Опубликовано в журнале День и ночь, номер 9, 2006
СКАМЕЙКА
* * *
Мой вагон отходил от перрона наружного.
И зовущих детей уносило купе.
Выбираясь из зала вокзала запруженного,
по баулам ступая и скользкой крупе,
я садок поднимал над собой с канарейкою.
И проход заслоняя спиной, бормотал
мне на ухо нелепости негр, телогрейкою
вытирая до блеска фигурный металл
двери, стиснутой людом.
В просвет ее крошечный
торопилась и птичья душа…
И в бидончике квас расплескался окрошечный –
я под мышкой буханку держал.
И цыганка цеплялась за лиф полной женщины.
Инвалид мутным глазом косил.
И “Ты помнишь, Алеша,
дороги Смоленщины?” –
чернокожий по-русски спросил.
* * *
Британской музы небылицы
нарочно ли скрываются в листве,
и кролики ушастые в траве,
усыпана дорога шелковицей
в аббатство, и монах среди дерев
украдкой зрит купающихся дев,
и невозможно в милых не влюбиться,
и рядом ржет гнедая кобылица –
не оттого ли, что змея устроила пирушку,
поймав за лапу бедную лягушку,
которой вечно быть,
а мне – рассматривать альбом,
но младшая сестра к стеклу прильнула лбом,
взобравшись на заснеженные санки:
“Там мама в гастрономе за углом.
Дают консервы по четыре банки!”
* * *
Скамейка приставлена спинкой
к безоблачной дали,
а мне предлагают присесть на сырой чернозем
мой дед, инвалид,
разрешивший потрогать медали,
и Сашка, убитый в бессмысленной драке ножом.
– Спасибо за то, что пришел нас проведать.
Вот свежая рыба. А сколько сорвалось с крючка!
А мы без тебя не садились и вовсе обедать,
хоть Сашка непрочь заморить червячка.
В глубокой тарелке замешаны темные краски.
И кролик приблизился к пальцам разутой ноги.
Бывает, живому смертельно захочется ласки.
И Сашка подвел под глазами у деда круги.
* * *
свой смычок, когда цикорий звезд
клевал полночный грач.
Или из высоких кресел, тот, кто песен запросил,
обреченностью возвысил одиночество ветрил,
или речь – как огуречной корки горечь поутру,
иль заглядывает вечность
сквозь озонную дыру…
Просто мальчику погоны старый летчик подарил,
просто бьют крылами кони и несутся без удил.
Просто над гречишным полем полюбил я синеву,
просто от случайной боли
вашим небом проплыву.
* * *
Судьбы календарь не делил
на счастливые числа.
Талмуд не читал и не верил в чужие приметы.
В ответных словах не искал потаенного смысла.
Плывя, не заметил, что вечная песенка спета.
Представ перед черной дырой
неземного колодца,
к тщедушной груди прикрепив
одиночества камень,
у глади морской воспеваю всходящее солнце,
которое будят дельфины,
причёсывая плавниками.
г. Филадельфия, США