Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2007
Не бойся, не бледней лицом от страха:
Ведь ты меня достиг. Ведь это бог
Жизнь сохранил тебе, тебя доставив
На этот остров Ка.
Литература Древнего Египта
Остановились мы в Брашове. От городка до места раскопок был час езды по горной дороге, еще столько же занимала тряска по каменистым склонам, сплошь измятым оползнями.
Меня, как лингвиста, включенного в состав Балканской археологической экспедиции, интересовали главным образом древние письмена, которые предполагалось здесь обнаружить. Румынские власти любезно предоставили нам возможность войти в святилище первыми, оговорив, правда, свое преимущественное право на любые представляющие историческую ценность находки. По слухам, на решение повлияло бытовавшее издавна поверье, что осквернивший святилище навлекает тем самым на себя всяческие бедствия. Собственно говоря, для работы в святилище годились скорее спелеологи, поскольку оно представляло собой пещерный комплекс в северном склоне стоявшей особняком от массива Восточных Карпат горы. Н.Б. заразил нас всех дерзкой мечтой о Великой Фракии, и мы приехали, полные решимости раскопать и предъявить миру бесчисленные доказательства успехов фракийцев во всех областях античной культуры.
Вымывшись и переодевшись после суматошного дня на Черной горе, я спустилась вниз. Мне нравится здесь гулять. Просто бродить вдоль узких длинных улиц, воображая себя маленькой, нарочно затерявшейся среди взрослых девочкой, которую за чем-то послали, но она заигралась и совсем не хочет домой, и все длит и длит свою нарушающую правила, почти сновиденную прогулку, за которую рано или поздно ей влетит.
Меня вернуло к действительности чье-то энергичное восклицание. Смуглый парень из местных засмеялся в ответ на мою растерянную мину и сделал шаг в сторону, ликвидируя последствия нашего столкновения.
– Ты напрасно расхаживаешь здесь одна. На Садовяну совсем не безопасно ночью.
Я остолбенела от наглого “ты”, но списала его на особенности здешнего дискурса.
– Не беспокойся, – тем не менее, ответила. – Кажется, я не представляю уже интереса для сексуальных маньяков, а в бескорыстное зло что-то не верится.- Видимо, адекватному восприятию моему визави мешали моя сухощавость и вечерний сумрак.
– О, какая очаровательная наивность! – сокрушенно покачал он головой и протянул тут же руку, которая сжала мою ладонь с неожиданной силой. – Борис.
– Лидия Валентиновна.
Он смерил меня насмешливым взглядом:
– Запомню, Лидия Валентиновна. А как насчет винца под тем же названием? Тут есть неподалеку погребок симпатичный.
Гордо вскинув подбородок, я шагнула вниз по ступенькам ночного кафе. Пусть этот ребенок убедится, наконец, с кем говорит. Пока мой спутник, оживленно жестикулируя, объяснялся с официантом, я, не спеша, его разглядывала. На вид лет двадцать пять, черноволос и красив мрачноватой дьявольской красотой. Мне стало не по себе. Неужели принял за молодящуюся проститутку? Но парень задал до смешного неожиданный вопрос:
– Ты впервые в археологической экспедиции?
Я кивнула.
– Это не так увлекательно, как казалось сначала, не так ли? Во всяком случае, до крупных лингвистических открытий еще далеко.
– Однако мы обнаружили неизвестную ранее письменность, – горячо возразила я.
– По-твоему, какому народу она принадлежит?
– Кое-какие черты роднят этот древний язык с албанским и древнегреческим. Следственно, он относится к гипотетической палеобалканской языковой ветви, которая распалась в III-II тысячелетии до нашей эры. К ней же относят фракийский, иллирийский, фригийский, а также язык пеласгов. Ученые уверены, что в Европе в те времена письменности еще не существовало.
– Иллирийцы? Погоди-ка, не они ли построили Илион, или Трою, в качестве приморской фактории? Или, может, корень “ил” родственен семитскому “эль”, обозначавшему в древности божество?
Я пожала плечами:
– Liri на албанском – свобода. Следовательно, прямое значение этнонима – “свободолюбивые”. Чтобы доказать другие гипотезы, нужно владеть гораздо большим лингвистическим материалом, чем это возможно теперь. В “Велесовой книге” утверждается, что гонимые кельтами иллирийцы ушли на север, дав начало жмуди, то есть литве, и заложив у озера Ильмень город Новеград. Таким образом, не только албанцы, но и некоторые русские могут называть себя потомками иллирийцев. Кстати, чей потомок ты, Борис? Твой русский слишком хорош для румына.
– Турок со славянскими корнями.
– И какая профессия у турка?
– Не поверишь, но я воспитатель детского сада. Призван рассеять предрассудок, что дошкольная педагогика – сфера исключительно женского труда. Правда, в настоящее время в отпуске. Неженат. Не судим. Без вредных привычек.
Я улыбнулась, подхватив его игривый тон:
– А у меня взрослый сын. Тридцать семь. Злоупотребляю кофе.
– Ах, как вы меня шокировали, мадам! Все это я узнал сутки спустя после вашего визита в наш замечательный городишко.
– Ты меня пугаешь, парень. Неужели наша археологическая возня заинтересовала чью-нибудь разведку?
– Хуже, – он ответил без улыбки, и на минуту иллюзия ни к чему не обязывающей болтовни зашаталась, как карточный домик. Борис не дал этому случиться, продолжив таинственным шепотом:
– Вы нарушили целостность древней базы лемурийцев. Это грозит человечеству большими неприятностями. Но я обещаю все уладить. Ради твоих прекрасных глаз, Лидочка, – он поднял бокал, и мы чокнулись.
Я рассмеялась, стараясь не обращать внимания на странное чувство тревоги. Как бы то ни было, Борис выдержал свою роль влюбленного повесы до конца, проводил до дверей отеля, сыпля остротами и фрагментарными околонаучными познаниями.
Утром, как обычно, поехали к Черной горе. Весь день я была занята: нужно было оцифровать и систематизировать найденные образцы письменности. В центральном зале обнаружилась настоящая сокровищница: золотые ювелирные изделия, фаянсовые амулеты и вазы столь дивной работы, что не верилось, что это создано тысячелетия назад. Вечером, упаковав и погрузив находки, мы поехали обратно. У раскопок остались дежурные, чтобы, коротая ночь у костра, охранять территорию от возможных визитеров.
В дороге у меня было время обдумать вчерашнее якобы случайное знакомство. Что подвигло на это Бориса? Памятуя о возрасте, отбросила тщеславную мысль, что он попросту мной увлечен. Очевиден был лишь его интерес к моей профессиональной деятельности. А почему, собственно, молодому интеллигентному человеку не заинтересоваться древней историей своей страны?
В последующие дни я была так завалена работой, что загадочный Борис совсем улетучился из памяти. То, что мы нашли, не укладывалось в научные представления о бронзовом веке и гальштаттской культуре басарабь. Артефакты принадлежали иной, более ранней и развитой в техническом плане цивилизации.
– Все дело в неточности радиоуглеродного метода датировки, – остужал наш пыл и ребячье вдохновение Н.Б., начальник экспедиции.- Вот получим результаты фрактального анализа, тогда и представим научному миру нашу реконструкцию протофракийской цивилизации.
То, что мы приняли за систему пещер, оказалось верхним уровнем грандиозного сооружения, уходящего вглубь горы. Шахту обнаружили совершенно случайно. Рабочий, расчищавший стену одной из боковых пещер, ударом по камню привел в действие древний механизм – и под ногами разинул зев лаз. От него вели вниз ступени, но свет наших фонарей не позволял увидеть, насколько далеко. Тот, кто рискнул спуститься по выдолбленной в камне витой лестнице, стал первой жертвой этой несчастной экспедиции: он разбился, упав с высоты.
С большими предосторожностями мы исследовали два ближайших к поверхности уровня, не переставая дивиться мастерству неведомых зодчих. Центральный зал в виде полусферы диаметром около десяти метров окаймляли двенадцать других меньшего размера. Кривые плоскости были удивительным образом совмещены так, что в каждой точке сохранялось ощущение привычных для человека пропорций. В стенах имелись засыпанные породой проемы наружу, из чего мы заключили, что здание не было задумано как подземное, но оказалось погребено природой или людьми.
Надписей обнаружилось так много, что Н.Б. в который раз в крепких выражениях посетовал, что в экспедиционный отряд зачислен лишь один лингвист, да и тот женщина. В чем-то он прав: я далеко не сразу обратила внимание на тот простейший факт, что алфавит давно уже не греческий, как было на первом уровне.
К концу вымотавшей меня недели позвонил Борис. Заговорил как закадычный друг, совершенно уверенный, что я буду рада оставить все дела ради свидания с ним. И я собралась на удивление быстро, так что едва не забыла сумочку с русско-румынским разговорником, который всегда носила с собой. Борис заявил сразу, что наметил для нас экскурсию по городу, которым гордится, несмотря на малое в нем число и качество увеселительных заведений. Разумеется, мы посетили их все. Борис держался непринужденно, мне было с ним легко и весело. Везде нас окружали его друзья, с которыми он меня знакомил, с которыми мы чокались, а потом Борис кружил меня в танце, и кружились столики и лица то ли от вина, то ли от близости его сильного тела. Помню, стояли на мосту над быстрым потоком, который звался, по словам Бориса, Фэгэраш, бурлила вода, мы целовались, и я была счастлива, как школьница.
Потом мы говорили вновь о Великой Фракии, о том, что фракийская культура, вероятно, родственна крито-микенской, и что, разумеется, назрела необходимость выявить связи между языками фракийским и этрусским. Потом Борис выразил сочувствие в связи с несчастным случаем в святилище и предположил, что это лишь первое несчастье в череде других. Этот пассаж он произнес тем же небрежным легким тоном, и я не сразу разобрала, что в словах звучит уже не предупредительность, но предупреждение, а то и угроза. Мои подозрения, на время убаюканные его нежностью, проснулись вновь. На прямой вопрос он лишь отшутился, заявив, что хорошо разбирается в астрологии и что положение светил не благоприятствует в ближайшем будущем нашему отряду. В доказательство своей компетентности Борис многое показывал на звездном небе, сопровождая урок занимательными экскурсами в мифологию.
Под утро добрались до отеля, в последний раз поцеловались, и я рухнула в кровать – на пару часов всего лишь. Конечно, не выспалась, и чувствовала, поэтому, легкую эйфорию. Я заразилась от Бориса: как в детстве, мир показался прекрасен и исполнен таинственного смысла.
Между тем выяснилось, что ниже второго уровня мы не можем спуститься. Если люк и существовал, то был надежно заперт. Локаторы указывали на пустоту внизу, но к ней невозможно было пробиться. Отряд охватил азарт. Ставка была так высока, что Н.Б. принял решение направленным взрывом выломать нижние перекрытия. При этом могли пострадать еще не обнаруженные артефакты, но румынское правительство дало добро, и энтузиасты, с подходящими к случаю шуточками, приступили к подготовке.
Спускался вечер. У входа в святилище шел импровизированный военный совет, когда я, не допущенная к священнодействию, заметила в спешке мчавшийся к нам микроавтобус. Из него выскочили несколько молодых людей в камуфляже и масках. Они мгновенно нас окружили и принялись оглушительно стрелять. Я упала, пребольно ударившись коленкой о камень, и это меня, видимо, спасло. Вжавшись в песок, смиренно пролежала еще некоторое время после того, как стихла пальба. Наконец рискнула подняться. Микроавтобус уже уехал, лишь его красный зад мелькал между холмами.
Они перебили весь наш отряд до последнего человека. Я напрасно искала раненых. Недоставало также тела Н.Б. В каком-то трансе я набрала номер местной полиции. Сотовая связь, как всегда почти в этой горной местности, не действовала. Между тем быстро темнело. Я должна успеть добраться до города и вызвать помощь. Когда выбралась, наконец, на шоссе, у меня подгибались ноги от усталости. Было совсем темно. Справа, у горизонта, красновато светилось небо над городом. Я ждала так долго, с такой сумятицей в голове… Наконец вдали замерцали огоньки приближающейся машины. Я отчаянно замахала, автомобиль встал. Дверца открылась. Рухнув на сиденье, крикнула:
– Скорее в город! Нужно вызвать полицию!
Флегматичный водитель ничего не ответил, но скорость прибавил. Под ровный гул мотора я моментально уснула, несмотря на ужасные впечатления этого вечера. Очнулась от резкого толчка. Мы стояли у светофора. Светились городские вывески. Я повернулась к водителю, чтобы спросить, где ближайший пост полиции, и обомлела: это был Борис. Кажется, у меня началась истерика. Я что-то кричала, стараясь со всей драматичностью изобразить происшедшее в лагере. Борис невозмутимо вел машину дальше, по узким ночным улицам. Когда, выдохшись, я замолчала, он преспокойно произнес:
– Тебе не стоит никуда обращаться. В полиции уже известно, что случилось на Черной горе. Твой сообщник, начальник экспедиции, рассказал, как вы из-за золота перестреляли весь персонал, после чего он, придя в себя, явился с повинной, а ты скрылась в неизвестном направлении. К сожалению, сам он, едва дав показания, скончался. Эти трагические события были в какой-то мере предопределены, поскольку давно известно, что над святилищем периодически клубятся ядовитые испарения, послужившие не раз причиной кровавых драм.
Я оцепенело смотрела на Бориса. Нет, человек не может так внезапно измениться.
– Мне очень жаль, правда, – он коснулся моей руки, и электрический разряд призывно пронзил позвоночник, замерев где-то внизу живота.
– Но это какой-то бред – голос у меня предательски ломался. – Я сама позвоню в посольство и расскажу всю правду. А ты… Если ты к этому причастен…
– Лидия, не надо плакать. Ты воспринимаешь все в неверном свете. Я не хочу причинить тебе боль. Погляди, вот здесь, в этом доме, поживешь некоторое время. Мой совет: не дергайся. Когда все уляжется, я позвоню, и мы решим, что предпринять дальше.
Машина стояла у подъезда двухэтажного блочного домика.
– Первый подъезд, четвертая квартира. Спросишь бабу Докию. Иди же.
Машинально я толкнула дверь. Нужно протянуть до утра, а там все выяснится. Но почему бы злодеям не прикончить и меня, последнего свидетеля, заодно с остальными? Хотя бы здесь, на темной лестнице, или в прихожей, пропахшей луком и едким запахом старости… В ответ на мой жалкий зов раздалось тяжелое пыхтенье, стук палки. Тускло вспыхнула лампочка. Массивная старуха загораживала проем.
– Ты это, будешь, значит, новая жилица? Ну, проходи, койку покажу. – Она говорила, сильно коверкая русские слова и источая густой аромат противорадикулитной мази.
Я легла на низкую кушетку. За стеной стонал телевизор. Мысли метались, как поднятая охотником дичь. Раз кто-то, не побоявшись международного скандала, убрал целую группу археологов, значит, мы действительно обнаружили что-то сенсационное. Или почти обнаружили. Теперь открытие сделает кто-то другой. А я вела себя как истеричка. Нужно вернуться в отель, забрать материалы экспедиции. Интересно, блефовал ли Борис, заявив, что убийцы подсунули полиции свою версию? Это легко узнать, позвонив туда самой. Но мой мобильник, отчаянно пискнув, потух: аккумулятор сел.
На другое утро меня ждал еще один удар: служащие отеля, делая вид, что я не то помешанная, не то предмет обстановки холла, решительно не допустили меня внутрь и не реагировали даже на попытку устроить скандал.
Вот ведь тупость… Оставила документы в номере. Там все вещи. У меня нет денег почти, наконец. Оглушительное чувство абсурдности и чудовищности происходящего нахлынуло и раздавило. Одним ударом судьба выбила и разметала все скрепы, на которых держалась моя жизнь. Так уже было однажды. Тогда я выжила, выкарабкалась вопреки всему, удерживаемая одной мыслью о маленьком сыне. Тогда было похуже. Им не удастся поставить меня на колени. Я стисну зубы и пойду вперед. Вот только куда? В российское посольство, в Бухарест, точнее, в Букурешты, от иллирийского корня bukur, красота, у которого в румынском есть производное bukurie, радость. Плохо, что в моей голове никак не удерживаются телефонные номера, что сдох мобильник, что не удосужилась, как следует, выучить румынский язык. В посольстве я объясню, как было на самом деле, и смогу, по крайней мере, вернуться домой.
Мимо прошел полицейский. Внутри у меня похолодело. С какой невероятной быстротой, однако, оформилась эта версия о моем с Н.Б. коварном сообщничестве! Ее легко опровергнуть, как всякую ложь, но, видимо, кто-то заинтересован в том, чтобы убийцы разгуливали на свободе. Н.Б. не мог дать таких лживых показаний, его заставили, а потом, вероятно, убили. С затекшими членами я поднялась, наконец, с садовой скамейки и двинулась в обратный путь. Какая удача: на ближайшем перекрестке я заметила надпись: Telegraph.
– I need the phone number of the ambassador of Russia, – со всей внушительностью заявила я, склонившись к окошку. Невыносимо долго девушка внутри шуршала страницами телефонного справочника.
– Poftim, doamna, – протянула наконец листик с номером.
– Where from can I make a call? – я опустила в лоток купюру.
– Pass to the cabin number ten, please.
Я ринулась звонить:
– Соедините меня, пожалуйста, с послом.
– Извините, посол занят. Перезвоните попозже.
– Речь идет о деле государственной важности! – испуганно заверещала я, чуть не кусая трубку.
Секретарша раздумывала. Наконец чувство осторожности взяло верх.
– Одну минуту. Соединяю.
– Здравствуйте. Я Платова Лидия Валентиновна, кандидат филологических наук, член Балканской археологической экспедиции. Вам, наверно, уже известно, что в лагере произошло ЧП. Я – единственный свидетель, своими глазами видевший убийц, и готова дать показания…
– Послушайте, женщина, перестаньте меня разыгрывать! – перебил он с раздражением. – Не самое лучшее время для шуток.
– Но я не шучу!
– Лидия Валентиновна, да будет вам известно, погибла. Тела участников экспедиции готовят к отправке на родину. Мы безмерно скорбим. А вы, кто вы такая? Кто дал вам право оскорблять память умерших?!
– Я Лидия Платова! С чего вы решили, что я умерла?
– Тело Платовой находится в морге. Его опознали. Лидию Валентиновну сбила машина на шоссе недалеко от лагеря. И прекратите, наконец, этот балаган!
– Кто убийцы? – торопливо задала я вопрос.
– Следственная информация не подлежит разглашению, – отрезал посол и бросил трубку.
Вот так я сменила статус убийцы на благородную роль убиенной вкупе со всеми жертвы. Хотя, впрочем, одно не исключало другое. Во всяком случае, отпала необходимость тащиться на перекладных в Бухарест.
Я вернулась на свою кушетку в двухэтажном домике, адрес которого не поленилась записать: это было мое последнее прибежище. Легла, не ужинав, и тут же погрузилась в удивительный сон. Я видела себя белой птицей, что летит на освещенную утренним солнцем башню красного камня. В проеме стрельчатого окна стоял кто-то высокий – и я влетела в распахнутые створки, чтобы тут же провалиться куда-то вниз. Затем увидела себя стоящей с фонариком в центральном зале святилища, рядом с Н.Б. Бледный луч вырывал из темноты то силуэт летучей мыши, то свившуюся в кольца змею.
– Теперь, когда все кончено, ты можешь видеть это, – произнес Н.Б. и склонился над змеей. Он взял ее за узкую голову, повернул по часовой стрелке – и в каменных плитах пола появилась щель. Н.Б. ли шагнул в нее, или щель втянула его, как труба пылесоса, но он исчез, а я закричала от страха.
Проснулась от собственного крика, со сбившимся дыханием. За узким окном светлело. Я поняла вдруг, что готова рискнуть всем, чтобы добраться до места раскопок и испытать пророческую силу сна.
Баба Докия сидела за столом на кухне, что-то монотонно напевая. Еще вчера я убедилась, что она почти не слышит, и, пожалуй, почти не соображает. Я заварила чай ей и себе. Вышла на улицу. Бодро зашагала к городской окраине. У заправки на выездном шоссе подвернулась попутная фура с кабиной высоченной, как светлицы царевен в сказках. За поворотом на Бакэу наши пути разошлись. Я узнала место, где голосовала в тот злосчастный день, и двинулась пешком вдоль зарослей акации и шиповника, перешагивая спящих ящериц.
От нашего лагеря ничего не осталось. Казалось, кто-то прибрал даже мелкий мусор, чтобы уничтожить все следы пребывания здесь людей. Я опасливо огляделась. Может, они выставили здесь охрану. Но тишину нарушала лишь бездумная трель жаворонка.
Я пролезла в узкую щель, ведущую на второй уровень. Зажгла одну из свечей, которые предусмотрительно прихватила у хозяйки. Колеблемое дыханием пламя затрещало. Тщательно осмотрела один зал, другой, третий. Продрогла до костей. Энтузиазм мой угасал даже быстрее, чем свечи. Я подивилась своей глупости. Каждый сантиметр этих камней был уже ощупан с той же целью несколько раз. Вот бы хохотал бедняга Н.Б., услышав про вещий сон. Я споткнулась о кучу щебня и грохнулась. Огарок вылетел из рук, погас. В кромешной тьме я зашарила по карманам в поисках зажигалки. Вдруг из темноты уставились два маленьких глаза, желто горящих. Что-то мелькнуло, задев по лицу. Я отшатнулась, яростно щелкая кремнем. В свете вспыхнувшего огонька увидела свившуюся в кольца у самых моих ног змею. Голова ее была угрожающе поднята. Мне показалось вдруг, что я не просыпалась: сон повторялся в точности, только рядом не было Н.Б. Я бросила в тварь осколком щебня. Камень со звоном отлетел. Змея не шелохнулась. Опасливо взяла ее за голову. Это была скульптура, которую Н.Б. намеревался аккуратно отсюда вырезать. С трудом, как ключ в ржавом замке, змея повернулась под моей рукой. Наклонившись, я смотрела, как щель в полу медленно расширяется. И вдруг на мой затылок обрушился сильный удар. Я упала ничком, едва успев вскрикнуть. Собственно, я провалилась в люк, который все же сумела открыть, но, пролетев несколько метров и приземлившись на каменных плитах, заметила, что мое тело опережает меня в скорости: я продолжала лететь, когда оно уже завершило свой полет.
Как жаль его, подумала, это слишком худое и истощенное тело. Но у меня нет выхода, кроме как погонять его снова и снова….
Я очнулась на заднем сиденье машины со связанными за спиной руками и заклеенным скотчем ртом. Я не видела, кто и куда меня везет. Напрасно я мычала, пытаясь привлечь к себе внимание. Это никого не тронуло. Разумеется, тот, кто за мной следил, постарается теперь от меня избавиться. Нужно сохранять бдительность, чтобы, когда появится возможность, попытаться бежать.
Машина встала, в салон хлынул свет, и тут же кто-то плотно завязал мне глаза, как будто остального было недостаточно. Подталкиваемая сзади, я зашагала куда-то. Под ногами хрустел песок. Скрипнула и захлопнулась за нами дверь. Еще один порог – и конвоир сдернул с моих глаз повязку. Взгляд уперся в макушку Бориса. Он сидел за столом, склонившись над бумагами. Конечно, я бы разразилась потоками брани, если бы могла. Но к тому времени, когда провожатый расклеил мне рот, я раздумала ругаться. В этом не было смысла. Самое грустное, Борис по-прежнему мне нравился. Я потрясла затекшими руками. Мои планы бежать из рук двух вооруженных мужчин были нелепы.
– Ты не слишком пострадала, Лидия? Трудно точно рассчитать удар в темноте, – невероятно, но в его голосе звучала искренняя озабоченность.- Дэнуц, подай ужин сюда. Сядь, Лидочка. Самое плохое уже позади. Я ведь не серийный убийца.
В каком-то ступоре я села в подставленное кресло. Мой проводник вкатил роскошно сервированный столик. Борис налил в бокалы вино. Я поняла, что умираю от голода и жажды. Кажется, у меня сотрясение мозга: как-то сразу забылось все плохое, связанное с этим человеком. Он не оправдывался и не старался объяснить происшедшее. Подливал вино, шутил и смеялся, как прежде.
Сама не знаю, как это случилось, но довольно скоро мы очутились на диванчике. Он взял меня, и это было восхитительно. Когда, застонав, я впилась ему в плечо, дверь открылась, и вошел Дэнуц.
– Он – мой друг и брат, – не прерываясь, сообщил Борис. Мы могли бы разделить с ним свою радость. Ведь несправедливо, когда двоим хорошо, а третьему не очень.
Я не успела глазом моргнуть, как Дэнуц, тоже голенький, присоединился к нам. Еще долго мы продолжали кувыркаться на ковре. Мой конвоир оказался мастером не только в заклеивании ртов. Он был где-то подо мной, сзади я чувствовала надежную опору Бориса, наши тела подчинялись единому мощному ритму, потом ощущения верха и низа перемешались, и я погрузилась в блаженную эйфорию.
День начался с того, что я заклеймила себя как беспринципную, циничную и развратную. Я попыталась свалить вину за падение на алкоголь и последствия черепно-мозговой травмы, но, увы, факт оставался фактом: если царь Приам всего лишь целовал руки убийце своего сына, то я с убийцами спала, при этом испытывая наслаждение. Я проснулась на том же диванчике, одна, в неглиже. Приведя себя по возможности в порядок, приступила к осмотру помещения. Входная дверь была заперта, разумеется. В одном из ящиков стола лежала стопка порнографических фото, в другом – наполовину исписанная тетрадь. Я полистала. Испещренные малопонятной астрологической символикой заметки. При внимательном взгляде комната оказалась не рабочим кабинетом, как подумалось вначале, но бедно обставленной однокомнатной квартирой. Радовало, что имелись удобства и даже кухня.
Я заваривала кофе, когда вошел Борис. С досадой почувствовала, что делаюсь пунцовой.
– Зачем ты держишь меня здесь? – с вызовом спросила.
– Мне нужна твоя помощь.
– Чтобы разграбить святилище?
– Думаешь, меня интересуют золотые безделушки, над которыми вы трясетесь?
– Послушай, а может, ты не просто “черный археолог”, но один из этих националистов-донкихотов, которые считают себя призванными ревностно оберегать святыни прошлого? Что-то вроде тайного общества хранителей костей?
Он засмеялся:
– Если бы ты знала, какую гонишь чушь. Но вернемся к делу. Мне бы хотелось, чтобы ты, тщательно проанализировав известные ныне языки балканской группы в контексте их исторического развития, вычленила и реконструировала как можно более полно общий для них фракийский субстрат.
Теперь мне стало смешно:
– Борис, ты слишком высокого мнения о моих профессиональных способностях. Реконструировать фракийский язык, имея в активе лишь несколько топонимов да ряд невразумительных надписей? Учти, я не Шампольон.
– У тебя будет все, что нужно для работы: словари, копии текстов, компьютер, оснащенный хорошим софтом. В конце концов, может быть, это единственное, ради чего ты жила на свете. Знаешь, когда мы бродили по улицам и болтали, мне казалось, ты понимаешь, что есть настоящие вещи, о которых не говорят, но всегда держат в уме и выполняют их требования, пока еще есть время. Скажи, тебе было хорошо вчера?
Я отшатнулась, как от пощечины.
– Не надо воспринимать секс так примитивно. Иногда, если в деле замешана любовь, он открывает доступ к невероятно мощной энергии. Но сейчас я предлагаю не секс, а прогулку к Черной горе.
– Как ты думаешь, для каких целей служило святилища? – спросил Борис в дороге.
– Оно могло быть погребальным комплексом, или храмом какого-то божества, или даже астрономической обсерваторией.
– Такая гипотеза первой приходит на ум. Несмотря на прагматизм, нашим ученым не кажется странным, что люди могли затрачивать колоссальные усилия ради того, чтобы получить возможность наблюдения за узловыми точками на эклиптике, и что наблюдения эти имеют смысл лишь при наличии древней астрологической традиции. Вы не пытались выяснить, как ориентировано святилище относительно других подобных объектов, например, египетских пирамид?
– Но это невозможно, пока святилище скрыто в горе. Что касается астрологии, в те времена она действительно была актуальна. Сейчас в ее принципах видят лишь модный предрассудок.
– Не будь я знаком с астрологией, никогда бы не обратил на тебя внимания, Лидия.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Когда я увидел тебя впервые, то подумал: вот Львица с Асцендентом в Водолее, свободная, решительная, не боящаяся невозможного. Наверняка у нее в карте сильный Нептун, решил затем, заметив некоторую задумчивую мечтательность. Потом с помощью нехитрой хакерской операции раздобыл остальные необходимые данные. Оказалось, твой Нептун в соединении с Ураном стоит на куспиде дома посвящений. Этот стеллиум, удачно аспектированный светилами, даст возможность проникнуть в тайну тайн… Соединение Луны и Плутона наделяет человека способностью возрождаться, подобно птице Феникс, из пепла любых катастроф, и, будучи расположено в Деве, обеспечивает интеллектуальную трезвость. Лилит в восьмом доме, в Скорпионе, подсказала, какую бездну темной страсти скрывает твоя миленькая внешность, какой провал в преисподнюю таится в тебе. Впрочем, все это лишь предварительные наброски к последующим юдициальным расчетам.
– Ты так серьезно относишься к влиянию планет, свет которых едва достигает Земли? Это кажется мне разновидностью невроза.
– Наблюдения и здравый смысл подсказывают, что человеческую судьбу с ее цикличностью легко представить в виде матрицы, причем определенные включения планет в момент рождения определяют преимущественное направление развития и чувствительность к воздействующим частотам. Но при этом наполнить жизнь конкретным содержанием, от баллотирования в президенты до тюремной отсидки – неотъемлемое право каждого.
Мы подъезжали к месту раскопок. Было ветрено. Уже знакомым змеиным путем по скользким витым лестницам спустились вниз, на третий уровень. Вокруг высился лес статуй. Одни стояли с воздетыми руками, другие сидели, поджав ноги, третьи, кажется, пытались взлететь. Их лица были обращены куда-то позади нас. Я обернулась вслед за лучом фонарика, который Борис поднял повыше, и чуть не вскрикнула. На помосте стояло каменное изваяние полузверя-полуптицы, или, может, полузмея: в слабом свете трудно было рассмотреть детали. Мы приблизились. Существо нависало над вытянутой каменной чашей. Свет фонарика осветил оскаленную морду – и тут же ярко вспыхнули и повернулись в нашу сторону глаза чудища.
– Представь себе не просто храм или, избавь Боже, могильник, но тайную школу, где ученики проходят последовательно ступени инициации. Чего можно было достичь, полежав, например, на этом каменном ложе?
Он с обезьяньей ловкостью вскочил и улегся в чашу под брюхом чудовища. Согнутые колени нелепо торчали вверх.
– Знаешь, здесь довольно удобно. Правда, для меня тесновато. Попробуй сама.
Если честно, мне не хотелось ничего пробовать. Но Борис уже выбрался и протягивал мне руку, помогая забраться на помост. Я с опаской протиснулась внутрь чаши. Дно было выложено эластичным материалом, повторявшим контуры человеческого тела. Я подняла глаза вверх и встретилась взглядом с истуканом, которому, может, и был посвящен храм. Чудовище впилось взглядом в мое сердце. Его взгляд что-то выражал, может быть, хороший аппетит. Я с ужасом поняла, что не могу шевельнуться, не могу вскрикнуть. Из оскаленной пасти что-то выползало. О, нет, это не язык, это змеи! Их было много. Одна упала мне на грудь. Даже сквозь одежду я ощутила отвратительно холодное прикосновенье. Змея поползла к подбородку. Ткнулась в стиснутые губы. Другая тем временем осваивала мой живот. Почему Борис молчит? О Боже, да ведь это он сам нависает надо мной, и при каждом его слове изо рта выпадают, как кукурузные хлопья, змеи!.. Но мой страх удивительно быстро угас. Подумаешь, какая разница, где и когда умереть: глядя в глаза идола или в больнице под капельницей? Любопытно лишь узнать, как быстро действует яд змеи, и что при этом испытываешь. Я, к примеру, не испытывала ничего, кроме отрешенной сонливости.
– Узнаю твою руку, о великий Сатурн, но ее Черная Луна – как бабочка, или как замок, в который я вставляю ключ. – Борис обращался к некой скульптуре, театрально воздевшей жезл, а может, палку, а я парила около.
Их болтовня показалась мне скучной; я сделала легкое движение чем-то округлым в левой стороне себя – и стремительно понеслась прочь, оставив позади катакомбы. Снаружи празднично сверкало солнце. Изумрудные холмы были украшены оранжевыми подобиями ступенчатых зиккуратов. Я спустилась ниже, к молящимся у подножия пирамиды, – но не удержалась в рамках мирного пейзажа, выпрыгнула, как рыба из воды, на пахнущее йодом побережье. По берегу выхаживали чайки ростом с человека. В море плескались подобные мне существа. Наши хвосты радужно блестели на солнце, когда мы кувыркались. Потом легли на песок, вытянув перепончатые лапы и повернув лица вверх. Соединив мысли, мы вызывали дождь. Когда он хлынул, затопляя окрестности, мы встали и направились к стенам крепости, и следы наши наполнялись тут же водой.
– Эрев! – невольно вырвалось у меня, но я уже вернулась обратно. Жалкое человеческое существо рядом бормотало что-то. Рвущаяся изнутри меня ярость могла бы испепелить город. Я оказалась заперта в чужой скверно сшитой шкуре, и она гасила мои силы. Я стремительно встала с жертвенного ложа. Здесь не должна пролиться моя кровь. Для жертвы есть другие существа.
Он отшатнулся в ужасе, и я узнала этот оскал, эти глаза, злые и светлые. Мой старый друг-враг выглядывал из лохмотьев нынешней кожи. Мы пожирали друг друга глазами: два чудовища за решетками ребер. Такое тело не стряхнешь с себя простым движением плеч. И потом, это же просто Борис, замерзший и испуганный.
– Что было с тобой? Расскажи! – он все еще опасался назвать меня по имени, как бы боясь ошибиться. А что со мной было, в самом деле? Я чувствовала прилив сил и странное превосходство над спутником.
Обратно ехали молча. Я не собиралась рассказывать о пережитом Борису. У дверей моей комнаты он помедлил, желая что-то сказать и странно глядя, но лишь дернул плечом и ушел.
Я легла, даже не включив новенький компьютер, захваченная впечатлениями. Я даже допускала сейчас, что то был не сон, не бред, но прорубь в некую прапамять. Не оставляло ощущение пронзительной достоверности увиденного и острое чувство пробужденности.
Борис оставил на жестком диске набор разноязычных словарей и поисково-сопоставительную программу, способную сгруппировать паттерн слов по самым невероятным параметрам. Проще всего оказалось выявить структурное родство между албанским, румынским и литовским языками. Сложнее – реконструировать общий для них формообразующий субстрат, который в свою очередь расщеплялся на ряд диалектов. Слова этого гипотетического палеоязыка я записывала латиницей, но другие, древние, предназначенные для фракийской речи знаки, пока были немы. Проведенный частотно-буквенный анализ текстов, отснятых в пещерах святилища, определенных результатов не дал. Неровные ряды знаков стали уже сниться в виде мрачной мультимедийной игры, которую я не могу пройти, теряя одну за другой жизни.
Три раза в день кто-нибудь бесшумно вносил еду и после уносил посуду. Иногда я получала диски с новыми материалами из святилища. Борис не появлялся. Чтобы отвлечься от лингвистики, я стала читать его дневник, заполненный по большей части астрологическими наблюдениями.
“У шести детей 2002 года рождения Южный Узел в точном соединении с Плутоном, у двух при том в оппозиции к натальному Солнцу. Некие скважины пробиты, из них хлещет потустороннее дерьмо. Те двое, которых выбросы ада убьют – счастливчики. Но что делать с остальными малышами?
К. с пятым домом в Раке: его текст непроницаем, словно смотришь сквозь толщу воды. Это особенность всех “водных” художников: они живописуют иную реальность, но едва ли способны подвергнуть ее анализу. Полная противоположность “огненной” учительской литературе.
Мальчик, судя по гороскопу, обреченный на раннюю смерть. Что я должен делать, если, по той же неизбежной схеме, он нелюбим в семье, среди своих и в группе изгой, несмотря на тактичность и талант к рисованию, и если любое мое вмешательство расценивается как неуместное?
Мощное противостояние высших и личных планет в карте С. Означает ли оно борьбу за душу, которую обстоятельства стремят в зенит (Луна и Меркурий в Мс), но истинный потенциал остается нереализованным?
Девочка с Черной Луной в Асценденте и почти полным поражением “благих” планет. Нечто фантасмагоричное: сумма душевных вывихов, которые ни одному психоаналитику не выправить, вопиющая неадекватность жизненных проявлений. Родители интуитивно чувствуют себя жертвами.
Луна в Рыбах: кто те, кто заполняет сны, когда уходят спрайты? Все же ночной мир лишь отчасти создается разумом. Иногда сон – перекресток миров и рыночная площадь, где торговцы в лавках – чужие.
В противостоянии Сатурна и Марса на чьей ты окажешься стороне, и что…”
Я едва успела спрятать в стол тетрадь, когда вошел Борис. Не глядя на меня, сел за компьютер, пробежался по клавишам. Я подошла сзади, из-за его плеча взглянула на монитор. Так захотелось обвить его шею руками, расстегнуть пуговицу на рубашке и прильнуть к груди и… Не желая догадываться о моем настроении, Борис деловито заговорил:
– Итак, на первом уровне надписи сделаны греческим алфавитом предположительно на фракийском языке. На втором и третьем используется иная, неизвестная пока письменность, и возможно, совершенно не связанная с фракийцами. Помимо прочих, встает вопрос о причинах обилия привозных изделий. Тут и киммерийское оружие, и средиземноморские амфоры, и этрусские золотые украшения. Похоже скорее на оптовую базу, чем на языческий храм.
– Это подношения божеству, которыми обычно сопровождались жертвоприношения. Мне вспоминаются странные результаты недавней экспедиции в Малую Азию, когда на месте ожидаемых фригийских могильников были обнаружены саркофаги с мумифицированными по египетскому канону телами. Роспись погребальных камер, богатая утварь, фигурки духов-пишти – все наводило на мысль о присутствии высокой культуры Египта. В нашем святилище мумий нет, но почему-то не оставляет то же чувство родства с монументальным египетским искусством.
Он поднял брови:
– Ты считаешь, что египтяне могли основать колонию так далеко от метрополии? Скорее всего, обычное следствие развитых культурно-экономических связей.
– Что ты думаешь о следующем уровне святилища? – поинтересовалась я.
– Хотел как раз сделать приглашение на очередную вылазку.
– Чтобы опять оставить меня на съедение змеям?
– Поскольку официально ты уже умерла, пара-тройка дополнительных смертей, думаю, не повредит.
– Я серьезно. В прошлый раз ты вел себя, как бы помягче выразиться…
– Как подонок.
– Примерно.
– Лидия, я внимательно изучил твой гороскоп. В нем ничего страшнее моей особы уже не предвидится.
– Думаешь, я тебя боюсь?
– Что ты! Меня даже дети не боятся. Более того, нас влечет друг к другу, и только неотложные дела мешают немедленно заняться любовью.
– Трепло.
– Нужно найти двуязычный текст. Я уверен, он есть.
– Понимаешь, значки идут сплошь, без пробелов, – я начала оправдываться. – Гласные, судя по всему, не прописывались. Ясно лишь одно: это звуковое, не пиктографическое письмо.
– Если я правильно понял, твои выводы относительно внутреннего родства балканских языков не идут далее пятого века нашей эры?
– У нас нет никаких письменных свидетельств более ранних эпох, – попыталась я защититься.
– Они есть! – с неожиданной злостью возразил Борис. – Но ты не умеешь ими пользоваться. Собирайся, поедем в святилище.
Я, надувшись, молчала. Борис смотрел на дорогу и насвистывал. Ну и ладно. Я ни словом не обмолвилась о вчерашнем сновидении, которое прямо касалось следующего уровня святилища. В нем я вновь лежала на каменном блюде под брюхом чудовища, мелко нашинкованная и в крови. Кровь стекала по желобу у изголовья вниз, и когда она коснулась выемки в полу, блюдо подо мной треснуло, разделившись надвое, а я с громким воплем, догоняя свои фрагменты, полетела вниз. Я молчала и потому еще, что не сомневалась: Борис с легкостью воссоздаст кровавый сон.
Итак, мы снова спустились в святилище. Я уверенно двинулась к каменной чаше. Осмотрела ее со всех сторон. У изголовья действительно имелся желобок, который вел вниз. В полу увидела выемку. Постучала по ней, изо всех сил нажала. Ничего не изменилось.
Борис явно готовился отпустить язвительное замечание, но я сказала с вызовом:
– Здесь спрятан механизм, открывающий люк.
– В таком случае, прибавь, как он работает.
– Нужна кровь, – решилась открыть я.
– Как много? И главное, чья? – деловито спросил Борис.
– Не знаю.
– Ладно. Начнем с меня.
Он достал нож, хладнокровно полоснул по руке. Кровь закапала и остановилась. Борис возился ножом в ране так долго, что меня затошнило. Наклонившись, он смотрел, как кровь наполняет выемку.
Я вскрикнула от неожиданности, когда зубы идола лязгнули и в ответ треснуло дно каменной чаши.
– Быстро прыгай туда! – крикнул Борис, я выполнила команду, не успев ничего сообразить. Падая, ударилась обо что-то острое, потом на меня свалился Борис, а с ним свет фонаря. Мы сидели на груде костей, наверняка человеческих. Располосовав футболку, кое-как перевязала жертвенную рану.
Послышался тихий звук. Снова. В пещере кто-то был. Луч фонаря заскользил по стенам. Птица. Просто черная птица ковыляла к нам, вытянув короткую шею, с жалко опущенными крыльями. Это было странно, но объяснимо все же: она провалилась с поверхности в какую-нибудь расщелину. Величиной с чайку или побольше, она не боялась света, наоборот, фонарь привлекал ее. Мне стало не по себе, когда птица, или, скорее, птенец, принялась клевать ботинки Бориса. Худой, истощенный, он все же был слишком крупным для любого из известных мне видов.
– Жалко, у нас нет еды, – нарушил молчание Борис. – Придется взять это чудо с собой, когда пойдем назад.
Птенец отошел на несколько шагов, заклекотал хрипло. Вернулся. Снова отошел.
– Как будто зовет за собой? – неуверенно спросил Борис.
Мы пошли за черной птицей, предполагая, что где-то прячется еще одна, может быть, раненная. Я услышала, как Борис щелкнул предохранителем.
– На всякий случай, – успокаивающе произнес.
Мы долго продвигались узким тоннелем в сторону от центрального зала. Стены были липкие и мерзкие на ощупь. Дышалось с трудом. Чертыхнувшись, Борис, шедший впереди, остановился.
– Дальше глухая стена. Тупик. И птица исчезла, – сообщил тихо.
– Куда она могла деться?
Борис направил луч фонаря под ноги:
– Здесь лаз в самом низу. Видно, в него юркнула. А мы с тобой дураки. Пошли обратно.
Вдруг из отверстия внизу показалась голова птенца. Он громко крикнул, спрятался, снова высунул голову.
– Похоже, снова зовет, – нервно засмеялась я. – Посвети в эту щель. Видно что-нибудь?
– Да, видно кое-что. Ничего себе! – Он опустился на колени около лаза. Я последовала за ним. Там, в темноте, что-то сияло, сверкало, переливалось. Оно было подвешено в воздухе и нестерпимо манило, как мираж.
– Боже мой, что это? – вырвалось у меня.
– Нечто, оставленное создателями святилища. Может быть, разгадка его назначения. Жаль, что невозможно туда пройти.
– А если расширить лаз? – Я легла на живот, просунула голову, чувствуя себя Алисой, которая никак не выпьет уменьшительное средство.
– Может, мне удастся тебя протолкнуть? – Борис принялся яростно вертеть мною в каменной щели, будто я была ершиком в бутылке. Энергичные действия возымели успех: едва освободились ободранные плечи, я вползла, как удав, вся. Борис попытался последовать за мной, но его габариты, несмотря на спортивность, явно превосходили мои.
– Лидия, осторожно подойди к этой светящейся штуке. Рассмотри, сделай несколько снимков и возвращайся. Я жду тебя здесь.
Мне очень не хотелось идти одной. Свет фонаря сделался тусклее, воздух с трудом втягивался в легкие.
Оно было не реальным объектом, но голографической проекцией. Я догадалась лишь, когда включила цифровую камеру: на ней не сохранялось изображение. Это было похоже на объемную мандалу в рост человека, с вложенными сферами, на поверхности которых переливались изображения людей и птиц, геометрические фигуры и неведомые символы. Меня охватило острое чувство собственной неполноценности. Водя по стенам фонариком, стала искать источник лазерного луча. Вдоль одной из стен шли глубокие ниши. Я заглянула в ближайшую и отшатнулась, задохнувшись своим криком. Там был человек. Он полулежал, откинувшись на спинку низкой кушетки, и смотрел не мигая, без улыбки – он на меня смотрел!
– Борис! – дико закричала я.
– Что там? – глухо донесся голос, и я побежала на него, ничего не соображая.
– Там живой человек! Мне страшно. Я хочу выйти!
– Успокойся. На, возьми пистолет.
– Да я не умею стрелять!
– Достаточно направить дуло в сторону от себя и нажать курок. Лидия, там не может быть живых. Это подземелье замуровано уже тысячи лет.
– Может быть, другой ход ведет сюда. Может, это грабитель или бродяга.
– Так пристрели его, и дело с концом. Ну, иди, не бойся.
Я дошла снова до светящейся мандалы. Повернула к стене с нишами. Здесь ничего не изменилось. Люди были во всех нишах. Легко одетые, в небрежных позах, как бы устроившиеся удобно у телевизора. Они смотрели мимо меня, на мандалу. Я дошла до крайней в ряду ниши. Джентльмен читал книгу. А на плече его сидел, нахохлившись, давешний птенец. Это искусно сделанные мумии, уверяла я себя. В глаза, конечно, вставлены кристаллы лазурита. Техника покруче египетской, без всякого пеленания. Может, я своим появлением уже нарушила гомеостат.
Нестерпимо захотелось позаимствовать у покойника образец древней письменности. Осторожно потянула. Книга не поддалась. Я дернула сильней. Покойник повернул ко мне лучистые глаза и что-то проговорил. Не помню, что: я хлопнулась в обморок.
– Ты считаешь, что данное существо нашей с тобой породы?
– Об этом свидетельствует сходство дизайна, против – карликовый рост и умственная неполноценность.
– Ты видишь того, кто внутри нее?
– Он неподалеку. Пока мне удается блокировать негативные излучения, исходящие от плотной оболочки. Тем не менее, мы должны что-то предпринять.
– Необходимо вынудить это существо уйти, прихватив с собой кокон.
– Но у меня нет с ним контакта.
– Если оно относится к типу дасья, то может проникнуть сквозь портал. Мы подвергаем свой мир темной опасности.
– Пришельца следовало умертвить, как только он здесь появился.
– У меня есть предложение. Оно вернется само, если частично травмировать оболочку.
– Возможно, это сработает. Но необходим плотноматериальный предмет.
– Подойдет простой зерикас у тебя в руках.
– Пожалуй, хотя у нас будет много хлопот с его возвращением на место. Итак, все концентрируемся. По команде направляем зерикас в область верхней части туловища пришельца.
Я пришла в себя от сильного толчка. Кто-то треснул меня книжкой по голове. Сидя на каменном полу, я вытянула руку с пистолетом и выстрелила в ближайшего обидчика, с безмятежной улыбкой на меня поглядывающего. Странно, но я попала: одна рука мумии откололась и покатилась вниз. Припугнув их таким образом, я решительно встала и, прихватив книгу, направилась к выходу. Меня кольнуло минутное сожаление о совершенном акте вандализма: мумии лежали неподвижно и не выказывали агрессивности.
В щели, через которую я вползла, торчала голова Бориса и его рука с фонариком.
– Лидия, ты цела? В кого ты стреляла?
– Пошли отсюда скорее. У меня кислородное голодание. Голова кружится. Не терплю больше этих стен.
Оказалось, вытолкнуть меня было гораздо проще, чем втянуть. Красная, ободранная, я торчала в проклятой щели, как заноза в заднице. Впоследствии я так и не призналась Борису, с каким ужасом ждала прикосновения пальцев мертвеца к своим дрыгающимся ногам.
Наконец мы вышли из этой преисподней, сели на травку и принялись разглядывать военный трофей. Книга была в массивном переплете, инкрустированном изумрудами и еще какими-то камешками. Да, если бы этакий артефакт угодил в висок, в подземелье стало бы на одну мумию больше.
– Это не бумага и не кожа, потрогай, – удивленно протянул Борис.
Шелковистые и скользкие, листики явно представляли синтетический материал.
– Что и говорить, нанотехнологии древнего мира. Тебе встречался подобный алфавит? – поинтересовался Борис.
Я покачала головой:
– Самой старой рукописью, обнаруженной в Европе, считается папирус Дервени, которому 2500 лет. Но это абсолютно ни на что не похоже.
По дороге я излагала свои впечатления о зале мумий.
– Сияющий объект в центре зала напоминает объемный восточный орнамент или пульт управления с множеством кнопок.
– Ты нажимала что-нибудь?
– Это призрачная структура, сколько можно повторять. Нажать на кнопку, возможно, мог бы призрак. – Я замерла с открытым ртом, внезапно остановленная смутным воспоминанием. Наги, живущие на дне колодца, их радужное оперенье, похожее на чешуйчатые крылья бабочек.
– Ты что, зависла, Лидия? Дальше что было?
Я описала саркофаги.
– Эти мумии гораздо выше обычных людей. Не по себе было на них смотреть, прямо какой-то музей восковых фигур.
– К какому антропологическому типу ты бы их отнесла?
– При таком освещении трудно что-то разглядеть. Думаю, они были смуглыми. Необычный разрез глаз, длинная шея и высоко посаженные уши. Явно не европейский тип.
– Ты наверняка слышала о тибетских пещерах с телами лемурийцев и атлантов в самадхи, которые терпеливо ожидают краха человеческой цивилизации, чтобы вернуться на сцену.
– Знаешь, я скептически отношусь к возможности сохранить жизненный импульс в человеческом теле в течение как минимум двадцати тысяч лет.
– Я говорю лишь, что это могли быть мумии атлантов, а не людей. Кстати, сколько их было?
– Не помню. Что-то около десятка. Итак, мне приглянулась книга, я потянула ее на себя, но атлант вцепился насмерть, и тут я услышала голос.
– Что же он сказал?
– Спросил, где здесь туалет. Ну не знаю, Борис! Я отключилась сразу, потому что восковые фигуры с детства казались мне живыми и полными лютой злобы. Когда очнулась, книга валялась со мной рядом. Она не могла выпасть из рук мертвеца и отлететь по такой траектории.
– Ты успела ее схватить, прежде чем упала в обморок.
– Меня ударили книгой по голове, Борис. Вот, посмотри, вздулась шишка.
– Ты могла удариться об пол.
– Возможно. Тогда весь эпизод – помрачение ума вследствии ушиба.
– Тебе легче допустить, что мумии могут швыряться тяжелыми предметами?
– Не знаю. У меня болит голова. Кажется, ты что-то говорил о ядовитых испарениях, искажающих восприятие.
– Никаких испарений там не было, и нет.
– Ты как хочешь, но мне сейчас нужен постельный режим.
Снизойдя к моим просьбам, Борис подключил, наконец, комп к всемирной сети, и я тут же решила заняться делом своего освобождения. Первым долгом отправила письмо в редакцию МК, где подвизалась моя подруга Рита, поэтесса полуоккультного толка. Сообщила, что я томлюсь в Румынии, в руках странного “черного археолога”, что известие о моей смерти преувеличено, и что мне нужна помощь. Я не могла сообщить адрес своей почты: данные о регистрации этого компьютера в сети оказались недоступны. Догадливая Рита поместила свой ответ в разделе сетевой переписки с читателями. В весьма остроумных выражениях она объявляла, что, кажется, редакции удалось расширить круг своих подписчиков за счет обитателей мира мертвых, и что об этом будут поставлены в известность родные и близкие вышедшего на связь призрака. Послание это меня и взбесило, и рассмешило: мистицизм Риты сослужил ей, на сей раз, плохую службу. В отчаянии я стала распихивать свои эпистолы с призывами о содействии по всем доступным форумам с маниакальным упорством рекламного агента, так что даже поклонники Кабирова и участники симпозиума уфологов смогли бы при желании принять участие в моей судьбе.
– Послушай, – сказал мне вскоре Борис по этому поводу, – феномен твоей виртуальной жизнедеятельности замечен и активно исследуется рядом ученых, сторонников теории белого шума. Но меня тревожит твое отношение к собственной кончине. Не приведет ли к психосоматическим нарушениям столь яростное отрицание очевидного факта?
– Мне надоели твои глупые шутки.
– Увы, я не шучу. Обычный человек проводит жизнь в столь тотальной спячке, что и смерть оказывается не более чем фрагментом сновидения, и связанный со смертью великий стресс не в силах преодолеть инерции сна. Логично предположить, что тот, кто не спит – мертв в мире спящих.
– И что же, по-твоему, значит не спать?
– В древности для пробуждения требовалось нечто чрезвычайное, например, этому служили жестокие обряды инициации. Но для того, чтобы процесс не затухал, раздражающий фактор должен быть постоянно действующим, вроде вшей на голове, или неотвязной мысли о смерти.
– У тебя эта мысль действительно неотвязна.
– Когда ты, как рыба из аквариума, выброшена из прежнего окружения, это мощный раздражитель. Но он, кажется, перестает уже действовать. Мы адаптируемся к обстоятельствам и даже в аду, верно, будем искать привычных удовольствий вроде еды и секса.
– И что же, ты собираешься сменить воду в аквариуме?
– Да, поменять ее на кипяток или керосин.
Он поднялся, чтобы уйти. Уже в дверях, обернувшись, прибавил с усмешкой:
– Отчаянные вопли, которые ты развешиваешь на сайтах без авторизации, наводят разве что на мысль о необходимости срочной психиатрической помощи, дорогая.
Как-то раз Борис проговорился, какова истинная цель нашего лингвистического исследования. В исторических записках Диодора Сицилийского он нашел упоминание о фракийской книге мертвых, невероятно древнем своде магических техник, хранимом в неприступных горных монастырях бессов. Возможно, он верил, что именно ее я вынесла из святилища. Но, увы: у меня не осталось никакой надежды распечатать однажды этот сосуд мудрости, будь он великой поэмой или летописью первых времен.
Я смотрела, как сутулый сумрачный парень расставляет на столе приборы к ужину. Он приходил каждый вечер и так был похож на послушника, что я невольно стала примерять на себя роль развратной графини де ля Фер, вынашивающей планы соблазнения с корыстной целью. Да, неплохо бы иметь союзника в лагере Бориса. И план не плох, если только я не напоминаю мальчику каргу из “Пиковой дамы”.
– Послушай, дружок, у меня заедает разъем на мобильнике. Ты не мог бы посмотреть? – я подивилась собственной находчивости. Сотовый служил модемом для выхода в инет, и его приходилось часто подзаряжать.
Парень взял из моих рук аппарат, пару раз вставил-вынул разъем, потом с удовлетворением заметил, что с ним все в порядке.
– А как тебя зовут? – непринужденно спросила я, смутно чувствуя, что вопрос отдает дебилизмом. Хотя, с другой стороны, любой диалог двуногих отчасти таков.
– Максим Топоров, – буркнул он.
– Забавно. Я была знакома с ученым-историком по фамилии Топоров.
– Это мой дед.
– Шутка, да?
– Нет, правда.
– Как же ты здесь оказался, Максим?
– В прошлом году дед организовал палеонтологическую экспедицию для исследования могильников в районе Клуж-Напока. По счастью, он заболел и не смог сам принять в ней участие.
– По счастью?
– Ну да. Экспедиция накрылась. А дед и ныне жив.
– Как накрылась?
– Обрушились своды пещеры, и всех, кто там был, засыпало. Это произошло в августе.
– Не припомню такой истории. А ты, Максим, какое имеешь отношение к той экспедиции?
– Я в ней участвовал.
– Что?..
– Ничего странного. Я всегда мечтал совершить необыкновенный подвиг, как Эйнштейн или Шлиман. Например, раскопать столицу Великой Фракии.
– Погоди – я схватилась за голову, – ты говоришь, все члены экспедиции погибли, и ты – единственный, оставшийся в живых. Мы с тобой прямо братья по несчастью!
– Почему по несчастью? – пожал он плечами.
– Ты тоже работаешь на этого сдвинутого мудака, который щелкает людей, как семечки?
– Борис ни при чем.
– Как ни причем? Разве ты не хочешь домой, к папе и маме?
– Сначала я хотел бы узнать всю правду о святилище. Пройти его до конца.
– Другими словами, ты в сговоре с Борисом и ничего не имеешь против его методов!
– Разве от Бориса зависит, какие используются методы?
Я откинулась назад в замешательстве. Какая же я наивная. Разумеется, Борис лишь пешка в игре, которой заправляет какое-нибудь мрачное военное ведомство.
– Где мы вообще находимся, Максим?
– В здании Брашовского военкомата. Собственно, мы занимаем всего одно крыло нижнего этажа.
– Кто – мы?
– Редакция газеты “Военнообязанный”.
В какой-то момент я поняла, что он лжет. Начиная с какой фразы? Может быть, с самой первой.
– Ступай, – устало сказала.
Я поискала в инете данные на Ивана Алексеевича Топорова. У того действительно имелся внук Максим, подающий надежды молодой ученый, который трагически погиб, сгорев, как Прометей, на тернистом пути к истине.
У меня голова шла кругом. Совершенно очевидно, что одни и те же силы уничтожили персонал обеих экспедиций. Что же вызвало столь жгучий интерес могущественных ведомств к раскопкам в Клуж-Напоке и на Черной горе? Оружие древних? Превосходство их технологий? После всего, увиденного в святилище, эта идея уже не казалась абсурдной.
Сон был совершенно не связан с нагами, о которых я неотвязно думала накануне, пытаясь припомнить индийские сказки, прочитанные в детстве и преодолевая судорожную, как свивающаяся воронка, дрожь внутри, под сердцем, которая, я знаю, сулила нелегкую ночь и чувство разбитости наутро.
Вместе с другом мы подверглись казни за некую провинность. В завязанных мешках нас сбросили с дворцовой стены вниз, в темное бурлящее море. Мы очутились где-то в северном краю, среди снегов. Дул пронзительный ветер. Мы замерзли. Вдруг навстречу из метели вылетел лыжник. Он был румян, весел, в рубахе нараспашку. Выслушав рассказ, открыл нам, что существует тропинка, ведущая в тот мир, откуда мы явились, и он мог бы нас провести. Мой спутник обрадовался, я же резонно заметила, что в том мире он мертв, с раздробленными костями, и не может явиться в таком виде обратно. И что нашим испытанием будет смиренно прожить свой срок среди бескрайних зим. В деревне нас допрашивал полицейский. Он выпытывал такие подробности, что к концу беседы я поняла: полицейский послан сюда в качестве шпиона королевы. Мы жили здесь долгие годы. Иногда проезжала почтовая карета. Пока легкие кони били копытами снег, я писала письма, перемешанные со слезами, тому, любимому, кто остался в нашем мире.
Этот галлюцинативно точный, насыщенный деталями сон был совершенно символичен. Оппозиция верхнего и нижнего миров, королева-смерть и вода, несущая забвение – как знакомы эти излюбленные образы мифологически подкованного подсознания! Меня удивило смирение, с каким во сне я согласилась нести тяготы земной жизни, потому что убеждения эти далеко расходились с действительными, исходя из которых я примерялась как-то и к суициду. По правде говоря, тот верхний мир не был раем, и очарование ему придавало разве что присутствие там моей любви с ее архетипически вечными чертами.
Когда на следующий день Максим внес в комнату завтрак, я изумилась: его лицо украшал здоровенный фингал.
– Парень, что с тобой?
– Ничего, – пробормотал, отводя взгляд.
– Кто это сделал?
– Со мной все в порядке.
– Максим, я прошу, нет, я требую, расскажи, кто тебя так отделал?
После уговоров выяснилось: это Борис на пальцах объяснял ему правила поведения с женщинами, точнее, со мной.
– Да он просто зверь! – вынесла я вердикт.
– Мне не стоило рассказывать о себе вчера, – кротко признал Максим. – Это создало уйму дополнительных проблем.
– Что же вы обнаружили в Клуж-Напоке, Максим?
– Больше ни слова! – оборвал он меня.
– Очень жаль. Я ведь думала, мы единомышленники.
Максим упорно молчал. Комната прослушивается, вдруг осенило меня. Но можно передавать друг другу записки, как в советских фильмах. Я не замедлила вырвать из тетради листок. Написав, “Максим, ты со мной?”, протянула. Он кивнул, чуть улыбнулся и, пожелав приятного аппетита, вышел.
Сегодня Борис принес сенсационную новость: в одном из залов третьего уровня нашли-таки двуязычный текст. Надпись на архаическом греческом гласила: “Скорпион, жалящий себя, да будет погребен в одиноких мирах до полного исцеления”. В тот же вечер я, торжествуя, составила первый греко-фракийский словарик.
Но успешное решение головоломки вызвало целый шквал новых вопросов. Явная родственность некоторых корней латинским прототипам свидетельствовала либо о том, что текст принадлежал поздней эпохе римского владычества на Балканах, либо о древнем родстве самих рассматриваемых языков. Далее, употребленные краткие формы местоимений, глагольные формы оптатива и каузатива были чрезвычайно похожи на германские и балто-славянские аналогичные формы. Даже из имеющегося материала можно было сделать уже вывод о роли фракийского как матрицы при формировании лингвистического аппарата у многих европейских народов, в том числе русского. Мне вспомнились яростные дебаты по поводу подлинности “Велесовой книги”, язык которой поразил славистов степенью своего несоответствия научным ожиданиям: точно так же и зазвучавший фракийский казался компиляцией, ремейком придунайских говоров. Но разве не принадлежала Великой Фракии вся территория Южной Европы до берегов Днепра? Фракийские жрецы называли себя бессы; в македонском и ныне бытуют словоформы беса (клятва), бесный (верный). В русском благодаря усилиям христианских миссионеров бес перешел в разряд мелких демонов. Видимо, некогда он был языческим богом, наследником египетского Беса и его женской ипостаси Баст; архаичность этих персонажей ощущалась уже древними египтянами с их зооморфным пантеоном, что говорит об устрашающей древности. Поскольку торговые связи никогда еще не приводили к импорту богов, остается предположить наличие общих корней у этих двух древних народов.
Найденный ключ позволил иначе истолковать некоторые, известные с начала ХХ века, надписи на фракийском. За два дня я перевела также кое-что из накопившегося у нас с начала работы в святилище материала. Поражало однообразие текстов. Большей частью это были лаконичные сентенции вроде афоризмов Козьмы Пруткова или занимающие целые периоды рассуждения о различиях в природе вещей. Иногда, правда, удавалось уловить проблески своеобразного юмора, иногда – отсылки к неизвестным авторитетам и источникам. Ни следа какой-либо хронологической системы, имен царствующих особ с датами правления и так далее. Я быстро поняла, в чем дело. Святилище было слишком специально предназначенным, его экзистенциальная эзотерическая функция не допускала загрязнения профанной информацией.
Борис был недоволен: все это не то, что он искал. Прогресс в работе сошел и вовсе на нет, когда я приступила к анализу следующей порции текстов. В них что-то было не так. Буквы почти те же, слова послушно складывались в фразы, но я не улавливала их смысла. Текст изобиловал сложными существительными, причем отдельные корневые части звучали более-менее внятно, но слова в целом получали оттенок абсурдности, как, например, между-приходящий, пред-возвратить-дар, смено-горие. Возможно, это нечто вроде философских терминов, решила я. Во все времена подобная форма дискурса оставалась малопроницаема для простых пользователей языка.
Однажды Борис, просматривая файлы с результатами работы, с деланной небрежностью произнес:
– Тебя разыскивает твой сын. Собственно, он уже здесь и с минуты на минуту может явиться. Не знаю, как ему удалось. Упорный малый. Видимо, не напрасно ты наводняла сеть воплями о помощи. Конечно, я мог его устранить сразу после въезда в страну. Но упустил из виду, что вы носите разные фамилии, поэтому, к сожалению, опоздал. Ошибку можно будет исправить сегодня. Но можно оставить парня в живых. Все зависит от твоего поведения, Лидия.
– Что ты имеешь в виду? – губы плохо меня слушались.
– Мы наложим грим. Он не должен узнать тебя при встрече. Одно неосторожное слово, движение, взгляд… Не хотелось бы причинять тебе такую боль.
– Я давно не сомневаюсь в том, что ты подонок. Если с сыном что-то случится, можешь сразу убить и меня.
– Да, разумеется, – рассеянно кивнул.
За меня взялись круто. Остригли, волосы выкрасили в идиотский рыжий цвет. Наложили вульгарно-яркий макияж. Чуть не стошнило от своего вида в зеркале. В тот день никто не пришел. Вечером я смыла с себя всю дрянь, а наутро меня снова ею покрыли. Я не могла работать, тупо читала скаченную из какой-то библиотеки книжку, когда вошел Андрюша. Я уже год не видела моего мальчика. Как он похудел, вытянулся…
– Виктория Михайловна как раз руководит отделом по связям с населением. Собственно, отделом это можно назвать с натяжкой. Газета наша малотиражная, и штат соответствующий. Виктория Михайловна, познакомьтесь, Андрей Софрин, турист из России. Проводит в некотором роде частное расследование. Ищет мать. Побеседуйте, а я пока просмотрю нашу базу данных, не найдется ли какая-нибудь зацепка. – Борис пододвинул стул к компьютеру.
Я остолбенело молчала.
– У меня есть сведения, что здесь работает моя мама Лидия Валентиновна. Она участник той злополучной экспедиции, все члены которой погибли. Но мама жива, я узнал об этом недавно.
Я молчала. Борис предупреждающе кашлянул.
– Боюсь, что она мертва, Андрей. Мне очень жаль.
– Она жива. И я найду ее. Мне было видение. Я знаю, мама перекрасилась, сменила взгляды, но она жива, я слышу ее зов! – с последними словами, выплеснутыми дискантом, Андрей шагнул вперед, поднял руку, в которой что-то блеснуло, и опустил ее на затылок Бориса. Тот моментально обмяк, повалившись лицом на клавиатуру. С неестественным для мальчика-гуманитария профессионализмом Андрей связал мучителя, используя принесенное мной из ванной белье, заткнул ему рот полотенцем, а потом мы обнялись.
– Нужно скорее отсюда выбираться, мама, – прервал он мои излияния.
– Но это невозможно, Андрюша.
– Еще как возможно! – Он приоткрыл дверь, выглянул, взял меня за руку. Мы двинулись по коридору мимо ряда одинаковых дверей. В вестибюле у проходной дремал охранник. Андрей небрежно протянул ему пропуск, охранник уставился на меня. “Она со мной”, – заявил Андрей, тот понимающе кивнул, и мы прошли беспрепятственно. На улицу, на свободу! Доскакав до угла, остановили такси. Я прилипла к стеклу: не пустился ли кто в погоню.
– Куда поедем теперь? В посольство? – возбужденно спросила.
– Зачем? Для них ты умерла. Мы поедем в святилище. Я хочу увидеть, вокруг чего заварился весь сыр-бор.
– Но, Андрюша, до этого может додуматься и Борис, когда очнется.
– Девять шансов из десяти, что он сначала подключит полицию, чтобы нас задержать.
За городом Андрей зачем-то попросил остановить машину, протянул водителю купюру, и пока тот рылся в поисках сдачи, тюкнул его точно таким же манером, что и Бориса. Затем спрятал кастет, перекатил тело на пассажирское сиденье, сам сел за руль, и мы поехали дальше.
– Боже мой, где ты научился так обращаться с людьми, Андрей?! Ты не убил его?
– Увы, нет. И не могу гарантировать, что у него разовьется амнезия на наш с тобой разговор. Потому просто выкинуть тело из машины было бы ошибкой.
– Ты такой крутой. Просто дух захватывает.
– Я учусь на юридическом, мама. Так что, можно сказать, прохожу практику.
– Откуда ты узнал, где меня держат?
– Я уже говорил, мне было видение.
– Нет, серьезно. Ты спас меня так легко, играючи.
– Препятствия непреодолимы лишь для тех, кто их боится. Тетя Рита в редакции получила странное послание с заблокированного почтового ящика. Простым приемом я взломал защиту твоего компа, просмотрел содержимое кое-каких файлов, обдумал ситуацию и понял, кто к этому железу прикован.
– Фантастика. А дальше?
– Получил загранпаспорт. Купил путевку на недельный тур по этой гребаной Румынии. Съехал из гостиницы, в которой нам сняли номера. Ну и все, пожалуй.
– Потрясающе. Никогда не подозревала в тебе столь развитых авантюрно-аналитических качеств.
– Когда я узнал о гибели экспедиции, я понял, что никогда не смогу смириться с твоей смертью. Будь ты похоронена, я бы разгрыз и разорвал на клочки землю.
– Как я рада, что у меня есть сын.
Мы приехали. Андрей загнал машину в рощицу точно так, как делал это Борис. В багажнике у водителя нашлась пара фонарей, консервы и фляга с водой. Перекусив и оставив связанного таксиста наверху, мы двинулись дальше. Андрей осмотрел залы третьего уровня, не выказывая, к моей досаде, особого восхищения. Люк в каменной чаше, охраняемой чудовищем, был закрыт, и нам пришлось проделать магическую операцию снова.
– Здесь мы в безопасности, беззаботно заметил Андрей на четвертом уровне.
– Не думаю. Борис бывает в святилище часто. И потом, наверху остался свидетель.
– Не в этом дело. Сюда не может спуститься никто, кроме тебя и того, кто с тобой.
– Не выдумывай. Борис обследовал уровень без меня.
– Нет. Он осмотрел боковые ответвления первых трех ярусов. А через каменную чашу не смог пройти. Вот почему ты ему нужна.
– Откуда тебе это известно, Андрей?
– Логика. Анализ. Интуиция.
– Хорошо, и что же мы будем делать здесь, когда кончится вода и пища?
– Должен быть выход наружу. Мы найдем его.
– Но едва ли он ведет на Пушкинскую площадь в Москве. На том конце нас могут ждать люди Бориса.
– Маловероятно, что им известно, где ход. Ни о чем не беспокойся, мама.
– Помню, мы видели здесь птенца. Откуда бы ему взяться? Может быть, проник тайным ходом?
– А был ли птенец?
– Что? Что ты хочешь сказать? – Андрей никак не мог скачать с компа мою смутную догадку, что тот был скорее призрачный.
– Видишь ли, это не лучшее место для обитания птиц. Попав случайно, он бы очень быстро сдох. И потом, большинство птиц в темноте не видят и предпочитают не двигаться.
Очень логично он все объяснил. У меня невероятно умный сын.
– Кто же построил это грандиозное сооружение? – наконец-то в его голосе зазвучала приличествующая торжественность. – Фракийцы?
– Фракийцы получили храм в наследство от более древней цивилизации. Возможно, это были гиперборейцы. Античным грекам, заставшим уже закат Фракии, было известно о родстве этих двух культур, жрецы которых с незапамятных времен отправляли ежегодные дары к храму Артемиды в Делосе.
– Сколько всего ступеней у святилища?
– Вероятно что, как и в храме великого Мардука в Вавилоне, их семь. Впрочем, не исключено, что к первоначальному сооружению на Черной горе новые уровни периодически пристраивались, а святилищу придавался иной статус в угоду вкусам правящих племен. Его история не единожды переписывалась, и истинное назначение все более затемнялось.
Потом мы говорили ни о чем: я расспрашивала об учебе, Андрей односложно отвечал, я пыталась шутить, воздух был затхлый и зябкий, Андрей замолчал, и меня охватило чувство глубокой абсурдности нашей дискуссии здесь, на костях прошлых веков, после безрассудного и безнадежного побега.
– Ты обижен на меня, Андрюша? – наконец спросила. – Да, я виновата, что бросила, не так воспитала, но ты ведь знаешь, мы не могли с отцом оставаться вместе, и потом, ты ведь сам предпочел его мне.
– Ты меня не любила.
– Не говори так, Андрюша, мне было тебя жаль, но я плохая мама, и ты всегда был на стороне отца. Я не могла бы воспитать в тебе мужчину. А отец смог, и я горжусь тобой.
– Я часто думал о том, какой смысл был сделать меня твоим сыном. Если б меня смела волна жалости к себе в день, когда семи лет я остался совсем один…
– Если бы меня уничтожило в тот день чувство несостоятельности как матери и личности… Когда отреклась от тебя, я думала, что не достойна иметь сына, потому что сама ребенок еще, цепляющийся за руку взрослого. Тогда, давно, в том аду, я была твоей сестрой как будто, а папа был и моим отцом тоже.
– Мне казалось, ты свободная и сильная.
– Я была под гнетом таких страхов, в плену такой страшной сказки… И ждала смерти, как освобождения. Ты себе представить не можешь, какая я была маленькая.
– Тебе было двадцать четыре.
– Некоторые взрослеют очень поздно. Мне нужно было начать жизнь с новой страницы.
– Оставив меня на предыдущей.
– Ты был слишком связан с тем монстром, каким мне представлялся отец. Собственно, я убежала из дому, исполнив давний детский замысел. Тебе не понять, что творилось в моей бедной голове. Мой отец был суров, как идол, которому приносят в жертву детей. Его образ заслонял горизонт, и, даже родив тебя, я создала только брата-соперника в войне за крохи отцовской любви.
– Не знаю, сколько лет во мне клокотала ненависть, – перебил меня Андрей. – У нее был грозный вид, но скелет состоял из воды, из слез. Я тактичный трус и предпочитал не говорить правды ни тебе, ни отцу. Я так и не сказал, что люблю вас обоих и мне больно и страшно, когда вы в ссоре. Каждый раз, когда начинался скандал, вселенная рушилась у меня в груди. Каждый день я собирал ее из осколков, вставляя свой вымысел на место недостающих кусочков.
– Я помню твои истории о птичьих мирах.
– Мне пришлось очень быстро трезветь и взрослеть, когда ты ушла. Но, кажется, это синонимы. Собственно, таков и был заданный урок: стать взрослым вне круга любви и нежности. Но едва ли я когда-нибудь доверю свою жизнь женщине.
– Это не самый худший из возможных уроков.
– А может, задачей было другое: научиться видеть в любом несчастье разнообразие и эффективность обучающих методов пенитенциарной педагогики.
– Разве мир лишь тюрьма и ад, Андрюша?
– А что же, Диснейленд?
– Если смотреть с такой позиции, в жизни не остается ни радости, ни смысла. Только кнут и пряник, да сомнительное удовольствие умереть, вызубрив урок.
– Почему же только это? Уйти, выпив самому предназначенную чашу яда, а не влив ее в глотки своих детей и внуков.
– Предназначенную кем?
– Родителями, дедами и прадедами, чье невежество и жадность смешали этот аперитив. Вот почему хорошо умереть молодым: тогда ты расплачиваешься наличными.
– Андрей, я слышу какие-то звуки!
– Погоди. Не стискивай так мою руку. Может быть, это тот преисподний птенец?
– Скорее, нечто гораздо более крупное. Смотри!
Слева из темного угла на нас кто-то шел. Вскочив и прижавшись друг к другу, мы вытянули, как шпаги, фонари. Свет очертил широкую мужскую фигуру, одутловатое лицо под кепкой.
– Ба, да это шофер. Эй, братан, как тебе удалось сюда спуститься?
Слышны были только шаркающие шаги и наше напряженное дыхание.
– Выключи фонарь, – шепнул Андрей. Мы отступили в сторону. Шаги остановились.
– Эй, вы, где там прячетесь? Включите свет, ни черта не видно!
Мы не шевелились, даже не дышали почти.
– Послушайте, я ничего вам не сделаю. Я не в обиде за те несколько оплеух. Слышишь, парнишка? Мне нужно с тобой поговорить.
– Оставайся на месте, – еле слышно прошелестел Андрей и шагнул в темноту.
– О чем ты хотел поговорить? – раздался его голос. И тут же загрохотали выстрелы. По-заячьи, перебежками, я метнулась вслед за Андреем. Пуля взвизгнула рядом. Не видя нас, этот мерзавец стрелял наугад. Я упала. Поползла дальше. Внезапно и очень чувствительно ударилась лбом о камень. Прикусила губу, чтобы не вскрикнуть. Впереди была стена, по обеим сторонам тоже. Похоже на тупиковый тоннель.
Между тем пальба стихла. Отдышавшись, стала ощупывать стены. Я была в узкой каменной щели. Страх погребенных заживо дохнул мне в лицо. С трудом развернувшись назад, снова уперлась в препятствие. Впереди была каменная кладка. О Боже, я в каменном мешке, в гробу, в склепе, и отсюда нет выхода! Набрав в легкие воздух, крикнула что было мочи. Прислушалась. Снова закричала. Выдохшись, долго плакала. Потом почувствовала удушье. Я вспомнила, это было уже однажды, когда двое суток я умирала в чреве матери, не в силах решиться выбраться наружу. Вот и мертвецы так же лежат, и ни о чем не сожалеют…
Оказалось, худшее впереди. С четырех сторон света явились по мою душу демоны, сверкая яростно глазищами. Но я собрала свое мужество и припомнила основной догмат буддизма: весь явленный мир суть манифестация нашего ума. И демоны, и экспедиция. Нет ничего, стоит только встряхнуть стеклышки калейдоскопа. Эта тюрьма – тривиальное олицетворение моего страха. Я недоверчива и вижу в людях лишь способ, каким они хотят меня заарканить. Каменный гроб – идеальная защита от людей. Конечно, лучше, если бы в гробу оказались они все, а не наоборот. Как часто в детстве я пряталась в платяном шкафу в надежде, что обыщутся, расплачутся, и обида будет отомщена. Увы, никто меня не искал. Мы занимались экстремальным сексом непосредственно в каменном гробу. Моим партнером был демон арабской наружности. Неожиданно сладко оказалось унижать и терпеть истязания. О амазонки с вашим гаремом наоборот, с покорным хором мужчин, целующих вам чресла, с возможностью принудить любовника ко всему, что вообразит ваша мрачная скорпионья фантазия!..
Я всегда искала утешения в мастурбации. Что же странного, если прибегла к ней в этот час одиночества и страха простудиться на каменном полу? Я кончила так, как никогда раньше. Электрический разряд пронзил меня и ярко осветил мою бедную келью. В углу слева среди антропологических фрагментов свернулась в кольца золотистая змейка. Не веря удаче, еще дрожащими мокрыми пальцами я повернула по часовой стрелке инкрустированную изумрудами головку. И рухнула в преисподнюю.
Точнее, скатилась по наклонной плоскости вместе с осыпью камней и осколками древних скелетов. Падение длилось бесконечно долго. Наконец вечность выплюнула меня, как потерявшую вкус жвачку, на рыжий песок. Был полдень. Яркий свет больно ударил по моим отвыкшим глазам. Какой-то зверек, вспугнутый вторжением, поспешил спрятаться в траве.
Я была на побережье. Дул легкий бриз или пассат, короче, ветер. Отряхнувшись, я огляделась. Берег выглядел безлюдным, одетым лишь в изумительную растительность. Меня охватило стойкое, ни на чем не основанное убеждение, что нахожусь на необитаемом острове. Согласно здравому смыслу, я не могла откатиться далее чем на сотню-другую метров от раскопок. Но их здесь не было в помине. Может быть, вход в святилище позади той скалы, которая в другом ракурсе выглядит не столь отвесной? Но как ни крути, море никогда не подходило так близко к Черной горе. Прихрамывая – ушибла где-то лодыжку – я двинулась к пляжу. Страстно хотелось пить. Умывшись, прихлебнула горько-соленой воды, но с сожалением выплюнула. Побрела обратно к скале, задавшись целью обойти ее по периметру. Возможно, где-нибудь встретится источник. Мой бедный мальчик, вновь потерянный, что он делает один, в темноте, преследуемый подосланным убийцей? Кстати, кем подосланным? С трудом верится, что это простой шофер-маньяк, которому чудом удалось спуститься на четвертый уровень, чтобы на нас поохотиться. А если так, почему он не достал оружие раньше, до того, как его стукнул по черепу Андрей? Может, нерасторопный был, не успел. Положим, Борис его послал нас выслеживать, и сообщил не известный ранее путь вниз. Да, но у него было время хорошенько прицелиться, пока горели фонари. А он, подлец, молча шел на нас и лишь потом, когда свет погас, принялся стрелять. Я должна узнать, что с Андреем. Этот ублюдок мог его ранить.
Некоторое время я шла в тени скалы. Потом увидела впереди поселок. Забыв обо всем, даже о жажде, помчалась вперед. Мне навстречу выбежала девочка. Она что-то кричала, размахивая ручками. Я не понимала ни слова. На румынском крикнула что-то дружелюбное тоже, потом на всякий случай перешла на английский. Она как будто слушала, кукольно-изящно склонив головку. Потом повернулась и побежала прочь. Я вдогонку. Ее красное платьице еще раз мелькнуло и исчезло из глаз. Но дитя меня вывело на тропинку, которую сама, может, и не заметила бы.
То, что я приняла за поселок, было архитектурным комплексом совсем иного рода. Цепочки узких башен с чем-то вроде куполов наверху. Спиральные лестницы, уводящие на головокружительную высоту. Ассиметричные и в то же время правильные пирамиды. Грунт был забран каменными плитами. Обходя очередной шедевр зодчества, я приметила дворик и в нем фонтан, окаймленный деревьями. Сверкающие металлические птицы изрыгали струи воды, холодной и невероятно вкусной. Попив, обратила внимание на деревья. Кое-где виднелись плоды. На вкус они напоминали гибрид персика и мандарина. Странно, что нет поблизости людей. Вероятно, выходной, я ведь совсем потеряла чувство времени.
Но тут меня кто-то окликнул. На английском, неуверенно, как говорят люди, еще плохо владеющие языком. Я обернулась. Это был не человек. Это был нага из моих снов. Он выглядел довольно мило, несмотря на длинную шею и сильно скошенный назад череп. Я не сразу разобрала, что он сказал. Вероятно, подсознательно ожидала чего-то мифологически-назидательного.
– Сегодня школа не работает, – сообщил он.
– Правда? А почему?
– Портал закрыт. Как тебе удалось прихватить тело?
– Оно весит всего пятьдесят шесть килограммов. А позвольте узнать, как ваше имя?
– В переводе на твой язык?
– Можно в оригинале.
– Имею в виду, в переводе на какой именно язык? Вижу, ты владеешь несколькими.
– О, всего пятью. Ну и парочкой древних. Но мой родной – русский.
– Можно продемонстрировать его звучание?
– Пожалуйста.- Взяв за образец Пушкина, я прочла строчек восемь.
– Очень элегантно. А если прибавить что-то менее структурированное?
Я прибавила довольно пошлый анекдот про Вовочку. Все равно мой визави ничего не понимает.
– В этом образце больше материала для анализа, – оценил он по достоинству и тотчас перешел на русский, притом без акцента почти:
– Зови меня Сатни. Этого достаточно. Как ты себе представляешь путь обратно?
– Дело в том, что у меня проблемы с определением координат этого обратно. – Я не стала вдаваться в подробности: обратно в святилище было не лучше, чем обратно в тюрьму Бориса, и даже обратно в Россию сопряжено с множеством проблем юридического характера, поскольку, как таковая, я была похоронена на Дмитровском кладбище.
– Понимаю твои затруднения, но в этом мире тебе нельзя оставаться слишком долго.
– Сатни, можно задать вопрос, – я решила перехватить инициативу. – Кто ты такой? Хочу уточнить, что если ты порождение моего травмированного черепа, то разговор теряет актуальность.
– Почему?
– Потому что я не узнаю от самой себя ничего нового.
– Не слишком логично. А какие у тебя есть еще гипотезы?
– Если честно, я хотела бы предоставить слово тебе.
– Но я не знаю, чего ты ждешь.
– Доказательств реальности происходящего.
– Для начала мы должны договориться о терминах. Что такое реальность?
– То, что дано нам в ощущениях.
Он легонько шлепнул меня лапищей по плечу. Я покатилась кубарем.
– Ты порвал мне футболку. Так нечестно.
– Она была уже недостаточно целостна.
– Значит, собираешься доказывать свою реальность с помощью грубой силы? Но этого мало. Я все равно не верю, что в какой-то занюханной Румынии на виду у всей Европы преспокойно живут и размножаются разумные рептилии.
– Я не настаиваю на своей достоверности.
– Но мне нужно разобраться, – и тут я вдруг расплакалась. – Я хочу есть.
– Чувство голода всегда вызывает у вас такую эмоциональную реакцию? Хорошо, я постараюсь найти пищу, для тебя пригодную.
Под барельефом в стене одного из строений скрывалась, оказывается, дверь. Мы вошли в совершенно пустое помещение с квадратным выступом посередине. На нем Сатни установил подобие чаши. В ней что-то шевелилось.
Я брезгливо отстранилась. Сатни без слов убрал посудину, внес другую.
– Что там, внутри? – опасливо спросила я.
– Морепродукты, измельченные и обработанные сухим теплом.
– А чем есть?
На его морде, возможно, выразилось недоумение. Он широко открыл пасть, и в нее, как металлические опилки к магниту, понеслись кусочки пищи. Пахло вкусно. Поколебавшись, я поднесла чашу ко рту. Не бог весть как эстетично, но и голод не тетка. Еще из этой трапезы мне запомнились пузырьки сладко-терпкой жидкости, которую Сатни принес последней. Пузырьки лежали аккуратной горкой, похожие на разноцветное драже. Он лакомился тоже, и было забавно смотреть, как пузырьки летят и исчезают в его пасти, напоминая радужный дождь.
Поблагодарив хозяина со всей возможной учтивостью, я поинтересовалась, есть ли поблизости люди и где именно.
– Давно я не замечал плотных людей, – задумчиво произнес Сатни.
– Но я видела ребенка неподалеку. Следственно, здесь живут люди.
– Ошибочное умозаключение. В радиусе ближайших тысячелетий людей нет.
– Ближайших километров, – поправила я. – Но это немыслимо в Европе, которая вся, можно сказать, городской сквер.
И тут меня осенило. Сатни с другой планеты. Отсюда все странности. К своему стыду, в инопланетян я, до сей поры, не верила.
– Ты прилетел оттуда, да? – я ткнула пальцем в небо.
– В принципе, да, – без колебаний согласился он. – Но мы уходим от темы разговора. Ты ведь хотела что-то узнать, раз снова пришла сюда?
Снова? Все-таки он плохо усвоил русский язык. Какой же вопрос приличествует задать инопланетянину? Астрономией я с детства мало интересуюсь.
– Хорошо, если бы ты знал, Сатни, кто и когда построил этот великолепный ансамбль.
– Мы построили его давно. С тех пор сменилось пять поколений. Но это не тот вопрос, которого я ждал.
– А что я должна, по-твоему, спросить? Сколько осталось существовать человечеству? Как предотвратить глобальную катастрофу? Кто победит на выборах? Меня это не волнует, как и сущность общественного строя на твоем Альдебаране. Тебя такая социальная пассивность оскорбляет? Извини, я человек сугубо практический. Кстати, эмоции отражаются на вашей внешности? Очень трудно общаться, когда не чувствуешь контакта. Возникает психологический дискомфорт.
– Я хочу попытаться проводить тебя обратно.
– Обратно? В святилище? Но я не смогу сама оттуда выбраться. Нет, спасибо. Я пройду берегом моря до ближайшего курорта, найду машину и вернусь в святилище за сыном.
– Ты не хочешь понять, что это не твой мир.
– Не мой? А чей же? Твой? Общеевропейский?
– Тем не менее, я попытаюсь тебе помочь. Нам нужно выйти к берегу моря. Я намерен ускорить процесс. – С этими словами мой собеседник развел руки, точнее, лапы, из-под которых внезапно выпростались огромные кожистые крылья. Он понес меня в когтях, как ястреб цыпленка. Правда, я была в столбняке и не пищала. Обронил меня на песок у кромки воды, сам пробежал еще пару метров, шумно тормозя.
– Все же очень странно, что ты здесь оказалась. Кто-то способствовал этому. С какой целью? Что сокрыто в тебе, о чем ты не знаешь, и что потребовалось высвободить? Не озирайся, здесь нет людей, разве отголоски их, вроде той девочки. Ты очень далеко от дома. И рискуешь не вернуться, стать разорванным эхом, если не выполнишь в точности мои указания. Сядь. Закрой глаза. Сосредоточься на любом эмоционально значимом образе. Не разрывай с ним связь, что бы ни случилось.
Я бы сделала все в точности, как сказал Сатни. Но меня отвлек громкий плеск. Я подумала об акулах, которым ничего не стоит съесть медитирующую женщину, даже если она на берегу. Я открыла глаза, и уже не закрывала их, зачарованная. Они плыли вдоль береговой линии точь-в-точь, как в моем сне. В этот короткий миг сон и явь наложились и дали картинку такой ослепительной ясности и завершенности, такой концентрированной осмысленности, которой никогда позже я не могла достичь. Их была целая стая, и Сатни, верно, среди них. У меня уже случались повторяющиеся сны, потрясающие своей связностью, в том числе такие, когда осознаешь, что спишь. Более того, крепла уверенность, что я проснусь не где-нибудь, а в своей комнате у компьютера, и жизнь двинется вновь, неторопливо, как лодка в безветренный день. Но к этой уверенности, однако, примешивалась тревога. Я подозревала, что если не выполню требование сновиденного нага, случится что-то страшное. Летаргия. Паралич. Кома. Все возможно. Я вспомнила лицо Андрюшки, когда он был маленьким. Любовь и жалость разрывали мне сердце. Но вдруг его лицо заслонилось другим, черным, раскосым, с пронзительно злыми глазами и в развевающейся гриве волос. Он что-то выкрикивал: я видела сверкающие зубы, и даже блеск слюны в углах широкого рта. Потом он вытянул губы трубочкой и дунул. Я перевернулась в воздухе несколько раз, если так можно выразиться, во всяком случае, так воспринял это мой вестибулярный аппарат. Над головой нависла огромная пятерня с толстыми волосатыми пальцами. Я инстинктивно отшатнулась, нырнула вниз и услышала позади его гомерический хохот. Звук этот преследовал меня и после, когда проснулась.
Я нашла себя неподалеку от входа в святилище. В кустах видна была машина. Вооружившись на всякий случай палкой, склонилась над устьем входа и стала звать сына. За спиной послышался шорох. Я обернулась, выставив палку. Ко мне шел Борис. Он улыбался с видом человека, удачно провернувшего дельце. Паясничая, поднял руки вверх:
– Я сдаюсь, Лидочка. Только ради Бога, отставь в сторону свое грозное оружие. Давай посидим рядышком и по-дружески поговорим. Как у тебя дела? Все ли благополучно в святилище?
Я угрюмо молчала. Какие мы с Андреем идиоты. Нужно было уезжать подальше, в Яссы, к границе, или просить убежища у американцев, а мы забились в щель и решили, что спасены… Он меня пристрелит здесь и закопает, благо место безлюдное.
– Успокойся, что ты дрожишь? В термосе есть кофе. Вот, выпей.
Я покорно глотнула коричневой жидкости. У кофе был странный вкус. Может быть, яд?
– Что с Андреем? – непослушными губами спросила.
– Не волнуйся, с ним все в порядке! – Борис обнял меня за плечи.
Сама не знаю, как, я ткнулась ему в плечо и заплакала, почувствовав себя слабой и беззащитной. Всегда в его руках я делаюсь такой глупой, по-кошачьи ищущей его прикосновений, его ласк. Он жадно и быстро целовал меня. Сама не знаю как, я оказалась раздета. Его неистовая ярость меня захватила, и мы кончили одновременно. Лишь когда оба в изнеможении вытянулись на песке, я заметила зрителя. На каменном выступе у стены святилища невозмутимо курил тот самый шофер.
Человек быстро ко всему привыкает, даже к сексу при посторонних. Хладнокровно натянув футболку и джинсы, я бросила:
– Эй ты, урод! Почему стрелял в нас? Учти, если ты хотя бы поцарапал моего сына, я тебе башку снесу.- Мое плохое знание румынского языка не позволило мне в полной мере использовать инвективы.
– Успокойся. Он хороший стрелок, – лениво заметил Борис.
– Так это ты его подослал? Я так и знала, впрочем. А если он тупой пальбой повредил археологические ценности, которые мы даже не успели осмотреть?
– Успели. Но меня интересует следующий уровень. Тот, где была только ты.
– Где Андрей? Что вы с ним сделали?
– Уехал. Ему завтра зачет по истории сдавать.
– Он приехал сюда ради меня! Где мой сын?!
Борис посмотрел на часы:
– Думаю, в аэропорту. У него билет на московский рейс на 17.30.
– Я тебе не верю.
– Хотя времени было в обрез, Андрей успел написать записку. – Борис вынул из кармана блокнот, перелистал, протянул мне.
“Мама, прости, пожалуйста. Не хотел причинять тебе боль. Так получилось, что я согласился помочь Борису, потому что дело, которым он занят – наше общее, твое тоже, мама, хотя ты видишь это иначе. Твой сын Андрей. РS. Я сообщу папе, что с тобой все в порядке, это поддержит его, он ведь любит тебя по-прежнему”.
Я упрямо мотнула головой:
– Вы заставили его написать это.
– Ну да, в паузах между выстрелами я посветил ему фонариком и уговорил это сделать, – хохотнул шофер. – А потом застрелил. – Он погладил рукоятку пистолета. – Кстати, патроны холостые.
– Тогда зачем этот фейерверк, вся эта история с побегом, зачем? Нет, я не верю, что Андрей меня обманывал!
– Во-первых, он умнее и глубже, чем ты представляешь. Во-вторых, его действия не причинили никому вреда.
– Вы лжете мне!
Борис достал телефон, не говоря ни слова, набрал номер, протянул мне. Голос сына звучал торжествующе и виновато.
– Мама, у меня все в порядке! Уже объявили наш рейс. Через три часа буду в Москве. Когда мы встретимся, я верю, ты все поймешь, и не будешь сердиться. Пока!
Слезы выступили у меня на глазах. Как я ненавидела всех, кто сплел эту паутину лжи!
– Ну-ну, не расстраивайся. У тебя замечательный сын.
– Для чего нужна была эта история с побегом? Чтобы загнать меня в святилище? Но ты мог отправиться один.
– В том-то и штука, что не мог. И я не знаю, где ты была. Мы все осмотрели. Выхода наружу нет.
– Но есть тоннель, который выводит на побережье близ Констанцы.
– Отсюда до моря минимум двести километров.
– Возьми да прогуляйся по пещере сам.
– Лидия, я хочу услышать рассказ о том, где ты была.
Я собиралась заартачиться, но вовремя прикусила язык. Борис, безусловно, фанатик. Есть десятки способов выбить из человека правду. Дело в том, что мне не хотелось вовсе ничего говорить. То, что случилось у моря, касалось только моей души и просило защиты.
– Тут нечего рассказывать, Борис. Я выкатилась у подножия холма на побережье, долго шла вдоль берега, никого не встретив, потом, от усталости или страха, мне привиделся страшный демон с чем-то вроде палицы в руках, которой он долбанул меня по голове, и я вырубилась, а открыла глаза уже здесь, у раскопок.
Странная легкость в голове мешала сосредоточиться, вызывая рефлекторное желание поболтать. Видимо, действовала та дрянь, которую Борис подсыпал в кофе. Он в раздумье посмотрел на термос:
– Давай выпьем еще кофейку?
– Нет, спасибо. У меня уже тахикардия началась. И чувствую себя неважно. Смотри, какой на ноге синяк! – Разумеется, Борис меня не убьет, пока не выяснит все подробности.
– Хорошо. Поехали. Надеюсь, ты понимаешь, что не в посольство.
В постели, одна, я стала думать, что же на самом деле произошло. Если змееголовый Сатни мне привиделся, то, каким же чудом я выбралась из каменного мешка, когда у меня не было даже веревки, чтобы подняться с четвертого уровня на третий? Что ж, пожалуй, придется свыкнуться с теорией множественности миров, локально проницаемых, и с тем, что святилище, или какая-то его часть, служит порталом.
Мои тревожные размышления оборвал ненадолго сон. Среди ночи я проснулась, или, точнее, вылетела из забытья от беспощадно ясной, как удар по ягодицам, мысли: я должна понять, распутать нити, связывающие меня со святилищем, потому что это касается именно меня, и, в сущности, мне наплевать на Бориса с его амбициями, на свою растоптанную гордость и сомнительную участь. Речь шла о вещах гораздо более значительных, чем моя собственная судьба.
Комнату заливал мягкий безмятежный свет луны. Я сидела на кровати, с мрачной решимостью глядя перед собой. Тот во мне, кто всегда все знал и смотрел свысока, как взрослый на ребенка, был в ярости, он рвал и метал. Может быть, впервые мне встретилось то, что действительно важно, во всех подлинных, непостижимых смыслах, но я была как негодный, непослушный инструмент, который лучше бы выбросить, да нечем заменить. И никакие лингвистические навыки не помогут. Речь шла о способности – или неспособности увидеть мир иначе, с возможностью таких следствий, которых мой бедный объективный ум не вмещал по определению.
Но эти мысли облеклись, как в саван, в слова, лишь наутро, натощак, в паузах между глотками крепкого кофе. Я морщилась: достоверность ощущений ушла, и было странно, как столь банальные рассуждения могут вырвать человека из сна.
Не к добру оживленный Борис принес к кофе коробку конфет. Потом с видом фокусника расстегнул папочку и показал карандашный набросок. То был Сатни на фоне сада с фонтаном, где мы вели беседу. Вид у меня был столь ошарашенный, что Борис расхохотался:
– Как видишь, не пришлось добиваться от тебя правды всякими мерзопакостными методами. – Потом уже серьезно продолжал:
– Насколько я понимаю, в подземелье продолжает поддерживаться связь с миром, в котором обитают змееголовые. Для строителей святилища они были, может, чем-то вроде богов, а может, и авторами проекта. Где и когда расположен этот мир относительно нас? Представляет он для людей угрозу или надежду? Только ли в одну сторону действует портал, и при каких условиях? Это лишь некоторые из вопросов, которые меня очень тревожат, Лидия. Найти на них ответы я рассчитываю с твоей помощью.
– Хотелось бы сначала понять, каким образом ты получил этот рисунок? Вел за мной слежку даже там?
– Это мое ноу-хау, дорогая, – Борис стиснул меня в объятиях.
К своему разочарованию, я обнаружила, что телефон для выхода в сеть исчез. Теперь я окончательно изолирована от мира. Зато появилась горка книг по мифологии. Мысль Бориса была ясна, и некоторые мифологические параллели очевидны. Кетцалькоатль, пернатый змей ольмеков, библейский город змеев, змеиный остров египтян, и все змеи-горынычи, все балауры, то есть Ваалы, на древнесемитском боги, откуда родом и русский Велес. Рыбо-человеками являлись Номо догонов, Оанес египтян, и все сказочные тритоны и подданные Нептуна и Посейдона. Очевидно, первые цивилизации не были человеческими. Это были амфибии, – и во имя сходства с ними люди позднее уродовали себя, удлиняя череп, оттягивая уши, придавая себе звериные черты. Считать их за глупцов, которые не усматривали разницы между человеком и зверем нелепо. В том, что образ змея со временем утратил свое очарование, нет ничего удивительного: так всегда бывало. Смесь ненависти, восхищения и страха – вот что вызывает в людях чудо.
Многие герои индийского эпоса “Махабхарата” – полукровки, дети женщин-нагинь. Сам Будда, прежде чем достичь просветления, воплощался в нагу. Уже фараон Хуфу искал папирусы Тота, следственно, мудрость ранних “богов” превосходила его собственную, и уже тогда царям перестала быть ясной суть высокого волшебства, пришедшего от людей иной древности, иного уровня.
Вернувшись вновь к расшифровке древней книги и тупо глядя на плетение черт и окружностей, я вдруг подумала: а что, если это не текст, если данный предмет имеет иное назначение? За что бы посчитал средневековый крестьянин сотовый телефон или плеер? Соприкосновение примитивного разума с продуктом высоких технологий всегда вызывает искру абсурда: я отчетливо ощутила это теперь. Голосовые команды, которыми может уже сегодня управляться техника, в чьем-то восприятии покажутся весьма эффектными заклинаниями. Мне не известно, каким набором импульсов запускается это устройство, похожее на книгу. Возможно, ему нужен всего лишь источник питания, а может, оно реагирует на личность того, кому принадлежит.
Ужин мне принес Максим. Синяк у него сошел. А впрочем, был ли? Все кругом лгут, и почему я должна верить этому мальчику с глазами инока и комсомольца? Не сливал ли он мне дезу, выполняя указания Бориса? Я твердо решила не вступать в разговор. Подняла голову от книги, когда Максим уже вышел. Рядом с чайной парой лежал сложенный квадратиком лист. Опять секретики. Сдерживая злость, развернула записку: “Мама, я заперт в святилище, на четвертом уровне. Меня задержали в аэропорту, якобы для досмотра, потом привезли сюда. Не знаю, чего хотят, но если вновь попытаются сыграть на твоих материнских чувствах – не верь, не соглашайся, ничего не бойся. Меня не убьют, я знаю. Парень, который передаст тебе записку – тоже археолог из России. Я ему доверяю. Андрей”.
Вот подлые суки. Они заманили сына в ловушку. Может быть, чтобы посмотреть, найдет ли он тот же путь наружу, что я. Я замолотила кулаками в дверь. Сейчас разнесу все к чертовой матери. Чурки долбанные. Ринулась к окну. Этот чертов стеклопластик не пропускает звук. Зря только связки сажаю.
Выдохшись, я попыталась хладнокровно все обдумать. Они могли просто заставить Андрея написать эту записку, и тогда, возможно, его в святилище вовсе нет, а записка именно призвана вынудить меня совершить глупость. Например, будет организован очередной побег, я начну бегать по святилищу и искать Андрея, а крохотный маячок будет тем временем передавать сигнал о моем местонахождении. Борис удовлетворит свое любопытство, а мне останется в очередной раз подивиться своей тупости. Ну, уж нет.
А если Андрей действительно там? Тогда я не должна торопить события и выдавать Максима. В прошлый раз ему досталось. Вот он, Борис, во дворе. Жестикулирует, отдает приказы. Все суетятся. Одна за другой две машины выехали из ворот и рванули прочь. Уехал и Борис. Что-то у них произошло. Меня грызла тревога за Андрея.
В дверь проскользнул Максим. Бледный, испуганный.
– Что случилось? – кинулась к нему.
– Они хотели чуть-чуть расширить лаз, чтобы войти в зал с мумиями. Маленький направленный заряд…
– Святилище обрушилось?!
– Они проснулись…
– Кто они? Что случилось?
– Мертвецы вышли на свободу. Но это не люди… Мне страшно.
– Максим, успокойся, мальчик. Когда ты их видел?
– Сейчас… Вот они идут…
Я нервно обернулась. Даже выглянула в дверь.
– Здесь никого нет. Ты что, с ума спрыгнул, или обкурился? – Подвела парня к дивану, уложила. Смочила лоб в испарине. Максим отстранил мою руку, посмотрел почти осмысленно:
– Они там, в святилище. Я их вижу. Это особенность моего восприятия.
Во мне опять всколыхнулось сомнение. Ясное дело, спектакль, очередная приманка для чувствительной тети.
– И что же они поделывают? – решила подыграть.
– Машины подъезжают к святилищу. Вот наши люди приготовили оружие. Они еще ничего не знают.
– Но уже готовы стрелять по историческим реликвиям, – зло прибавила я.
Максим не слушал. С белым, как молоко, лицом и безумными глазами он лежал, мелко подрагивая. Настоящий торчок. Еще откинется у меня на глазах. Нужно что-то делать. Где тут аптечка? Я метнулась в коридор. Из комнаты донесся леденящий вопль Максима:
– Не убивайтеее!
Странно, что у вертушки на вахте никого нет. Я выбежала на улицу. Пусто. Сгущались сумерки. С минуту колебалась: возвращаться к Максиму или поискать аптеку. Победил здравый смысл: я просто зашагала прочь, не оборачиваясь больше.
Шла с час или два, пока не сообразила, куда иду. К святилищу. Теперь я была умней и шла разбитой грунтовкой параллельно шоссе. Приникала к земле, едва завидев фары машины. Опасность подстерегала повсюду, ибо всюду была ложь.
Совсем стемнело. Машины проезжали все реже. Невероятно, чтобы я ускользнула случайно. Чувствовалась режиссура Бориса. Но я постараюсь расстроить его планы.
Дорога шла вокруг рощи, за которой возвышалась Черная гора. Я осторожно выглянула. У святилища слышались голоса на незнакомом языке. Ветер качнул дерево у самой горы. Его темные ветви зашевелились, а потом стали, как будто, приближаться ко мне. Я прижалась к земле. Сюда шли. Я слышала шаги. Лишь через миг, когда луна выглянула из-за облака, я разглядела то, что приняла за деревья: это были гигантские человеческие фигуры. Вспомнился дикий крик Максима. Значит, он видел их. Неплохо бы мне спрятаться. Исторический контакт цивилизаций можно и отложить на время. Но я не посмела двинуться с места и лишь вдавила тело в грунт, молясь, чтобы на меня не наступили.
Они прошли. Их было четверо. Шли в сторону города. Когда холод пробрал до костей, я, сжав свое сердце в кулак, встала. У холма никого больше не было, не считая мертвых соратников Бориса. Я заглянула в непроглядную черноту подземелья. Показалось, слышу тихий стон.
– Эй, кто там, отзовись! – храбро, дрожащим голосом крикнула. В ответ раздался более явственный стон. Как бы то ни было, там есть кто-то, и он нуждается в моей помощи. В сердце глухо стучало: там Андрей, там мой сын.
Но я не могу идти с пустыми руками. Удивляясь своему хладнокровию, осмотрелась кругом. Нашла моток веревки, складной нож, фонарь, прихватила, разжав чьи-то мертвые пальцы, пистолет. Оказавшись на третьем уровне, прислушалась. Стон доносился снизу, то стихая, то возобновляясь вновь. Пришлось, безжалостно порезав руку, спускаться через чашу. Посветила фонариком. Зияющая пустота. Было страшно, но я пересилила себя и позвала:
– Есть кто-нибудь живой?
Мне ответило молчание. Может быть, тот, кто стонал, уже испустил дух. Стиснув зубы, принялась методично осматривать залы. В нише под стеной что-то шевельнулось. Я направила луч фонаря. Борис. Но, Боже мой, в каком виде! Связанный по рукам и ногам, полузасыпанный песком. Достав снова нож, освободила его.
– Так и знал, что ты меня спасешь! – потирая запястья, воскликнул он.
– Потому что это было частью сценария? – хмуро поинтересовалась я.
– Какой там сценарий, Лидия, когда в него вмешались неожиданные персонажи. Разве ты их не видела?
– Этих высоких и тощих?
– Они вышли из пролома, который образовался после взрыва.
– Там были только мумии. Это они тебя связали?
– Да нет. Я сам.
– Ты так сильно стукнулся?
Он потер затылок в явном замешательстве.
– Понимаешь, там был я. И он, то есть я, скрутил меня для вящей безопасности. Но это же гуманнее, чем пристрелить?
– Разумеется. Но связать самого себя невозможно, если ты не барон Мюнхгаузен.
– Момент истины. Вот он наклонился, я увидел свое лицо, и все свои бредни последних лет, потуги учености, гримасы зазнайства и высокомерия… На его месте я бы пустил мерзавцу пулю в лоб. Но он, зная будущее, оставил мне шанс.
У него горячка, подумала с жалостью. Как я любила эти руки, эти глаза, жестокие и лживые, этот резкий, властный рисунок рта…
– Расскажи, что случилось, с самого начала, Борис.
– Мне позвонили, что у парней, которые должны были подорвать лаз, неожиданно начались глюки. Я приехал. Мы проверили радиационный фон, состав воздуха и все такое. Еще раз просчитали параметры взрыва. Я вывел всех отсюда. Детонатор с поверхности не работал из-за помех, и я спустился один. Знаешь, взрыв оказался совершенно несопоставимым с последствиями.
– Да, кажется, взрывом тебе снесло крышу.
– Не надо смеяться. Их разбудили, и это дурной знак, даже если так было задумано издревле.
– Между прочим, там, наверху, все мертвы. Послушай, но откуда взялись эти, длинные, и кто они?
– Портал в центре зала. Я ведь хотел пройти сквозь него и разобраться, что к чему. Разумеется, он действует в обе стороны.
Борис встал, сделав несколько шагов, обернулся:
– Ты пойдешь со мной, Лидия?
– Может, нам лучше убраться отсюда подальше? – предложила я. – Ты не понял разве, они убивают людей. Возможно, это некое поражающее излучение.
– Так идешь или нет? – нетерпеливо дернул плечом.
Разумеется, я догнала его. Пролом был совсем недалеко. Мы пригнулись, перешагнули кучу щебня. Зал был здорово разворочен. Все саркофаги оказались пусты, кроме одного, прибежища безрукого. Его безмятежная улыбка показалась мне саркастической. Шар в центре зала погас, и ничто не напоминало о нем больше. Борис стоял, опустив голову, как обиженный ребенок.
– Кажется, ты сломал игрушку, мальчик. И мама никогда не сможет купить тебе такую же.
– Нет! Ты прошла ведь другим путем, значит, он есть!
Я покачала головой. Одним маленьким взрывом уничтожить то, что существовало тысячелетия и служило непостижимым для нас целям…
– Остается только подобрать черепки и обнародовать сделанные открытия.
– Подожди! Я чувствую сквозняк. Здесь есть скважина. Она уведет нас отсюда! – опустившись на корточки, он стал осматриваться.
Его невольное восклицание заставило меня по-новому взглянуть на Бориса. Он искал выход в иной и лучший мир. Я была его Эвридикой, за которой он с замиранием сердца шел. Жизнь бессмысленна и бесцветна, но пока холодит лицо сквозняк, можно попытаться отыскать дверь в иное, дивное. И дай Бог, чтобы в этот мир можно было заглянуть, не умерев еще. Первопредки стоят во тьме у границ яви. Они курят, и мы называем звездами мерцающие огоньки их сигарет. Бедный маленький Борис на веревочке повис, веревочка оборвется…
– Я нашел! – его голос дрожал от нетерпения.
Узкий пологий лаз, годящийся разве для лисы.
– Я не полезу. У меня клаустрофобия и к тому же месячные. – Я предусмотрительно отодвинулась.
– Тогда подумай о том, что у нас нет другого способа выбраться наружу.
Я покачала головой:
– На этот раз иди один, Борис.
– Как ты не можешь понять, что это путь в Утгард!
– В какой такой Утгард?
– Ну и черт с тобой! Оставайся в своем вонючем болоте! – Борис прыгнул в устье лаза и застрял. – Прекрати смеяться, дура!
Со второй попытки он ухитрился заползти так, как это делают звери, мордой вперед. Наконец его кроссовки исчезли из глаз. Борис уполз в новый мир, а я осталась оплакивать своего неразумного братца. Да, наверняка он был мне братом в иной жизни. Наверно, я его лупила, мучила, но и вела за руку по узким закоулкам судьбы. Наверняка нас неудержимо влекло к инцесту, который стал возможен лишь теперь. Представляю, как удивится Сатни, увидев еще одного представителя славного человеческого рода. Утгард… Знакомый топоним. Так называлась страна волшебников в скандинавских мифах. Ее населяли великаны, державшие нейтралитет по отношению к противоборствующим силам богов. Того же корня шумерский бог Уту, строитель ковчега Утнапиштим, а также, вероятно, русское утро.
Толковать древние имена – сомнительное занятие, ибо именно они неоднократно переводились с языка на язык, все более утрачивая первоначальное звучание. Так, цари атлантов получили имена-кальки сначала от египтян, потом от греков; в поисках созвучий и аналогий можно зайти слишком далеко. Скажем, на румынском reu – зло, то же означает ra на иврите. Свидетельствует ли это о ностратических связях между двумя языковыми семьями? hu на албанском шест, деревянный идол, huini – божество, huinor – небесный. Кажется очевидной связь с русским именованием мужского детородного органа, в честь которого воздвигались повсеместно так называемые фаллосы. Точно так же русский бог Хорс считается близнецом египетского Гора, а Сварог – вариантом Варуны индусов. На фракийском “вара” – смертельная рана, отсюда “свара”, усобица; следственно, “сваргой” русичи называли рай воинов, и Сварог был правителем этого мира мертвых, подобно скандинавскому Одину.
Около люка-чаши я оставила моток бечевки, с помощью которой теперь выберусь наверх. Я встала, решительно шагнула прочь от отверстия норы. Зацепилась за камень. Упала. Под коленями зашуршал песок. Он ссыпался в воронку норы, и меня повлекло туда же. Видимо, Борис что-то нарушил своим вмешательством: воронка стремительно расширялась. Я попыталась зацепиться за края, но тщетно.
С набитыми песком и пылью ноздрями я вывалилась, наконец, к подножию холма. Надо мной нависал Сатни. Он смотрел без всякого участия, как это свойственно змееголовым. Меня кольнуло острое чувство вины и стыда. И – беспощадной достоверности происходящего. Я лежала в мелкой лужице, грязная, мокрая, со спутанными волосами, запутавшаяся в своих лингвистических конструкциях и по привычке готовая отнести к категории воображаемого все, что не укладывалось в рамки моего ума.
Только один миг, пока я смотрела, не отрываясь, в глаза змееголового, я осознавала вполне свой маразм и ничтожество своих потуг перед лицом таких простых вещей, как трава, солнце, жизнь. Потом машинка в мозгу принялась снова жужжать, сопоставлять, приводить в систему. Я поняла, что сейчас открою рот и произнесу очередную пошлость, и снова завертится колесо выморочной жизни, из которой мне не выпрыгнуть, не удержаться на тонком луче змеиных глаз Сатни, потому что я не найду внутри себя той главной опоры, без которой судьба – лишь россыпь бусинок-событий.
Поэтому я решила молчать по преимуществу. Встав, огляделась, но не увидела Бориса поблизости. Со всей учтивостью, которая доказывала мое доверие к его существованию, поздоровалась.
– Я такой же, как ты. Не стоит робеть. – Сатни протянул ко мне чешуйчатую лапу. – Речь о внутренней сущности. То, что мы отличаемся внешне, указывает лишь на особенности наших жизненных задач.
– Знаешь, Сатни, стоит мне оказаться вновь в привычном мире, как ты и твои слова не то, чтобы забывались, но они теряют свою достоверность, становятся похожими на сон, и это меня мучит.
– Вопросы диалектики сна и бодрствования занимали многих мудрецов. Остановимся на том, что эти понятия обозначают соответственно два лица, две фазы, две половинки яблока.
– Сюда должен был выпасть еще один. Мужчина.
Его капюшон раздулся, может быть, от негодования:
– Здесь не может быть людей.
– Я имею в виду, прошел через святилище.
– А, этот. Он не выдержал испытания.
– И что же? Его пустили на корм чайкам?
– Нет. Рикошетом отброшен обратно.
– Сатни, пока я здесь и в ясном сознании, объясни, кто ты?
– Я простой служитель храма.
– Сатни, я знаю, ты не поймешь чужую жизнь, но знаешь, я оказалась втянута в эту историю помимо своей воли. С тех пор, как наша экспедиция погибла, я прожила жизнь, я состарилась и вернулась в детство, и теперь, мне кажется, я знаю, для чего это было нужно.
– Гаруды летят, – вдруг прервал мою исповедь Сатни. Следуя его примеру, я упала и поползла, выбирая места посуше. Но где мне сравняться с нагой! Как никогда ясно были видны преимущества его змеиной природы. Когда хвост спутника исчез среди кустов, я, запаниковав, вскочила. Мой бег вприпрыжку пресек резкий удар когтей. По спине прокатилась волна боли. Я завизжала. В ответ раздался пронзительный клекот. Мои ноги оторвались от земли. Какая-то тварь подняла меня в воздух. Сверху я хорошо их разглядела. Это были симпатичные ящеры, их лица портил лишь двойной ряд пилообразных зубов. В лицо ударил резкий ветер. Меня замотало из стороны в сторону. Потом тот, кто держал меня, закрутился, как волчок, и обрушился на землю. От ящера несло падалью. Сатни буквально выволок меня из-под тяжелого тела, увел в заросли.
– Вообще-то они безобидны и никогда не нападают первыми, но ты, видимо, вызвала их интерес.
– Как ты убил его?
– Воздушный меч. Один из простейших видов оружия.
– Покажи, пожалуйста.
– Разве ты не видела его?
Я покачала головой.
– В таком случае я не могу ничего показать, – заметил Сатни. – Это свойство твоего восприятия. Например, не все различают цвета или мыслеформы.
– Сатни, почему ты здесь один? Разве ваш храм не работает?
Он посмотрел на меня как-то грустно. После паузы ответил:
– Меня тревожат предчувствия. Может быть, вступает в действие пророчество. На всякий случай я решил быть поближе к святилищу. Здесь не жилой район. После ряда событий с этими местами у нас связаны тягостные воспоминания. Иногда, правда, забредают юнцы, искатели приключений.
Я заметила, что он, не отрываясь, смотрит на берег. Гаруды, плескавшиеся на мелководье, вдруг вытянули шеи, словно прислушиваясь, потом, как по команде, захлопали крыльями и взлетели.
– Пошли, заторопил меня Сатни, – я попросил их освободить берег.
Сейчас он снова забросит меня в наш мир, и я ничего не успею узнать, и, может быть, никогда больше его не увижу.
– Погоди, Сатни, – взмолилась, – я хочу рассказать тебе кое-что. Там, в святилище, был зал с мумиями. Они очнулись и вышли на свободу. Они теперь среди людей, Сатни! Подскажи, что мне делать?
– Это не мумии. Обычные усхабти. Они исчезнут, когда выполнят миссию.
– Какую?
– Возможно, она связана с пророчеством.
– Расскажи мне о пророчестве, прошу тебя!
– Речь идет о сведении счетов.
– Что-то вроде ядерной войны?
– Они сводят счеты не с человечеством вовсе. Но среди людей тоже будут жертвы. Ты же можешь лишь одно: честно пройти свой путь.
Мы были уже на берегу. Я, все время догонявшая Сатни, вдруг оказалась впереди. Обернулась, чтобы задать свой главный вопрос, и тут в лицо мне ударил яркий луч света. Его источником было лицо Сатни. Я закрыла ослепленные глаза, ощутила удар, подбросивший меня в воздух – и приземлилась на что-то мягкое. Это был бок Бориса. Мое появление он воспринял как должное, лишь заметил, что я могла бы двигаться аккуратнее. Мы находились около святилища.
– Тебе не было страшно скользить вниз? – дипломатично спросила, желая выведать, что видел в своем путешествии Борис.
– Знаешь, я в замешательстве. Мы падали так долго, что должны были оказаться метров на десять ниже уровня поверхности. Какой-то топографический фокус. Надо будет с этим разобраться.
– Ты не расстроен, что не попал в Утгард?
– Это вырвалось случайно. Забудь. Подростком я грезил о волшебных странах. Но действительность подчас загадочнее вымысла. Как ты думаешь, что их убило? – мы стояли около мертвецов.
– Может быть, усхабти использовали лучевое оружие?
– Усхабти?
Я прикусила язык:
– Почему-то пришло на ум это слово. А что оно означает?
– Ты разве не знаешь? Человеческие фигурки, которые помещались в гробницы богатых египтян, чтобы в стране Дуат они вместо умершего исполняли приказы богов.
– Какие, например, приказы?
– Ну, я не знаю. Какая разница? Почему ты спрашиваешь, Лида?
– Сама не знаю.
– Как хорошо, что я успел отправить Дэнуца к родителям в Констанцу. – Он меня уже не слушал, озабоченно набирая на мобильнике номер.
– Борис, что ты собираешься делать? По-моему, вызывать полицию – не лучший вариант.
– Безусловно. Судя по итогам, я провалил операцию, то есть облажался, и кое-кто наверху рассердится, узнав про взорванный портал. Я думаю, нужно делать ноги, притом очень быстро и по возможности воздерживаясь от использования транспортных средств.
– Ты звонил им?
– Я сообщил, что у нас проблемы, но не стал уточнять, какие. Так что небольшая фора во времени у нас есть.- Он выключил телефон и озабоченно зашагал вперед. Довольно долго мы шли, не разговаривая. Миновали рощу, потом заросший кустарником луг, потом до темноты пробирались густым лесом. Во всем полагаясь на спутника, я лишь уклонялась от хлещущих веток да смотрела под ноги, чтобы не провалиться в яму. Мы вышли на опушку, когда в небе уже зажглись первые звезды.
– Послушай, Борис, если сильно проголодался, можешь меня съесть, – я едва держалась на ногах от голода и усталости.
– Неплохая идея, – отозвался он. – Ладно, передохнем здесь немного. – Мы сели на поваленное дерево.
– Нет, правда, не пойму, зачем тебе лишние хлопоты? Одним трупом больше – одним меньше, какая разница? Археологической ценности я не представляю. Открыть моим телом, как ключом, портал тебе не удалось. Ведь этого ты хотел, когда состряпал письмо от Андрея, чтобы заставить меня войти в святилище снова?
– По-твоему, нас совсем ничего не связывает, кроме археологии? – не поворачивая ко мне лицо, он закурил.
Меня разбирало справедливое негодование и жажда мести.
– Скажи, ты лжешь только мне или своим детишкам тоже, Борис? Хотя, твоя должность воспитателя, это тоже ложь, да?
– Чего ты от меня хочешь, Лида? Признаний в любви?
– Правды. Хочу понять, куда и зачем мы идем. Что ты задумал на этот раз?
Видно, я его здорово разозлила. Борис вскочил, совершенно примитивно выругался, швырнул в траву окурок и зашагал один, не оборачиваясь. Что-то во мне рванулось ему вслед, но я продолжала невозмутимо сидеть, выпрямив спинку. Скоро его силуэт исчез за деревьями. Наконец-то я достигла свободы. Правда, одна в чужой стране, без средств, без какой-никакой еды, наконец…
Я не собиралась ночевать в лесу. Высидела еще немного, прислушиваясь к ночным шорохам. Какой-то зверь тоскливо завыл. Водятся ли в Румынии волки, и чем они питаются? Я вскочила и бросилась в ту сторону, куда ушел Борис. Внизу, в ложбине, светились огни деревни. Волк заголосил ближе. Я прибавила шагу. За время, пока я спускалась, спотыкаясь и оскальзываясь, все огни в ложбине погасли, мерцал лишь один на краю деревни. Уже не думая о том, что могу здесь столкнуться с Борисом, я постучалась неловкими от холода пальцами. Никто не отозвался. Постучала снова, с силой толкнула дверь и оказалась в прихожей, в полном мраке.
– Есть кто дома? – жалобно позвала.
Отозвалась лишь кошка, которая, спрыгнув на пол, потерлась о мои ноги. Разглядев дверь, я потянула на себя. В доме оказалось натоплено. Горел свет, тикали ходики. Никого. Я затворила дверь, снова громко позвала. Может, спят? Потом разулась, скромно присела на краешек дивана. Ничего, объяснюсь как-нибудь.
Неожиданно меня сморил сон. Странные белесые твари заглядывали в окна. Они подожгли дом, и я с криком проснулась. Видимо, спала недолго: на улице было все так же темно. Очень хотелось есть. Отбросив церемонии, заглянула под крышку стоявшей на плите кастрюли. Борщ был еще теплым. Разобравшись с посудой, села за стол.
Ложка выпала у меня из руки, когда к окну с той стороны прилипло чье-то белое, вытянутое лицо. В одно мгновенье я очутилась в другом углу комнаты и услышала свой вопль. Тот, за окном, наморщил лоб, как бы делая трудное усилие, и вдруг просунулся сквозь стекло внутрь. Рука его зацепилась за подоконник, и не успела я набрать в легкие воздуха, как он очутился здесь, спиной к нетронутому стеклу. Собственно, это был человек, разве что слишком вытянутый в длину, так что ему пришлось согнуться. Вопреки здравому смыслу, я решила, что это ограбление, и села у стены, не намереваясь оказывать сопротивление. Он заговорил, но я не поняла ни слова. Кого-то он напоминал, этот длинный парень. Вдруг вспомнила: усхабти. Жаль, нет диктофона, чтобы записать его протофракийскую речь.
Я замотала головой. Он стал, как будто, сердиться. Не желая доводить дело до конфликта, я решила предложить гостю в качестве компромисса язык Гомера и Гесиода, пробормотав что-то вроде приветствия. Удовлетворенно кивнув, он вопросил, тоже перейдя на древнегреческий:
– Где цитадель совершенства?
– Не знаю, – развела я руками.
– Ты похитила ее, проявив бездумье и бесчеловечность.
– Нет, честное слово, я ее не трогала!
– Тебе придется мучительно умирать, выдавая сокрытое.
– Да не сокрывала я ничего! Как она выглядела, эта цитадель? Она хранилась в святилище? – вдруг осенило меня.
– Да, да, – озабоченно закивал усхабти.
Сколько всего мы повывозили из святилища. Что это было: статуэтка, амулет, сосуд? Как разобраться?
Я открыла дверцу печки, достала уголек, протянула гостю:
– Начертите, во имя богов, как выглядело утраченное сокровище.
Его пальцы прикоснулись к моим. Я отдернула руку, почувствовав болезненный укол. Он нарисовал на полу прямоугольник, испещренный значками. Барельеф с текстом? Но мы не отдирали ничего от стен.
Мельком посмотрев на меня, он продолжал рисовать. Теперь изобразил человека в позе задумавшегося премьер-министра, с книжечкой в руках.
– Книга! – обрадовано воскликнула я, – книга, которую я забрала из зала с мумиями!
– Это не книга, – сухо возразил он.
– Ну да, разумеется. Разве я смогла бы отличить книгу от цитадели совершенства?
– Где она? – продолжал допрос усхабти.
– Осталась в жилище, где моя душа долго томилась. Но я скверно знаю греческий и географию, дружок. Как тебе объяснить, где это, если даже почтовый адрес мне самой неизвестен?
Наступило тягостное молчание. Усхабти машинально загасил ладонью несколько искр, потрескивающих на его одеянии.
– Тот, кто в тебе, он знает, – вдруг заявил.
– Мое высшее я? Ну да, разумеется. Только что проку. И потом, там наверняка вооруженная стража.
– Я бы мог проникнуть внутрь тебя и восстановить истину.
– Ради Бога, не надо. Это будет больно.
– Совершенно ошибочное представление, – пробормотал, глядя мне в глаза. Меня охватила истома и ужас, еще усилившиеся, когда он взялся меня потрошить. Я лежала на полу, распластанная, он возился внутри, что-то ощупывая. Больше всего мучило бессилие помешать происходящему. Он поднял его вверх, на вытянутых руках, это жизнерадостное существо, напоминающее яйцо страуса. С него капала кровь. Мне было горько. Самосознание никуда не собиралось уходить. Я была тем, чем была: растерзанным куском мяса. Потом они оба исчезли. Я слышала лишь тиканье часов, а может, стук сердца. Меня совершенно ничего не беспокоило, разве холод в коченеющих конечностях. Блаженную вечность это длилось: тишина, неподвижность, покой.
Первое, что я увидела, открыв глаза, это встревоженное лицо Бориса.
– Я умру? – простонала, преодолевая приступ боли.
– Все будет в порядке, Лидочка. Вот, выпей таблетку. Жар как рукой снимет. Это цитрамон. Ничего другого здесь не нашлось.
Я поняла, что лежу на кровати. Видно, Борис перенес.
– Он ушел? – с трудом спросила.
– Кто?
– Усхабти.
– Да ты бредишь. Это лихорадка. Надо бы к врачу, несмотря на риск.
– Все равно я здесь умру. Мне нужна операция.
– Так серьезно? Что у тебя болит? – он был до крайности взволнован.
– Ничего, кроме разрезанного живота.
– Ты цела вполне, Лида. Погляди сама, – он стянул с меня одеяло.
Я ощупала себя в смятенье. Все как обычно. Но мои воспоминания не могли меня так подвести. Я отвернулась к стене.
– Усхабти искал книгу, которую мы принесли из святилища. Собственно, это прибор неизвестного назначения. Не знаю, какими методами он пользовался, может, гипнозом, но я как будто раздвоилась. Я была с ним, когда в поисках своего сокровища он снес пол здания и отправил на тот свет тех, кто имел несчастье оказаться поблизости. И в то же время я валялась на полу, в крови и слизи… Кстати, какими судьбами оказался здесь ты?
– После нашей ссоры я еще долго бродил и злился, и спорил сам с собой. Потом решил переночевать в Лозове. Здесь живут мои знакомые. Зашел, но вместо хозяев нашел тебя.
Не готовит ли он вновь ловушку, подозрительно прикидывала я. Может быть, собирается сдать полиции, представив как главную злодейку и выговорив себе снисхождение? Во всяком случае, усхабти не креатура Бориса, и в его планах, как пролом, зияет присутствие иной воли. Я так устала, я так хотела остаться, наконец, одна, вне противостояния сил, равно враждебных или дружеских!
Борис вдруг хлопнул себя по лбу:
– Какие мы с тобой кретины! Эта книга и была частью механизма, обеспечивающего работу портала! Расшифровывать ее символы – все равно, что пытаться под микроскопом прочесть содержимое компакт-диска, вместо того, чтобы вставить в дисковод и включить проигрыватель!
– Зачем они явились в наш мир, Борис? Ты так хитроумен, так уверен, что все вертится вокруг твоих замыслов. Ты один стал причиной вторжения усхабти! Чего они хотят? Что ты знаешь об этом?
– Их функция в том имени, которое ты им дала. Усхабти призваны выполнять повеления богов в загробном мире, заменяя в этом умерших.
– Но здесь не загробный мир.
– Это зависит лишь от точки отсчета.
– Послушай, не морочь мне голову! Разве могут быть два мнения по поводу того, живые мы или мертвые?
Он расхохотался. Потом вдруг оборвал смех, насвистывая, прошелся по комнате:
– На одном из маленьких островков Индонезии аэрофотосъемка обнаружила заброшенные руины. Прибывшие археологи столкнулись с крупными прямоходящими рептилиями, по всей видимости, разумными. По инету энтузиасты раструбили о своей находке всему миру. Но когда на остров высадилась вторая, хорошо оснащенная группа, то обнаружила лишь останки своих коллег и ни следа каких-либо руин. Сообщение об этом мелькнуло буквально на днях.
Я подумала о Сатни, но допустить связь между ним и островом в Индонезии показалось совершенно абсурдным.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать, Лидия? – продолжал между тем Борис. – Очень жаль, что мы не можем быть друг с другом искренни даже теперь, когда партия сыграна.
– О чем ты?
– Если здешний мир загробен, то по отношению к чему? И какова миссия разбуженных усхабти? Может быть, месть?
Я поежилась. Что бы там ни было, нельзя лишаться остатков здравого смысла.
– Эти призрачные создания скоро истощат свою энергию и превратятся в ничто, – предположила.
– Источник их энергии в том существе, которое они представляют и о котором нам ничего не известно.
И тут я не выдержала:
– Послушай, Борис, даже если все правда и есть разумные рептилии и дорога в их мир, все равно усхабти выпадают, им нет места, это нонсенс!
– В их защиту можно привести лишь один аргумент: они уже здесь.
– Это удивительная магия древней цивилизации. Усхабти защищали гробницы, Борис, и никакой другой миссии у них просто не может быть!
– Неужели у тебя столь примитивные представления о древних погребальных культах? Ты думаешь, египтяне строили пирамиды и нагружали их всем необходимым потому только, что были глупцами и верили, что эти предметы пригодятся мертвым?
Я вспомнила: в другой жизни, когда он был мне братом, я вот так же гладила его вздрагивающие плечи. Мне хотелось плакать: в тот раз он умер на моих глазах, потому что нарушил запрет и был наказан теми, кто стоит у границ яви. Потом я сказала себе: он просто бредит, я тоже. Нам нужно выйти на воздух, вот и все.
Держась друг за друга, как двое калек, мы вышли наружу. Сверкала звездами ночь. Я мельком поразилась: неужели минули сутки с тех пор, как я постучалась в этот дом? Мы сделали лишь несколько шагов в сторону калитки, как стало ясно: нас ищут. Совсем недалеко, на тихой улице пряталась полицейская машина. Рядом переговаривались, качались, описывая дуги, огоньки сигарет. Мы юркнули за сарай. Нас не заметили пока.
– Уходим к лесу, – еле слышно шепнул Борис.
Я кивнула. В густой крапиве был проход. Я шагнула и грохнулась тут же, споткнувшись обо что-то мягкое. Стоило невероятного труда не закричать. В траве лежали два трупа, может, хозяев приютившего нас дома. Борис потянул меня за собой. Я послушно побежала, слыша лишь оглушительный стук своего сердца. Вдруг хлопнул выстрел. Нас все-таки заметили.
– Беги к риге, – скомандовал Борис. – Я их задержу – Он вытянул руку с пистолетом.
– Я останусь с тобой.
– Беги, дура! Там, внутри, оружие.
Стрельба стала чаще. Со спринтерской скоростью я добежала до сарая, толкнула дверь. Жарко и пряно дохнуло свежим сеном. Какая замечательная ловушка. К дощатому чердаку была приставлена стремянка. Я полезла наверх. Сквозь маленькое окошко хорошо было видно поле боя. Борис храбро отстреливался, понемногу отступая. Я должна найти оружие, иначе мы обречены. Лунный луч проник в окно и осветил что-то белое, округлое, лежащее среди охапок сена. О Боже, это бомбы. Как же собирается их использовать Борис? Внизу послышался шорох. Я забилась, как мышь, в сено, больше всего, боясь, что защекочет в носу и придется чихнуть.
– Лидия, ты здесь?
Слава Богу, это Борис.
– Ты думаешь, нас не найдут? – подала я голос.
– Разумеется, найдут. – Энергично разгребая сено, он приблизился ко мне, свернувшейся около бомб, словно муравьиная матка, охраняющая яйца.
– Они целы. В этом наше спасение.
– Ты собираешься их сбросить вниз? Но тогда нам крышка тоже.
Он не отвечал, весь поглощенный таинственными пассами над поверхностью бомб.
– Послушай, ты согласна умереть здесь, сейчас?
– Ну, в общем, нет. Я бы лучше отложила на потом.
– Какая разница, сейчас или потом? Что даст эта отсрочка?
– У меня остались здесь кое-какие дела. И потом, эта история не кажется мне законченной. Но я не буду возражать, если ты взорвешь бомбы, дав мне время отбежать подальше.
– Это не бомбы, Лидия.
– Что же? Яйца колибри?
– В точку почти. Оружие змееголовых.
– Ты притащил это из святилища? Представляешь хотя бы, как оно действует?
– Над тайником, где они хранились, была надпись. С твоей помощью я ее прочел. Там было описание войны, в которой сила этого оружия уничтожила несколько империй, а также мантра, с помощью которой оно приводится в действие.
– Борис, нас окружают! – заорала я. Перестань колдовать над яйцами, иначе из нас сейчас яичницу сделают!
– Вызови усхабти! – крикнул в ответ Борис.
– Что?
– Быстрей!
В тот самый миг, когда бритая голова полицейского показалась над чердачным перекрытием, я поняла со всей ясностью, что нужно делать. Речь шла не о сохранности наших с Борисом взмыленных тел. Речь шла не о жизни и смерти. Темная великая волна, которая несла меня на гребне, потребовала использовать силу усхабти – и они явились, невероятно высокие, призрачно просвечивающие.
Полицейский, чья голова только что торчала над досками и выкрикивала, вперемежку с ругательствами, команду сдаться, дернулся и с грохотом рухнул вниз. Воцарилась мертвая тишина. Потом один из усхабти разметал крышу риги и бережно, словно кошка котят, перенес нас на опушку леса, затем вернулся к разрушенному сараю. Мы не успели прийти в себя, как в небе над местом битвы вспыхнули ярко четыре серебристых шара, окруженных нежным золотистым сиянием.
Борис вскрикнул, как подстреленный, схватил меня за руку:
– О, черт! Твои усхабти нашли их и забрали!
Шары выстроились цепочкой и полетели в сторону Констанцы, неторопливо покачивая боками, как большие белые птицы. Потом они исчезли, и в небе остались лишь вполнакала горящие звезды.
– Почему, собственно, мои? – возмутилась я.
– Разве ты не поняла еще, дурочка, что ты вызвала к жизни их всех, и ты одна можешь как-то ими управлять!
Я так опешила, что онемела на время. Борис между тем с жаром продолжал:
– С самого начала я знал, что с тобой нужно держать ухо востро. Но я полагал, что смогу контролировать твои способности, держать под присмотром. Как я ошибся! Ты одна из тех, кто носит зародыш нашей гибели, кто готовит мир к последнему противостоянию!
– Боже мой, Борис, что ты мелешь? – едва успела я вставить.
– Ты маскируешься тем, что не помнишь себя. Но тебя выдают глаза, выдает сексуальность, не знающая границ, и твоя настоящая сущность просвечивает сквозь личину ученой дамы как – в поисках подходящего образа Борису пришлось сделать паузу. Его взгляд упал на луг неподалеку, где в серенькой дымке рассвета щипала траву одинокая, рано выгнанная из стойла корова. Ее загораживал усхабти, благородное тело которого пропускало лучи, почти не препятствуя восприятию форм животного. – Как корова сквозь призрак! – завершил создание художественного тропа мой неподкупный судья.
– Послушай, – сказала я осторожно. – Но ведь усхабти тебе лично не причинили вреда. Даже там, в святилище, когда ты буквально подставил себя.
– Чтобы обезвредить меня, ты создала усхабти с лицом моего двойника? Спасибо.
– Это случилось непроизвольно. Ты напрасно считаешь, что я действительно могу управлять чем-то. Я могу лишь допустить, чтобы нечто произошло, когда оно уже полно до краев своей силой. Хотела бы я узнать, откуда к тебе пришла столь гениальная догадка относительно моей зловещей сущности, когда даже я о себе ничего не знаю?
– Ты больше не можешь отказываться это знать. Один из моих людей, телепат, был свидетелем всех твоих визитов к Сатни и видел, как ты вызвала из тьмы усхабти.
– Жаль, я не сразу поняла, что у Максима медиумические способности. Но послушай, Борис, зал с мумиями взорвал ты, а ответственность за усхабти взваливаешь на меня. Если ты догадывался, что произойдет, почему не взорвал доступ в святилище с самого начала?
Простой вопрос поставил моего оппонента в тупик. Честолюбие, жажда открытий, мальчишеская тяга к тайнам – все не в счет. Я поняла, что он действовал вслепую, балансируя на грани, на самом гребне темной волны, как, собственно, и я сама, что темная вода скрывает настоящие цели и следствия наших поступков, под которые мы задним числом подводим логические обоснования.
Борис поднял задумчивые глаза:
– Мне кажется, я и сам тоже как ларец с двойным дном, и не исчерпываюсь тем немалым, что о себе знаю… Я нащупал некий зазор, отделяющий две моих половинки…
Видно, переживаемый опыт был так важен, что Борис на время перестал меня обличать. Я не собиралась оспаривать правоту его слов, но мне пришла в голову неожиданная мысль: если усхабти в какой-то степени мои, следственно, я управляю ими из мира мертвых. Об этом можно было догадаться и раньше, хотя бы после официального некролога в газетах. Все встало на свои места: погибшая экспедиция, осквернившие святилище трупы, и странно безлюдная эта деревня, наконец. Да, усопшим не так-то легко убедиться в том, что они мертвы… Но я не стала задерживаться на этой мысли. В конце концов, важнее узнать, чем же грозит заявленное в пророчестве сведение счетов. По этому поводу Борис сообщил ряд любопытных фактов.
Среди пестрых историй, собранных у Геродота, он нашел изложение древнего фракийского мифа о первобогах, беспрерывно между собой враждующих. Война их привела однажды к катастрофе, вследствие которой человечество погибло. Тогда было заключено перемирие, и в двух мирах построены идентичные башни, ориентированные острием друг к другу. Они обеспечивали равновесие сил, но, кроме того, неприятели обменялись заложниками: мир мертвых получил живого бога, а мир живых – мертвого. Башни простояли много эпох, у подножия их плескались, как волны, племена и наречия. В каждом поколении находились служители, помнящие об истинном назначении святилищ, точное число которых не знает никто.
О том, что бывает, когда равновесие тем или иным образом нарушается, рассказывает следующая легенда: во времена фракийского царя Тилха (примерно пятый век до нашей эры) во дворце возникла срочная нужда в золоте, и некоторые залы святилища были вскрыты. Боги не поразили Тилха ни слепотой, ни проказой, но Геродот отмечает, что бессы именно с этим святотатственным поступком связали небывалые наводнения и ураганы, сотрясавшие Европу в течение последующих нескольких лет. Они же предложили и надежное средство: обильные жертвоприношения и герметизацию святилища.
– Именно с этой истории, которую я прочел еще, будучи студентом, началось мое знакомство с богами. Я открыл свой сайт и на его станицах, кстати, познакомился с Андреем, с которым нас объединило общее увлечение. Я сразу понял, что война богов не будет похожа на наши, человеческие. Скорее, нужно готовиться к серии климатических катаклизмов и синоптических осцилляций, к активизации геофизических возмущений в земной коре и тому подобным объективным явлениям, находящим физическое объяснение. Между прочим, равновесия сил давно уже нет, наше вторжение в святилище – не причина этого, но лишь ответный шаг с другой стороны шахматной доски.
– Интересная гипотеза. Но как сюда вписываюсь я с моими бедными усхабти?
– Я не все сказал. Прошло время, и боги научились играть в людей. Это так щекочет нервы: притвориться всего лишь куском мяса, делать вид, что принимаешь жизнь всерьез, делать вид, что страдаешь…
– Но в чем же заключалась причина вражды между богами?
– Причины не было. Боги испытывали скуку, и они разделились на две команды, совсем как мальчишки во дворе. Поэтому часто человек – это убитый по игре бог.
– А убитый человек?
– Это бог, штрафные минуты которого истекли.
Я бросила взгляд на луг. Усхабти расстался с коровой и направился в нашу сторону. Мы не пошевелились. Я – потому что ощущала себя в некотором роде его хозяйкой, Борис, возможно, его просто не приметил, поглощенный раздумьями. Подойдя, усхабти распахнул свой плащ и достал спрятанную на груди книгу. Ту самую, которую я добыла в святилище, а он отбил у полицейских во время нашей вылазки в Брашов. Он раскрыл ее с многозначительным видом. “Фракийская книга мертвых”, – стояло на титульном листе.
Я не помню, что было дальше. Не помню даже, на каком языке был написан текст. Собственно, никакого и не было текста. Просто какой-то выключатель повернулся внутри – и все изменилось. Слова совершенно бессмысленны, бессильны, я признаю это, но у меня нет другого инструмента, кроме слов. Эта инструкция касалась богов, которым предстоит существование в человеческой форме, другими словами, которых ждала смерть в той или иной степени. Книга была шпаргалкой для тех, кто забыл свое прошлое, она напоминала об утраченной жизни и ее возможностях. Она говорила, что и боги, и наги, и бесприютные духи – все они подвластны высокому волшебству иного, и очарованы его игрой, жестокой и прекрасной.
Но суть книги была не в том, о чем она говорила или умалчивала. Она сама была порталом: и в просиявшие на миг ворота я увидела возможность однажды вернуться.
Но вот погасли и закрылись ворота. Усхабти исчез вместе с книгой. Мы остались одни. Над миром, очерчивая тени, всходило солнце.
– Пора проведать Максима, – сказала я своему другу, – Он в больнице и пугает рассказами о призраках медсестер.
Мы спустились с откоса на дорогу, неуязвимые, как это свойственно живым.
г. Мытищи