Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
НИКОЛАЕВ И КОЛЯНЯ
Прикупив в Москве очередную квартиру, Николаев решил на этот раз не экономить на хохлах и молдаванах, – обратился в настоящую московскую ремонтную фирму. Пришел бригадир, москвич, толковый парень, все посмотрел, измерил. Через два дня составили смету. Посчитали, поторговались. Все равно вылезала солидная сумма. Николаев смирился. Не сразу, но смирился. Завезли материалы. Уговорились о дне начала ремонта.
В этот самый день вместо обещанной бригады разнопрофильных специалистов явился один-единственный взлохмаченный мужик с рулетом матраса подмышкой, худой, как складная лестница, и сказал, что он и есть эта самая бригада разнопрофильных специалистов. В одном – его, то есть – лице. Шумно сопя, сразу стал перед онемевшим Николаевым переодеваться в рабочие лохмотья. Хрустел острыми коленями, весело ерошил шерсть на груди. Звать Коляня. Русский, из-под Смоленска, дома жена-зараза и двое взрослых оболтусов.
– Работящий-малоспящий, малопьщий-негулящий! – завершил Коляня свое резюме.
Николаев вздохнул, покачался с носков на пятки, внимательно оглядел свисающий струпьями потолок в большой комнате и опять смирился. В прошлой своей, допредпринимательской жизни, был он человеком мягким, интеллигентным, мало приспособленным к практической жизни, следовательно, в большой степени фаталистом. Но если первые упомянутые качества за последующей ненадобностью постепенно атрофировались, то вот фатализм остался, и в теперешней его жизни, пожалуй, еще более утвердился.
Через полтора месяца разнопрофильный Коляня закончил, наконец, ремонт. Опять откуда ни возьмись выпрыгнул бригадир, шумно расхвалил ремонт, нежно пожурил Коляню за едва видимые недостатки, опустошил Николаевский кошелек, и, прихватив оставшийся ремонтный хлам, они ушли.
Николаев облегченно выдохнул, прошелся по пустым гулким комнатам. Закрыл окна, проверил краны, слив бачка. Чисто, свежо, светло. И неуютно. В его загородной берлоге гораздо лучше. Привычней. И тут он наконец окончательно оформил для себя то, о чем смутно думал последние две недели: эту квартиру – тоже сдавать.
Выходя из лифта, в потемках первого этажа наткнулся на прибитого горем Коляню: оказывается, бригадир прямо здесь вот, около лифта, подло обманул его – заплатил вдвое меньше, чем обещал, выгнал с работы, хорошо хоть паспорт швырнул…
Николаев в сопровождении Коляни молча вышел из подъезда, повернулся, задрал голову, посмотрел на свои сияющие новые стеклопакеты. Постоял, подумал. Наконец глянул на Коляню как-то весело:
– Звериное рыло бизнеса. Так, что ли?
Коляня перетопнулся с ноги на ногу в немой тоске. Идти ему было некуда.
– Ладно. Поехали ко мне. Разберемся.
По дороге в машине договорились, что за еду и неплохие деньги – в разумных, разумеется, пределах – Коляня будет сторожить дом, стричь газон, прибираться и исполнять мелкую столярную и сантехническую работу. Так вот договорились. Точнее, договаривался, или просто говорил, не отрывая глаз от дороги, один Николаев, Коляня только жадно кивал с заднего сиденья, осторожно ощупывая молочно-белую кожаную обивку новой иномарки.
Газон оказался огромным пустырем за домом, заросшим могучей, как стена, полынью, и Коляня, провозившись без толку с хлипкой газонокосилкой, вскоре взялся за привычную косу. Дом был большой, даже огромный, но местами недостроенный, какой-то бестолковый и по углам уже захламленный до невозможности. Коляня прибирался на первом этаже, а на втором только в хозяйской спальне и огромном кабинете, дальше никуда не совался.
Короче, работа была непыльная, Николаев платил аккуратно и вовремя, к тому же порядком обнищавшему и поизносившемуся за последние два года Коляне сразу перепало довольно много вещей из Николаевского гардероба, и единственным темным пятном в Колянином теперешнем существовании было почти постоянное одиночество: Николаев уезжал рано, приезжал поздно, а иногда вовсе не появлялся по нескольку дней. Коляня прикормил было приблудную собачку Айку, чтобы не скучать одному целыми днями, но Николаев сказал – убрать! – и пришлось Айку выгнать.
Кончилось лето, разверзлась хлябями осень, Коляня так обвыкся у Николаева, что иногда казалось ему, будто живет он здесь тихо и спокойно уже много лет. И когда раз в месяц на электричке выбирался он в Москву к землякам – передать деньги для Люськи-заразы и детей, то грохочущий суетливый город виделся ему совсем уже для жизни невозможным, и непонятно было Коляне, как он еще полгода назад мог здесь существовать. Возвращался он обычно из таких поездок вечером, поздними электричками, но с Николаевым всегда было заранее обговорено, да и выпивал Коляня со своими совсем чуть-чуть, чтобы, упаси Бог, хозяина не раздражать пьяной мордой.
Иногда по вечерам Николаев приезжал с женщиной. Всегда с разными почему-то. Что это были за женщины! Таких Коляня видел только в телевизоре: одни зубы да ноги, и такой незнакомый, с ума сводящий аромат распространялся от них по всему дому, что Коляня старался вдыхать его осторожно, смакуя.
В такие приезды Николаев с Коляней почти и не разговаривал, даже как будто не замечал его, не ужинал, весь ужин у них позвякивал в шуршащих нарядных пакетах, мурлыкая, они поднимались наверх, хлопала дверь спальни и сразу наступала тишина, иногда только разбиваемая томным женским смехом. Коляня затворялся в своей каморке, лежал в темноте, курил, глядя в черное, без занавесок, окно, вспоминал свою Люську-заразу. Еще когда молодая была, можно было смотреть, даже очень. А теперь расплылась, освирепела, морда красная, бухает там у себя в столовке, говорит, что с бабами, а там Бог ее знает с кем… А если бы ему, Коляне, такую вот – зубы-ноги?.. Да он бы и не знал, чего с ней делать, с какой стороны подпрыгнуть… Николаев, он привычный, управляется с ними за милую душу. Тут Коляня обычно проваливался в сон, а когда утром просыпался, то никого дома не было. Если же день был выходной, то Николаев, уже один, бодренький, веселый, мытый-бритый, спускался вниз, и они вместе на кухне завтракали.
Один раз в гости приезжала дочка Николаева, заморыш в огромных очках, в рваных джинсах и линялой майке с непристойными рисунками. Девушка все вздыхала и томилась, а Николаев крутился-вертелся вокруг, не знал куда посадить и чем накормить, и смотрел на нее умилительно. Потом отвез ее в город, а когда вернулся, строго сказал, что дочка у него умная и серьезная, и учится за границей. Где только, Коляня не запомнил. Кажется, в Неметчине.
Вообще о своих детях и бывших женах Николаев рассказывать не любил, если так только, к слову придется. Коляня же, напротив, во время совместных с Николаевым завтраков и ужинов подолгу и в подробностях вспоминал своих оболтусов и Люську-заразу, будь она неладна. Николаев всегда слушал внимательно, не перебивая, правда заметно было, что внимание это его скользит как бы по поверхности, и думает он все время о чем-то своем. Что ж, утешался Коляня, человек занятой, свое дело крутит. Что ему до нас?
“Вели” Николаева долго и осторожно. Заказ был оплачен хорошо, наняты специалисты самого высокого класса, поэтому никаких случайностей и неточностей быть не могло. Сначала прозванивали работу и сотовый, по распечаткам разговоров с сотового сверяли распорядок дня, потом две машины “наружки” несколько дней незаметно “хвостились” от его офиса на Остоженке до самого дома. Выжидали, рассчитывали – метры, минуты. Наконец одна из машин встала на прикол в конце улицы коттеджного поселка.
В тот день Коляня с самого утра отпросился в Москву – как обычно, передать через своих домой деньги, и уже в семь тридцать отмахивал длинными ногами километр до станции, спеша на электричку. А Николаев задержался минут на пятнадцать, все что-то тюкал на компьютере в кабинете, вздыхал, причмокивал, потом пожужжал принтером, сгреб еще теплые листки в портфель и кубарем скатился по лестнице в гараж.
Они подошли сзади, когда он уже вывел машину и возился с заедающим замком ворот, костеря от души Коляню, который все забывал наладить его. Выстрела слышно не было, только легкий влажный хлопок, как будто открыли где-то рядом банку пива, и еще одну – контрольную – банку пива, и тотчас взвизгнула резина рванувшей с места машины. Николаев уткнулся щекой в серую тротуарную плитку своего въезда, и в его широко открытых глазах так и замерло безмерное удивление, отчего это плитка вдруг придвинулась к нему так близко.
…Но Коляне не суждено было всего этого узнать, потому что к вечеру, выпив уже изрядно и – была-не-была! – задержавшись в городе дольше обычного, возвращался он, поматывая тяжелой головой, в тусклом вонючем тамбуре последней электрички, и обкуренные подростки прицепились к нему сначала вроде даже в шутку, но почему-то все больше распаляясь и зверея, завалив наконец на заплеванный пол, молотили уже ногами куда попало, покуда ботинки их не покрылись черной пеной и не нырнул Коляня в ту же темную прорубь, в которую хозяин его шагнул еще утром… А потом, матерясь, сплевывая, обшарили карманы и, не найдя денег, рванули с шеи жалкий Колянин крестик, видно приняв его впотьмах за серебряный.
СЕМЕНОВ И Т╟
Жил на свете Семенов. Был он человек тихий, вполне интеллигентный, в меру сил порядочный, в теперешний период своей жизни не семейный. Пожалуй, был он не из трусливых, ибо боялся по-настоящему всего двух вещей: грозы и тараканов. Грозы боялся скорее умозрительно, теоретически, потому что тот единственный случай в детстве, когда они с бабушкой, возвращаясь со станции на дачу, попали в грозу, Семенов сам не помнил, а знал только со слов родни, что тогда их чуть не убило молнией, ударившей в соседнее дерево. С тараканами же, напротив, приходилось ему сталкиваться вполне практически, хотя и не часто, пока жизнь кидала его по разным пристанищам.
Поэтому, когда судьба предоставила Семенову счастливый случай купить себе отдельную квартиру, то первым делом проверял он возможные варианты на предмет наличия тараканов. Выбранная с большими трудами квартира была хоть и в старом доме, но чистая, сухая, светлая, и хозяева ее в один голос уверяли, что никаких тараканов сроду в глаза не видывали. И Семенов решился.
Ободрав обои и плинтуса и выкорчевав старую мойку на кухне, Семенов сделал пренеприятнейшее открытие, а именно: обнаружил в углу, за бывшей мойкой, старую, пожелтевшую от времени ловушку для тараканов.
– Тэк-с… – вслух подумал Семенов. – Обманули. Обманули!
“Но может быть, – вдруг мелькнула у него спасительная мысль, – может быть, эта ловушка осталась еще от каких-нибудь предыдущих хозяев, слишком мнительных на предмет тараканов, или вообще попала сюда как-нибудь по ошибке… случайно”.
И, хотя ловушек ему больше не попадалось, перед началом основного ремонта он вызвал соответствующую службу, которая, в лице хромого инвалида с огромным пульверизатором и мешком порошка, возможных насекомых теоретически и уничтожила, выдав при этом гарантию на год.
Катастрофа случилась через полгода. Выйдя как-то утром на кухню в чем мать родила (по причине своего полного в квартире одиночества), Семенов увидал его. Он стоял посреди огромного белого подоконника, неподвижный, рыже-коричневый, блестящий, как будто лаком покрытый, растопырив все свои многочисленные ноги, а также еще какое-то мерзкое устройство сзади, и медленно поводил длиннейшими усами в сторону голого Семенова.
Сильнейшая судорога прошила все тело несчастного Семенова, волны мурашек забегали от корней волос до самых пяток, и стало ему так плохо, что захотелось выпрыгнуть из собственного тела и оказаться сейчас далеко-далеко отсюда. Не помня себя от ужаса, едва не выбежал Семенов голым на лестничную площадку, да вовремя очнулся.
– Обман. Кругом обман! – Он плотно закрыл дверь на кухню и, вцепившись в телефонную трубку, уже шарил дрожащей рукой в записной книжке – искал телефон соответствующей службы.
Вторично возникший на пороге Семеновской квартиры хромой инвалид с пульверизатором отреагировал на хозяйские стенания и проклятья спокойно:
– Кто-то из соседей, наверное, травит, или просто ремонт делают. Гнездо стронули, вот они и поперли. Дом-то старый, ходов им много.
От слова “гнездо” Семенов едва не потерял сознание, потому что ясно представил себе шуршащее лакированными спинами месиво… Не думал никогда, что их обиталище может называться гнездом. Прямо как у птиц… Страшная догадка вдруг пронзила его:
– А почему “гнездо”? Они что же, еще и летают?
– К-хе… Может, может полететь, если сильно испугается, – охотно отозвался инвалид, налаживая свое устройство.
– Так что же… делать? – обреченно спросил Семенов, кажется, самого себя.
– Да вот сейчас добавим им гарантийную дозу, и все дела.
– А если снова?
– Ну, может, один-два когда и забегут – проведать! – инвалид хитро подмигнул. – Не соскучился ли? А тогда что ж – тогда газетой их: хрясь! Милое дело. Можно, конечно, баллон купить, потчевать каждого в отдельности.
Газетой?! Боже мой – газетой! Этого Семенов даже и представить себе не мог: чтобы газетой размазывать мерзкую тварь по своей новой кухонной мебели!..
После ухода хромого инвалида Семенов бегом побежал в ближайший магазин, купил внушительный металлический баллон ехидно-желтого цвета, на коем отвратительное насекомое было изображено во всех подробностях, и поставил баллон в туалете на видное место, где тот и простоял спокойно – недели три.
На этот раз Семенов очутился на кухне ночью – воды попить. Зрелище, открывшееся ему при ярком ночном свете лампы, было чудовищно: он медленно полз по стене возле плиты. И он был не один! Рядом с ним так же медленно, как сомнамбула, двигался еще один, совсем маленький, его Семенов сначала принял даже за прилипшую хлебную крошку…
…Менее чем за десять секунд ехидно-желтый баллон опустел, судя по весу, почти наполовину.
Нетрудно догадаться, какая мерзость снилась измученному Семенову всю оставшуюся ночь, остается лишь добавить, что вся вышеупомянутая мерзость в его кошмарных снах еще и летала…
Следующим вечером, когда в туалете выстроилась уже целая шеренга спасительных баллонов, а на кухне воцарился неистребимый химический запах, Семенов, сидя посреди комнаты на полу, обхватив голову руками и уставившись невидящими глазами в телевизор, пребывал в глубокой задумчивости. Первый извечный вопрос он, повертев в мыслях, уже отбросил: искать виноватых было бессмысленно. Оставался второй – что делать? То и дело возникал в голове Семенова подчерпнутый когда-то из газет страшный призрак не то американского, не то немецкого какого-то небоскреба, хозяева которого, отчаявшись и обессилев в борьбе с тараканами, вынуждены были в конце концов попросту взорвать здание со всем его жутким содержимым. А еще видел Семенов застывшие от ужаса глаза своей “дамы сердца”, которую теперь и в гости-то пригласить было совершенно невозможно. Мысленно представлял он, как после приятной беседы, вина, фруктов и шоколада они с “дамой” легко и естественно переходят к следующему пункту программы, и вдруг рядом по стене ползет эдакая гадость… Нет, это никуда не годится!
Словом, нужны были решительные меры.
Ответ на все вопросы явился как-то сам собою, отчетливо всплыл из глубин подсознания Семенова: “Бежать”. Такой вот был ответ. Но, конечно же, не буквально и позорно “бежать”, подхватив в узелок свои вещи и оставив этим чудовищам на съедение свою чудесную свежеотремонтированную квартиру – нет! – не это надумал Семенов. Бегство должно было состояться посредством продажи этой самой квартиры и одновременной покупки другой, возможно, даже большей. Возможно, в лучшем районе. Разумеется, с доплатой. Непременно в новом – да-да! – именно в новом, совершенно новом, еще никем не обжитом доме, где уж точно не будет – их.
Так было решено, и очень скоро говорливые риэлторы кружили со своими молчаливыми клиентами по Семеновской квартире.
Однако манипуляции с недвижимостью, несмотря на ежедневную суету – процесс долгий, длящийся не один месяц, а встречаться с ними Семенову приходилось теперь почти каждый день. Было очевидно, что они не только “стронулись и поперли” с какой-то соседской квартиры, но и перетащили к Семенову свое “гнездо”, потому что примерно половина экземпляров, убитых Семеновым, при последующем ближайшем рассмотрении оказывалась детьми. Он знал теперь их повадки: законным и любимым их временем была ночь. Если при дневном или электрическом свете, особенно после очередной “обработки и зачистки”, они еще вели себя дипломатично, то бишь сидели тихо, старались не показываться хозяину на глаза, то уж ночью, ночью… И еще заметил Семенов, что мурашки и внутреннее содрогание возникают в нем только при виде крупных особей, от особей же помельче и совсем детенышей с ним ничего подобного не бывает. Да, конечно, когда подумаешь, во что вырастает этот похожий на крохотного жучка малютка… Но это только если об этом подумать. А если не думать? И он научился – не думать.
Но был один мучительный вопрос, над которым многострадальный Семенов задумывался в последнее время все чаще и глубже, а именно: отчего проистекает столь паническое во многих людях отношение к тараканам? Например, мышей, крыс, лягушек и змей Семенов не боялся совершенно. Не боялся он также и обычных жуков, а к Божьим коровкам так и вовсе питал с детства некоторую нежность. Почему же именно тараканы? Ведь они не кусаются, как змеи и крысы, не прогрызают полы и не превращают в труху продукты и бумагу, как мыши, – так откуда же этот почти мистический ужас? Ясного и однозначного ответа не было ни в специальной литературе, к которой он усердно обратился, ни у многочисленных знакомых, кого он осторожно начал расспрашивать при всяком удобном случае. А от ответов вроде “разносят-де грязь и заразу” Семенов только досадливо морщился: да мало ли и без них вокруг грязи и заразы!..
Прошло два месяца. Уже нашелся покупатель на Семеновскую квартиру, рыжий бородатый детина, похожий на сонного бегемота, который при осторожном намеке совестливого Семенова о насекомых только благодушно ухмыльнулся. Уже подобрана была самому Семенову другая квартира – лучше этой, больше, в прекрасном районе, в новом, только что построенном доме. Словом, процесс шел неостановимо, и уже маячило на горизонте его счастливое завершение…
Два часа ночи. Во внезапно вспыхнувшем ярком свете посреди кухни неподвижно застыл Семенов. Как индеец на охоте, он быстр, ловок и бесшумен. В руке его не баллон – нет! – от ядовитых баллонов он давно уже отказался по причине их дороговизны и невыносимого запаха. В руке его – газета “Из рук в руки”, свернутая хитрым способом и полностью готовая к бою. А вот и они: замерли, присели. Один – на газовой трубе, другой в противоположном конце кухни, на дверце холодильника. Семенов спокоен. Нет ни дрожи, ни судорог. В голове его – мгновенный точный расчет траектории удара. Молниеносное движение, два почти одновременных хлопка – и два слегка расплющенных (но не размазанных!) врага падают замертво. Семенов медленно откладывает газету, приносит из туалета совок и щетку, заметает тела. На лице его – торжество победителя. Гаснет в кухне свет. Семенов идет в комнату, ложится и мгновенно засыпает. И снится ему, судя по некоторым деталям, нечто отнюдь не неприятное.
Пролетел еще месяц. Вот уже и вещи вывезены и очень уютно устроены на новой квартире, а здесь, в старой, и полы вымыты, и окна. В последний раз прохаживается по ней Семенов, смотрит, проверяет, не забыл ли чего? Нет, вроде ничего не забыл. Погодите-погодите: лицо его задумчиво, глаза озабоченно бегают по стенам кухни… Так и есть! Вот он! Ползет себе сиротливо по газовой трубе. Да не один – с ним двое маленьких: удача! Еле заметным движением Семенов достает из кармана припасенную баночку с крышечкой, накрывает, подцепляет, завертывает и – о, радость охотника! – родоначальники новой славной династии семенят суетливо лапками внутри стеклянной тюрьмы.
Семенов осторожно кладет баночку в карман и быстро выходит из квартиры, в последний раз закрыв замки своей бывшей двери на все обороты.
САМОГОНЩИКИ
А не пробовали ли вы часом, в самом начале годов этак девяностых прошлого века, прожить в заштатном областном городе Н на зарплату, скажем, заведующей районной библиотекой имени, допустим, Крылова, Ивана Андреевича?
Именно это и пыталась делать некая Нина Викентьевна, бодрая одинокая дама предпенсионного возраста. И с каждым годом, да что там годом – месяцем! – получалось это у нее все хуже и хуже. Имея еще с далекой университетской юности бытовые запросы весьма скромные и одну лишь возвышенную страсть в лице русской литературы, Нина Викентьевна, тем не менее, к концу каждого месяца с удивлением отмечала, что зарплаты не хватает катастрофически. Не помогали ни строжайшая экономия продуктов в пользу здорового образа жизни, ни бережное продлевание жизни ветхих полосатых костюмчиков допотопного покроя, ни замена слишком ярких шестидесятиваттных лампочек по всей квартире на уютные двадцатипятиваттные.
Неизвестно, на какие еще неожиданные и, возможно, спасительные изобретения вдохновил бы Нину Викентьевну этот режим всеобщей экономии, если бы в один прекрасный февральский вторник завсектором библиотеки Анна Петровна, видя, а больше угадывая полную беспомощность своей начальницы перед лицом надвигающихся экономических катаклизмов, не решила дать ей один очень ценный практический совет. Правда, суть предмета была несколько небезупречна с точки зрения всевидящего государственного ока, поэтому начала Анна Петровна издалека:
– Милая Нина Викентьевна, а есть ли у вас дома сахар?
– Сахар? – удивленно спросила Нина Викентьевна, глядя на сослуживицу поверх очков. – Конечно, есть. Почти полная сахарница.
И тогда терпеливая и сострадательная Анна Петровна просто и ясно объяснила Нине Викентьевне, сколько сахара и других ингредиентов требуется для изготовления в домашних условиях ценнейшего на сегодняшний день продукта, а также зарисовала некоторые нехитрые приспособления из обычной кухонной утвари, грелок, резиновых трубочек и хозяйственных перчаток. Не забыла добрейшая Анна Петровна упомянуть о налаженных и проверенных каналах сбыта готовой продукции, ни в коем случае не ставящих под удар репутацию заведующей библиотекой имени Крылова, Ивана Андреевича.
Невозможно передать душевное состояние Нины Викентьевны в результате открывшихся ей столь внезапно простых и грешных истин. Заметим лишь, что состояние это непрерывно менялось в течение последующих двух недель. То сидела она в задумчивости на старом диване посреди своей крошечной гостиной, скользя невидящим взором по золоченым корешкам дорогих ее сердцу классиков русской литературы, то металась от рынка к магазину в поисках несметного количества дефицитного сахара, то комкала в негодовании тонкими нервными пальцами тетрадные листки с противозаконными инструкциями, чтобы швырнуть их в помойное ведро, но тут же достать обратно и бережно расправить на кухонном столе…
Я не знаю, сколько процентов взрослого, дееспособного, вполне вменяемого населения нашей огромной страны в те перестроечно-обвальные годы занималось самогоноварением, но мне точно известно, что многим моим знакомым – учителям, инженерам и прочей небойкой интеллигенции – производство в домашних условиях этой самой твердой тогда “жидкой валюты” помогло выжить и не захлебнуться в мутном потоке Российского безвременья.
Итак, после двух недель отчаянных метаний, Нина Викентьевна, наконец, решилась.
А решившись, подготовилась тщательно и аккуратно, все проделав в точном соответствии с инструкцией. И время выбрано было позднее, почти ночное, и плотно заклеены полосками газеты все щели в кухонной двери, дабы предотвратить распространение предательского запаха, и по этой же причине заткнуто влажной тряпкой вентиляционное отверстие над плитой…
Если бы не упомянутый уже запах, неприятный и назойливый, то сам процесс своей четкой отлаженностью, своим полным соответствием инструкции вызывал у Нины Викентьевны что-то вроде тихого восхищения: все, что надо, кипело, булькало, испарялось, охлаждалось и, наконец, осаждалось, оставляя на выходе точные граммы готового продукта, нуждающегося лишь в тщательной очистке при помощи активированного угля.
…За окном стояла глубокая ночь. Нина Викентьевна так увлеклась процессом, что первого звонка в дверь даже не услышала. Второй звонок – оглушительный, настойчивый – заставил ее окаменеть мгновенно до кончиков ушей. Очнулась она после третьего звонка и, с сухим газетным треском дернув на себя кухонную дверь, пошла открывать. “Вот так мне и надо. Этим и должно было кончиться…” – вспыхнула в голове Нины Викентьевны мысль пронзительная и беспощадная, но при виде милицейской фуражки в дверном проеме и эта мысль мгновенно съежилась и погасла.
– Старший лейтенант Пасько! – румяный с мороза паренек стрельнул ладонью к козырьку. – Доброй ночи, гражданочка, извините за беспокойство! Я смотрю – окна горят: значит, думаю, не спят, посчитал по окнам – выходит, ваша квартира… Фу-ты, навоняли, даже сюда запах поднимается! Соседи ваши, с первого этажа, Копыткины, самогон варят! Давно за ними следили и вот застукали, наконец. А где ж в такой час “понятых”-то достать? Я смотрю по окнам – вы не спите. Вы уж спуститесь со мной – будете “понятой”…
г. Москва