Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2008
* * *
Опять, как встарь, самой пришлось
преодолеть пургу.
И рысь, и Русь, и зимний лось
в снегах — по требуху.
Меня никто тут не берёг,
не холил и не ждал.
И словно маленький зверёк
мне душу выедал.
Снег небывалый завалил
путь на родной вокзал.
Но зверь во мне не заскулил,
а раны зализал.
И снова сил хватило, чтоб
не плакать да тужить,
а, как перину, взбить сугроб,
подмять его, обжить…
* * *
Употреблю в ретивости,
в печали наливной,
я крем двойной активности —
вечерний и дневной.
Ни горя, ни усталости
не вычитать с листа,
хоть до кровавой алости
прокушены уста.
* * *
“Как время катится в Казани золотое!”
Времён застоя…
А время катится, как шар по белу свету.
Другого нету…
Куда же время золотое закатилось,
скажи на милость?..
А позолоту наших дней изъела ржа вон.
Ау, Державин.
* * *
Та жизнь отхлынула от щёк
в потоках слёзной влаги…
Тюльпаны сжались в кулачок,
замёрзли, бедолаги.
Я на сыром сквозном ветру
укутаться не смею.
И даже слёзы не утру,
пока не околею.
ПИСЬМО В КИТАЙ
Написала профессору Ланю
о Полтаве, о Гоголе и,
как стихами, пространство тараню
на пределе беды и любви.
Я спросила в письме: в Поднебесной
где бродили Ду Фу и Ли Бо,
в жизни нынешней — косной и пресной —
быть поэтом и только — слабо?
По горам, по туманным лощинам,
бродят толпы искателей слов,
или всё-таки взрослым мужчинам
нужен более вещный улов?
Поманила ли почесть иль зависть
заморочила в зрелых летах,
или вечности млечная завязь
засквозила на чистых листах?
Как найти, поскребя по сусеку,
лёгкий росчерк на белых полях?
В двадцать первом расчётливом веке,
и в Китае, и в прочих краях,
кто стихами полночными бредит,
забредя в заколдованный круг?..
Вот и жду, что на это ответит
мой китайский начитанный друг.
* * *
Ишь, нулевое, не настоящее
время настало.
Словно кривое, криво висящее,
зеркало стало.
Словно смеющимся, вогнутым оком —
в этом и сила —
время уставилось и ненароком
нас отразило.
Значит, для времени кое-что значили —
в общем и целом —
те, кто свободно хохмили, судачили,
как под прицелом.
Те, кто не ныл и не клянчил заранее
что-нибудь, кроме
этой свободы, любви и заклания —
на смеходроме.
РАСКАДРОВКА
Сама ещё ничо,
гляжусь молодцевато:
сума через плечо
и два фаттапарата.
Пока ещё несут
меня по миру ноги,
невиданных красот
дабы заснять с треноги.
На ледяных ветрах,
укутавшись в ветровку,
снимать — и в пух, и в прах,
почуя раскадровку.
Свивать ли слов тесьму
в блокноте и планшете,
врубаясь в жизнь саму
на маревой Пьяцетте.
От страсти затяжной
не чуять перегрузки,
бежать — вперёд спиной,
и ползать по-пластунски.
На лаврах почивать,
и очуметь от лени,
иль вечно кочевать
и падать на колени
дабы вписался в кадр
вот этот блик предвечный
на лицах олеандр,
на заводи заречной.
И жизни жадный плод
снимать в упор, вживую,
и венецийских вод
мантилью кружевную.
А зимний карнавал
в неистовстве ретивом,
кто только не снимал
небесным объективом.
Крыло ли за плечом
в азарте бьёт заядлом…
А я здесь ни при чём,
а я всегда — за кадром.
ПОЛУДЕННЫЙ СОН ОЛИГАРХА
Солнце светит. Но не жарко.
Ветер затихает.
В голове у олигарха
бабочка порхает.
Книга мудрых изречений.
Вечные вопросы.
Дети падают с качелей,
как в повидло осы.
Те, кто встали, не ледащи,
уж идут с обедни.
Этот день на летней даче
может стать последним.
КОЛЛЕКЦИОНЕР
В домах на снос, по ветхим чердакам…
То самовар припрёт, а то иконку,
а повезёт — серебряный чекан:
там герб пробил фамильную солонку.
Крутясь внутри Бульварного Кольца,
потомственный жилец полуподвала,
он душу ободрал до багреца
о лаковые пальцы антиквара!
До рая простирались потолки
и полки. После долгой перепалки
он разместил свои золотники
в шести квадратных метрах коммуналки.
Он в жизнь входил, как в ближний бой, с колёс
накидываясь с жадностью скоромной
на вещный мир, держа наперевес
серебряную ложечку с короной.
Был полиглот, но так слова глотал,
что походил порою на дебила.
Но девичья (девичья ль?) нагота
как плеть его пришлёпнула, добила…
Зачем он заглянул в её окно,
в застиранный мирок её застенка,
где перед ним предстала — не в кино —
срамная вожделенная растленка?
Не смог, как пыль веков, осесть, опасть,
восстал из пепла, из речного ила —
запойная и бешеная страсть
его, как таз дырявый, залудила.
Но так он и не понял, почему —
до обморока, паморока, стона —
любовь ему пока не по уму,
а по сердцу и — не коллекционна…
г. Лондон