Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2007
* * *
До Ивана Купала посулом кукушка щедра,
а спохватишься после – не даст и единого года.
Но, покуда любовью весенняя дышит природа,
опершись на лопату, над рыхлой землей огорода
не считаю, докуда продлится земная пора.
Год назад в эту пору лихие летели снега.
За какие заслуги балует нас нынче погода?
Хорошо зацвела – дай Бог, чтоб завязалась –
сморода.
Приглядись: что ни ветка – то звонница или дуга.
И покуда нас милует или минует вьюгa,
распевай, сероглазая, о продолжении рода.
Если вдуматься, схожа с твоей
человечья порода,
так отсыпь для родни без отчета – и вся недолга.
Может, после продленных тобою годов и трудов
всем на свете достанет моих огородных плодов.
* * *
Не склонен к пустому веселью,
интеллектуальный такой,
весь Питер читает Коэлью –
он знает, кто это такой.
Глазами скользнув по рекламе,
разгладив заранее лоб,
в метро достает Мураками
и тоже читает взахлеб…
И все-таки русское слово
в народной живет глубине –
в троллейбусах Дарья Донцова
с Коэльей идет наравне.
* * *
Нынче осень долго ставит точку
буйному размаху лопухов.
Я пройдусь по ближнему лесочку –
погляжу грибов или стихов.
Оскудели щедрые грибницы,
впитывая стылую росу.
Что ж – насобираю голубицы
и тебе в ладони принесу…
Полночь било во Владивостоке:
кто не спит – наверное, глядит,
как Земля вонзается в потоки
чиркающих небо Драконид.
И желанья множатся во мраке,
сказанные наспех, наугад…
Тишина. Дыхание собаки.
Скоро звездопад. И – снегопад.
Валенки
На железной нашей наковаленке
неразлучны золото и медь…
В Екатеринбурге носят валенки –
и не только дворники, заметь.
Кругло-, остро- или тупорылые
сыщутся по моде башмаки,
да сравняли птицы белокрылые
рыжие рубли и пятаки.
Строгий пост или чревоугодие –
все ли на душе, что наяву?
В Екатеринбурге новогодие,
и яснеет небо к Рождеству.
Чаю после баенки да баиньки –
беленькую, грешен, не люблю…
Вот разбогатею – тоже валенки
екатеринбургские куплю.
* * *
Дома нежны от солнечной щекотки,
но пальцы листьев собраны в щепотки:
отпразднуем Победу, и тогда
накатятся волною холода.
А на ладонях трав неопалимых
лежат ракушки почек тополиных –
их золотые свитки подо мной
напоминают о волне иной
и хрупают, как брошенные раки,
когда иду, привязанный к собаке,
и привязи такой благодаря
гляжу, как занимается заря…
* * *
Из зарослей земного бодылья,
где на губах нередко привкус крови,
ко праху прах, ко плоти плоть, любовь к любови –
все возвратится на круги своя.
Не верь оповещенью воронья –
ничто не уподобится полове,
хотя и мы уйдем, не прекословя,
в немую область инобытия.
И вопреки кружению земли,
веками неизменному в основе –
ко взгляду взгляд, ко плоти плоть,
любовь к любови.
И – Господи, мгновение продли!
Хотя лишь детям нашим будет внове
израниться о те же бодыли.
ОСЯЗАНИЕ
С утра стрижи крылатыми кирками
колотят воздух резкими кивками,
и, словно материнская рука,
траве ерошит волосы река.
Ладони мироздания воздушны
и непередаваемо худы,
но кажется: воистину возможно
построить дом из неба и воды.
* * *
Бывает редкий час, когда на сердце ясно
и кажется: еще немного – и взлетит.
Любая из погод становится прекрасна:
и дождь не тяготит, и снег не тяготит.
То солнце вполнебес, то слякотно и мрачно –
ничто не укротит и не укоротит.
Но есть в июне ночь, спокойна и прозрачна:
и свет не тяготит, и тьма не тяготит.
Пусть маятник рукой бестрепетною машет
и двигаться ему никто не воспретит,
есть мимолетный миг в его пути и нашем:
и жизнь не тяготит, и смерть не тяготит.
* * *
Не верь поэту, женщина, – он лжет,
когда о чувстве пламенно вещает.
Он сердца своего не сбережет,
хотя неосторожно обещает.
Но, женщина, – он лжет не потому,
что слово от рождения лукаво,
что, неподвластен воле и уму,
он падок на любовную отраву…
И в час, еще далекий от потерь,
пока еще восторга сердце просит,
поверь поэту, женщина, поверь –
он верит сам всему, что произносит.
* * *
До самых пяток обуви не снашивай,
иначе станут болью полыхать.
Мужчину не упрашивай, не спрашивай
про то, о чем боишься услыхать.
Сомнения оставь для вожделения
охочей до подробностей толпе,
покуда из любого отдаления
он снова возвращается к тебе.
Дай волю его крайностям и странностям,
а тени зашевелятся в углу –
прислушайся к звучащей над пространствами
суровой нити, вдернутой в иглу…
* * *
Я зерна от плевел и соль от земли отделю.
Что надо еще, чтобы выпечь насущного хлеба?
Баклагу воды родниковой да капельку неба –
пускай дождевую, из тех, что ладонью ловлю.
Из крови и плоти я, пищею кровь мне и плоть.
На хлеба кусок возжелаю я масла и мяса,
вина веселящего вместо горчащего кваса
да женщину, что от щедрот посылает Господь.
Хвала тебе, Господи, что я земной человек,
не очень усердно взыскующий вышнего града…
Хоть ночь от меня утаит глубину ее взгляда,
пусть небо во взгляде ее не иссякнет вовек.
запахи
Когда из березовой почки выходит весна,
неслышно ступая на мягких невидимых лапах,
листва, точно детская кожа, нежна и влажна,
и каждое утро забытый рождается запах.
И даже до сердца простуженный наверняка
вселенскою пасхой одухотворен и возвышен –
такие душистые с неба плывут облака
на теплую землю в объятия яблонь и вишен.
Покуда не выцвел последний сиреневый куст,
и думать не хочется, хоть он расти на погосте,
откуда у спелой черемухи вяжущий вкус
и терпкая горечь в осенней рябиновой грозди.
* * *
Всё дыра и провинция – на три других стороны…
Ничего, что не нас отыскали
в брюссельской капусте –
и на русских полях набираются сил кочаны.
Опускает на грядки июнь парашюты укропа,
подымается колос, струится в бидон молоко…
Если даже признаться,
что нам далеко до Европы,
то с другой стороны – и Европе до нас далеко.
Хоть на полном серьёзе о нашей поэзии-прозе
разговору немного ведётся в родной стороне,
плодородна землица на провинциальном навозе,
а сегодня здоровая пища всё больше в цене.
И француз не любой,
созерцая раскидистый ревень
в огороде своём, обязательно вспомнит Рабле…
Если наша планета и вправду большая деревня –
мы отнюдь не последние парни на целой Земле.
г. Екатеринбург