Опубликовано в журнале День и ночь, номер 9, 2006
НЕ ВРЕМЯ
УЖИН БЕЗ СВЕЧЕЙ
Был рыбный суп, картошка, кофе,
бутыль вина, электросвет.
Я на тебя смотрел, на кофту,
и показалось – кофты нет!
Что, прикрывая рот улыбкой,
грудь положив на край стола,
сидишь, в чём мама родила,
и ковыряешь рыбу вилкой;
и, поднося её ко рту,
бросаешь три-четыре слова
про что-нибудь, о чём к утру
забудешь начисто. В соловых
глазах – отсутствие барьера;
в бокал, как в зеркало, глядясь,
являешь прелесть экстерьера,
происхождением гордясь.
Щербатый стол, салат капустный,
рябит в глаза электросвет.
Знакомо тело наизусть, но
весь парадокс, что кофты нет.
Мы тет-а-тет, я весь вниманье,
я ем, и слушаю, и пью,
и вилкой в стиле фехтованья
твоё размахивает ню.
А алкоголь в вине, в бокале,
как рыба плещется, как лещ;
в электролампочке, в накале,
намёк, что ночь, что надо лечь.
Призывно вздрагивают плечи,
соски раскосы близ стола…
И вдруг по кофте капля лечо
размазалась.
И ты её сняла.
ТЕЛО
Доктор уехал на большой
и красивой машине лечить людей.
Оставшись наедине с простудой и окном,
в котором всего сильней
не хватало движения, обессилено закрыл глаза
и почувствовал себя мраморным,
и мраморная слеза
процарапала веко. По дряблым членам
прошла волна
зуда. В мозгу образовалась
падающая на землю луна,
холодная осень громыхнула листьями,
как связкой ключей,
потом появились весна
и семенящий к оврагу ручей.
Стало легче, – под натиском антибиотика
температура ушла.
Руки, скользнув с кровати, шевельнулись,
как два весла.
* * *
Почти начало, ветреный февраль,
на входе март, попытка разговора,
что путешественник стареет – очень жаль! –
и превратился в книжника и вора
чужих воспоминаний не спроста.
И март его не радует.
А радует над крышей пустота
и хаос, выползающий из радио.
СОЖАЛЕНИЕ
В городе Питере туман слезлив.
Брякают, начиная утро, в тумане фляги –
в гастроном молоко завезли.
В заливе флагман,
протяжно клича,
фарватер ищет.
Небритый, ёжась, иду домой, –
Один-одинёшенек, не считая дворника,
оставляя, как за кормой,
поморника –
второго, не считая дворника.
Как одуванчики – фонари,
как повторенье один другого;
(ещё горят мотыльки внутри).
И, как бред слепого,
– Баум! –
упал шлагбаум.
Туман податлив, туман тягуч.
Голубь, слетев наощупь,
клюёт невкусную площадь,
похожую на сургуч
со штампом
дооктябрьского почтамта.
Плоский, как камбала,
прячась в туман, как в свитер,
гордый и горклый Питер
лежит и никак не проснётся.
И кажется, что Нева
ушла,
но сейчас вернётся.
А дома сквозняк, как пёс,
ткнулся любовно в брюки,
но хозяин ничего не принёс;
у хозяина руки
пахнут брюквой
и буквами.
И дома царит диван,
половицы поют, фальшивя.
– Здравствуйте, месье Сван:
наши миры небольшие
и рядом; временами
цепляемся обшлагами.
К сожаленью, не тянет спать.
Гастроном, фонари, голуби.
Солнце пытается встать.
А жизнь не сложней, чем голая
женщина у пруда,
когда не составит труда.
На подоконник упал волан.
Флагман орёт в заливе.
Тяжелее асфальта волна
в глухонемом порыве
что-то такое сказать
начинает сползать.
Прогноз обещает штиль.
Но будь внимательным –
Будь внимательным! –
ведь то, во что упирается шпиль,
извивается
живым прилагательным.
ЛЕТУНЫ
Мы вылетели – камнем из рогатки,
горох об стену, дробью в белый свет.
Мы наигрались в классики и в прятки:
– Гудбай, – телячье, босоногое, – Привет!
Мы вылетели. Гончие собаки
пошли по следу и подняли лай.
А мы надели красные рубахи:
– Налить стаканчик красного? – Валяй!
Мы вылетели. Ветер сподтишка
ударил в облака, проделал дырку.
Как отличить осла от ишака?
Как миновать бутылку и бутырку?
Мы вылетели. Чётки камнепад
по бусине скидал на дно ущелья, –
так грохнуло! – что если там был ад,
то от чертей не будет нам прощенья.
Мы были на краю и у стены
и не за всё успели расквитаться.
Мы вылетели. Где вы, летуны?
Нас разнесло по миру, как китайцев.
Мы вылетели. В общем, пух и перья
покрыли белым трауром империю.
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОЕ
Дорога, спутники сопят
внутри гремучего колосса, –
стучат, размашисто стучат
его квадратные колёса.
И смотрит женщина в окно,
где мрак ночной и ветер воет.
Прилягте, стоит ли оно?
Всё порастёт быльём-травою.
Условный поезд в точку Б
бежит упрямо меж мирами
и время булькает в трубе,
как не востребовано нами.
Прилягте женщина, ведь вам
в любви, в быту – усилий вдвое,
чтоб возвращался в свой вигвам
к теплу и ласке пахарь-воин.
И вы ложитесь. Простыня
прозрачна формам, как бумага
прозрачна свету: для меня –
вы обнажённее, чем Маха.
Вагон качается, качает
звезду в окне, и в сон клоня, –
сползает на пол простыня
и ничего не обнажает.
СЮР-МЭН
Ему снесло истребителем голову,
ногу он оставил в Африке,
желудок у него фарфоровый, –
с такими атрибутами он ходит по городу:
мыслями – в космосе, шеей – в шарфике,
принимаемый за своего фараонами, –
переодетого, засланного, внедрённого.
Он не чувствителен к приступам времени,
вследствие этого – рад скитаться,
но иногда заклинивает в тазобедренном
и он падает в смесь воды и кремния,
проклиная кошек, луну, китайцев.
* * *
Не ходи, на улице не время,
вызови нарколога-врача, –
будь камин, смотрели б как поленья,
обгорая, корчатся, трещат.
Психотропно хлопнули ресницы, –
не в глаза, не надо так в упор:
никакого смысла торопиться,
если задержался до сих пор.
Не держи, свободу дай скитальцу
окунуться в небо головой.
Шизофреник-осень режет пальцы
острой, как последней, синевой.
г. Кемерово