорске.
И только потом будем размазывать слёзы и вырывать из блокнота листки с адресами.
— Анжела Юрьевна, а вы дадите ваш адрес? Можно я и вам напишу?..
…Ты да я да мы с тобой, ты да я да мы с тобой
Здорово, когда на свете есть друзья-а-а
Даже если мы расстаёмся,
Дружба всё равно остаётся,
Дружба остаётся с нами навсегда.
…Почему-то я всё ещё помню и эти песни, и костры, и особенно Серёжку. Детскую преданность, бескорыстие, веру в чудо, веру в добро. И чем больше проходит лет, тем явнее я чувствую, что где-то там далеко-далеко, я не сделала что-то очень важное: обидела хорошего искреннего десятилетнего человечка, который так хотел просто дружить… Воистину, всё познаётся в сравнении. Тогда мы не знали, что самое главное, редкое, у нас уже было!
ЗАМКНУТЫМ КРУГОМ
Ну вот, летим завтра. Рейс в пятнадцать десять, регистрация в полвторого. Какие-то Украинские Авиалинии. Вроде бы, официальная государственная авиакомпания… Из прямых рейсов на выбор был ещё Аэрофлот, но вылетал поздно, и Air France, но в три раза дороже. Были ещё KLM и Britair практически за ту же цену, но с пересадкой.
…И что это за Украинские Авиалинии? Может, стоило всё-таки взять KLM? Ну, с пересадкой, дольше в пути, зато с какой-то уверенностью в завтрашнем дне. Часом больше — часом меньше, а компания, вроде бы, на слуху, вроде надёжная.
С другой стороны, любая пересадка удваивает риск: два взлёта, два приземления… Ладно, посмотрим, люди ведь летают. И вообще, глупо убеждать себя, что с пересадкой лучше. Само собой разумеется, что напрямую удобней. К тому же, на главной странице их сайта написано: “Наша компания осуществляет регулярные перевозки”. И, действительно, по поиску высвечивается несколько рейсов в день.
…Но почему тогда тариф оказался вдруг настолько дешевле, а агент турбюро, оформляющая билеты, ответила, что не знает такой компании? Подозрительно? Странно. Неприятно. И зачем это я у неё спросила… Что она, собственно, вообще знает? Её работа — в офисе — сплошная абстракция: проверять совпадение линий в компьютерной базе, периодически поднимать глаза, улыбаться, ставить виртуальные галочки напротив каких-то названий, клацать по клавишам, а не летать. В её резюме при приёме на работу никто ведь не требовал опыта полётов всеми компаниями мира, и в частности Украинскими Авиалиниями. Всё верно, не требовал. А зря. Откуда, скажите, у этой дамы возникнет чувство ответственности за тех, кого она отправляет за тридевять земель?
Бред какой-то: и чего я к человеку, собственно, привязалась? В самом деле! Ну не попадалось ей заказов на Киев и ладно. Отсюда народ вообще не часто летает в Восточную Европу. Естественно, не Марракеш, и не Лондон. По соотношению удалённости, цены и качества не тот туризм.
Вообще-то, нечего зря волноваться. Вот мой начальник-француз, никогда не бывал в странах бывшего Союза. Ему что Аэрофлот, что Украинские Авиалинии. У него нет опыта, но есть доверие профессионалам, и от этого он спокоен.
Между прочим, бесполезно накручивать себя выводами типа, если бы с Air France, летели бы спокойно. Если бы да кабы… Была же история с Конкордом?
Вероятность, конечно, незначительна… Но существует. И кто-то же оказывается там, в эпицентре проблемы?
Так что, теперь и не ездить никуда, кирпич-то может и дома на голову упасть? Тоже аргумент…
И всё же муторно это ожидание завтра. Слова застыли. Ничего не говори. И не думай. О плохом не будем. Это просто невозможно. Знаешь, надо бы оставить телефоны на всякий пожарный. Хотя наверняка они не пригодятся: ну, мало ли какие накладки. Что ты этим хочешь сказать? Ничего. Но просто оставь. Ну, если так настаиваешь, смотри: сначала набираешь выход на дешёвый тариф, потом гудок, два ноля, семёрка, а дальше восемьсот семьдесят девять, тридцать три…. Фу, ну о чем мы?
Сколько самолётов летает по свету, разгоняется и взмывает в небо каждый день, садится, или гудит у нас над головой, чертит белые линии в небе? Сколько народа перелетает из страны в страну?
В конечном счёте, наземный транспорт ведь так же потенциально опасен. Но он настолько привычен, что мы не замечаем… Долой мысли! Надо срочно взбодриться и заняться делом, ведь ещё столько всего. Сумка не собрана, надо погладить, и стиральная машина уже высветила красным ноль.
Пожалуй, с неё и надо начинать. Приятней вывешивать бельё, пока оно ещё тёплое. Вот, этих маечек будет на неделю, и большому, и маленькому. В любом случае, после послезавтра я вернусь. А пока всё постирано. И супа тоже будет на всю неделю, считая, что есть его надо только на ужин. Суп на ужин — странная французская жизнь. Впрочем, их суп можно есть даже на завтрак. Есть или пить? Это такое жидкое витаминное пюре из смеси овощей. Нет, я-то варю наш куриный суп. Сейчас только сниму пену. Пока готовится бульон, будет ещё минут сорок. Почищу картошку. Она попалась мелкая, придётся долго возиться…
Если подумать, всего делов-то — три часа лёту и возвращение через день. А сколько нервотрёпки. Границы, страны, “расстояния, вёрсты, дали”. Такая мешанина мыслей и чувств! Когда вернусь, надо будет попробовать об этом написать…
Как объяснить? Положим, жизнь — череда мгновений…Но когда ты один, то разницы нет. Предыдущее или последующее, стоп-кадр, быстрая перемотка, или наоборот, заело, может, даже раз — и порвалась лента. Совсем другое, когда о тебе думают, переживают. Она уже звонила? Из аэропорта или ещё с вокзала? Так вылет не задержался? Какое серое сегодня небо! Не забудь, пока в пути, не делай уборку, такая примета…
Отрываю лист календаря. Двадцать третье января, восход солнца — восемь тридцать девять, луна в знаке Овна. Сегодня именины Анатолия, Арсения, Григория, Павла. На обороте “Курица в красном вине”. Это мой персональный “русский” календарь, и листки с него срываю только я. Каждый раз после отпуска накапливается по две недели, и я выдираю их разом. Такая пачечка прошедшего времени. Вот завтра улечу, и останется среда, двадцать четвёртое, и будет висеть, даже если поменяется долгота дня…
Согласитесь, мы редко попадаем в ситуации, где от нас ну ничего не зависит. А в самолёте ты точно ничего не контролируешь. Пожалуйста, пристегните ремни! Температура за бортом минус двадцать пять градусов, высота столько-то метров, просьба оставаться на своих местах. Лёгкое подрагивание, гул двигателей, мутный, как картина в затёртой рамке, серый иллюминатор. И что только не лезет в голову…
Надо чаще летать, а то это целая эпопея. Теряешь привычку и делаешь из мухи слона. Представить себе, что кто-то завтракает в Лондоне, а ужинает в Париже!.. Этак поёрзав в кресле, перед самым взлётом устраивается поудобнее и спокойно полистывает какой-нибудь “Times”, или “Le Monde”, или дурацкую брошурку из Duty Free.
А стюардессы? Синие мини-юбки, пилотки, маленькие строгие чемоданы на колёсах, цок, цок, цок — сегодня с международного рейса ночуют в Новотёле при аэропорте Шереметьево-2, а завтра утром снова в небо — цок, цок, цок — каблучки — на новый международный рейс.
“Почему люди не летают?”, — Катерина, классика. Теперь ещё как летают, правда, не как птицы, наверное, потому долетают не все…
Всё, под супом пора выключать. Так, соли достаточно, ещё только добавить зелени. Надо же, бульон-то прозрачный! Даже на медленном огне такой получается не всегда. Постепенно разъединяются, образуя плёнку, жёлтые жиринки, оседают на дне кастрюли бантики-макароны, перемешиваются с кубиками картошки яркие полоски моркови и пятна петрушки. Может глупо, но это просто красиво, и даже доставляет эстетическое наслаждение. Работа что надо! И малыш, и папа будут есть этот суп с удовольствием. Кто им ещё такой сварит?
Завтра перед уходом надо вылить воду из большого чайника и вымыть заварной. Чай пью тоже только я. И поливаю бамбук. Сколько, оказывается, в доме моих вещей! Этот бамбук года четыре назад нам подарили друзья. С десяток коротких веток стянутых блестящей ленточкой в тесном белом с синим керамическом горшке. Поскольку по расчётам, бамбук должен был безнадёжно завянуть, муж принципиально отказался его поливать. А бамбук желтел, но крепче сплетал корни и пускал листья. С тех пор мы переехали, те друзья разбежались. А я, как вспомню, всё так же заливаю в горшок воды, и раза два в год устраиваю растению комплексный душ. Кстати, это растение или трава? Нечто, живущее на одной лишь воде, — без земли, без витаминных добавок,— и даже без любви, как во французской пословице.
Поправляю скатерть на столе. Убираю альбом с фотографиями и чистую посуду. Всё это такое домашнее, такое знакомое. Почему нас тянет куда-то? Чего ради? Как-то не по себе…
Ну, всё, пойду, что ли, складывать вещи. Жаль, не успею перебрать бумаги. Как вернусь, надо будет обязательно этим заняться. Терпеть не могу уезжать, оставляя незаконченные дела. Хоть это не срочно, и можно вообще оставить, как есть. Но там такой бардак. Счета, справки с работы, субсидии на детский сад. Что старое, что ещё нужное: никто не разберётся без меня. Впрочем, кому это нужно? И кому какое дело до каких-то бумажек. Всё в кучу, и — не разбирая — в мусорное ведро…
Это как дом, который продавался здесь поблизости, и мы ходили смотреть. Хозяйка переехала в дом престарелых. Насовсем. Просто вышла и, уходя, закрыла дверь. Весь интерьер остался: гостиная с кружевными салфетками на столе и буфете, распятие в спальне над кроватью, банки солений в подсобке. Такое реальное присутствие чьей-то жизни. От которой пока ещё остаётся след. Пока…
Открою пошире окно, проветрю, от готовки на кухне жарко. Зима, а на улице ходят в демисезонных пальто. Можно даже вынести бельё на балкон. Лёгкий ветерок колышет голые ветки. Со стоянки трогается машина. Вокруг тихо. Неужели это завтра надо лететь?
Пересечение границ — вечная тайна. Утром ты будешь протискиваться в поезд, автобус, метро, а затем в самолёт, извиняясь: “Pardon Madame” а вечером того же дня, сойдя по трапу и переведя часы назад, спросишь где-то: “Вы не выходите?” совсем с другой интонацией и другим напором. Три с половиной часа в воздухе, а за ними совсем другая жизнь.
И опять, как всегда: ведь хочется смотаться в эту командировку, но… как просто и хорошо думать о чём-то другом!
Уже конец года. Не верится, что скоро праздники. Ещё столько недоделанных вещей, недосказанных слов. Я обещала ответить на письма. Их будут ждать. Если не поздравлю с наступающим, будут волноваться. Хорошо, все посылки отправлены, они где-то в пути. Дойдут. Надеюсь, понравятся. Я выбирала подарки с любовью, старалась сделать приятное.
Кстати, родственники вчера постелили новый линолеум в зале. Приглашали посмотреть, но сегодня уже не успею. И к соседке уже поздно звонить в дверь. Так давно мы с ней не сталкивались, не совпадаем расписанием. Она-то и вообще не знает, что я уезжаю…
Улетел-прилетел. Ну и ладно, стоит ли об этом так долго?
Вообще интересно, почему в подобных ситуациях так легко разыгрывается фантазия. Крутятся мысли, сравнения, вспоминаются долги, замкнутым кругом возвращаются и ответственность, и какой-то страх.
Это всё ожидание… “Промедление смерти подобно”. Была такая книжка. Не спрашивайте автора, помню только вытянутый формат издания, страниц восемьдесят-сто, твёрдую тёмно-синюю обложку: обязательное революционное внеклассное чтение. Вот ведь застревает в голове навсегда какая-то белиберда.
А я себя знаю, завтра в действии некогда будет волноваться. Всё станет на свои места. Всё уже решено и ничего особенного, собственно, не произойдёт. Просто чья-то ежедневная работа, как ралли для гонщика или, к примеру, вершина Монблана для скалолаза. Тому, кто у штурвала, надо просто доверять. Как хирургу, дантисту, как водителю маршрутки. Почему нам так необходимо всё контролировать? Всё контролировать невозможно…
Сумка уже практически собрана. Взять что ли с собой Умберто Эко? Осталось всего страниц пятьдесят. Но тащить из-за этого весь том на два дня? Ну и ладно, значит, пока так и не узнаю, чем закончится этот “Бодолино”…
Красный, чуть приплюснутый в стороны шар медленно тонет в облаках. Горизонтальная полоса розовых сочных тонов разрывает небо. Какой красивый сегодня закат!.. Почему мы никогда по-настоящему не всматриваемся в эти линии вечерней дали, ежедневно задёргивая шторы? Мне всё равно, сколько в ней сейчас самолётов, но любопытно, сколько сегодня будет видно звёзд.
Мне завтра лететь, а по телевизору всё так же бесконечными потоками льётся реклама, и в батареях всё так же свербит, и, как всегда, слишком медленно нагревается в душе вода. Всё, как всегда, только давит усталость, и не хочу больше думать. Вообще ничего не хочу. Уж скорее бы завтра, когда снова всё станет реальным, всё будет ясно, и от этого хорошо.
Проверить, не забыла ли билеты? Лучше переложить все бумажки в один карман, вот в этот, там легче искать. Видишь, снова переживаешь. Спрашивается, зачем?
Шипит утюг, всего перегладить этим вечером явно не выйдет. Приготовлю минимум: одну рубашку для мужа и детские кофточки-штанишки. Среди них, кстати, некоторые уже пора отобрать и раздать. Складываю рукавчик к рукавчику, приглаживаю руками. В этот кармашек надо положить платочек. А за счёт этих отворотов маленькие джинсы можно удлинить и поносить ещё.
Завтра утром я выйду рано, мой человечек будет спать. Сейчас приоткрою дверь и подойду на цыпочках. Вот он, сладкий, сопит, уткнувшись в своего незаменимого пингвинёнка. В детской кроватке он уже такой большой. Скоро научится вылезать, и надо будет покупать другую. Такая умильная мордашка. Малышовый запах. И везде на полу игрушки. Мишка, заяц-марионетка, пёс с жёлтым пупком и длинными коричневыми ушами, мягкая крякающая утка — всех их он выкинул, остался только пингвинёнок- друг, подушка, соска и, наверное, что-то ещё.
Ну и как я его оставлю?!.
Затаив дыхание, осторожно закрываю дверь, и иду на цыпочках, чтобы не расплескать увиденное. Это всё так важно. Каждая такая деталь. Вот бы не забыть. И не забывать никогда. Останавливаюсь в тёмном коридоре и не вижу стен. Просто смотрю внутрь себя… Нашариваю дверь в комнату: светит слабая галогеновая настольная лампа, на автопилоте опускаюсь на стул, подруливаю к столу и хлопаю рукой по клавиатуре. Компьютер покрякивает, экран просыпается. Сколько времени меня не было, что и он успел так заснуть? Мелькает заставка, выплывает открытый документ Word. Конец четвёртой страницы, абзац, перечитываю последнюю фразу. Ставлю точку, смотрю на часы и пишу дальше.
…Я пишу?
…Значит, я уже снова здесь?!..
г. Лимож, Франция