Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2008
ЧТО-ТО ВРОДЕ ВСТУПЛЕНИЯ
Вы когда-нибудь задумывались о том, что, сложив вместе все съеденные вами за жизнь счастливые билеты, вы смогли бы забить любой пункт приёма макулатуры? А исполнилось ли хотя бы одно загаданное вами желание? Если вы кивнёте, то я скажу, что это совпадение, если же покачаете головой – может, вам попробовать получать целлюлозу из других продуктов?
Вы пожимаете плечами, отворачиваетесь и едете дальше в старом оранжевом автобусе. В самом старом автобусе в городе. Едете на работу, на учёбу, к жене, к любовнице. И вы совсем не удивлены, когда к вам подходит контролёр – у него такая работа. Удивляетесь вы чуть позже, когда не можете найти ваш счастливый билет, который – вы точно помните, – был
в кармане
в сумке
за отворотом рукава.
Чертыхаетесь, скандалите с контролёром (ай-яй-яй, а с виду такой приличный!) или платите штраф. Подозрительно коситесь на стоящих рядом подростков, ругаете себя за рассеянность…
А билет взял я.
Можете злиться на меня, наплевать. В конце концов, вы не знаете, как пользоваться счастливыми билетами, а я знаю. Вы ездите в автобусе, а я в нём живу.
Я – Скрэммер. Нельзя сказать, что меня так зовут – меня вообще никто, никак и никуда не зовёт. Это даже не имя, просто я так себя ощущаю. Это первое правило. Никаких имён и определений.
Только тогда Хозяин Белых Слонов бессилен.
Но по порядку.
Когда я понял, что никогда не исчезну, никогда не перестану существовать? Точная дата, время и место – двадцать восьмое ноября девяносто девятого года, два часа ночи, моя квартира. Когда мы с Ирой лежали, обнявшись, и когда она высказала ту самую мысль, с которой всё это и началось. Она всегда мыслила нестандартно. И поступала тоже. В общем, это была…
Ира.
Черти сбежали из тихого омута, когда там появилась ты – их замучил комплекс неполноценности.
Кстати, Ира сейчас едет в этом автобусе. Вы можете увидеть её на заднем сиденье, как раз возле неприметного человека в затемнённых очках, который время от времени на неё поглядывает. Она в бордовом кожаном плаще, брючном костюме и ещё у неё причёска “каре”. Чеширская Кошка. Забавно – едет, смотрит в окно и не знает, что я совсем рядом.
Привет, Ир! Ты совсем не изменилась, а я?
Разумеется, у нас ничего не могло быть. Ей тогда было двадцать восемь, мне девятнадцать. Девятнадцать наивных романтических, так она сказала. Это первая причина. Во-вторых, у неё был совсем неплохой муж. И, в-третьих, я просто не в её вкусе.
Всё это я узнал после нашего первого поцелуя – длиной не меньше, чем десять минут. Чёртики, сбежавшие из тихого омута, прыгали в её глазах, да ещё как прыгали.
Но я опять рассказываю не с начала.
ЧАСТЬ 1. СЛАВА
1.
Сначала я родился. И очень быстро получил статус паршивой овцы. Пока остальные дети в детском саду боролись, бегали и травмировали себя посредством падения на пол из различных мест и положений, юный идиот в уголке читал по слогам довольно толстые книги, которые с боем выносил из дома. Я научился читать в три с половиной года.
Слава, ты должен есть кашу, иначе никогда не вырастешь!
А я и не хочу вырасти. Мне и так хорошо.
У меня были совсем неплохие родители – даже, пожалуй, хорошие. Я имел возможность сравнивать, приходя к приятелям.
Родители в жизни не подняли на меня руки, чем я бессовестно пользовался. Я рано выбил себе право поздно возвращаться домой, у меня всегда были не бог весть какие большие, но всё же свои карманные деньги. В общем, то время было очень даже счастливым. Единственное, что меня в детстве не устраивало, так это
Слава, надень шубу – простудишься!
Ну и пусть.
Сколько я себя помню, мне всегда, с самого детства, хотелось одного – свободы, независимости. Причём, полной. Лет с пяти я чувствовал, что за мной следят. Дают сделать одно и не дают другое. Дёргают за ниточки, как куклу. И я упрямо стремился порвать ниточки, освободиться от этой воли, которая мне себя навязывала. Людей на земле шесть миллиардов. Это я прочитал в журнале, когда мне было шесть лет. Шесть миллиардов, и каждый стремится влиять на тебя, показать, что он значим, что он вообще существует. Каждый, начиная с родителей.
Слава, не читай так много – посадишь зрение.
Слава, не дерись!
Слава, не…
Я не говорю, что родительская опека не нужна в детстве, а родительский совет – в течение всей жизни. Просто, кажется, я получил этого больше, чем мог взять, возможно, “на правах” (читай – на бесправии) младшего. Другое дело – мой старший брат.
Да, мой старший брат – это всегда было “совсем другое дело”.
Я рос крупным, а он в двадцать четыре едва дотягивал до среднего роста.
Я был язвителен, циничен, ядовит, с детства получил прозвище Ёж из-за своей колючести.
Он был очень дипломатичен, мог поладить с любым человеком, любого возраста и склада. Он всегда искал компромиссы в спорах, в отличие от меня. Наконец, он был добр. Добр, а вовсе не слабохарактерен, как могло показаться со стороны.
Когда мне было двенадцать, а ему, соответственно, восемнадцать, он отбил у толпы уличных дебилов котёнка, в печальной участи которого никто не сомневался.
– Бывают в жизни огорчения, — сказал брат, разглядывая разбитые очки. – Ёж, ты не заметил, я хоть по кому-нибудь попал? Без очков совсем не вижу…
Мы были очень близки, и я, никому никогда не открывающий души, с ним мог быть абсолютно откровенным. Что характерно, с течением времени наши отношения становились все лучше.
Но я отвлёкся.
Начиная с восемнадцати лет, брата всегда окружали девчонки, девушки и женщины. Не то, чтобы он был очень красивый, видный. Скорее, наоборот. Худенький очкарик. Правда, он всегда любил и умел со вкусом одеться, но дело, конечно, не в этом. Просто он был очень тёплым человеком. Женщины чувствовали себя с ним уютно и защищённо.
У нас была одна комната на двоих, и таким образом, его гости и гостьи оказывались также и моими. Не все они имели железное терпение, а у меня был совсем не ангельский характер. Неожиданно для себя самого я мог выкинуть какую-нибудь штуку или сострить, из-за чего брату приходилось постоянно спасать положение.
Милое большеглазое создание жалуется на несправедливость мира вообще и на водителя, облившего её грязью от ног и до плюс-минус бесконечности (девушка явно математик) в частности.
И именно тут я как бы случайно интересуюсь, через тире или без пишется “собаке – собачья смерть”?
Или:
– Ольга! Какой классный шарф, сама связала? О, да ты, я вижу, на все руки… на все ноги… и на всю голову…
Такие экспромты приходили мне в голову очень легко, а срывались с языка и того легче.
Брат понимал, что я делаю это не со зла, и никогда не выговаривал мне. Я же, в благодарность, старался пореже совать свой длинный нос в комнату.
Наверное, я и правда был таким невыносимым подростком, каким меня характеризовали учителя. Но я ничего не мог с собой поделать, хотя, объективности ради, – не очень и старался.
Была у меня особенность, из-за которой у меня везде и всегда были проблемы. Нет, не так, – из-за которой у всех везде и всегда были проблемы со мной.
Слава, пожалуйста, я прошу тебя!
Эта подстройка, как говорят психологи, правильная. А вот другая:
Слава, почему ты не делаешь это, когда делают все? Ты что – особенный?
Ты должен приносить сменную обувь!
Ты опять без сменки? Ты же её принёс! Почему не переобулся?
Вы не сказали, что я должен переобуваться. Вы сказали, что я должен её приносить.
Дневник!
Бедные мама с папой. Каких только записей в моём дневнике им не приходилось читать.
Дерзит. Дерётся. Не умеет ладить с коллективом. Пришёл без сменной обуви. Принёс вместо сменной обуви тапки. (Покажите закон, по которому тапки – не сменная обувь!)
Словом, стоило Славе дать понять, что у него существуют перед кем-либо какие-то обязательства, что он должен, в него тут же вселялся легион. И, на моей памяти, Славиного упрямства не мог сломить никто.
Ты должен ходить в этом костюме!
Ты должен участвовать в самодеятельности, у тебя хороший слух. Ага, есть. Ты вообще имеешь представление о различии просто слуха и музыкального? Оно и видно.
Не спорь со мной!
Ты обязан делать это!
Ты должен…
Чёрта с два я был кому-то должен!
Я объявлял войну каждому, записавшему меня в должники, и, как правило, жёстко войну выигрывал. Потому что, когда было нужно, я умел быть непробиваемым. Мне было наплевать на чьё-то мнение обо мне, как наплевать на вашу злость относительно пропавшего счастливого билета.
Надеюсь, вы о нём не забыли?
Разумеется, я считал себя сильным и самодостаточным. Но момент, когда я встретил кое-кого посильнее, приближался семимильными шагами.
Историческое событие произошло в конце ноября девяносто восьмого.
Я поступил на первый курс инженерного факультета, брат последний год учился на медицинском по специальности “терапевт”. По-моему, он никогда не резал жаб, – он даже червяка раздавить не мог по этическим соображениям, – но, уж точно, учился делать что-то не менее полезное. Иначе это не был бы мой брат. Ему было тогда двадцать четыре года.
Однажды вечером он вошёл в комнату с незнакомой девушкой, или женщиной – на ней не было написано.
– Здорово, Склифософский, – сказал я.
– Привет, Ёж, – сказал он. – Ира, это Ёж. Ёж, это Ира…
2.
Кстати, если уж вы едете в моём автобусе, переместите внимание в середину салона, на четвёртое слева место от кабины. Нашли? Вот. Видите, там сидит человек лет сорока? Это Саня. Он хромой, то есть, конечно, сейчас этого не видно, но если он встанет… В общем, неважно.
Саня – любопытная фигура. Музыкант-любитель, одинок, родственников нет, живёт на пособие по безработице.
Часто его можно встретить на автобусных остановках. Он подходит к вам своей прихрамывающей походкой, заглядывает в глаза каким-то всезнающим и одновременно голодным взглядом и заводит разговор. Даже если вы человек необщительный, разговор вы, неожиданно для себя, поддерживаете. А пообщавшись минуты три, с лёгкостью отдаёте ему небольшую сумму – рублей десять-двадцать. При этом он заверяет вас, что деньги обязательно вернёт. Вы не очень-то верите, но на душе у вас легко. Помогли хорошему человеку, попавшему в затруднительное положение.
Городским нищим было бы полезно поучиться этому искусству.
– Склиф, я пойду прогуляюсь, – я поплёлся из комнаты под скорбный вой моего легиона.
– Разве ты не хочешь с нами посидеть? – неожиданно сказал брат. – Ты нам совсем не помешаешь, правда, Ир?
– Правда, – дружелюбно кивнув, подтвердила Ира.
Я насторожился. Брат хочет, чтобы я остался. Здесь что-то не так! Разумеется, я был заинтригован и подсел к столу, где брат уже наливал Ире чай.
Невысокого роста, возраст – не меньше двадцати пяти, выразительные серо-зелёные глаза, короткие каштановые волосы, нос с небольшой горбинкой. Явно не из тех, кто даёт себя в обиду, видно по взгляду.
Довольно неплохой выбор, Склиф.
Когда Ира заговорила, оказалось, что у неё негромкий, приятный и низкий голос, который гармонично дополнял внешний облик.
Насколько я помню, практически с первых же слов разговора я неожиданно почувствовал какое-то неудобство, дискомфорт внутри, однако не мог разобраться, в чём дело.
Я даже не мог выдать ни одной своей фирменной колкости. И вообще, мне хотелось выглядеть взрослым и серьёзным. Просто, понимаете, не приходило на ум её подколоть, – и вовсе не из-за разницы в возрасте. Даже наоборот: знаете, как я снисходительно оценил её через пятнадцать минут?
Девчонка.
Разговор перешёл на медицинские темы, и я подумал, что, возможно, Ира – будущая коллега брата.
Когда я высказался за аборты, Ира взглянула на меня с интересом.
– Совершенно с тобой согласна. Незачем травмировать свою жизнь, если ты к этому не готов. Так что, когда случайно забеременеешь, подходи.
Всё это было сказано таким серьёзным тоном, что я поперхнулся.
Брат посмотрел на меня с сочувствующей улыбкой, мол: “Забыл предупредить, об этот орех ты поломаешь зубы”.
Но я так не думал.
Значит, я забеременею? А я ещё хотел быть добрым и пушистым! Ну, держись…
Однако держаться пришлось почему-то вовсе даже и не Ире. Причём держаться вплоть до того, как захлопнулась дверь.
Я отгородился книгой от всего мира.
Слышал, как брат ходит по комнате, убирает со стола, передвигает стулья. Наконец, он закончил с уборкой, прошлёпал в ванную, несколько минут там поплескался, вернулся в комнату и упал на свой скрипучий диван.
С минуту в комнате было тихо. А на шестьдесят первой секунде брат неожиданно расхохотался. У него был совсем особенный смех – необидный и очень заразительный.
– И где ты взял этот танк? – не высовываясь из-под книги, пробурчал я.
– Танк? Ха… Вообще-то у неё сейчас прозвище “наша Марго”. Намёк на Тетчер. Но “танк” – тоже ничего. Она невропатолог, я сейчас стажируюсь в их отделении.
– У тебя с ней… ага?
Кажется, брат секунду помедлил.
– Нет, она замужем. Что, зацепила? Ревнуешь?
– Щас! Она для меня немножко слишком юна. И вообще, какая-то она… неадекватная.
– Ты ей тоже понравился, – брат улыбнулся. – Иначе она бы не звала тебя Кактусом.
– Точно. И не облила бы из чайника. Ладно ещё, остывший…
– О, никогда не бери Иру на “слабо”. Самоубийство.
– Да ты ей восхищаешься, – с досадой заметил я.
– Знаешь, наверно, она из тех людей, которых либо любишь, либо ненавидишь. Но ты её, скорее всего, полюбишь.
– Сомневаюсь, – сказал я, откладывая книгу и нащупывая выключатель лампы. – Давай спать.
Брат накрылся одеялом с головой и сказал что-то вроде: “Увидишь, и месяца не пройдёт”, хотя, возможно, я не расслышал.
Через месяц его не стало.
3.
На этого старика в унтах и ватнике вы не могли не обратить внимание. Он вошёл в заднюю дверь и громко заговорил с кондуктором. Голос у него был надсадный и хриплый. Он говорил, что воевал с немцами, воевал с американцами, получил ранения. Грозился убить Ельцина, развалившего великую страну, и его друзей американцев.
Когда пожилой в очках попытался ему возразить, – агрессивно оборвал. Говорил, что уверен в себе и всех заставит поверить. Показывал простреленную ногу и шрамы на теле.
Он не был ещё дряхлым, и производил впечатление человека, побитого жизнью, но не сломленного.
Тогда, в девятнадцать, мне впервые пришла в голову эта мысль. Верил ли я тогда в существование бога, вопрос спорный. Но мысль почему-то оформилась в таком виде:
Мы нелюбимые дети бога.
Как такое могло произойти? Как я сам мог допустить это? Кажется, стоило задержать на минуту, попросить помочь с учёбой… Ну хоть что-нибудь сделать!
О том периоде жизни мне бы не хотелось упоминать вообще, если бы он не положил начало дальнейшим событиям. Он был даже не чёрным, а каким-то абсолютно бесцветным.
Бывало, что брат не ночевал дома сутки, но когда он не вернулся на третий день, мы уже не могли спокойно сидеть. Позвонили друзьям, подругам, в милицию.
Обзвонили больницы.
Господи, помоги.
Потом морги.
Помню, как бежали с родителями полураздетые по снегу, как я говорил: “Успокойтесь, это наверняка ошибка”.
Помню, как маленький милиционер усадил родителей на стулья и буднично сказал: “А он умер”.
Помню, как услышал крик “нет!”, и как осознал, что кричу – я.
Чёрт, он просто не мог умереть. Он был для этого слишком жизнерадостным, слишком тёплым!
Мы неродные дети бога.
Брата нашли недалеко от остановки, тело ещё не успело остыть. Следственная экспертиза сделала заключение: панкреонекроз.
Помнится, он говорил, что иногда чувствует неудобство, вздутие в животе, но тогда мысли о болезни никому не приходило.
Врачи воспринимаются как люди, обладающие сверхъестественным здоровьем – они ведь лечат других. И неважно, что мой брат не успел никого вылечить. Он стал бы самым лучшим врачом, я уверен в этом.
Я очень любил его.
Мы дети бога от нелюбимой женщины.
Похороны и следующие пару месяцев помню смутно. Приходили его друзья, подруги, разговаривали с родителями о нём… Кажется, один раз заходила Ира, не уверен. Я был не в настроении общаться с кем-либо.
Мы встретились только через несколько месяцев.
Дело в том, что я, вопреки советам родителей, взял академ-отпуск. Я просто не мог тогда думать об интегралах и логарифмах, они были мне глубоко параллельны. Говорят, профессию нужно выбирать так же тщательно, как жену. Так вот, я поймал себя на подлой мысли сбежать от невесты до свадьбы.
Чёрт с ним, с кольцом.
Я нашёл себе другую пассию.
Видимо, я подсознательно готовился к большой перемене в жизни, которая наступила через три года. Я не думал ни о чём конкретном, и думал обо всём сразу. Я бродил но окрестностям нашего городка, будто что-то разыскивая, сам не зная что.
И вскоре нашёл.
Это была старая недостроенная пожарка, на которую махнули рукой власти. Говорили, она стоит на опасном месте. Говорили, машинам будет неудобно выезжать на пожары.
Зато она стояла на отшибе, на самом высоком месте между городком и посёлком, и вид с неё был совершенно потрясный.
Я влюбился в эту пожарку с первого взгляда и стал приходить на свидание каждый вечер. На самом верху у меня было любимое место – недостроенный кирпичный закуток образовывал нечто вроде кресла, добраться до которого можно было, только пройдя метров шесть по узкому и щербатому верху стены, – метров двадцать от земли.
Возможно, будь брат жив, я бы побоялся высоты. Людей в радиусе километра не было, и, если, сорвавшись вниз, я бы чудом выжил, неотложку бы мне всё равно никто не вызвал. Но, странное дело, балансируя на самом узком месте стены, я ощущал, что мы с братом снова вместе.
Я всего лишь в одном неверном шаге от тебя.
Это было как наркотик.
Ежедневно я с риском для жизни добирался до кресла, устраивался там, свесив ноги, любовался открывающейся панорамой и валял дурака. (Кстати, кажется, именно тогда мне впервые пришла мысль о Хозяине Белых Слонов). В гости ко мне наведывались только птицы – воробьи, синицы… и особенно много ворон. Поэтому, когда однажды я услышал в нескольких метрах от себя человеческий голос, то чуть не свалился вниз от неожиданности.
– Ты же понимаешь, как это глупо? Твой брат бы тебя не одобрил, – сказала ты, стоя в нескольких метрах от меня.
И тут у тебя из-под ног посыпался щебень.
4.
Заместитель Кашпировского. Он прошёл через весь автобус, протянул тебе руку и так представился. Что ж, заместитель так заместитель, Кашпировского так Кашпировского. Очень приятно. Точнее, очень любопытно. Несмотря на морозец, на нём были майка и видавшие Ленина спортивные штаны.
Вы по какой части заместитель?
По водной. Заряжаю хорошим настроением склянки, банки и целые тазики.
Тогда, может быть, вы заместитель Чумака?
Нет, именно Кашпировского. А ещё, по совместительству, спортсмен, плотник, художник и резчик по дереву.
Было в нём что-то, было. От него так и пыхало энергией – светлой, радостной, заводной.
Ну и что, что некоторые смотрят на тебя как на дурака. Зато тебе хорошо и весело жить на земле. Не всё ли равно, кого замещать, Кашпировского или Чумака. Все хорошие люди.
Нервно посмеиваясь, добрались до Ириного дома. Она жила близко к окраине. Взобрались на четвёртый этаж, открыли дверь, вошли. В доме никого не было.
– С мужем рамсы, – коротко объявила Ира. Стремительно подошла к шкафчику, достала поллитровую бутылку коньяка, плеснула в рюмки и вручила мне одну. – Между прочим, в соответствии с древне-японской философией, если я спасла тебе жизнь, то теперь я за тебя в ответе. Только попробуй ещё раз полезть на эту пожарку!
– Во-первых, не с древне-японской, а с древне-китайской.
– О! Ну, это радикально меняет дело…
– Во-вторых, одна мама у меня уже есть.
– Будешь так себя вести, скоро не будет. Нервные клетки не восстанавливаются.
– Вот и побереги свои, – я почувствовал, что начинаю раздражаться. Слава, ты не должен… – Когда под тобой начала рушиться стена, ты потеряла минимум миллиард.
– Хамло. Вот и спасай таких. Между прочим, я килограммов на пять легче тебя, и разрушить стену я не могу. Просто один кирпич сгнил от времени.
– Сгнил! Кирпич! О, великий и могучий…
– Да вот, представь себе, сгнил.
– И я уже сто раз говорил, что не собирался прыгать, и не надо было меня спасать!
– Да уж конечно, если бы я тогда знала, что это ты, то прошла бы мимо. Просто, когда возвращаешься в город от подруги и видишь, как наверху болтаются чьи-то ноги, то думаешь – а вдруг там какой-нибудь хороший человек?
Я оскорблённо промолчал, было ясно, что она меня поддевает.
– Ладно, Слава, не дуйся. Слышишь? А то ткну иголкой, и ты лопнешь.
Я принялся с увлечением заплетать в косичку бахрому скатерти.
– Знаешь, на самом деле я тебя понимаю. – Ира налила в рюмки ещё коньяка. – Просто, если я в жизни чего-то и боюсь, так это высоты. Вот такая у меня фобия.
Я удивился.
– Зачем тогда полезла?
– Ну я же не могу идти на поводу у всех своих страхов. Я же Марго, – она хохотнула. – Есть у меня такое погоняло…
– В курсе.
– Правда? Тогда за то, чтобы Железная Леди не заржавела!
Мы чокнулись.
Не вздумай зазнаваться, но в тот вечер мне показалось, что ты – самый интересный и оригинальный человек, которого я встречал в жизни. Когда я пришёл домой, слегка пошатываясь от выпитого (мы добили бутылку), я попытался подобрать тебе определение, и единственное, что пришло мне на ум, это
Чудна╢я.
Тебя было практически невозможно вывести из себя или задеть безнаказанно. Ты не пасовала перед моими остротами, зато я частенько уходил в глухую защиту под градом твоих уколов. Конечно, ты была на девять лет старше, опытнее и умнее, и это не могло не сказываться. Но я чувствовал себя с тобой очень легко и комфортно, как ни с кем другим.
Ты бесспорно была яркой личностью.
Впрочем, почему была? Не сомневаюсь – ты и сейчас такая.
5.
Я стал заходить к Ире раз в неделю. Потом два раза. Потом стал чувствовать дискомфорт, если не видел её хотя бы день. Она заменила мне брата, пожарку, родителей, друзей и подруг. Особенно подруг, которые на её фоне смотрелись абсолютно никакими, пресными и глупенькими. Как восьмибитные приставки рядом с персональным компьютером.
Во мне снова проснулся интерес к жизни. Я стал более активным, у меня нашлась целая куча дел, которые, впрочем, кровь из носу, я старался переделать до вечера.
Потому что вечер был наш.
Мы сидели у Иры дома, пили чай, играли в карты (она обожала покер), разговаривали обо всём… С особенным интересом она любила слушать мои “лав-стори”, причём всегда давала дельные советы, ценность которых я ощущал очень быстро.
Мы дали друг другу прозвища. Она называла меня то Ёж, то Уж, то Иж, то Аж, в зависимости от настроения. Я придумал Чеширскую Кошку.
– Ладно, кошка – понятно. А почему Чеширская?
– Так, ассоциации… У Кэролла был Чеширский Кот, который тоже загадочно улыбался.
В твоей улыбке правда было что-то необычное. В улыбке и глазах. Одновременно вопрос, ответ и что-то ещё. Если бы я умел рисовать, обязательно попытался бы уловить это “что-то”.
– Ну что ж, Чеширская, так Чеширская. Так меня ещё не называли, но мне нравится.
Иногда мы гуляли, а иногда, поздно, часов в десять-одиннадцать вечера, садились в автобус и ехали до конечной и обратно. Мы всегда садились на заднее сиденье и смотрели в заднее стекло. Тогда она впервые обратила моё внимание на горизонт – ну, на то, как он себя ведёт.
– Ты обращал внимание, что когда мы удаляемся от горизонта, он всё время как будто нас нагоняет, причём быстро? Вот, видишь? Как прошлое. Кажется, оставил его далеко позади, а оно раз – и нагонит тебя…
Я не представлял, что прошлое от нас буквально в двух шагах и вот-вот нанесёт мне удар.
Однажды, когда я пришёл к Ирине вечером, мне открыл дверь невысокий усатый человек. Он был в футболке и спортивных штанах, в общем, выглядел вполне неофициально. Заметив, что я как будто не собираюсь ничего говорить в ближайшие лет двести, он спросил:
– Вам кого, юноша? – голос был спокойным и уверенным.
– А… Иру можно?
Он крикнул вглубь квартиры: “Ир, к тебе!”, и ушёл в комнату.
Ира вышла. Увидела меня, улыбнулась.
– Привет! Зайдёшь?
– Нет, наверное. Лучше, как-нибудь в другой раз.
– Хорошо, если хочешь, заходи завтра в это же время.
– А… мы сможем поговорить тет на тет?
– Да, конечно. Ну ладно, пока!
Дверь закрылась.
Любил ли я тебя тогда? Впервые чётко я задал себе этот вопрос именно в тот вечер, когда шёл от тебя, сдувая с носа надоедливые щекотные снежинки. Никакого желания возвращаться домой не ощущалось, так же, как и желания видеть друзей. (Не хотелось слышать слова ободрения, всю эту чушь. Наверное, любой иногда предпочтёт вдоволь, по полной, настрадаться, нежели получить кислую микстурку утешения.) Просто шёл, куда глаза глядят – чем дальше, тем лучше. В голове звучали два голоса: один – напуганного четырёхлетки, потерявшего мать в магазине, другой – хорохорящегося циника, которому, на самом деле, было едва ли не страшнее.
Почему я так болезненно воспринял появление в твоём доме другого мужчины? Кто ты для меня? Друг, подруга, возможная будущая жена, любовница, последняя тоненькая нить, ведущая к брату? Что мне от тебя нужно? Что я сам могу тебе предложить взамен?
Такие вопросы я задавал себе и не мог на них ясно ответить.
С одной стороны, когда ты смотрела на меня своим особенным взглядом, в котором всегда было что-то ещё, кроме вопроса или ответа, я чувствовал, что ради тебя могу сделать всё, что угодно. Свернуть горы, стать террористом или наоборот, взорвать к чёрту всех террористов, объехать земной шар на трёхколёсном велосипеде или побрить наголо нашего директора, тётку строгую и мстительную.
Невозможно сделать всё это ради кого-то, будучи абсолютно равнодушным к этому “кому-то”, верно?
С другой стороны, хотя порой мне и приходили в голову мысли о том, какие тайны скрывает короткий халатик Иры, но, предложи она мне это узнать, я не был уверен в своей реакции. К тому времени я уже не был девственником, но, чёрт, мне было девятнадцать, а ей двадцать восемь, и она была для меня тем, что я называл «совсем другое дело». Мой напускной цинизм таскал за собой длинную романтическую шпагу. Понимаете, это была не какая-нибудь одноклассница, одногруппница, это была…
Ира.
Просто Ира.
И лучше этой Иры никого в моей жизни не было. До сих пор уверен.
Глубокой ночью, свернув мозги набекрень, я наконец почувствовал, что мысли начинают путаться, а сам я медленно проваливаюсь сквозь постель и лечу куда-то вниз, в завтрашний день. Скорее бы завтрашний день.
Несмотря на снегопад, за окном противно и надоедливо скрипели качели.
– Итак, Карлсон вернулся, – мрачно сказал я.
– Как будто, – она улыбнулась. – Кстати, небольшая корректировка. Не Карлсон, а мой муж.
– Извини, не хотел задеть.
– Ничего, ты же знаешь – это непросто.
Помолчали. Разлили коньяк по рюмкам. Как тогда, в первый раз, подумал я.
– У тебя какая-то проблема? Смелее!
– Ну, я просто очень привык к нашим встречам… Даже не знаю, чем теперь заполнять вечера.
– А, так я для тебя – набивочный материал? Перья для подушки?
Я кисло улыбнулся.
– Я не сказала, что запрещаю тебе приходить.
Я залпом проглотил рюмку и покачал головой.
– Это будет уже не то.
От коньяка на губах был привкус горечи.
– Почему?
Её наивность была настолько наигранной, что я разозлился.
– Почему? Потому что я люблю тебя, потому что я обожаю тебя. Потому что в тебе сейчас вся моя жизнь. Объяснение устраивает?
В глазах предательски помутнело. Я обхватил голову руками.
– Вполне.
Каким, должно быть, торжеством блеснули твои глаза. Тщеславие присуще абсолютно всем, от принцев до нищих.
Ира разлила остаток коньяка и поставила бутылку за диван. Легонько покачивала рюмку в руке, осторожно, чтобы не расплескать. Молчание было тяжёлым.
– Ну вот, сказал. Это что-то меняет? Ты и так всё знала, верно?
– Верно, – кивнула она, не глядя на меня.
– Тогда дальнейший разговор абсолютно бессмыслен. Не хочется говорить затёртых и высокопарных вещей, – сказал я затёртую высокопарную вещь.
– Слав.
– Что?
– Если не хочешь сказать пошлость, лучше вообще ничего не говори.
– Молчать ещё глупее.
– Тогда просто поцелуй меня.
Потом было то, о чём я уже обмолвился. Три причины – муж, возраст, вкус. И её улыбка – совсем не сочувствующая, а торжествующая очередную победу. А может, это я потом надумал, не знаю.
В фильмах и романах главный герой, получив сердечную рану, сурово стискивает зубы, уходит и меняет жизнь коренным образом. В самых надуманных и дурацких фильмах и романах.
Я проревел полночи, а на следующей неделе укатил в Красноярск – поступать на филфак. Дома уже ничего не держало.
ЧАСТЬ 2. СКРЭММЕР
1.
Вы часто попадаете на Тропу Белых Слонов? Если представить жизнь как реку, в которой мы плещемся в своё удовольствие, беззаботно плывём по течению, не думая о завтрашнем дне, то рядом с этой рекой обязательно проходит Тропа Белых Слонов. И рано или поздно нас на неё выбрасывает. Тысячи и тысячи слонов бегут быстро и деловито, сотрясая землю и поднимая облака пыли, и им нет никакого дела до того, что за букашка оказалась у них под ногами.
Тропа очень широкая, а слоны выглядят большими и грозными, поэтому добраться до родной реки очень трудно. Ты начинаешь в панике метаться под огромными ногами, и обычно это уводит вообще в другую сторону. Слоны толкают тебя, теснят и грозят раздавить, даже не заметив. Ты весь в синяках и ссадинах, ты устал, вымотался и готов уже свалиться с ног, когда неожиданно чувствуешь на себе взгляд.
“Кто-то сильный и большой наблюдает за тобой”. Смотрит, как ты барахтаешься, борешься за жизнь. И молчит. А может, даже презрительно улыбается.
И вдруг, совершенно неожиданно, случайно, – ты снова оказываешься в реке. Ты ощущаешь, что всё хорошо, что ты снова в порядке. До следующего раза.
Этот образ впервые пришёл мне на пожарке. Я словно получил откровение.
С тех пор для меня всегда было жизненно важно, чтобы Тот, Который Смотрит (Хозяин Белых Слонов?) не смог улыбнуться презрительно.
Мне без особого труда удалось поступить на филологический факультет одного красноярского университета. Говорю одного, потому что потом были второй и третий. Дело в том, что через полгода мне показалось не ахти каким качество преподавания, а ещё я обнаружил, что мне наплевать, как оценили Белинский и Некрасов “Белые Ночи” Достоевского. Главное, что мне не понравилась дутость “Белых Ночей”, а в “Униженных и оскорблённых” я углядел намёк на явную склонность Фёдора Михайловича к педофилии – и даже привёл доказательства.
За подобные замечательные догадки, высказываемые неизменно громко и безапелляционным тоном, профессора и доценты меня тихо ненавидели, и, должно быть, перекрестились обеими руками, когда диссидент изъявил желание ступить на благородную стезю историка.
На историческом я тоже долго не задержался, ввиду нелюбви с первого взгляда между мной и Ромой Бубенцовым, который сдуру решил сделать новичку вступительную “прописку”. И поскольку я был здоровый парнишка, а Ромин папа был завкафедры, мы решили, что Роме абсолютно нет нужды больше пересекаться со мной. А мне, в свою очередь, совсем не светит карьера историка под началом у Роминого папы.
В общем, снова был развод и девичья фамилия.
По сути, продолжалось то, что началось с детства. Я протестовал против всего, что пыталось сломать, подчинить меня, сделать кем-то другим.
Против власти Хозяина Белых Слонов.
Я пинался, брыкался и царапался, как только мог. А мог, в целом, неслабо.
От родителей я получал небольшие деньги, которых едва хватало на существование, поэтому пришлось искать подработку. Найти её с моим дурацким характером было нелегко, за семь месяцев пришлось сменить более десятка мест – монтировщик сцены в театре, рабочий, сторож, репетитор русского и литературы, грузчик, оператор на радиостанции, – всё и не упомнишь.
Я был верстальщиком в газете, когда главный редактор предложил мне попробовать силы в журналистике.
Получилось.
Я устроился корреспондентом, а уже через полгода меня отправили получать журналистское образование.
На журфаке мне нравилось. Там царила более непринуждённая атмосфера, и там я не был белой вороной. Точнее, на моём потоке каждый второй был белой вороной, это никого не удивляло и не напрягало. Об Ире я теперь вспоминал редко, но если находили воспоминания, меня целый день невозможно было растормошить.
Надо признать, рана от её кошачьих коготков зарастала медленно. Очень медленно.
В остальном же дела шли совсем неплохо. Появились какие-то друзья, подруги, интересная работа, и, казалось – я нашёл наконец-то своё место в жизни. Но…
Я учился уже третий год, когда с журфака меня попросили за организацию подпольного молодёжно-политического кружка “Лысый одуванчик”. “Лысый одуванчик”, друзья, протестовал против существования гопников. Наш протест, друзья, заключался в том, что мы ловили гопов и били их. Гопы, в свою очередь, в долгу не оставались – они ловили и били нас. Всё шло путём, пока нашему лысому ректору не пришла абсурдная мысль, что Слава и иже с ним представляют угрозу для всего российского населения, не имеющего на голове волосяного покрова.
Словом, я снова остался не у дел. В сто первый китайский раз.
Но, наверное, правда, что нет худа без добра.
В миллионном городе моя судьба вновь пересеклась с Ириной.
Вопрос, что было худом, а что добром, довольно интересен.
2.
Ты стояла на остановке возле университета, в том самом плаще, который на тебе сейчас. Я вышел на улицу, раздражённый упрямством ректора, ни за какие блага не желавшего восстанавливать “криминальную личность”. Солнце с боем прорывалось сквозь низкие тучи, было начало марта.
Не знаю, как я вообще обратил на тебя внимание. Народу на остановке было довольно много, но узнал тебя я сразу. Должно быть, в воздухе витала слишком большая концентрация твоих флюидов.
Но что было делать дальше? У меня даже мелькнула мысль пройти мимо, потерять тебя из виду, избегнуть соблазна. Однако когда я увидел, как ты садишься в автобус, то уже не думал, а входил в заднюю дверь. Сердце бешено колотилось, ладони вспотели, в коленях – слабость.
Какой диагноз, доктор?
Ты стояла спиной ко мне, а я почему-то со страхом думал – вдруг ты обернёшься. Все мысли о восстановлении на учёбу исчезли, в голове было пусто. Я просто видел тебя и не мог не идти за тобой. Это было как наваждение.
Мы проехали минут двадцать, потом ты вышла, я – следом. Это оказался район мединститута. Невдалеке высились девятиэтажные громады вузовских общежитий. Ты пошла дворами, я – на некотором расстоянии. Не знаю почему, но меня охватила какая-то детская робость. Боялся окликнуть тебя, просто подойти и заговорить, обнаружить своё присутствие. Решил: прослежу, куда ты пойдёшь, а потом… видно будет.
Дворами мы подошли к одному из серых общежитий. До первого подъезда оставалось совсем немного, когда ты резко обернулась. Несколько секунд мы вглядывались друг в друга.
– Слава?.. Ты, что ли? Господи, я думала, у меня в спине дырка будет! Разве можно так сверлить глазами, а?
В голосе – радость и удивление.
3.
Оказалось, Ира приехала на курсы повышения квалификации. Пройдя курсы, она получит первую категорию и прибавку к зарплате, а это, конечно, совсем не повредит.
Я предложил зайти ко мне, раз уж мы недалеко от моей квартиры. (Квартиру я снимал у знакомого по дешёвке, в обмен на обещание сделать ремонт). Она взглянула на часы и согласилась.
Пришли. Ира оценивающе оглядела шесть слоёв содранных обоев. Облагораживать жильё дальше не хватило ни времени, ни совести.
– И чем ты теперь промышляешь?
– Так, всем помаленьку… Пытаюсь восстановиться на учёбу. В газетах ещё немного… В общем, на хлеб хватает.
– Ёж – журналист! – Ира хлопнула в ладоши и рассмеялась.
– Да, это звучит гордо.
– Ой, слушай, у тебя дома есть твои статьи? Покажи, а?
Я достал из стола пухлую папку и передал Ире. Она разложила её на тахте и стала просматривать статьи, откладывая в сторону заинтересовавшие. Я вышел в магазин купить финтифлюшек к чаю, а когда вернулся, встретил озадаченный взгляд.
– То, о чём ты пишешь, это всё… так реально. Ты что, сам был участником всего этого?
– Чего “этого”?
– Ночёвка на кладбище, потом этот дневник наркомана… Описано как-то слишком правдоподобно. Я просто вспомнила тот случай с пожаркой, и подумала, что ты вполне можешь…
– Чай, кофе?
– Чай. Подумала, что…
– С сахаром?
– Пять ложек! Не перебивай меня, такой же невоспитанный, как и был!
– А говорить за столом о работе вредно для усваимости.
– Для усвояемости. Журналист…
– Тем более. Ты сколько в городе пробудешь?
Оказалось, что Ира прихала на две недели. Что утром, днём, вечером и даже ночью она учится. Кстати, (спасибо за чай) ей уже пора – на пять назначен семинар.
– Похоже, ты только что использовала меня как перья для подушки, – сказал я, подавая плащ.
– Ого, так я живой классик! Меня цитирует Известный Журналист!
Я взял с неё слово зайти как-нибудь. Она обещала, с шутливой серьёзностью пожимая мне руку.
4.
Помню, в детстве, когда папа пообещал купить нам компьютер, мы часто говорили друг другу: “Да наверняка не купит. Или денег не хватит, или ещё что. Вот увидишь”. Это было в своём роде заклинанием духов – мы старались как бы не верить в хороший исход, чтобы не привлечь нечто враждебное, противящееся выполнению наших желаний. (Хозяина Белых Слонов? Бога?) Кстати, такое шаманство обычно действовало.
Может, именно из этих соображений я не слишком поверил Ириному обещанию.
Поэтому, когда на следующий день, точнее, в следующий вечер, я увидел Иру на пороге, то слегка растерялся.
– Что, даже войти не пригласишь?
Вручив мне плащ, она прошла в комнату.
Казалось, сначала она была не в настроении, однако уже через полчаса напряжение полностью спало. Мы сидели на тахте, пили коньяк и разговаривали обо всём на свете.
Даже удивительно, что вначале я боялся к тебе подойти, что собирался пройти мимо, потерять из виду. Пришло ощущение, что я вновь встретил свою когда-то потерянную половинку, часть меня. По-моему, тебе было со мною гораздо интереснее, чем раньше. Всё чаще я ловил твой взгляд, в котором, как и всегда, было что-то ещё, кроме вопроса или ответа.
– И ты собираешься серьёзно заниматься журналистикой?
– Не знаю. Пока не вижу, где я мог бы себя лучше проявить.
– Мне кажется, у тебя талант. Всё так живо, по крайней мере, то, что я вчера прочитала. Кстати, а где ты берёшь сюжеты?
– А ключ от квартиры? – я улыбнулся.
– А, профессиональная тайна?
– Да нет, на самом деле… Просто мне многое интересно. Особенно человек, его возможности, на что он способен…
– Ты близко знал наркоманов? – Ира внимательно посмотрела мне в глаза.
– Достаточно. А что?
– Можно, я тебя попрошу?
– Попробуй.
– Закатай рукав. Левый.
Я сделал недоуменное лицо и выполнил просьбу. По-моему, она вздохнула с облегчением.
Я улыбнулся. И перевёл разговор.
Было два часа ночи, когда я провожал Иру до подъезда общежития.
– Тебя точно пустят?
– Я надеюсь. Кстати, до комнаты провожать не обязательно.
– Да? Ну, тогда… пока?
– Как ты сегодня неоригинален.
Потом дверь закрылась и я пошёл домой.
Вот и всё. Помнится, именно в тот момент у меня исчезло то ощущение трагичности любви, которое было у меня все эти годы.
Может, я действительно повзрослел, может, ещё что-то, но сознание того, что я минуту назад как ни в чём ни бывало поцеловал женщину своей мечты, не вызвало в душе каких-то там бурных эмоций.
Я как бы освободился от петли, которая мешала мне дышать свободно всё это время.
Возможно, потасовки с гопами, ночёвки на кладбищах, борьба с наркотиками притупляют чувствительность, не знаю.
Но знаю, что снова хотел видеть Ирину каждый день.
5.
Этот человек тоже успел примелькаться в автобусе. Длинный сухопарый старик в заношенной ушанке. Разговаривает он громко и со всеми сразу. Кто-то отворачивается, а кто-то ничего – слушает, даже вступает в разговор. Старик, видно, до сих пор очень любит свою жену. Потому что то и дело в разговоре вставляет “А вот мы с женой”, “А моя жена”.
Завидное постоянство.
Если бы не одно “но”. Его жена уже второй год в могиле. Но для старика она продолжает жить. В голове, в сердце, неважно где. Для него она живее, чем все, стоящие рядом, из плоти и крови, дышащие и разговаривающие.
Кто знает, может, мы вовсе не живём? Может, мы существуем только в чьей-то голове, в чьём-то сердце?
Наверное, не так уж важно, где. Главное, живём.
Мы снова стали видеться каждый день. Это произошло спонтанно, словно иначе и быть не могло. Большой город даёт много возможностей – театры, клубы, киношки, наконец. Однако большую часть времени мы находились у меня.
Когда я впервые рассказал тебе о Хозяине Белых Слонов? Кажется, через неделю или около того. Было уже темно, часов десять-одиннадцать, мы не включали свет. Мы лежали на тахте, смотрели в потолок, целовались и разговаривали.
– Знаешь, что меня удивляет? – сказал я.
– Что?
– Понимаешь, я ведь точно такой же, какой был тогда. Ничуть не изменился, даже внешне. А сейчас…
– …Взрослая тётка, которая отвергла тебя, лезет с поцелуями, да?
– Ну, в общем, да.
– Как тебе сказать, – Ира перекатилась со спины на живот, удобно пристроила голову на руках и взглянула мне в глаза, – во-первых, мне понравился наш первый поцелуй у меня дома. Не задирай нос! Во-вторых, ты безусловно очень изменился.
– Ага. Сломанный нос есть сломанный нос…
– Ну, зачем так уж. Я о другом – повадки, тон голоса. Глаза, наконец. Ты стал совершенно по-другому смотреть. Гораздо увереннее, взрослее. Вот.
Она кивнула, как бы подтверждая свои слова, и улыбнулась.
– Бог любит троицу. Что в-третьих?
– В третьих… В общем, ты был дурак и совершенно не понимал женской психологии. Понимаешь, когда женщина говорит “нет”, это не всегда означает “нет”.
– Теперь понимаю.
– Ну, слава Богу.
Я усмехнулся.
– Слава – Богу? Не думаю, что я так уж нужен Богу. В принципе, как и все.
– О, пошла философия. А мне негде конспектировать мудрые мысли.
– Между прочим, я серьёзно. Я даже сейчас над…
Я замолчал.
– Что ты хотел сказать? – спросила Ира через полминуты.
– Что? А… Я говорю, что сейчас как раз работаю над…
Я снова вынужденно замолчал. Хотя слово “вынужденно” неуместно, когда тебе хорошо.
– Э, нет, так не пойдёт, – сказала Ира ещё через полминуты. – Сказал А, говори и Б. Над чем ты там работаешь-то?
– Над большой статьёй.
– Это я и сама поняла. А о чём будет статья?
– Ты удивишься. О Хозяине Белых Слонов.
– Ого! А кто это?
– Долго объяснять. А у меня есть вещи поважнее.
– Интересно, какие это ве…
6.
Готов спорить с вами на все свои счастливые билеты, что этот молодой с прозеленью так и не наберётся смелости подойти к девушке в симпатичной кепке. Поэтому она выйдет на своей остановке, поскользнётся на гололёде и попадёт под машину, а может, к ней подойдёт познакомиться какой-то другой парень. Закрутит романчик, потом бросит, а может – женится, и будут они себе долго и счастливо… И всё потому, что ты не набрался смелости завязать разговор.
Сколько значат в нашей судьбе, казалось бы, абсолютно посторонние, чужие люди? И есть ли они вообще, в принципе – чужие и посторонние?
Кстати, интересно, сколько бы вы дали лет этому неприметному человеку, который исподтишка, сквозь затемнённые очки, поглядывает на Иру. Она считает его чужим, никак не связанным с её жизнью. Но это, возможно, до поры до времени.
Я опёрся руками о подоконник и стал смотреть на улицу. Сыпал мелкий снежок, укутывая переливающимся уютным валиком нижнюю часть окна. Невидимый отсюда фонарь освещал пустынный двор, брусья, качели – нехитрые спутники детства.
Тахта тихонько скрипнула. Я почувствовал, как меня обнимают Ирины руки.
– Не спится?
– Вроде как.
– Всё думаешь о Хозяине слонов?
Я улыбнулся.
– Как ты догадалась? Запомнила же…
– Ну, скажем, я не в первый раз читаю твои мысли. А во-вторых, я же вижу, что с тобой что-то творится. Ну и само сочетание “Хозяин Белых Слонов” запоминается. Можешь так и назвать свою статью. Кстати, о чём она будет?
Я повернулся и обнял Иру. На меня с интересом смотрели глаза Чеширской Кошки.
– Ну, понимаешь, если представить нашу благополучную, счастливую жизнь в виде реки, то рядом проходит тропа больших белых слонов…
Ира слушала внимательно. Сказала:
– Да, интересно. Значит, ты всё воюешь, всё борешься со своими ветряными мельницами.
– Смеёшься?
– Абсолютно нет. У каждого свои ветряные мельницы, которые практически всегда реальнее, чем действительность. Это как со счастливыми билетами, – она улыбнулась.
– А что такое?
– В детстве мы с сестрой придумали, что на самом деле люди неправильно пользуются счастливыми билетами. На самом деле, для того, чтобы твоё заветное желание исполнилось, нужно собрать все комбинации счастливых билетов. Представляешь, сколько их существует? Причём, бросать это дело почему-то нельзя, пока не закончишь. Мы открыли этот “секрет” подругам и решили собирать билеты вместе, а желание загадать одно на всех.
– Ну и как?
– Никак, забросили. Собрать все комбинации – это ведь тысячи билетов. Абсолютно нереально. Хотя, доверши мы дело до конца, твой Хозяин Слонов просто обязан бы был выполнить наше желание. За такую-то работу! Хозяин Белых Слонов – это ведь Бог?
Я пожал плечами.
– Не знаю. Может быть, это рок, судьба, может, часть Бога – понимаешь, которая стремится доказать тебе, какой ты на самом деле муравей, ничтожество. Ну, как некоторые родители.
– Ага. То есть, получается, ничто человеческое Богу не чуждо?
Посмеялись.
– Зря смеёшься. Между прочим, судя по Библии, Бог был гневлив и отходчив, добр и зол, у него бывало плохое настроение. Вспомни башню, потоп.
– Софист. Ладно… Тебе не кажется, что пора бы уже проводить даму до дома, а?
7.
А потом наступило двадцать восьмое ноября. На завтра было назначено торжественное отбытие Ирины домой, и мы решили устроить в этот день маленький праздник. Выбрались в театр, потом долго сидели в кафе. Почему-то вспоминается табличка “У нас не курят” и роскошный дед Мороз, который забавно раскачивался из стороны в сторону в такт негромкой музыке. Ко мне вернулись около двенадцати ночи.
– Можно задать вопрос? – сказала Ира.
– Конечно.
– Кто я сейчас для тебя? Наверняка твои чувства за то время, пока мы не виделись, изменились.
– Кто ты для меня? Ты – сказка в моей жизни-и-и! – фальшиво прохрипел я и обнял её.
– А если серьёзно?
– Серьёзно, не знаю, не задумывался. Хотя есть одна особенность. Когда я, например, тебя целую, у меня такое впечатление, что я целую, скажем, свою руку. То есть ты как будто часть меня.
– Клиника. Буду писать диссертацию, обязательно опишу твой случай.
– На самом деле, чувство очень хорошее, тёплое.
– Ладно, верю…
– Знаешь, в моей жизни был один человек, с которым я чувствовал себя одним целым. Потом он умер, и вместе с ним умерла часть меня. А теперь, когда ты рядом, эта часть как бы оживает. И он опять вместе со мной.
Мы помолчали. Было темно и тихо. Потом я сказал:
– Знаешь, я почему-то никогда не спрашивал тебя об одной вещи…
– Знаю. Наверное, это для тебя нечто нерушимое, если это рухнет, то ты можешь полностью потерять себя. Потому я никогда не затрагиваю определённые темы.
– Мы ведь даже не знаем, об одном и том же мы или нет, – я как-то нервно рассмеялся. Думаю, этот миг и был переломным. Даже если бы ты меня обманула, ничего уже нельзя было изменить.
– Думаю, знаем. Но не уверена, что ты правда хочешь знать больше.
– Ты не можешь решить за меня. Если ты не скажешь…
– …То?
Ты опустила голову и вздохнула. Потом взяла меня за руку. Потом отпустила.
Наконец, взглянула мне в глаза и чётко произнесла:
– Да, мы с твоим братом были любовниками.
Хозяин Белых Слонов взял ещё одно очко.
Как бы отреагировали христиане, если бы им привели убедительнейшие доказательства того, что нога Сына Божьего никогда не ступала на землю?.. Если бы они увидели своими глазами, что никто два тысячелетия назад не ходил по воде, не воскрешал мёртвых, не кормил голодных пятью хлебами?.. Что тогда?
Сейчас, со временем, всё воспринимается проще. Все мы люди, все мы живём свою жизнь, как хотим, как можем. Но в ту ночь я пережил настоящее потрясение.
Почему ты не сказал мне правду, когда я спросил тебя? Мы ведь так доверяли друг другу… Если бы я всё знал, быть может, всего этого не было бы, и вся жизнь пошла бы по другому, завела бы в другой переулок, заворот. Кажется, после Ириных слов я потерял тебя во второй раз. (Интересно, когда теряешь уже потерянное, это потеря?) И в первый раз, не Ира ли была виной, пусть косвенно? Не от неё ли ты шёл, тогда, ночью? Сейчас не узнать. Да и стоит ли…
Из тишины выплыл Ирин голос.
– Мне на самом деле очень не хотелось затрагивать эту тему. Я знаю, кем он был для тебя… Хотя, может, и к лучшему, что ты теперь знаешь.
– Ты… понимаешь, что теперь всё не может быть… как раньше? – я с трудом подбирал слова. Мне будто вкололи транквилизатор.
Она кивнула.
– Хочешь, чтобы я ушла?
Я подумал.
– Нет, не хочу. Давай просто полежим и помолчим.
Прошло полчаса, может, больше. В голове была пустота. При этом ум вяло фиксировал происходящее вокруг. Вот снег летит в окно, белый, пушистый, может, он даже тёплый. Вот тикают часы. Очень громко, оглушительно. Вот Ирина рука гладит мою руку. Вот Ирина рука гладит меня по голове, проводит по щекам, и им становится прохладно, потому что они влажные. Два раза из-за одной женщины, это слишком.
Мне становится смешно, мои губы растягиваются в улыбку. Ира тихо спрашивает, почему я улыбаюсь, я объясняю. Она прижимает мою голову к своей груди, и что-то шепчет мне на ухо. Не помню что, но вряд ли в жизни я слышал что-то лучше. Я закрываю глаза…
Не могу сказать, приснилось ли мне или она правда произнесла эту, вроде бы, совершенно обычную фразу. Совершенно обычную, если бы рядом не было меня.
– Интересно, это когда-нибудь кончится?
Я попал как бы в другое, смежное измерение. И вам оно сейчас тоже будет доступно.
Только вдумайтесь – наш мир материален, а потому вы в любой момент можете потерять всё.
Кроме того, чего у вас нет.
– Интересно, это когда-нибудь кончится?
У вас можно отнять всё, кроме того, чего вы не имеете.
– Это когда-нибудь кончится?
Всё может закончиться. Кроме того, что не начиналось.
И даже Хозяин Белых Слонов, при своём всемогуществе, не в силах это изменить. Это ему неподвластно.
– Это кончится?
У всего, что существует, есть свои определения, характеристики. Земля круглая. Воздух свежий, прозрачный, или наоборот, загрязнённый. У всех есть имена, на всём есть ярлыки, и штампы, и названия.
В наших с Ирой отношениях в ту ночь ничего этого не было. О них ничего определённого нельзя было сказать.
– Это?
И действительно, в тот миг я не чувствовал любви, вернее сказать, было что-то даже большее, чем любовь, поглотившее эту любовь, но я не знаю, как выразить это. Была ли романтика? Пожалуй, только то, что от неё осталось. В будничную стадию “туда-сюда” наши отношения ещё не перешли. Чувственность? Кажется, её практически не было. Ещё? Уже? Я не знаю, я же говорю, что не могу подобрать определения тому, что возникло между нами двадцать восьмого ноября. Что-то только что закончилось, но ничего на смену ещё не пришло.
Ничто. Великая пустота.
Думаю, ты это понимала. Ты не могла этого не понимать, верно? Какие чувства ты испытывала, когда осознала, что мы немного другие, чем думали о себе, что мы изменили – не друг другу, а друг друга?
– Позвони мне завтра. Или на неделе. Завтра я буду дома. Буду ждать. Обязательно позвони, слышишь?
Я обнаружил себя стоящим возле неё у входа в её подъезд. Пробрасывал мокрый мелкий снежок, ложился на землю, превращался в мутные лужицы и хлюпал под промокающими ногами. Это в конце ноября! Ни козырька, ни лампочки над подъездом не было. Было очень тихо, на часах – половина третьего.
Я кивнул. Да. Обязательно. Однако когда дверь подъезда закрылась, мои мысли уже вертелись в другом направлении.
Да. Завтра. Или на неделе.
Потом я пришёл домой. Потом заснул.
Что-то вроде заключения
Осталось досказать не так уж много.
Я не позвонил Ире на следующий день, не позвонил на следующей неделе. Больше мы никогда не виделись, не перезванивались и не разговаривали.
Что произошло?
Я снова начал играть в эту игру. Я придумал её, когда учился на втором курсе журфака. Когда редактор поручил мне написать большой материал о наркоманах. Долгое время у меня ничего не получалось, не было ключа. Я бился так и этак, мне уже было наплевать, что газете нужен материал в ближайшее время, но было обидно признавать, что я не в силах его написать так, как мне хотелось. И так как с головой у меня было не всё в порядке с детства, я подсел на “черняшку”, а потом попытался слезть. Эксперимент стоил мне дорого, но в итоге появился мой лучший материал – “Дневник наркомана”. А кроме того, я уверовал в своё почти всемогущество.
В этот раз игра обещала быть куда интереснее.
Как призывник скрывается от военкомата, так и я задумал скрыться от судьбы.
В одну ночь я лишился обоих дорогих мне людей. Это была обратная сторона свободы, к которой я так стремился. Пожалуй, изощрённостью методов Хозяина Белых Слонов можно было только восхититься. Хочешь свободы от всего – пожалуйста.
На каждое действие есть противодействие. А на бездействие?
Конечно, я прекрасно осознавал, что это лишь игра. Но не мог отказать себе в удовольствии сыграть в неё. Это было как минимум интересно.
В общем, я исчез, растворился. Я стал Скрэммером – потому что никто не знает, кто или что это такое, в том числе и я. В этом сочетании букв была какая-то потерянность, что меня вполне устраивало.
Не думать, не чувствовать, не быть. Только тогда он бессилен.
Разумеется, всё произошло не сразу. Но я постепенно, с упорством подвижника, шёл к своей цели. Я верил в это.
Чем больше людей знает о тебе, тем больше ты есть. Поэтому я пропал для друзей и знакомых.
Сначала я хотел написать большой материал об этом, но потом такая мысль отпала. Это была игра ради самой игры. Расслабьтесь и получите удовольствие.
Понимаю, что сумасшедшие не осознают своей ненормальности, но всё же я не сумасшедший. Не называют же сумасшедшими тех, кто постригся в монастырь, отдался служению. Мой случай в своём роде тоже был из этой серии, с той лишь разницей, что это было неслужение, служение себе. Я просто хотел быть максимально свободным и независимым от судьбы. Вот и всё.
Однако, наверное, нельзя сказать, что я абсолютно нормален. Я легко отказался от цивилизации, общения… Видимо, есть какая-то предрасположенность с рождения.
Я не мог отказаться от одной вещи – от денег. Правда, мне требовался минимум – на еду и одежду, но это была проблема, которую нужно было как-то решать. Я был чернорабочим, сторожем, работал на небольших частных предприятиях, выпускающих продукты питания, и был ещё чёрт знает кем.
Если бы вы видели, как и из чего в частных фирмах делают пельмени, вы бы никогда больше не купили ни одной упаковки. Если бы вы знали, как печётся хлеб, вы бы никогда не стали его есть.
Мы живём, потому что не знаем, что ходим по самому краю жизни. (Твоя мысль, заметила?)
Вы могли видеть силуэт человека, разгуливающего по самому краю крыши девятиэтажного дома по вечерам. Всё то, что угрожало всем людям, не могло причинить мне вреда. Тогда я почти поверил в это. Потому что я был вне всего вашего мира. Потому что я не был. Ребёнок, играя в игру, живёт эту игру. Я был ребёнком.
Может, в это трудно поверить, но все три года моего небытия я был счастлив, как никогда.
Я чувствовал себя учеником, сбежавшим с уроков и улетающим на Марс. И даже ещё лучше. Я плыл по течению своей реки и совсем не думал о будущем.
Мне нужно было раствориться полностью. Я перестал смотреться в зеркало, чтобы не отождествлять себя с отражением. Я перестал ходить на работу.
Не знаю, сколько прошло времени. Знаю только, что однажды я обнаружил в своей комнате тело. Оно лежало на кровати, и абсолютно не собиралось уходить. Одновременно я открыл в себе способность проходить сквозь стены и перемещаться в любое место.
Вы не забыли, что едете в старом жёлтом автобусе? Заснули, задумались? Просыпайтесь. Конечная.
Все с неохотой поднимаются с тёплых сидений и выходят на январский холод. И Ира, и этот странный человек без возраста, который на неё так пялится. Это Георгий Максимыч. Разведён, двое взрослых детей, неплохая работа, трёхкомнатная квартира. В жизни ему не хватает только женщины. Возможно, выйдя из автобуса, он попытается заговорить с Ирой.
Пока, Ир. Счастливо. Был рад увидеться.
Кто я сейчас? Призрак? Не знаю, никогда не видел призраков. Людей я видел много. Все они ездят в моём автобусе. Я знаю, как их зовут, кто их дети, жёны, любовницы. Знаю, на какой остановке войдёт и выйдет каждый. Я всё знаю.
Бог тоже всё видит и всё про всех знает, но помочь никому не хочет. Или не может. Эй, может, я – бог?
Это никогда нельзя бросать, если вы уже начали.
Сегодня совсем неплохой улов. Восемь “счастливчиков”. Правда, остаются ещё несколько тысяч. Но мне ведь некуда особенно торопиться.
Тысячи и тысячи счастливых билетиков однажды дождутся своего часа. Я громко назову своё желание, и тогда я снова услышу гул, топот многочисленных ног. И тогда я снова увижу тысячи и тысячи белых слонов, бегущих прямо на меня. Но я уже не буду бояться их. Я побегу им навстречу. Мне будет легко и радостно бежать вперёд…
И тогда Тот, Который Смотрит, не сможет улыбнуться презрительно.
г. Красноярск