Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
ЧУЖОЙ ДОМ, ЧУЖАЯ ДУША
ВЕЧЕР
Сидели на пустых ящиках, распивали пол-литру. Хромой и Клава пили из горла, а Серый – чистюля! – из собственного стакана. Хромой выглотал свою порцию, занюхал рукавом. Потом достал из внутреннего кармана куртки станок с безопасной бритвой, обмылок, окунул помазок в лужу, намылил щеки и стал их скрести затупившимся лезвием. Брился, поглядывая в осколок зеркала и изредка споласкивая в той же луже бритву.
– Ты бы хоть морду водкой протер, – сказал Серый. – Занесешь инфекцию – и ку-ку.
– В этой луже вода чище, чем в водопроводе, – сказал Хромой. – Ночью дождь был, микробы еще не развелись…
– А столбнячную палочку не хочешь? А сепсис? – улыбнулся Серый. – Летальный исход!
– Да кончайте вы! – вмешалась хрипатая Клава. – Не ломайте кайф.
– Ладно, пойду я, – сказал Серый, вставая и накидывая на плечо свой рюкзачок.
– Ты куда намылился? – окликнул его Хромой, но Серый не отозвался. Он не спеша зашагал прочь. Со спины никто бы не дал ему пятидесяти – строен, широкоплеч, шагает твердо.
– Урод, – беззлобно бросил ему вслед Хромой. – Так хорошо сидели… Даже водку свою не допил!
– Откуда он вообще взялся? – спросила Клава, бомжиха с опухшим сизым лицом и фиолетовым синяком под левым глазом. – Может, он из ментуры? Может, прикинулся и специально за нами следит?
– Да ну, скажешь тоже, – не очень уверенно возразил Хромой. – Какой он мент? Такая же падаль, как и мы с тобой…
– Я не падаль, не падаль! – воскликнула оскорбленная Клава, но смотреть и слушать продолжение этой увлекательной сцены нам, извините, некогда. Куда интереснее проследить за Серым.
Ничего загадочного в нем, кстати, не было – и впрямь сер, невзрачен. Редкие пегие волосы, ускользающий взгляд серых глаз, серое же, словно присыпанное пылью, морщинистое лицо. Пройдет – не заметишь. Но если его заденешь – даст сдачи, мало не покажется. Среди бомжей Октябрьского района о нем шла недобрая слава – мол, одного обидчика собственными руками придушил, как котенка. Впрочем, свидетелей инцидента не было – не мог же сам убитый с того света поведать. Но Серого побаивались, старались не задевать. И правильно делали.
В этот солнечный сентябрьский день, как и в прочие, впрочем, дни, Серый успешно насобирал кучу пивных бутылок, на вырученные деньги купил хорошей жратвы и свежих газет, а ночевать (опять же, как обычно) направился на автобусе в загородный дачный поселок, где всегда можно найти пустующую дачку, из тех, что попроще.
Уже стемнело, когда он спокойной уверенной походкой шагал по пустынной улочке, мимо дачных строений, редкие окна которых светились огнями. Главное – не спешить, не суетиться. И не ночевать дважды в одной и той же даче. Он дошел до окраины поселка, где кончалась улица и поблескивал старый пруд, а дальше начинался темный сосновый лес.
– Добро пожаловать, – сказал сам себе Серый и открыл калитку крайнего участка. Собака не залаяла, никто не вышел на крыльцо. И соседние дачи были явно пустыми – окна в них тоже не светились. Да если б даже кто и оказался рядом – Серый ничего и никого не боялся.
– Воздух чист и свеж, как поцелуй жеребенка, – сказал он опять же сам себе, и сам себя похвалил: – Молодец, умница.
Под ногами шуршала золотая березовая листва. Серый прошел по дорожке из битого кирпича, поднялся на высокое крутое крыльцо, потрогал навесной замок на входной двери. Он мог бы запросто сорвать этот замок – но зачем?
– Мы пойдем другим путем, – сказал Серый и быстро огляделся, потом привстал на цыпочки и пошарил рукой над дверной притолокой. Точно – ключ был там. Улыбнувшись по поводу своей смекалки и людской небогатой фантазии, он отомкнул замок, распахнул дверь и по-хозяйски уверенно шагнул в чужое жилище. Не глядя нащупал справа от входа выключатель, включил свет.
Для начала он совершил ознакомительный обход. Дача была небольшая, но весьма уютная, в два этажа. Внизу – веранда и большая комната с печью, двумя кроватями, столом, стульями, креслом-качалкой, шкафом и буфетом. А наверху (он и туда поднялся по крутой лестнице) был просторный мезонин, где стояли стеллажи с книгами, широкая кушетка и большой письменный стол. На столе в картонном паспарту стояла фотография: молодая грустная женщина с маленькой девочкой на руках. Девочке было годика полтора, не больше, но она совсем по-взрослому кокетливо улыбалась в объектив. Тут же, на столе, лежали стопки белой писчей бумаги, стоял пластмассовый стакан с заточенными карандашами.
– А где же компУтер? – спросил Серый и огляделся. Компьютера не было. – Значит, таскает с собой ноутбук… Или так и пишет – карандашами? Дикий народ…
Серый в легкой задумчивости спустился по лестнице вниз. На веранде стоял холодильник, он заглянул в него – пусто.
– А вот это нехорошо, негуманно, – укоризненно заметил Серый, обращаясь к невидимому негостеприимному хозяину. – Кто же так привечает одиноких странников? Ну да ладно, бог вас простит, а уж я тем более.
Он развязал тесемки своего рюкзачка, достал буханку ржаного хлеба, пакет молока, бутылку минеральной воды, кольцо краковской колбасы и три помидора. Вы не ошиблись – водки в этом перечне не было. Серый не очень любил алкогольные напитки. Когда-то любил, а потом разлюбил. Не совсем, но почти. Иногда, за компанию, мог выпить граммов сто пятьдесят, не больше. А сейчас ему пить совсем не хотелось. Если честно, ему и есть-то не очень хотелось. А если совсем уж честно – ему и жить-то хотелось не очень, но об этом не будем распространяться… Откуда нам знать – чего ему хочется, а чего нет? Если даже имя его нам не известно, как же мы можем судить о его мыслях и чувствах? Ведь чужая душа – потемки, разве не так?
– Грязновато живешь, хозяин, – поморщился Серый, приглядевшись к окружающему запустению. – Похоже, один, без женщины… Некому даже прибраться. Ну да я помогу.
Он отыскал в углу веник, подмел пол, вынес мусор во двор (“потом сожгу”), вернулся в дом и тщательно протер влажной тряпкой пыль и на первом этаже, и наверху, в мезонине. Завершив уборку, Серый так же тщательно вымыл руки с мылом, потом скинул свитер и рубаху – и умылся до пояса, довольно фыркая и отплевываясь. Хозяйским полотенцем пользоваться не стал, хотя оно висело рядом с краном. Достал свое из рюкзачка, тщательно вытерся. Из рюкзачка же достал чистую, хоть и не глаженную, рубашку.
Зная его чистоплотность, многие бомжи над Серым подшучивали. Вот и сейчас, увидев, как он тут, в чужом доме, наводит марафет, они бы наверняка подняли его на смех. Бомж-чистюля – ведь это нонсенс, не се па? Ради одной ночевки – подметать полы, вытирать пыль… Зачем?! Тот же Хромой, или Клава, да и любой другой из их бродяжьей стаи, – они бы, скорее, наоборот, перебили бы в чужом доме всю посуду и мебель, а перед уходом еще и нагадили бы на самом видном месте… И пусть бы хозяин потом еще спасибо сказал, что не подожгли его дачу – в отместку за то, что пуст холодильник и нет в нем ни жратвы, ни водки. Вот как поступили бы нормальные-то бичи, но не этот урод, взявшийся неизвестно откуда.
– Там, где чисто, светло, – усмехнулся Серый, явно цитируя кого-то.
Он не спеша поужинал, аккуратно жуя бутерброд с колбасой и запивая молоком, потом напился свежезаваренного горячего чая, а потом встал из-за стола, уселся в кресло-качалку, закурил “мальборо” (с юных лет любимые сигареты), развернул газету.
– У каждого человека должно быть место, куда бы он вечером мог придти, – произнес он еще одну цитату (явно не из газеты). – Садись, пять, – сказал сам себе и тихонько рассмеялся.
Потом вышел на крыльцо, глубоко вдохнул свежего сентябрьского воздуха, оглядел свои временные владения. Даже сквозь вечерний полумрак было видно, что участок невелик и не ухожен. В это лето на грядках здесь ничего не сажали, все заросло сорной травой, даже тропинка к туалетному домику, смутно белеющему в дальнем углу участка, вся заросла крапивой и лебедой. Чуть левее крыльца стояла грустная яблоня с несобранными ранетками.
– Утречком соберу, – пообещал Серый, обращаясь к яблоне.
Над мерцающим за забором прудом желтела луна, и где-то там темнела угрюмая громада соснового леса.
– Видишь, светит луна,
Живи, как она… – снова процитировал вслух кого-то Серый, обращаясь к луне, к яблоне, к сосновому лесу.
– Вадим Иваныч, это вы? – нарушил его покой чей-то голос.
– Нет, это не я, – сердито сказал Серый.
Лысый старик в габардиновом плаще стоял за калиткой и вглядывался в лицо Серого. Рядом со стариком томилась на поводке овчарка, готовая разорвать на куски любого.
– А кто же вы? – настороженно спросил старик.
– Я друг Вадима Иваныча, – сказал Серый. – Хороший у вас пес. Добрый. Ласковый.
– Добрый? – удивился старик. – Ласковый?
– По глазам вижу – добрый. Мухи не обидит. Рэкс, Рэкс!
Пес зарычал, но как-то и впрямь беззлобно.
– Откуда вы знаете, что его зовут Рэкс? – напрягся старик, еще более подозрительно глядя на незнакомца.
– Да кто же не знает Рэкса? – рассмеялся Серый. – Мы с ним старые друзья – вон как хвостом виляет! Может, зайдете? Чайку попьем, поговорим о жизни…
– Нет уж, извините, – смутился старик. – Время позднее, пора домой.
– А что хорошего дома? – сказал Серый. – Всё одно и то же, одно и то же… Впрочем, не смею задерживать.
– Странно, – бормотал удаляющийся старик с вяло ворчащим Рэксом. – Очень странно…
– Ничего странного, – вслед ему возразил Серый. – Сегодня этот дом – мой. А до завтрашнего утра еще надо дожить.
Он вернулся в дом, поднялся наверх, устроил себе постель на тахте (пришлось позаимствовать хозяйское белье из комода). Потом долго выбирал на стеллажах – чего бы почитать перед сном. Всё было читано-перечитано, стандартный школьный набор классики, детективов и старых толстых журналов. “Новый мир”, “Знамя”, “Дружба народов”. Всё не то, не то. Он подошел к письменному столу, покосился на фотографию (“мадонна с младенцем!”), потом, словно по наитию, выдвинул верхний ящик – и взял лежащий там сверху гроссбух, толстую такую, большого формата тетрадь. На картонной обложке было написано одно только слово – “Дневник”. Ни фамилии автора, ничего больше.
Раскрыл первую страницу – там и впрямь шли дневниковые записи. Перелистал – тетрадь была заполнена примерно наполовину.
– Ой, как стыдно, – сказал сам себе Серый. – Как это неприлично – читать чужие письма и дневники… Но как это интересно!
НОЧЬ
13 февраля
Сегодня был у Ларисы в больнице. Разрешили зайти в палату. Их там трое, таких как она. Все после инсульта. Лариса в сознании, но говорит с трудом. Вставать не может. Покормил ее, помог умыться, расчесал ей волосы. Плакала.
Врач сказал, что долго ее держать не будут. Чтобы я искал сиделку. Когда же я взмолился, чтобы разрешили побыть ей в больнице еще хоть с месяц, он замялся – мол, это больнице дорого обойдется. – Сколько? – спросил я. Он показал пять пальцев. – Пятьсот? – спросил я. Он отрицательно покачал головой. – Пять тысяч? – Он кивнул. – Надеюсь, рублей? – спросил я. – Конечно, – и он смущенно улыбнулся. Молод еще, не привык. Ничего, скоро привыкнет – и перестанет смущаться.
15 февраля
Как это всё обидно и грустно. Одно утешает – Алеша с Наташей наконец-то расписались в загсе. Давно пора. Лучше Наташи ему не найти – спокойная, рассудительная, добрая. Правда, на три года его старше, но это даже и хорошо. Алеша такой инфантильный, она ему будет и за жену, и за мать, и за старшую сестру. А то парню двадцать пять, а ведет себя, как пацан легкомысленный. Очень за них рад. Мне Наташа очень нравится. Мы с ней часто очень славно беседуем. Обо всем. О кино, о литературе, о жизни. Она ждет ребенка. Алеша сказал, что они с ней ходили к врачу, на УЗИ – и выяснилось, что будет девочка. Ура! У меня будет внучка!
20 февраля
В редакции сгущается атмосфера зависти и неприязни. Чувствую это просто физически. Трудно дышать. Злые флюиды пронизывают со всех сторон. И все из-за того, что у меня вышла книга в Москве… Нет, чтобы порадоваться успеху товарища – они готовы меня убить.
И в больнице – Лариса меня расстроила. Стала вдруг уверять, будто она мне противна, что я ее скоро брошу и всё такое прочее. Мне ничего подобного даже в голову не приходило. Вероятно, по себе судит.
Как жить дальше? Концентрация зла и горя слишком велика в этом мире. Зло – постоянно. А добро и радость эфемерны, зыбки и мимолетны… Что же делать? Вероятно, надо ловить, как бабочек, эти светлые моменты – и пришпиливать их хотя бы на страницах дневника, и любоваться ими. Ведь есть же они, эти моменты!
Вот сегодня – ехал в автобусе из больницы от Ларисы – подавленный, мрачный. И встретил сразу две счастливые пары. Одна пара – явно влюбленные, хоть и немолодые, сидят, тесно прижавшись, держатся за руки, смотрят друг на друга так нежно и ласково, что мне даже неловко стало. А потом еще на остановке какая-то девчонка зашла в автобус – и увидела стоявшую возле заднего окна свою подружку. – Ах ты, солнышко! – кинулась к ней, и они расцеловались. Будто сто лет не виделись, а ведь наверняка расстались не позднее, чем вчера. Стоят, обнявшись, две дурочки, две синички, щебечут какую-то чепуху – и ведь им хорошо, они счастливы!
А я смотрю на них, улыбаюсь, старый мудак, и чуть не плачу.
Господи, думаю, пусть хоть кому-то на этом свете будет хорошо. Хоть кому-то. Ну а я буду сбоку, со стороны, любоваться на чужое глупое счастье, как любуются на цветущую черемуху, на солнечные блики в речной воде… буду жадно слушать, подслушивать чужое счастливое щебетание, как слушают музыку Моцарта…
25 марта
Все-таки есть Бог на свете – и мне тоже досталась моя порция счастья. Вчера Наташа родила долгожданную девочку, которую назвали Иришей. Я ездил встречать, купил два букета – один для Наташи, другой – для врача. Алеша, конечно, забыл про цветы, но зато приехал на такси, на котором мы все вместе и уехали к ним домой. Для Ириши заранее подготовили комнатку – побелили потолок, убрали лишнюю мебель. Алеша сам как мальчишка еще, кривит иронически губы – боится выглядеть смешным, стесняется быть отцом. Но явно взволнован, пытается чем-то помочь. А Наташа – вся светится от счастья.
Ну а Ириша – да это же просто маленькое чудо! Мое сокровище! Драгоценный комочек плоти, хнычущий, ревущий, сопящий, спящий… Боже мой, как же она похожа на меня! И улыбка – моя… А каренькие глазенки – совсем мои!
Как жаль, что Лариса не может ее сейчас увидеть – она хоть и выписалась из больницы, но все время лежит в постели. Пришлось нанять сиделку. И медсестре приходится платить – каждый день заходит ставить уколы. А по ночам – сам ухаживаю. Все делаю, ничем не брезгую. Вот, оказывается, что означает теперь – выполнять супружеские обязанности. Но я не ропщу. Хотя и не радуюсь, конечно.
5 апреля
Сегодня похоронили Ларису. Неделю назад у нее случился второй инсульт, а через три дня она умерла. Горе, конечно. Но и облегчение. Когда говорят: отмучилась, – больше думают о себе: мы – отмучились. С ней – отмучились. Без нее – отдохнем. Как это ни жестоко звучит, но это именно так.
Хорошо, что та, юношеская моя любовь к ней давным-давно умерла. Впрочем, и Лариса в последние годы не очень уж меня любила. По глазам ее можно было многое прочесть. Так что, оба мы с ней – отмучились.
На кладбище все было пристойно. Ларису похоронили рядом с моей мамой. Был даже священник – перед смертью она просила, чтобы ее отпели, хотя при жизни, насколько я знаю, в церковь никогда не ходила, не молилась, крестик не надевала. Но последняя воля умирающей – закон.
Пришли и Алеша с Наташей. Иришу оставили дома с бабушкой. Алеша был пьян, даже пошатывался. Когда могилу засыпали и собрались уходить, ко мне подошла Наташа, взяла меня под руку, прошептала: – Держитесь… мы будем вместе…
И тут я вдруг расплакался, разрыдался – как мальчишка, как пацан – так потрясли меня эти ее простые слова, это банальное прикосновение, это формальное сочувствие… Вот, оказывается, чего мне хотелось! И я это получил…
17 апреля
Каждый вечер после работы захожу к Наташе с Алешей, покупаю гостинцы и лакомства для Ириши. Моя киса, мой ангел, моя кареглазенькая принцесса… Она уже узнает меня, тянет ко мне свои ручонки.
А у Наташи – усталый вид. Еще бы – с грудным младенцем столько возни. Алеша, видно, не очень-то ей помогает.
23 апреля
Сегодня – самый черный день моей жизни. Такого горя я не испытывал даже тогда, когда умерла моя мама.
Алеша решил бросить Наташу. Он уходит к другой женщине. Он, видите ли, разлюбил Наташу, а “жить без любви – подло”. – А бросать жену с грудным ребенком – не подло? – крикнул я ему. – Ну, папа… мы уж сами как-нибудь разберемся. Я буду им помогать, раз в неделю буду навещать Иришу. Она не останется сиротой. – Ты просто не справился, испугался ответственности, ты струсил! – кричал я. – Ты привык получать от жизни одни удовольствия! – А ты? – сказал он. – Разве ты сам не мечтаешь о счастье? – При чем тут я? – возмутился я. – У меня оставалась последняя радость в жизни – ты, Наташа, Ириша… – Никто нас у тебя не отнимает, – сказал этот сукин сын, чуть кривя свои подлые губы. – Просто я хочу быть честным в любви и в жизни… – Да ты!.. да ты!.. – ух, как мне захотелось его ударить, но я понимал, что этим ничего не спасу, а только ускорю крушение последних остатков семейной идиллии.
Боже мой, как все хрупко, недолговечно. Как все быстро рушится в этой жизни.
– Пап, ты не думай, она хорошая… – бормотнул вдруг Алеша, как бы желая меня утешить. – Кто – она? – Ну, Оксана… – Какая, к черту, Оксана? – Да моя женщина, которую я люблю. Я вас обязательно с ней познакомлю, она тебе понравится, вот увидишь… – Не хочу ее видеть! – даже взвизгнул я. – И слышать о ней не желаю! И вообще ты мне больше не сын! – Ну, если ты так вопрос ставишь… – Алеша надулся, обиделся и замолчал.
Господи, в чем же я пред тобой виноват? За что ты меня так наказываешь? За что?
В тот же вечер, когда разобиженный Алеша ушел, я сказал Наташе, что никогда, никогда, никогда ее не оставлю, не брошу, не предам… Уж я-то!.. уж я-то – никогда!.. – Хорошо, Вадим Иваныч, хорошо, спасибо, – кивала она, не глядя на меня, и ни улыбки, ни слезинки не было на ее гладком, бледном, неживом лице.
Да что ей моя верность! Зачем она ей нужна, моя верность? Вот уж точно – старый придурок…
24 марта
Как быстро летит время. И как долго я не брал в руки этот дневник.
Сегодня отметили день рождения Ириши – моей принцессе исполнилось два годика. Она спела для меня песенку про кузнечика, а потом про бычка. На Наташу больно смотреть.
19 мая
Сразу после работы зашел к Наташе с Иришей. У них был гость – молодой смуглолицый мужчина, сидел за столом и пил чай с вареньем и домашним печеньем. Ириша спала в своей комнатке, бабушка была на даче. Меня пригласили к столу, я сел. Молодой человек оказался бывшим одноклассником Наташи, когда-то они дружили, потом их пути разошлись, он уехал в Москву, окончил юрфак МГУ и сейчас возглавляет солидную фирму. Приехал в командировку, от кого-то из общих знакомых узнал про Наташу, про ее, так сказать, обстоятельства, и вот – решил навестить школьную подружку. Звали его Никита.
Он был обаятелен и улыбчив, легко и красиво говорил, особенно же привлекательным становилось его лицо, когда он улыбался – на щеках появлялись детские ямочки, возле глаз лучились морщинки… смотреть на него в эти минуты было одно удовольствие. Сразу было заметно, что Никита нравится Наташе, а она – ему. Вероятно, это были остатки прежней, школьной еще взаимной симпатии, но ведь детская-то влюбленность иногда, говорят, воскресает, она, говорят, может прятаться в тайниках души, консервируясь на годы, а то и на десятилетия. Впрочем, все это – вздор, – одернул я мысленно сам себя, – какая еще детская любовь! У него в Москве семья, двое детей, свой бизнес… зачем ему Наташа?
А что это ты вдруг так разволновался? – тут же спросил я сам себя, и побоялся себе ответить. Я прихлебывал чай с жасмином, хрустел домашним печеньем, которое так здорово умела готовить Наташа, притворно улыбался, глядя на молодых людей, даже поддерживал их беседу, вставляя уместные реплики и осторожные шутки, даже пытался (не очень, правда, успешно) спорить с Никитой о современной литературе, о текущей политике и о чем-то еще, и он без труда положил меня на обе лопатки, а мне почему-то очень вдруг захотелось победить его в этом споре, и он, словно угадав мое желание, уступил мне, дал фору, как истинный джентльмен, с явным сознанием своего интеллектуального превосходства, не желая слишком уж огорчать, уязвлять, унижать (верное слово!), да – унижать престарелого провинциала, мнящего себя местным светочем мысли… ах ты, господи, он презирал меня, но презирал так корректно, так необидно, так щадяще и даже ласково, что я на какой-то момент чуть ли не влюбился в него, в этого умницу и красавца (а он был, конечно, красив! – жгучей, пронзительной, какой-то испанистой красотой молодого, свежего, успешного мужчины, у которого все еще впереди), но, чем дольше мы говорили, тем больше меня охватывала леденящая сердце паника…
Я и сам не сразу ведь осознал – чем объясняется это вдруг охватившее меня острое чувство страха, ужаса, смешанного с яростной ненавистью к залетному гостю… Что это? Что со мной?
Ревность – вот что это было такое. Со стыдом, с отвращением к самому себе я был вынужден тут же сам себе и признаться – да, я ревную Наташу… И ревную не как отец бросившего ее Алеши, не как привередливый дед Ириши, а как… как…
Да уж не влюбился ли я в нее?..
Ну вот, наконец-то. Кончились игры в прятки.
Я боялся смотреть на них, я боялся, что в моих глазах они всё прочтут, мне казалось, что разгадка этой постыдной тайны написана на моем лице. Словно что-то вдруг угадав (а он явно был очень чутким, этот Никита), он поднялся из-за стола и сказал, что ему пора уходить, ведь уже сегодня он улетает в Москву. С обаятельнейшей улыбкой пожал мне руку (теплая сухая крепкая ладонь), сказал, что когда-нибудь мы с ним еще “доспорим”, заглянул на прощанье в детскую комнату и послал воздушный поцелуй спящей Ирише: – Пока, Дюймовочка!.. И ушел, победитель, оставив нас, побежденных, на наших руинах.
Закрыв за ним дверь, Наташа вернулась в комнату. Боже мой, как долго еще светилось ее лицо, какая солнечная бессмысленная улыбка… какой нежный беспричинный румянец…
– Когда-то мы сидели с ним за одной партой, – сказала Наташа, продолжая улыбаться, и было ясно, что вспоминает она сейчас не только совместное сидение за одной партой, но и что-то еще, что-то ведомое ей одной, о чем она не станет ни с кем откровенничать. – Он был такой смешной, – сказала она, все так же безудержно улыбаясь, а мне было ясно, что Никита, конечно же, был не только смешным, но и хорошим, и умным, и добрым, и ласковым, и каким угодно.
Боже мой, как мне быть? Как не выдать себя? Ведь теперь это будет главной моей заботой – стараться не выдать свою постыдную тайну… свою никому не нужную, никчемную, старческую, смешную любовь…
Только бы Наташа ни о чем не догадалась!
УТРО
Уже перед самым пробуждением (как это обычно и бывает) Серому приснилась мать, умершая лет десять назад, но до сих пор не оставлялвшая его душу в покое. В его снах она продолжала жить – и это ему казалось особенно странным, ведь во всем остальном его сны следовали обычной логике, в них не было ни абсурда, ни фантастики, все очень буднично и привычно. Когда мать зашла в комнату, где он брился перед висевшим на стене зеркалом, Серый нисколько не удивился, спросил: – Что случилось, мама? – Ты куда-то собрался? – спросила она, не ответив на его вопрос. – Да, мне надо идти, – и он выключил электробритву. – Меня ждут. – Ничего, подождут, – суровым голосом произнесла мать и взяла его за руку, крепко обхватив его запястье холодными пальцами. – Подождут, – повторила она и вдруг как-то странно хихикнула. – Но мне надо идти! – раздраженно сказал он, пытаясь вырваться – и не смог: ее пальцы держали его руку мертвой хваткой. – Пусти! Пусти меня!..
– Просыпайтесь, гость дорогой! – разбудил его чей-то насмешливый голос, и Серый встрепенулся, раскрыл глаза.
Над ним стоял высокий пожилой мужчина в черном пальто. Он улыбался, но глаза его были злыми и требовали ответа.
Серый быстро все понял: явился хозяин дачи и застукал его на месте преступления. Но Серый давно уже ничего и никого не боялся, и суетиться не стал: будь что будет, главное – успел выспаться.
– Как вы тут славно устроились, – саркастически заметил хозяин. – Вы случайно адресом не ошиблись? Ну, как в фильме “Ирония судьбы” – может, перепутали мою дачу с собственной?..
– Да ладно вам, – вяло отмахнулся Серый, неторопливо вставая и натягивая брюки. – Ничего я не перепутал… Сейчас оденусь и уйду. И будем считать инцидент исчерпанным…
– А уж это как я решу, – нахмурился хозяин, слегка удивленный выпорхнувшим из уст бомжа словечком “инцидент”. – Может, милицию вызову… – И он достал из кармана сотовый телефон.
– Деда! Ты где? – послышался снизу детский голосок.
– Вадим Иваныч, с кем вы там разговариваете? – И на лестнице показалась молодая женщина. Она испуганно замолчала, увидев Серого, и остановилась, держась за перила. – Ой… кто это?
Хозяин быстро глянул на Серого, приложил палец к губам: молчи!
– Это?.. это – одинокий странник, – сказал он, почти добродушно улыбаясь и как бы стараясь своей улыбкой успокоить женщину. – Не пугайся, Наташенька, он не опасен…
– Почему вы так в этом уверены? – усмехнулся Серый. – Может, я беглый преступник? А может, я террорист?..
– Он, конечно, шутит, – и хозяин подмигнул женщине. – Ты заметила, Наташенька, как тут везде чисто? Ведь это же он прибрался, наш нечаянный гость…
– Не для вас старался, для себя, – пробурчал Серый.
– Под внешней суровостью он скрывает ранимую, тонкую душу, – продолжал добродушно поддразнивать хозяин. – Как вас зовут, дорогой друг?
– Акакий Акакиевич, – сказал Серый. – Народный мститель. Документов при себе не имею.
– Очень хорошо, – кивнул хозяин, потом пристально вдруг посмотрел на гостя. – А мы раньше с вами нигде не встречались?
– Н-нет, нигде…
– Что-то ваше лицо показалось мне вдруг знакомым… А в книжное издательство вы никогда не захаживали?
– С какой стати?
– Ну… может, рукопись какую хотели нам предложить… а мы – отказали… Не случалось такого?
– Вы меня с кем-то путаете! – резко ответил Серый. – Чукча не писатель, чукча читатель. Я член союза читателей.
– Ну, ладно, нет так нет. Я вовсе не хотел вас обидеть… Предлагаю сейчас всем спуститься вниз, на веранду – будем пить чай.
– Деда! Иди сюда! – снова раздался снизу детский крик. – Тут столько ранеток! Я для тебя набрала!
– Иду, моя принцесса! – И он кивнул Серому. – Ну, пошли же. Насчет милиции я пошутил.
– А мне все равно, – сказал Серый.
Спустившись вниз вслед за хозяином и Наташей, он увидел возле стола девочку – маленькую, черноглазую, в теплом комбинезоне и розовой шапочке.
– Не пугайся, я сейчас уйду, – сказал он ей.
– А я тебя не боюсь… – дрожащим от страха голосом сказала проницательная девочка. – Ты же добрый, правда?
– Пока – добрый. Но ты никогда ничего не бойся, страх не поможет.
– А кто поможет?
– Никто.
– И деда не поможет? И мама?
– Я же сказал – никто.
Серый снял с гвоздя свою куртку, надел ее, натянул на голову кепку и молча направился к выходу.
– А чай? – окликнул его хозяин.
– Перебьюсь, – отмахнулся Серый.
– Ну, как хотите…
– Дядя, возьми ранеток! – подскочила к нему девочка. – Они такие вкусные! – И она протянула ему трехлитровую банку с собранными ранетками.
Серый остановился на пороге, повернулся, взял девочку на руки, поднял, посмотрел ей в глаза.
– Спасибо, Ириша, – сказал чуть дрогнувшим голосом. – Спасибо. А тебе не жалко?
– Я еще насобираю – и для деды, и для мамы…
– А для себя?
– И для себя! – И девочка рассмеялась так звонко, так радостно и легко, что все трое взрослых невольно улыбнулись, глядя на нее.
– Для себя – в последнюю очередь? – удивился Серый, продолжая держать ее на руках, и посмотрел на хозяина. – Вот с кого надо брать пример…
– Что вы имеете в виду?
– Да так. – И Серый вдруг растянул губы в улыбке. – А что, если я вашу девочку возьму в заложницы? Если сейчас унесу ее с собой? А?
– Что за глупые шутки? – растерялся хозяин.
А женщина кинулась к гостю, но тот резко оттолкнул ее. Банка с ранетками упала на пол и разбилась. Крепко держа девочку левой рукой, Серый сунул правую в карман – и вытащил нож. Нажал кнопку на рукоятке – выскочило широкое лезвие. Девочка тихо заплакала.
– Отдайте ребенка! – крикнула мать.
– Спокойно, Маша, я Дубровский, – сказал Серый, пятясь и прижимая к себе девочку. – Интересно, на что вы способны ради своей принцессы…
– Если хочешь – убей меня, – прошептал хозяин.
– И меня, – падая на колени, сказала женщина. – Только ее отпусти!
– Мама! Деда! – кричала девочка.
Серый словно оглох. Он стоял молча, глядя куда-то в сторону. Потом вдруг отбросил нож и опустил девочку на пол.
– Ладно, я пошутил, – сказал он еле слышно. – Прости меня, Ириша… Я больше так не буду, честное пионерское…
Девочка тихо плакала, прижавшись к матери.
– Разве так шутят? – сказал ошеломленный хозяин. – И потом… откуда вы знаете, как ее зовут?
– Я про вас все знаю, – усмехнулся Серый. – И лучше бы ты, Вадим Иваныч, меня больше ни о чем не спрашивал…
– Да кто вы такой? Откуда вы меня знаете?
– От верблюда… Я же сказал – мне про вас все известно. И про вас, и про вашу жизнь, и про все ваши семейные тайны…
– Какие тайны? – сказала Наташа.
– А-а… Понял! – догадался хозяин. – Вы заглянули в мой дневник – да? Я угадал? Угадал?
– Тоже мне, бином Ньютона… А хочешь, старик, я скажу ей про твою страшную тайну? А? – И Серый улыбнулся, заметив, как бледнеет лицо хозяина. – Хочешь?
Тот не сказал в ответ ни слова, лишь отрицательно покачал головой: нет, не хочу. Серый презрительно рассмеялся.
– О чем это он? – так же испуганно спросила Наташа, переводя взгляд на хозяина. – Ну, Вадим Иваныч, чего ж вы молчите?! Кто этот человек?
– Не знаю, – глухо ответил Вадим Иваныч. – Впервые его вижу. И он нас видит впервые… Хотя… – И он покосился на валявшийся на полу нож.
– Так чего ж он тогда?..
– А он, видишь ли, сунул свой нос в мой дневник – и сейчас собирается нас тут шантажировать…
– О чем вы? – воскликнула Наташа. – Какой дневник? Какой шантаж? Ничего не понимаю! Разве вы в чем-то передо мной виноваты?
– Виноват, еще как виноват, – и Вадим Иваныч опустил голову. – Виноват в том, что вот уже два года люблю тебя…
– Ну и что? – рассмеялась Наташа. – И я вас люблю! И Иришка тоже вас любит! Что ж тут такого? – И вдруг улыбка сошла с ее лица. – То есть как – любите?..
– А вот так, – мертвым голосом, не подымая глаз, подтвердил Вадим Иваныч. – Именно так. Этот проходимец прав… Прости, Наташа.
Она молча села на табурет, опустила руки, прикрыла глаза.
– Прости, – повторил Вадим Иваныч, и в голосе его прозвучала такая мольба, такая надежда на сочувственный отклик с ее стороны, что даже Серому стало его жаль.
Но Наташа сидела молча.
– Что, доволен? – спросил Вадим Иваныч, глядя с тоской на Серого. – Радуйся, гад. Хорошо же ты платишь за гостеприимство…
– Мне бы ваши заботы, – пробурчал смущенно Серый. – Мне бы твое несчастье… Мне бы – сына, да хоть какого, да такую внучку… да любимую женщину…
– Заткнись! – оборвал его Вадим Иваныч. – И ни слова больше! Забирай свой нож – и уходи!
– Не суетись, я уйду, – беззлобно кивнул Серый и распахнул дверь. – Будьте счастливы, если сможете… я вас больше не потревожу.
– Дядя, дядя! – закричала вслед ему девочка, выбегая на крыльцо. – Ты забыл свой нож!
Он отмахнулся.
– А ранетки? – кричала она.
– Ешь сама, принцесса…
– Дядя, а ты кто? – не отставала она. – Ты хороший или плохой?
– Не знаю, – сказал он, распахивая калитку пинком ноги.
СНЕГОПАД НАД ЕГИПТОМ
В тот момент, когда заверещал будильник, ему снился вожделенный Египет – пальмы, пирамиды, верблюды…
– Вставай, Игореша, – ткнула его локтем в бок лежащая рядом жена. – На самолет опоздаешь. Уже шесть утра.
– Встаю, встаю, – сказал Игорь Сергеич, протирая глаза.
За окном еще царил ночной мрак, но ему были видны падающие и прилипающие к оконным стеклам снежинки… Вот и зима пришла. Первый октябрьский снег.
– Вас тут снегом заметет, а я там буду под африканским солнцем жариться, – посмеиваясь, сказал Игорь Сергеич. – То-то у меня башка вчера болела – перед осадками.
– От другого она болела, – сонно проворчала жена, – смотри, догуляешься…
– Люсь, кончай. У меня давление только от непогоды подскакивает… да от твоей воркотни.
– Ты говори потише, – сказала жена, – сына разбудишь, а ему нынче на кафедру после обеда. Пусть спит.
– Ладно, молчу. – Игорь Сергеич чмокнул жену в жаркое плечо и пошлепал в ванную комнату.
Бреясь, он самодовольно разглядывал в зеркале свое сорокапятилетнее, почти без морщин, лицо. “А ведь выгляжу куда моложе, – подумал он горделиво. – И Вика вчера сказала, что не дала бы мне и сорока. Так что, мы еще пошумим!” Он любовался своими каштановыми кудрями (“И ведь ни одного седого волоса!”), своими белоснежными зубами (“Голливудский оскал!”), своей крепкой шеей. “Ну, держитесь, египтяночки!” – подмигнул он сам себе.
Путевка в Египет маячила ему с весны, но мешали семейные дела и проблемы на работе. То жена хворала, то в больнице, где он был главврачом, комиссия некстати нагрянула. А главное – он очень переживал из-за сына, который нынче закончил филфак университета и хотел непременно поступить в аспирантуру, чтобы не загреметь в армию. В итоге всё сложилось удачно – и диплом он защитил на отлично, и в аспирантуру поступил легко, получив желанную бумагу для военкомата… Но сколько пришлось переволноваться! Сколько было бессонных ночей, сколько нервов потрачено… И вот, вроде, всё позади. Сын учится в аспирантуре, жена подлечилась в загородном санатории, на работе тоже всё утряслось (комиссия из министерства, результатов которой он так боялся, оказалась очень даже терпимой и не зловредной). И поездка в Египет, о которой он в последние месяцы перестал уже и мечтать, стала наконец реальной.
В столь ранний час завтракать не хотелось, ограничился стаканом апельсинового сока. Чемодан был собран с вечера. Загранпаспорт, путевка, билет и деньги лежали в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака. Можно идти.
Он заглянул в спальню:
– Люсенька, я пошел.
– Пока-пока, – махнула рукой жена, не открывая глаз. – Не забудь таблетки прихватить от давления. А то будешь там валюту на лекарства тратить…
– Хорошо, не забуду. Ну, я помчался!
Тут зазвонил телефон – сообщили, что заказанное такси стоит у подъезда.
– Бегу!
Уже сев в машину, он спохватился, что забыл взять лекарства. Ну и ладно, куплю в аэропорту – там ведь есть аптечный киоск. Не возвращаться же домой… дурная примета.
– Гони, шеф, в аэропорт, – сказал он, усаживаясь рядом с лысоватым шофером. Тот молча кивнул.
Машина неслась по пустынным утренним улицам. В ветровое стекло бились и налипали мокрые хлопья снега.
– Первый снег, – сказал, улыбаясь, Игорь Сергеич. – Значит, скоро зима.
Шофер снова молча кивнул.
– А я уже нынче в Египте буду, – чуть хвастливо сказал Игорь Сергеич. – В Хургаду лечу. Там, говорят, жара страшенная!..
Шофер хмыкнул, скосил глаза на болтливого пассажира.
Выехали за город. Справа показался дачный поселок на берегу реки, тот самый, где была и его дача. Игорь Сергеич еще шире улыбнулся (улыбка вообще не сходила с его лица) и прикрыл глаза, вспоминая, как вчера вечером, сразу после работы, он заехал на дачу с Викой, медсестрой, и как они там славно провели время. Правда, было прохладно, все-таки не лето, но они растопили печь – и под треск разгоравшихся березовых полешек (“будто в печке рвутся патроны!” – еще пошутила Вика) они торопливо рухнули в постель, разбрасывая в разные стороны одежду. “Куда ты спешишь? – шептала Вика. – Мы же не на работе…” (Им приходилось заниматься этим и на работе, в его кабинете, закрывшись, рискуя быть разоблаченными… и там спешка была оправданна, но здесь-то…). “Такой уж я торопыга, – бормотал он одышливо, стягивая с нее лифчик и колготки. – А что это у тебя за трусы такие?!” – изумился он, глядя на шелковые трусики с вышитой прямо на лобке черно-красной бабочкой, украшенной разноцветным бисером. – “Это мне из Италии привезла подружка, – и Вика хихикнула, – точно такие трусы были у героини фильма “Нарушая запреты” Тинто Брасса… помнишь, мы вместе смотрели?” – “Не помню, – бормотнул он, стягивая с нее и отбрасывая прочь экзотические трусы, – ты мне зубы не заговаривай… не отвлекай…” – “А я специально – чтоб ты не очень спешил…” – “Ах ты, лиса!..”
Ну и так далее. А потом, когда огонь в чреслах и в печи совсем догорел, они быстро оделись и разъехались по домам на его жигуленке.
Благодушно вспоминая сейчас о вчерашнем приключении, он вдруг подумал с легкой тревогой: а как же те трусы с бабочкой?.. Вика надела их перед уходом – или нет? Он напрягся, пытаясь припомнить, как они вставали с разворошенной постели, как одевались… И отчетливо, явственно вспомнил, как она натягивала колготки, лифчик, потом джинсы, свитер… Она ж одевалась, не сходя с постели! А трусы ее – он это точно помнил – он ведь перед этим отшвырнул их куда-то в сторону… у-у, козел… Это что же получается? Значит, он будет разгуливать там под египетским солнцем, купаться в море, а его драгоценная Люся, его ревнивая, истеричная (на почве раннего климакса) жена – в любой момент, да хоть завтра, может нагрянуть на дачу (ну мало ли зачем!) – и увидит там эти блядские трусики с бабочкой… Это ж улика! Прямая улика! Привет из Италии! О-о, боже мой… Что же делать?..
Его обдало жаром, спина взмокла от пота, в висках застучало: что делать? что делать?!..
Он быстро посмотрел на часы. Регистрация начнется минут через двадцать… до аэропорта осталось ехать не более получаса… Успею! Я все успею!
– Эй, командир, – повернулся он к водителю, – надо срочно завернуть ко мне на дачу. Это недалеко. Разворачивай тачку! Я покажу, где свернуть с шоссе на проселочную… Ну – чего ты? Давай!
Так же молча шофер лишь пожал плечами, слегка притормозил, потом круто развернулся – и помчал в обратную сторону. Минут через пять они уже подъезжали к дачному домику на берегу реки.
– Подожди меня здесь, – сказал Игорь Сергеич, открывая дверцу, – я недолго. Забыл взять одну вещь… Ну – чего еще?
Шофер молча ткнул пальцем на счетчик.
– Не сбегу же я! – возмутился Игорь Сергеич. – Ладно, черт с тобой… вот, возьми триста. Потом еще дам.
– Пятьсот, – сказал шофер. – И жду ровно пятнадцать минут, не больше.
– Да ты что, командир? – возмутился Игорь Сергеич, но потом махнул рукой: – Шут с тобой, бери пятьсот. Жди!
И он захлопнул за собой дверцу, и распахнул калитку, и взбежал на крыльцо. Слава богу, ключ был с собой, в связке (он никогда не оставлял дома ключи, всегда брал их с собой, куда бы ни ехал), быстро отпер входную дверь, прошел через веранду, в комнату. Огляделся.
Проклятой улики нигде не было видно. Куда он их забросил, эти трусы? Куда эта бабочка упорхнула?
Игорь Сергеич подошел к небрежно застеленной кровати, откинул одеяло, заглянул под подушку. Потом опустился на колени, заглянул под кровать. Потом обошел всю комнату, тщательно осмотрел все углы… Нигде – ничего. Он еще раз огляделся. Из окна виднелась желтая машина такси. Надо спешить! Голова раскалывалась, в висках стучало. Он в изнеможении присел к столу – и сразу увидел шелковые трусики, те самые, с бабочкой, лежащие на столе, на самом видном месте. Улика валялась, нагло раскинув крылья, бабочка словно специально присела на стол, мерцая разноцветным бисером и черно-алым шелком, и дразняще, похабно манила его к себе…
– Ф-фу… наконец-то! – Игорь Сергеич схватил шелковый комочек, зажал его в потном кулаке и встал. Слава богу, улика нашлась. Теперь можно и ехать.
Он шагнул к двери – и вдруг пошатнулся, схватился рукой за голову… “Что за черт? – успел он подумать, видя, как стены и потолок опрокидываются на него, – уж не землетрясение ли это?..”
Но в следующий миг в голове его что-то ослепительно вспыхнуло, взорвалось – и сознание померкло, кромешная мгла поглотила его.
…Когда же Игорь Сергеич пришел в себя, то обнаружил, что лежит на полу, на левом боку, с неудобно поджатой левой рукой, а в правой руке все так же крепко были зажаты шелковые трусы с бабочкой. Он попытался встать, но не смог этого сделать. Даже левую руку из-под себя он не смог вытащить. Будучи врачом, он с ужасом осознал, что это – инсульт, и дело его – швах, если, конечно, никто не придет на помощь… А кто тут поможет? Вокруг – ни души. Так ведь можно и до весны пролежать…
Он посмотрел на окно – такси за калиткой не было видно. Значит, лысый молчун уехал. И он тут давно уж валяется на полу, один, как мертвая кукла, у которой сломался завод… Что же делать? Что де…
…красное марево поплыло перед глазами…
…И он увидел вокруг ярко-желтый песок пустыни, и палящее солнце ослепило его, и он плотно зажмурил глаза, а потом, когда приоткрыл их, щурясь от солнца, то увидел склонившихся над ним египтян – на их коричневых лицах сквозь многовековую усталость просвечивало любопытство… а потом его отнесли в гостиницу, это был шикарный пятизвездочный отель, похожий на дворец из памятной с детства сказки про Алладина и волшебную лампу, и положили там на диван в холле, но он рвался встать и пойти к пирамидам, ведь он даже карманный фонарик из дома специально с собой прихватил, чтобы освещать себе путь в недрах пирамид… в их загадочных лабиринтах… и когда он вышел, шатаясь, из гостиницы, его сразу же охватил знойный воздух пустыни… а вон и пирамиды древних фараонов!.. Вот же они… совсем рядом… он ощущает своими ладонями и подошвами их бугристые каменные ступени… громадные каменные блоки… и он забирается вверх по этим ступеням – все выше и выше, все выше и выше… А там, далеко внизу, остаются маленькие как муравьи – туристы в шортах и майках, и местные полицейские верхом на верблюдах, и мальчишки-попрошайки, и торговцы, навязывающие туристам свой нехитрый товар… А он – продолжает взбираться по каменным блокам все выше и выше… и, наконец, в изнеможении останавливается на самой вершине, присаживается, вытирает пот с лица…
– Как здесь жарко, – бормочет он, – вот уж точно – египетская жара…
И тут вдруг с безоблачно синего неба начинают медленно падать, плавно кружась, пышные белые снежинки – сначала редкие, как бы случайные, а потом все чаще и гуще… и вот уже над всем Египтом, над пирамидами и над Сфинксом, разражается небывалый снегопад…
– Этого не может быть, – шепчет он, жадно глотая пересохшим ртом прохладные снежинки, – этого не может быть… не может быть…
Но ему хорошо, хорошо… так легко дышится, и голова совсем не болит, и с каждой секундой ему становится все лучше и лучше… и белоснежный пушистый покров постепенно окутывает его истомившееся от жары тело, и он наконец засыпает со счастливой улыбкой на синих губах.
СЕРЕБРЯНАЯ СВАДЬБА
Давно я так не напивалась, как на собственной серебряной свадьбе. Жорка – молодец, всё помнит. Если б не он, я бы и не вспомнила, что мы ровно четверть века назад поженились. А ведь вроде такие еще молодые. Ну – хочется думать, что молодые, очень хочется верить в это, очень хочется – быть…
Эту славную дату Жорка предложил отметить в кругу друзей, на новой даче. Не дача – дворец, княжеский замок, окруженный высокой каменной стеной, по углам – башни, в которых сидят охранники с автоматами.
– Добро пожаловать, моя королева! – крикнул Жорка, и стальные ворота распахнулись перед нашим “мерсом”, а вслед за нами во двор въехал джип с охраной, а уж потом стали подтягиваться и наши гости, отборные люди, элита, сливки общества. Среди них – и друг семьи Витяня Горелик, и депутат Заксобрания Драченко, и бывший зам губернатора, а ныне тоже банкир, по фамилии Гусь, и многие, многие другие, всех не упомнишь, да я всех и не знаю, если честно.
Важно выйдя из “мерса”, я величаво взошла по мраморным ступеням крыльца (и впрямь как королева), громко произнесла: “Сезам, откройся!” – и большие стеклянные двери сами распахнулись передо мной. В холле благоухали цветы, журчал фонтан, в огромном камине трещал огонь.
– Прошу к столу! – крикнул Жорка, увлекая всех за собой в громадный зал, где столы уже были уставлены всевозможными яствами и напитками. Серебро, фарфор, хрусталь.
И вот уж все пьют за здоровье жениха и невесты, то есть за наше с Жоркой здоровье, и гости потихонечку расслабляются и начинают громко базарить, забыв о светских приличиях. Все они одинаковы – банкиры и торгаши, депутаты и директора заводов, такие же ушлые и удачливые, как мой Жорка, такие же сытые и самоуверенные, купающиеся в деньгах и упивающиеся своей властью. Вместе с ними их бабы – подруги и жёны, которых я тоже знаю всех как облупленных. Но бабы меня не колышут, я люблю мужиков, настоящих, крутых, таких, как мой Жорка и его друзья. А друзья моего мужа – мои друзья, это факт.
После первых тостов вскочил сам Жорка – разрумянившийся, помолодевший, мальчишеская челка на потном лбу, синие глаза сверкают, – и призвал всех к вниманию, достал из кармана смокинга красную коробочку, открыл ее – и торжественно надел мне на палец шикарный перстень с черными бриллиантами.
– Майка, это тебе – за верность и любовь! – произнес он торжественно и чмокнул меня в щеку. – Нравится?
– Уссаться можно, – восхищенно прошептала я, так тихо, чтобы никто не слышал, но Жорка расслышал и захохотал:
– Так и знал, что тебе понравится!
И вот с этого-то момента я и потеряла контроль над собой. Стала хлестать коньяк, как пиво, – из фужера, и почти не закусывала, и ржала, как лошадь, вообще вела себя как последняя дура. Жорке, наверное, было стыдно за меня, но он не показывал вида.
Потом уж, когда пир закончился и гости разъехались – люди-то деловые, да и возраст у всех не тот, чтобы допоздна засиживаться, – тогда Жорка отнес меня на своих могучих руках в спальню и положил на громадную квадратную койку.
– Спи, алкашка! – сказал беззлобно и собрался уходить, но я его остановила:
– Жора, миленький, подожди…
– Ну, чего тебе, Майка?
– Я так тебя люблю, так люблю…
– Значит, перстень понравился? Что ж, я тоже тебя люблю…
– Нет, я сильнее! Ты такой добрый и щедрый… а я – такая сука!.. – И я всхлипнула, и пьяные слезы потекли по моим щекам.
– Кончай на себя наговаривать, – добродушно потрепал он меня по мокрой щеке. – Ты моя девочка… моя верная собачка…
– Я сука, сука, – бормотала я, не в силах противиться исповедальной волне, что вдруг захлестнула меня и потащила в пучину. – Ты так любишь меня… Ты мне всё прощаешь, все мои закидоны и бабьи капризы… ты такой замечательный, Жорка… а я!.. а я!..
– Да ладно тебе, дурёха.
– Нет, не ладно, не ладно! Ведь я тебе изменяла – с твоими же дружками… и не раз!
– А думаешь, я не знаю, – улыбнулся Жора. – Ты всегда была слаба на передок… но я тебя всегда прощал.
– Как? Что ты сказал? Слаба на… А, ну да… ты прав… Я – сука! Но ты не всё про меня знаешь! Помнишь, лет пятнадцать назад, когда вы с Витяней Гореликом только затевали свое первое дело – ну, помнишь?
– Еще бы не помнить. И что?
– Я тогда переспала с Витяней! И я же уговорила его, чтобы он согласился, что шефом станешь ты, а он – твоим заместителем… я это подстроила!
– И молодец, – кивнул Жора. – И умница. Именно этого я и добивался тогда…
– То есть – как?.. добивался?.. Ты хочешь сказать, что…
– Конечно, – холодно улыбнулся Жора. – Я сам тебя тогда подсунул Витяне – и ты справилась… ты – молодец!
– Нет, постой, – растерялась я, даже слегка трезвея, – так, выходит, это не я соблазнила Витяню, а ты?..
– А какая разница? Муж и жена – одна сатана. Семейный подряд!
– Да, но… но я-то думала, что это я сама… И я потом так переживала…
– Ой, ой, ой. Ты – переживала… А помнишь, Маечка, как в девяносто пятом ты переспала с депутатом Драченко, председателем комиссии по финансам – и сразу же после этого наш банк пошел в гору… А помнишь, как в девяносто седьмом я тебя подложил в постель самому Гусю – заму губернатора? А? Не забыла? Хорош был Гусь?
– Как? И это – ты?.. – Я вылупила на него глаза, не в силах поверить. – Не может быть… А я-то, помню, еще удивлялась – как это Гусь оказался вдруг у нас дома именно в тот момент, когда тебе срочно надо было мчаться на какую-то важную встречу… Я-то думала, это случайно… стечение обстоятельств… и я в тот вечер, как нарочно, была пьяна…
– А кто тебя напоил? Не помнишь? Ведь не Гусь же… он явился тогда на готовенькое!
– Да, ты прав – напоил меня ты… Но зачем?.. Боже мой… какая же я идиотка!
– Майка, ты умница. Ты мой лучший партнер, – искренне произнес Георгий. – Без тебя бы я так высоко не взлетел… никогда б не взлетел!
– Нет, постой, погоди… – бормотала я в полной растерянности. – Сколько ж раз ты меня так использовал? Сколько раз – скажи?
– Да какая разница? Я уже, если честно, и не помню… Могу лишь одно сказать – все твои приключения были организованы мною… всё шло под моим контролем… А как иначе? Разве мог я тебе позволить шалить стихийно? Нет, голубушка, так в бизнесе не бывает…
– Значит, ты использовал меня ради своего бизнеса…
– Ради нашего бизнеса!
– Ты использовал меня, как сутенер, – прошептала я, глядя на него с отвращением и страхом, – как последнюю шлюху…
– Как п е р в у ю шлюху, – мягко поправил он. – Как первую шлюху в городе, в области и во всей Сибири. Ты свои грехи и долги отработала сполна, мы с тобой в расчете. Я горжусь тобой, Майка. Говорю это абсолютно серьезно.
И ведь он не шутил. Я видела по его трезвым синим глазам, что он – не шутит.
А мне вдруг захотелось его убить. Нет, не просто зарезать или застрелить, или там отравить… или задушить… И не сразу, а так, чтобы он, гад, помучился… чтобы долго кричал, визжал, извивался от боли. Я зажмурилась – и представила, как Жорку сперва изобьют мои верные опричники (а у меня есть такие, в той же охране), как свяжут его по рукам и ногам колючей проволокой – чтоб больнее было! – а потом затащат в подвал, в наш холодильный погреб, где на стальных крюках висят мясные туши… и повесят его на такой же крюк, за его жирный загривок! как свиную тушу! – а потом, а потом… нет, не сразу, а постепенно… сначала все пальцы ему отрежут, на ногах, на руках… потихонечку… а потом – отсекут ему его поганый член и засунут ему в рот… нет! – сначала надо отрезать ему его лживый язык – и засунуть ему в задницу! – именно так! так!.. а потом – выколоть ему глаза… а потом – содрать с него кожу… а уж потом – я сама, собственными руками – вырежу ему из груди его красное, жаркое, бешено бьющееся, трепещущее от ужаса сердце – и разорву его на кусочки!.. нет, лучше не так – не стану его убивать до конца, изуродую только – и пусть доживает свой век уродом… пусть догнивает обрубком…
– Эй, Майка! Ты что, заснула? – И Георгий шутливо щелкнул меня по носу.
Я открыла глаза. Мой синеглазый хозяин стоял надо мной.
– Спать в одежде негигиенично, – сказал он, улыбаясь. – Может, тебе помочь?
– Да… помоги… – прошептала я. – Помоги мне раздеться… И, пожалуйста, Жорочка, прости меня…
– За что? – удивился он.
г. Красноярск