Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
УЛИЦА ДОБРАЯ
Вся в золоте листвы дивногорская улица Добрая. Звенит листва под ногами. Иду не спеша по улице, и настроение у меня доброе, и умная добрая бабушка сидит на лавочке у дома. Она смотрит на меня добрыми глазами и улыбается:
– Ты чей будешь, сынок, и кого ищешь? – спросила она.
– Дивногорский я и никого не ищу, а просто брожу по городу. Да вот встретил на пути вашу улицу Добрую.
– У нас не только улица Добрая, но и люди добрые, – сказала бабушка. – Вот я одна живу, старик помер, сыновья на войне погибли, но добрые люди с нашей улицы каждый день приходят ко мне, помогают по хозяйству, и я не чувствую одиночества…
Иду дальше…
Навстречу девчушка с охапкой осенних цветных листьев.
– Возьми, дяденька, это не листья, это пряники. Я их сегодня напекла в печке и сейчас раздаю прохожим.
Я взял горсть листьев и поблагодарил девочку…
На воротах дома красная звездочка. Пожилой хозяин в ограде прорубает малину. Увидев меня, он бросил работу, подошел к плетню.
– Давай покурим, – обратился он ко мне, как будто мы с ним знакомы много лет.
Я полез в карман за сигаретами.
– Не надо, у меня слаще, – сказал он с улыбкой.
Стоим, курим, говорим о погоде, об осени…
– Воевали? – спрашиваю я.
– Пол-Европы прошел…
– Расскажите что-нибудь о войне.
– Не надо, брат… Зачем? Будь она проклята… Лучше я тебе дам яблок.
Хозяин пошел к дому и скрылся в сенцах. Когда он поднимался на крылечко, нога у него не гнулась и скрипела. На протезе…
Он принес чашку некрупных желтых яблок и высыпал мне в кепку.
– Угости домашних…
– Спасибо!..
– Не за что…
Мы расстались с ним добрыми друзьями.
Я шел по улице Доброй, небольшой дивногорской улице, и мне очень хотелось, чтобы она никогда не кончалась, чтобы она шла через всю Россию, все материки и страны и чтобы жили на бесконечной улице Доброй красивые и добрые люди, как бабушка на лавочке, как девочка с листьями-пряниками, как старый солдат, который одарил меня желтыми спелыми яблоками…
ВОЗДУХ РОДИНЫ
Возьму старый глиняный кувшин с полки и пойду в бор. Воздух в бору чист и прозрачен, как бы промыт родниковой водой. Я наберу полный кувшин осеннего воздуха и накрепко забью горлышко деревянной пробкой. Дома я спрячу кувшин в укромном месте на долгие годы.
У меня растет сын, и настанет время, когда он пойдет искать свое счастье по свету.
Я не буду прощаться с сыном, я просто у порога отдам ему кувшин:
– Будет трудно – отпей глоток…
И спокойно уйду в дом. С моим сыном ничего не случится. С ним рядом – воздух родины и детства…
ВОЛШЕБНАЯ ГРИБНИЦА
Я принес зеленый мох из бора и уложил его между двойными рамами. Я не стал убирать с лесного мха иголки старой хвои и золотые березовые листья. И вот теперь, когда выпал снег и кругом все стало белым-белым, я часто подхожу к окну и смотрю на частицу бора в своем доме.
Я верю, что в одно прекрасное утро, должны прорваться сквозь зеленый настил мха упругие маслята и розовые рыжики. И тогда я тихо позову к окну своих домочадцев. Я заставлю их подходить к окну на цыпочках, чтобы не вспугнули они неосторожными шагами такое неожиданное чудо. Я открою внутреннюю раму окна и соберу грибы в эмалированную чашку, а потом пожарю их с картошкой. Я позову гостей. Пусть садятся гости за стол и дивятся свежим грибам среди зимы. Я буду беседовать с друзьями и не скажу им, что живет у меня в доме между рамами окна частица бора, а на стекле в морозной изморози поют птицы…
Но я не все пожарю грибы – два оставлю и подарю жене и дочери, чтобы вплели они их себе в косы. Я знаю, что очень к лицу им будут розовые брошки, которые своим видом напоминают морских звезд.
ВОЛШЕБНЫЙ ПОСОШОК
Остался бы я в этом году без грибного супа, если бы не мой сосед по даче Кондрат Иванович. Иду и вижу: что-то мелькнуло в прохладе леса – не то алая ветка осины, не то крыло жар-птицы. Присмотрелся – Господи, это рыжая борода моего соседа. Спускался он с пригорка не спеша и гордо, разгребая опавшие листья березовым посошком. Его корзина была доверху заполнена крепкими, ровными, как на подбор, опятами. Посмотрев в мой пустой кузовок, сосед недовольно крякнул:
– Не богат улов… а я, так сказать, с прибылью. Вчера набрал грибочков, вот и сегодня столько же. Хватит на зиму…
Я завистливо ответил:
– Места потаенные знаешь, вот и жируешь…
– Не в этом дело – грибной посошок у меня волшебный. Он сам показывает выводки опят. Они этой осенью пенькам забастовку объявили, растут только в траве, в палых листьях. Дарю тебе посошок. В лесу не спеши, не суетись – помаленьку, потихоньку разгребай листья, шукай в траве и наберешь грибков…
Я поблагодарил Кондрата Ивановича за добрый совет. Волшебный посошок сам повел меня по лесу: он ловко разгребал листья, под которыми прятались опята. Я успевал только им кланяться да срезать ножичком под корень упругие грибы.
Я еще раза три сходил в лес с волшебным Кондратовым посошком. И скажу вам, был в удаче. Набрал опят для сушки и для маринада…
В этот Покров, 14 октября, когда считается, что зима встречается с осенью, день выдался солнечный и теплый. Пошел я в лес, и не ради добычи, а ради прогулки, чтобы подышать осенним свежим воздухом, посмотреть, как переливаются опавшие листья под солнцем, послушать звон березовой листвы, посидеть на мшистом пеньке и ощутить себя хоть на минуту счастливым. Лес лечит душу и сердце!
Взял я в дорогу волшебный Кондратов посошок. Спустился в низинку, где в тени еще не сошел иней, подмороженные листья и трава хрустели под ногами, как первый снежок.
Вижу: на пеньке гурьбой стоят опята. Они чисты и веселы. Да и как им не быть веселыми, когда их шляпки кокетливо украсил хрустальной бахромой иней! Я набрал полный полиэтиленовый мешочек грибов. Вернее, не набрал, а наломал. Морозы, которые да Покрова властвовали в окрестностях Дивногорска в ночное время, как бы законсервировали грибы: у них не изменилась ни окраска, ни вид. Срезанные грибы восторженно звенели в мешочке, словно речные камушки. Дома они отомлели, отошли и ничем не отличались от свежих, набранных до морозных утренников опят. Тот же вкус и тот же обворожительный запах…
Волшебный кондратовский посошок я бережно поставил в углу комнаты за книжными стеллажами. Пусть стоит до следующего грибного сезона. Добычливый инструмент, наверное, потому, что он отдан мне Кондратом Ивановичем без корысти, от души. В этом, знать, его волшебная сила!
ЕСТЬ ЛИ ЖИЗНЬ ВО ВСЕЛЕННОЙ?
После снежной, буранной недели субботней ночью вызвездило, к утру на наш дачный участок “Таежный” опустился легкий заморозок. Тишина, только под горой внизу слышен загадочный шелест, как будто взмывают вместе с туманом из промоин речки Листвянки робкие птицы… Солнце, по-январски несмелое, посещает дачный поселок и снежные сугробы, которые сверкают, словно алмазы.
Следы редких обитателей дачного поселка резки и контрастны. По ним легко можно проследить, кто уже сумел с утра поработать всласть на заснеженных подворьях. Первым, по темноте, конечно, проснулся сторож Максимыч. Он держит коров, а их не оставишь без сенца и пойла. Двор сторожки подчищен, дорожка протоптана до скирды сена, которую сметал Максимыч осенью рядом с пригоном.
Максимыча не видно на дворе, знать, сделал неотложные дела свои и, сидя у окна, пьет чай, заваренный на травах. Знаю, на печке у Максимыча всегда стоят пахучие густые щи с нежным мясом – по осени заколол он молодого бычка. Максимыч добр и хлебосолен. Мне надо позаимствовать у него колун. Пойду – есть причина. Уверен, пригласит хозяин отобедать. Поломаюсь для виду, но от тарелки наваристых щей не откажусь. Стаканом густого, словно сливки, молока запью ароматное блюдо…
Следы от домика соседа Егорыча идут к Листвянке – знать, успел он, пока я дремал, сделать несколько рейсов к проруби, набрал воды для баньки. Сегодня суббота – для Егорыча это святой банный день. Сколько я его знаю, он брезгует городскими банями.
– Пар не тот, что в моей баньке, – говорит он. – После моей баньки спина зудится – крылья вырастают…
Егорычу за семьдесят, но он не по годам бодр и трудолюбив. Колет ли дрова, носит ли воду, копается ли в грядках – всегда поет. И песни поет современные: “…ты меня полюби, а потом обними, а потом обмани”…
– Что-то не по рангу песни. – Попра… упрекаю я его.
– Про нас, пенсионеров, эти слова. Наше правительство на словах нас любит, обнимает, а потом обманывает, как несмышленую молодку, – беззаботно хохочет Егорыч.
Знаю, что в баньку он меня обязательно пригласит. Пытался несколько раз помогать ему, дров принести, воды, но Егорыч от этих услуг каждый раз отказывался.
– Не надо, занимайся своими делами. Не мешай мне блаженствовать в приятном для сердца труде…
Но так просто, на дарманщинку, мыться не принято, совестно. Я в знак признательности всегда приношу на дачу бутылку хорошей, качественной водки. После баньки Егорыч не против пропустить одну-две рюмки “сладимой”.
Зимой в шесть вечера темно. Слышу скрип калитки. Это Егорыч. Не заходя в домик, с крыльца зовет:
– Бери, сосед, полотенце. Жар – аж кости трещат…
В баньке густой запах березового пара, от каменки исходит жар, как от кратера вулкана. Егорыч уже на верхней полке, удало покрякивает, сечет себя распаренным веником до малиновой красноты. Я откровенно завидую: жара ему нипочем. Вот, может, поэтому он не по возрасту вынослив и весел.
– Плесни еще ковшичек на каменку, Карпыч…
Плеснул.
– Ешки… О-о-о… мать твою, – кричит Егорыч от удовольствия. Напарившись досыта, Егорыч уступает полок мне. Пока ждал очереди, сошло с меня три пота. Парился уже без особого азарта, не до дурости в голове. Первенство в “порке” тела давно уже уступил соседу.
Из баньки мы выходили с чувством душевной и телесной легкости. Казалось, взмахни руками – и взлетишь над горами, покрытыми темной тайгой, над Листвянкой, где в промоине таинственно светят звезды.
В домике раскладываем нехитрую закусь, наливаем рюмки. Егорыч поднимает рюмку, смотрит в ночное небо.
– Интересно, есть ли жизнь где-то во вселенной? Если есть, то все обитатели Вселенной завидуют дикой завистью нам с тобой, Карпыч. Банька, рюмка водки, хорошее настроение. Это ли не жизнь?
ПОЛЦАРСТВА ЗА КОНЯ
Семен Максимович Калашников – лесник Дивногорского лесхозтехникума и по совместительству сторож нашего дачного кооператива. Домик его стоит внизу у самой Лиственки, из окна виден как на ладони весь взгорок, где расположены наши четырехсоточные наделы. Появление незваных гостей исключено: если прозевал Максимыч, подскажут собаки – их у него четыре, звери, а не собаки, но своих “дачников” знают четко…
А еще у Максимыча есть мерин Рыжко. Лошадь и Максимыч чем-то похожи друг на друга. Неторопливые, работящие, нетребовательные.
Висят на стене сторожки Максимыча портреты двух генералов – Руцкого и Лебедя, царство ему небесное. Их я подарил леснику в то время, когда они баллотировались в губернаторы. С тех пор и висят для украшения. Привыкли к ним Максимыч и его добрейшая супруга Лидия Павловна. Очень жалели, когда погиб генерал Лебедь, потому что голосовали за него.
Как-то я спросил, а прокормили бы они этих двух генералов, если бы так пришлось?
– Они, если бы не побрезговали нашей простой крестьянской пищей, всегда были бы в сытости, – ответила Лидия Павловна. – Тарелку борща да стакан молока всегда бы подали. А Александр Иванович, вишь какой бугаистый был, уверена, и дров бы поколол, и в избу натаскал, смотришь, и навозец из-под коровушек вычистил…
Старики Калашниковы и сейчас кормят себя, детей своих, да и дачникам остается. Пять коров держали этим летом Семен Максимович да Лидия Павловна. Молочку таежному нет цены, а они продавали его за 30 рублей трехлитровую банку.
Раньше держали и курочек, но сейчас невыгодно – цены на комбикорма подскочили до заоблачных высот. Мясо становится золотым…
Было время, когда я у Калашниковых каждый год боровка покупал к ноябрьским праздникам. Вместе зарежем, вместе разделаем, рассортируем, и ешь не хочу. В 120–130 обходился боровок в то время. В два раза моей прежней месячной журналистской зарплаты.
За коровками ухаживает супруга Максимыча Лидия Павловна. Специалист по коровам экстра-класса. Почти всю жизнь проработала дояркой в Богучанском районе и знает все коровьи капризы. Вот и отдают ей коровки всю продукцию сполна, не оставляют в вымени ни капли.
– Корова сегодня – это сберкнижка, – рассказывает хозяйка. – Сама себя кормит да нам и людям остается. Деньги, которые мы выручаем на молоке, идут на сено. Закупаем его у частников. Раньше, при коммунистах, легче было хозяйствовать. Максимыч метлы для балахтинских совхозов вязал, а они рассчитывались за них сеном. Теперь заказов на метлы нет. Говорят, коровье поголовье все порушено, фермы пришли в негодность и подметать нечего. Но даже сейчас, при нынешнем раздрае, коровка в хозяйстве самая выгодная животина…
Мерин Рыжко, можно сказать, главная тягловая сила хозяйства, без него как без рук. На нем Максимыч и охраняет свой лесной участок, заготавливает дрова, да и в Дивногорск ездит на лучшем “друге” за всеми необходимыми для жизни в лесу товарами. Мерин обходится хозяйству недорого. Летом проблем нет, травы вокруг дач – море, но и зимой мудрая лошадка не голодает: разгребает копытами снег, находит былинку, другую – тем и перебивается. Однако, как бы ни было трудно и безденежно в хозяйстве, Максимыч своему любимцу-трудяге к вечеру подбрасывает в кормушку две-три жмени овса.
– Овес – не только витаминный корм, но и привада животного к дому. Где бы он ни гулял, а вечером обязательно вернется в конюшню, знает, что здесь его ждет лакомство, – говорит Максимыч.
А какое удобрение “вырабатывает” Рыжко за зиму! Не удобрение, а истинный стимулятор роста овощных культур. Первым делом Максимыч обеспечивает конской подкормкой свои грядки, а потом на тележке развозит остатки удобрения самым, по его понятиям, уважаемым членам садоводческого товарищества. Слава Богу, я у Максимыча тоже пока в уважении. Огуречник мой всегда забит конским навозом. Да и дровишек иной раз для бани на Рыжко подбросит. Денег за работу не берет, а вот от рюмки не отказывался. И то только по праздникам, да иной раз вечером с устатку. Не увлекается Максимыч выпивкой.
– Начнешь пить – хозяйство порушишь. Водка, она для дела враг номер один. Но если с баньки да с холода – полезней напитка нет, – убежденной говорит он.
Жилистый, крепкой породы конь у Максимыча. Весной легко, без особого напряжения тянет плуг, земля черной волной ложится из-под лемеха. К какой породе относится Рыжко, Максимыч не знает.
– Крестьянская порода, – говорит он уверенно, – дюжистая.
Сам Максимыч, конечно, мужицкой породы. На таких, как он, испокон веку Русь держалась. И пахари из таких, и воины. Жаль, что все меньше становится на селе “породистых” мужиков!
Как-то спрашиваю у Максимыча:
– Отдашь ли ты Рыжко за полцарства, как в сказке сказывается?
– А зачем мне полцарства-то… Морока. Мне и так хорошо. Смотри, как ветер резвится в гриве Рыжко. Слушай, какие извечные песни поют птицы в тайге за Лиственкой, посмотри, как бьется струя в горной реке, словно несется табун с белопенными гривами. Это ли не жизнь!
г. Дивногорск