Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2008
Вечером после похорон свекровь хотела забрать Патрицию с собой, но она отказалась. Домой, скорее домой, где она может броситься в постель и выплакать, наконец, тяжёлые слезы, кусая подушку. Даниель умер от обширного инфаркта в реанимации частной клиники, где она пробыла с ним всё это время, все 27 часов.
Однажды, чуть ли не на второй день их знакомства, очень смешно рассказывая о своей клаустрофобии, он серьёзно попросил ее положить ему в гроб мобильный телефон: “Если меня засунут туда по ошибке, я тебе обязательно позвоню”.
Приняв это как доказательство серьёзности их отношений, Патриция нежно поцеловала его в ответ.
Даниель был литературным критиком, довольно известным в узких кругах. Его внутренние рецензии для издательств часто имели решающее значение. Они прожили вместе почти шесть лет, а теперь она вдова в тридцать четыре года. Из-за внезапности его смерти она чуть не забыла о его странной просьбе. Но почти каждый родственник Даниеля посчитал своим долгом напомнить ей об этом последнем желании покойного.
Ей было неприятно оттого, что Даниель успел рассказать об этом даже тем, кто состоял с ним в самом дальнем родстве, как будто отказывая ей в праве собственности на его тайну.
Это была её первая одинокая ночь в холодной пустой постели, когда полусон-полукошмар со слезами на ресницах не даёт благословенного забытья.
Когда Патриция, наконец, заснула, ей приснилось, что она спит и её будит резкий телефонный звонок. Она садится на постели и сонным, охрипшим от слез голосом отвечает: “Да!”.
В трубке она слышит голос мужа и вдруг видит его в сером полурассвете, сидящим на краю постели спиной к ней. Он в том же костюме, в котором его похоронили вчера. Почему-то он не показывает ей своего лица, и говорить они могут лишь по телефону.
— Ты жив!? — радуется во сне Патриция.
— Я умер. Мне плохо здесь. Ты помнишь мой старый желтый портфель? Я прошу тебя, Патриция, прочти все бумаги из него.
— Я всё сделаю, не волнуйся, — начинает успокаивать его она, но он не слушает её.
— А потом ты должна решить…
— Что решить, Даниель? — не понимает она. Ей хочется, чтобы он выслушал, как ей плохо оттого, что он так рано умер, но в трубке — гробовая тишина.
Даниеля уже нет в комнате, она выбегает вслед за ним, но по всему дому на полу лишь его кровавые следы.
Патриция сразу же проснулась. Она попыталась молиться, но не смогла. Взгляд её упал на телефон и, решаясь на нечто невообразимое, она дрожащими пальцами набрала номер мужа. Заставив себя выслушать несколько длинных гудков, бросила трубку.
Ей стало страшно в своём пустом доме. Вскочив с постели, она спустилась вниз. Включила телевизор, кофеварку. Ей нужно было включать, двигаться, заполнять собою пространство, чтобы отогнать страх и ощутить реальность знакомых предметов.
Обжигаясь, она выпила чашку кофе, вторую, закурила. За окном светлело, ночь отступала. Послышался шум первых автомобилей.
Когда совсем рассвело, Патриция вошла в кабинет Даниеля, и, открыв огромный шкаф с разными рукописями и архивами, на нижней полке увидела тот самый портфель из жёлтой кожи. Она много раз натыкалась на него, помогая мужу найти какую-нибудь нужную бумагу, и он никогда не вызывал у неё особенного интереса.
Обнаружив, что портфель закрыт, и не увидев поблизости ключа, она беспомощно положила его обратно. Но, подумав о том, что ей все равно придётся каким-нибудь образом открыть его, она взломала замок маленькой отвёрткой.
С замирающим сердцем достала из жёлтой враждебной пасти потрёпанную папку и открыла её. Там было несколько толстых тетрадей и маленький фотоальбомчик. Открыв сначала его, Патриция увидела фотографии женщин (несколько лиц были ей знакомы). Некоторые из этих снимков вполне годились для порнографических журналов, и Патриция захлопнула фотоальбом, обратившись к тетрадям. Открыв первую, она прочитала: “Мой город женщин (продолжение)”.
У Патриции не было терпения читать всё это с начала и по порядку. Она перелистывала страницы, выхватывая глазами куски текста:
“Обожаю грех. Он дает мне то, что не могут дать никакие праведные законы — чувство жизни…”
“Совершенно умиротворённый последним пикантным сюжетом, когда я чуть ли не на глазах у жены совершил этот самый плотский грех с её лучшей подругой, я пообещал себе стать, наконец, хорошим и честно смотреть на себя в зеркало”.
И чуть ниже: “Не смог, не удержался. Опасность усиливает все ощущения”.
“Ну, кто меня поймёт: я люблю свою жену или Лор?”
А вот и она сама — Лор — лучшая подруга, подруга детства. Умная, тонкая, всё понимающая женщина, одна воспитывающая своего сына после развода.
Фотографировал, наверное, сам Даниель, потому что уж очень интимно смотрела Лор в объектив. Патриция нашла всё-таки её фотографию в альбомчике Даниеля, страшась увидеть что-нибудь наподобие первых снимков. Но Лор была одета, сидела смирно, только этот взгляд любовницы, осознающей общий грех, выдавал её.
Слишком ошарашенная, чтобы что-то почувствовать, Патриция машинально перелистывала страницы, и взгляд её опять споткнулся о знакомое имя — “Мелани”:
“Я, кажется, становлюсь Казановой, чей пыл не останавливался ни перед какими священными и родственными узами, а лишь разгорался при наличии оных. Сегодня я имел возможность сравнить двух сестёр, и что ж:
Прелестна Мелани,
Патриция — дороже”.
Патриция не могла поверить своим глазам! Ей понадобилось несколько раз прочитать это, чтобы этот факт вошёл в её сознание: Мелани спала с её мужем!
Мелани, Мелани, любимая младшая сестричка, которой она грела бутылочки, расчёсывала длинные шелковистые волосы и выводила гулять, гордясь её миловидной мордашкой! Патриция подняла голову, взгляд её остановился на букете желтых тюльпанов. Раскрытые до невозможности, их сочные яркие лепестки по краям уже были тронуты тлением. И Патриция вдруг затряслась от рыданий, бессильная перед нахлынувшей на нее болью.
Мелани, родная сестра Патриции, была на пять лет младше её. Патриция выпросила себе сестричку у родителей и всегда чувствовала свою ответственность за неё. Недавно Мелани вышла замуж за какого-то непонятного для Патриции парня, своего ровесника. Он носил копну свалявшихся косичек на голове и при каждом удобном случае демонстрировал свою антибуржуазность. У Патриции не было желания знакомиться с ним поближе, особенно после того, как он привёл в её дом на вечер, который Патриция устраивала в честь помолвки сестры, двух наркоманов-бродяг.
После свадьбы Мелани и её муж жили в большом доме его родителей, не имея ни средств, ни желания обзаводиться собственным хозяйством. Недавно Мелани родила ребенка, а её муж уехал с друзьями в Хорватию.
Когда Патриция приехала к сестре, было уже около десяти часов утра, но Мелани спала после бессонной ночи, а её свекровь носила на руках орущую трёхнедельную внучку.
— Твоя мама только час назад покормила тебя, а ты уже так кричишь, — растеряно успокаивала малышку нестарая ещё бабушка.
После нескольких слов соболезнования Патриции и извинений за отсутствие на вчерашних похоронах, она озабоченно пожала плечами:
— Ребёнок, по-моему, совсем голодный, придётся будить Мелани.
Патриция вслед за ней вошла в спальню сестры. Услышав плач ребенка, Мелани застонала и открыла глаза:
— Опять она орёт! Сегодня ночью я её кормила 4 раза! Патриция, посмотри мою грудь, у меня ужасно болит правый сосок, когда я кормлю!
— Покорми сначала ребёнка, — попросила её свекровь.
Мелани со стоном взяла девочку и приложила её к груди.
Патриция почувствовала, что больше не может ждать. Как только свекровь вышла из комнаты, она очень спокойно сказала сестре:
— Сегодня ночью я разбирала бумаги Даниеля и узнала, что у вас был роман?
Сморщившись от боли, которую причинял ей ребёнок, терзая твёрдыми деснами грудь, Мелани не могла ничего ответить.
— Мелани, — мягко сказала Патриция, — пойми, мне нужно, чтоб ты мне всё рассказала, иначе я не смогу больше видеть тебя.
Мелани, как заворожённая, смотрела в глаза своей старшей сестры. Она поняла её. Сглотнув от волнения, она начала:
— Вы все думали, что я сама бросила Себастьяна. А это он за неделю до свадьбы позвонил мне и сказал: “Никакой свадьбы у нас не будет”. Я ответила ему: “Нет проблем, я и сама хотела тебе это предложить”, — но у меня было такое чувство, будто на голову мне вылили ведро ледяной воды. Я как будто умерла тогда. Ничего не чувствовала — обожгла руку, а никакой боли не было. Я уходила по утрам из дому, лишь бы не позвонить ему и забредала ко всем знакомым. Однажды зашла к вам. Случайно. Ты куда-то уезжала, а Даниель работал дома. Он почувствовал моё состояние, смешил меня, тормошил, не давал покоя. Только рядом с ним я перестала думать о Себастьяне. Мы пили кофе, потом пошли в китайский ресторанчик, потом…
— Всё. Хватит!
— Прости меня, я не думала про тебя тогда! Я не могла уйти! Я ведь могла покончить с собой! Мне нужно было, чтобы хоть кто-то любил меня. Не думай, никакого кайфа не было, я вообще ничего не почувствовала…
На её крик в дверь заглянула испуганная свекровь:
— Я приготовила завтрак, спускайтесь.
— Спасибо, мы сейчас идем, — собравшись с силами, успокоила её Патриция.
От сестры Патриция поехала домой. Ей необходимо было прочесть всё, что было в дневниках Даниеля. Дома она застала приходящую домработницу и попросила её ничего не делать сегодня. Домработница сделала понимающие глаза, пытаясь скрыть свою радость. Когда она выходила, Патриция проводила её оценивающим взглядом, пытаясь понять, была ли она в том “Городе женщин”?
“Наверно, да”, — терзая себя, подумала Патриция: женщина была ещё молода и при желании её можно было найти привлекательной.
Набравшись терпения, Патриция села за дневники Даниеля. Она старалась читать, как будто всё это написал чужой, совершенно незнакомый человек.
В описаниях любовных сцен не было ни смакования подробностей, ни пошлых затей. Сохраняя чувство стиля, он писал обо всём с лёгкой иронией, как будто наблюдая за происходящим со стороны. Нашла Патриция и такую запись, сделанную им незадолго до смерти: “Иногда меня раздражает “девственность” Патриции. Мне кажется, она никогда не испытывает никакого стремления к похотливым встречам и чувственным открытиям. Это что — уже святость?”
Патриция была уязвлена этим небрежным тоном, каким он написал о её верности ему. Она вспомнила одного известного футболиста, друга Даниеля, темноволосого и загорелого от вечных тренировок под открытым небом. Он был немного моложе Патриции и женат. Встречаясь, они, похоже, испытывали одинаковые вибрации, которые сотрясали их так сильно, что, несмотря на их скомканное общение, все окружающие смотрели на них, как ей казалось, с осуждением. Она переживала после таких редких встреч несколько ночей, полных нежных снов и неясного томления, и всё заканчивалось благополучно — Патриция забывала чувственного спортсмена до следующей встречи.
На ночь Патриция приняла снотворное и отключила телефон. Ей ничего не приснилось, но, проснувшись, она почувствовала в этой пустоте раннего утра — напряжённое ожидание.
Лёжа в постели, Патриция не хотела вставать и не могла больше лежать. Ей хотелось бы перестать существовать, чтобы перестала существовать и её боль. Патриция знала, что боль эта не кончится сегодня, не кончится завтра. Сколько дней и ночей придётся ей выносить эту боль, закаменев в своём одиночестве, и никто не сможет ей помочь!
В дверь позвонили и, через силу поднявшись с постели, из окна Патриция увидела машину Лор. Открыв дверь через домофон, она накинула на себя какой-то джемпер и спустилась в гостиную.
— Патриция, с тобой всё в порядке? — взволнованно спросила Лор, целуя её. — Я звонила вчера и сегодня — ты не отвечала, и я уже не знала, что подумать.
Патриция, не слушая, внимательно рассматривала её. Они всегда были похожи между собой. Только в последнее время Лор как-то вырвалась вперед, стала пикантнее, острее, словно все проблемы, которые свалились на неё, когда она развелась со своим мужем и осталась с маленьким сыном, шли ей на пользу.
— На, прочти, — протянула ей Патриция тетради Даниеля, а сама ушла в ванную. Машинально, из чувства необходимости, привела себя в порядок и вышла к Лор, прекратившую чтение при её появлении. Обе молчали.
— Патриция, — тихо начала Лор, и в её голосе Патриция уловила нотки жалости, а не вины. — Патриция, я понимаю тебя, я всё это уже пережила…
— И не смогла вынести, чтоб я осталась без этого опыта…
— Выслушай меня. Даниель был очень добрым человеком, и его любовь не была похожа на обычные ухаживания и встречи… Он очень боялся смерти и подразумевал это чувство в других. Его любовь была как сострадание, он как будто старался компенсировать ею все потери и боль, которую нам приходится испытывать в жизни.
Патриция застонала от боли, закрыв лицо руками. Ей было невыносимо слышать признания другой, в которых были отголоски её собственных ощущений.
— Патриция, если бы ты знала, как я была наказана! Из-за того, что я не смогла расстаться с тобой, я вынесла все по полной программе — и муки ревности, и муки совести.
— Как ты могла? — почти не слушая её, Патриция пыталась выразить своё ощущение абсурдности происшедшего.
— Я не смогла выстоять. Это было сильнее меня. Меня просто, как щепку, закрутило и понесло. Ты себе такого никогда ничего не представляла? Хотя бы в самых тайных мыслях?
— Нет.
— Это потому, что у тебя был Даниель. Если бы ты была одна, как я, всегда одна — и днём и ночью, ты бы тоже не устояла.
— Неужели больше нет таких понятий, как чистота, верность?! — Патриция задыхалась от волнения. — Ты предала меня, а теперь жалеешь меня и пытаешься всё красиво оформить. Так можно объяснить всё на свете! Уходи!
Лор вышла, потом вернулась, поняв, что нельзя оставить Патрицию в таком состоянии: бледную, с дрожащими руками, на грани срыва.
Она подошла к Патриции, прикоснулась к её плечу:
— Прости меня и прости его…
— Не могу. Простить — это значит согласиться, что всё было правильно!
— Простить — это значит отпустить, — тихо возразила Лор. — Хочешь, вместе поедем сейчас к священнику?
— Я уже была. Вчера.
— И что он тебе сказал?
— Он сказал, что его душа сейчас томится. Пусть томится, моя душа тоже сейчас томится. Мне всё больно — слышать его имя, видеть тебя, сестру, даже женщин на улице, которых он, наверное, тоже трахал! Я всех вас ненавижу! Вы разорвали меня на клочки! Меня больше нет!
Лор пробыла ещё некоторое время у Патриции, пока не поняла, наконец, что именно её присутствие причиняет той такие страдания.
Оставшись одна, Патриция почувствовала некоторое облегчение. Приготовив себе кофе, она засмотрелась в окно на зеленеющие деревья. И вдруг, в одно мгновенье она поняла, что ей нужно сделать: выбросить из своего дома, из своей жизни всё, что связано с именем Даниеля и постараться забыть его как можно скорее. Ради этого она готова даже продать их новый дом, уехать в другой город или даже страну и начать всё заново.
Кое-как допив свою чашку кофе и не притронувшись к сэндвичу, она взбежала наверх и стала бросать в огромный кожаный чемодан, который еще хранил запах туалетной воды мужа, его костюмы, галстуки, трусы, джинсы, вытаскивая всё это из общего шкафа. Из ванной принесла его бритву, зубную щётку и даже пасту, которой он ещё успел почистить зубы. В кабинете она застыла на несколько мгновений перед его детскими фотографиями: даже у двенадцатилетнего Даниеля уже был этот взгляд — полуулыбка-полуобещание выведать у жизни все её секреты. И всегда он в центре. На каждой фотографии.
Патриция поняла, что сейчас нельзя расслабляться и, быстро убрав все альбомы, рукописи и кассеты в коробку, она пошла одеваться.
Перетащив в машину все чемоданы, сумки и саквояжи, Патриция принесла тот самый жёлтый портфель, держа его в стороне от себя, чтобы не прикоснуться лишний раз к его отвратительному боку.
Подъехав к дому матери Даниеля, она открыла своим ключом входную дверь и затащила в прихожую все вещи, привезённые из дому, оставив их прямо на полу.
Она не знала ещё, как объяснит его матери все это. Не было сил что-то придумывать и невозможно было открыть правду. Для всех родственников они были идеальной парой.
Вернувшись в машину, Патриция посидела несколько мгновений неподвижно. От страха перед задуманным у неё замирало сердце, но зато она не ощущала никакой боли. Она решительно нажала на стартер.
Подъехав к кладбищу, она оставила машину на платной стоянке и, взяв с собой жёлтый портфель, пошла по дорожкам, посыпанным мелким гравием.
Вечерело, шёл легкий весенний дождь, который лишь немного смачивал гравий и цветы на могилах. Остро пахло весной, и Патриция чуть не разрыдалась — этот запах всегда напоминал ей начало их отношений с Даниелем. Успокаивая себя тем, что скоро всё это кончится — эта ревность, эта мука, эта боль, она почти бегом подбежала к небольшому семейному склепу, в котором уже почти сто лет хоронили предков её мужа, и в котором уже лежал он сам, как-то сказавший ей на этом месте у входа:
— Я вижу, Патриция, как я умер и лежу здесь в полированном ящике, а ты идёшь ко мне с жёлтыми тюльпанами, и они так подходят к твоему черному платью.
Она потянула на себя железную тяжёлую дверь и спустилась по каменным ступеням вниз. Открыв ключом, хранящимся в специальном месте, внутреннюю дверь, она побыстрее зажгла свет, который загорелся в маленьких настенных светильниках, не освещая всего помещения.
У гроба мужа она увидела свежие цветы и догадалась, что это его мать приходила к нему сегодня.
Подойдя к гробу, Патриция достала из кармана приготовленную заранее отвёртку и начала откручивать шурупы, которыми была привинчена крышка. Это, к её удивлению, оказалось совсем не трудным делом, и минут через десять она достала последний из них. Прежде чем открыть крышку, она прислушалась — ей показалось, что Даниель пошевелился в гробу. Животный страх пронзил всё её существо, но она подавила острое желание убежать отсюда, помня о боли, которая ждала её наверху.
Постояв с минуту и собравшись с силами, она сдвинула тяжёлую крышку, и та неожиданно съехала на пол, отчего по склепу пошло гулкое эхо. Быстро посмотрев на желтое заострившееся лицо Даниеля, она достала из его кармана холодный телефон. На это ушли её последние силы. Патрицию бил озноб. Преодолевая себя, она произнесла:
— Я принесла тебе твой “Город женщин”.
Придуманная заранее фраза прозвучала гулко и ирреально. Патриция перестала владеть ситуацией, как актриса, провалившая свою роль на сцене. Она опустилась на каменную скамейку у гроба, внимательно всматриваясь в лицо Даниеля. Увидев на скуле темный затвердевший синяк, она вспомнила тот ужасный день, когда он ушёл утром из дома, свежий и радостный, а через час ей позвонили из издательства и сообщили, что он попал в автокатастрофу. Его “ситроен” с разбитыми стёклами стоял у сломанного дерева на обочине. Вначале все были уверены, что его тяжёлое состояние — результат травмы. Кто-то из его коллег уверял, что собственными глазами видел нарушителя-пешехода, из-за которого Даниель резко свернул на обочину.
Но оказалось, что причина происшедшего — обширный инфаркт, который произошёл с Даниелем за рулем. И виновных в его смерти искать не пришлось.
Даниель лежал, как его и положили, и в этом смиренном покое его рук с потемневшими ногтями и головы на неудобной подушке было уже мало от настоящего Даниеля.
Только сейчас Патриция почувствовала вполне, что уже никогда не повторится её жизнь с ним, и это открытие было таким сильным, что её ревность совершенно исчезла. И что могла значить эта ревность по сравнению с той тайной, на краю которой она сейчас находилась? В одно мгновение Патриции показалось, что она сейчас всё поймет, что ей откроется, но только тишина с электрическим гудением ламп была ей ответом. Она заплакала так горько, упав лицом на его руки, как не плакала еще никогда в жизни…
Когда Патриция вышла наружу, было уже совсем темно. Она шла и твердила почему-то одну фразу, которая как открытие пришла к ней: “Он искал любовь, он искал любовь”.
Нашёл ли хоть несколько мгновений этой любви её бедный муж при жизни, не знала, но только теперь она его поняла. И простила.
Пробираясь домой под огромным весенним небом, усыпанном звездами, она уже была свободна.
Франция