Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
УМ КАМНЯ
* * *
Его отпели, но ведь он
Всегда отпетым был:
Когда глотал одеколон,
Когда бычки курил,
Когда был прав и виноват,
На всё узнав ответ,
Когда вернулся он назад,
Насквозь пройдя сквозь свет…
* * *
Нас было много, и как скоро
Мы все успели умереть:
Среди привычного позора
Нас невозможно разглядеть.
Мы ловко грузик утопили
Своих талантов и невзгод
И бодрой пробкою поплыли,
Толкая пробковый народ.
Во всякой дряни преуспели,
Но почему-то до сих пор
Мы вспоминаем, как смотрели
На небо синее в упор.
Но чтоб поменьше нас толкали
И чтоб сподручнее толкать,
Мы небо тщательно смотали
И затолкали под кровать.
Мы ночью по пустыне бродим,
Вся жизнь давно на нет сошла.
А днём внушительность наводим
На наши плёвые дела.
* * *
Приснилась мне, что жизнь моя прошла,
И с облегчением душа рассталась с телом,
Движением одним закончила дела,
Чтоб, наконец, всерьёз заняться делом;
Что звёздный час навеки наступил,
Что все мечты легко в одну сложились,
Что, наконец, и я заговорил
Так, словно с Богом мы – договорились.
* * *
Не предлагай Богам ни труд,
Ни боль. Твой подвиг – отреченье.
И лучше пусть стихи умрут,
Чем их порочить сочиненьем.
Иначе смолкнут небеса –
Ведь суета всегда напрасна:
Не обитают чудеса,
Где всё просчитано и ясно.
Не покидай своей души, –
Живи! – Вот все твои уроки.
Но строго в Книгу запиши
Тебе ниспосланные строки.
ПОСЛЕДНЯЯ КНИГА
В краю безвестных откровений,
За верхней гранью облаков
Лежат тома стихотворений
На крайних выступах миров.
В последний миг существованья
Усилием предсмертных спазм
Они возникли из сознанья
Как завершающий оргазм.
Замолк о чём-то Заболоцкий,
И, силясь дать о счастье знак,
В последний раз плывёт без лоций
Захлёбывающийся Пастернак.
Друг в друга истины вложились,
И совершились все дела,
И в книги перевоплотились
Похолодевшие тела.
И смерть одёрнула покровы,
И, отлетев на выступ свой,
Лежат тома, как счастье, новы,
Невероятны, как покой.
Звездой таинственною сшиты,
Они безвестны навсегда
И плёнкой девственной покрыты
Неизъяснимого стыда.
* * *
Боги, звери и растенья
Вдруг открыли лица нам.
Встали прямо все сомненья
И сломались пополам.
Дни ненужные распались,
И, в молитву воплотясь,
Все деревья наклонялись,
На колени становясь.
Разум дан всему на свете,
Но, казалось, чтоб понять,
Надо только камни эти
Два столетья наблюдать.
И в награду за вниманье
Мир покажет страшный ум
Камня, полного страданьем,
Напряжённого от дум.
Но не нам сидеть здесь годы,
Мы, долги людей блюдя,
Отвернёмся от природы
И заплачем, уходя.
* * *
В пространстве плавает паук,
Держа лучи во рту.
В локтях согнул он восемь рук
И обнял пустоту.
Сверяя с нею свой чертёж,
Он точностью томим.
Но вместе с истиною ложь
Всегда стоит над ним.
Что пустота? Что суть её?
Но мыслить обречён,
Пронзив лучами бытиё,
Плывёт в пространстве он.
* * *
Стрекозы в вечности над озером висят,
Земля давно остановилась,
И в сердце боль угомонилась,
И навсегда установилась
Та область времени, где все часы стоят.
* * *
Опять к нам благосклонны небеса,
И песни аонид звенят и обжигают.
Едва слышны глухие голоса,
Которые с Земли нам угрожают.
Но только с неба виден путь Земли,
И не поверят нам, когда даст Бог вернуться,
И песни аонид, что мы вам принесли,
У вас в душе не отзовутся.
И с осуждением на нас толпа глядит,
И вне закона нас законы ставят,
И мы умрём, и песни аонид
Нас незаслуженно прославят.
Публикацию подготовил Юрий БЕЛИКОВ
Юре Власенко больше подошла бы фамилия Властенко. Это заметила моя младшая дочь Агния, ещё будучи ребенком. Он любил властвовать (хотя бы в компании).
И все-таки мы дружили с юности. Идеалов нет. А достоинства у всех есть. У Юры: юмор, любовь к литературе и философии. Яркая такая логика (если можно так выразиться). Помню спор о красоте у Соловьева.
– Не в пользе дело! – говорил Юра своим глуховатым голосом. – Черви в земле тоже полезны – они же гумус обеспечили! Но где в них красота?
А мои городские дети любили этих червей, как всё живое, прямо застынут и любуются, когда после дождя на асфальт выползут розовые ниточки, поэтому я пыталась как-то защитить этих червячков…
Юмор тоже, правда, был у него всякий. “Поганка-Гегель превратил все противоположности в единство”, а “придурок Джеймс… полажал Гегеля”, и так далее в том же духе. Много было такого юмора компьютерного, что ли, заранее запрограммированного. Скажи Юре после его выздоровления, что выглядит лучше, сразу слышишь: “Как – ЕЩЁ лучше?”. А если ищешь, что дать почитать, то диалог предсказуем:
– Газета “Двое” тебе не нужна, Юра?
– Нет, не нужна, а вот если б “Трое” или лучше “На троих”…
Но зато покупать новые стулья с гонорара я иду с Юрой. Он не отказывался помочь.
– Мы еще линолеум мечтаем купить и люстру сменить.
– Ну, тогда хоть не ходи к вам, Нина!
Прервалась: неожиданно пришел в гости Сережа Андрейчиков. Я спросила: что тебя больше всего поражало в Юре Власенко? Меня: сочетание ума и нежелания использовать его для людей.
– А меня – как Юра всегда улыбался. Наши люди так редко улыбаются, а он – почти всегда…
Сережа прав: Юра улыбался. Но так же много улыбался мой сосед по кухне – Саша (покойный). Алкоголик выпил и всем доволен… Юра считал, что счастье – не цель, счастье – это исходный момент души. Только этот “исходный момент счастья” он заливал внутрь себя своей рукой… Часто уверял, что внутри него все звенит от счастья, и ему всерьёз кажется, что он никогда не умрёт.
– Звенит-звенит и никогда не умрет – кто это? Загадка. Ответ: Власенко, – итожил мой муж диковатым голосом.
Когда мы познакомились, я была младшим научным сотрудником, а Власенко учился на втором курсе. И вот мне выпало везти их курс на диалектологическую практику в Акчим. Юра поразил меня в дороге тем, что наизусть цитировал огромные куски из “Улитки на склоне” Стругацких, а как прибыли в деревню, сразу напился и уехал на плоту с какими-то туристами. Я же бегала по берегу Вишеры всю ночь, до полусмерти изъеденная комарами. Акчимские комары – это такие летающие лошади-кровопийцы. Они прямо одежду прокусывали! Москиты какие-то, а средств никаких в начале 70-х еще не было против насекомых… Я ведь за жизнь студентов отвечала полностью, поэтому сквозь ночь и стаи комаров вглядывалась в даль и надеялась, что Власенко объявится. Объявился он только утром – как ни в чем не бывало (с другими туристами).
Кстати, во время Юриного студенчества произошла такая история. На их курсе училась девушка-вамп, этакая Апполинария Суслова советского образца. Однажды она заявила: “Хочу, чтобы Юра меня поцеловал!” А он? Отказался: “Да что-то мне сегодня не хочется целоваться”, – ответил.
– Тогда я лягу на пол! – и она легла перед аудиторией на пол.
Но Юра не сдался. А студиозусам и преподавателям нужно было попасть в аудиторию, и они через нее перешагивали. Я лично Юру сильно уважала за всю эту стойкость.
В 1994 году вышел наш “Учитель иврита”, где второстепенный герой Плаксин имеет некоторое сходство с Юрой. Он тогда чуть не сорвал одну вечеринку в нашем доме, никому не давал говорить, все кричал, что мы его изобразили пьяницей! При этом стремительно выпивал по полстакана водки и через 15 минут стал совершенно похож на персонаж. Киршин взял на себя тяжесть увезти его домой на такси. На одной из каких-то вечеринок мы даже прятали от Юры все крепкие напитки (об этом есть рассказ “Вечер у Антоныча”).
Ну, в конце концов, все привело к тому, что 5 декабря 2002 года он вышел из дома в сильнейший мороз, и больше его никто не видел. Перед этим опубликовал в газете свое одностишье: “На тот свет из этой темноты”. А мне оно очень не нравилось, и я просила его не публиковать! Но…
И все же сердце болит. Но оно болело за Юру и тогда, когда он был жив. Записан один из последних моих снов о Юре (в ночь на 3 апреля 2000 года). Якобы он в окошко пейджера показывает мне свою прозу, но окошко слишком мало, и я спросила: “Может, дашь мне в виде видео?” – “Нет, не могу”. Окошко для творчества и в жизни оставалось очень маленьким: был в запоях, лежал часто в психбольнице (месяцами). Его отец году так в 2001 позвонил мне и сказал: “Не делайте ничего для пробивания Юриных произведений! Не дай Бог, он получит Нобелевскую премию и умрет, не успев ее пропить”.
Власенко считал себя большим специалистом по снам, написал целый труд об этом. При этом мог прийти и рассказать такой свой сон:
– Якобы я в свой день рождения смотрю в окно и вижу, как ко мне в гости идёт толпа друзей с цветами, бутылками, подарками. Я открыл дверь и жду. А они проходят все мимо, даже меня не заметив – на этаж выше к кому-то. Странный какой сон. Не могу его разгадать (а что тут разгадывать?!).
Но, видимо – не хотел из подсознания взять мысль и довести её до сознания. Сапожник без сапог, а специалист по снам – сам себе не психоаналитик… Когда я Юре сны свои рассказывала (опять Капица старший во сне мне в любви объяснялся – вторую ночь), он посоветовал написать роман “Мужчины в моей жизни” (глава 1 – Капица-старший, глава 2 – Ельцин). Ну, на роман тут не было материала, а рассказ такой я написала все-таки.
Капля немецкой крови убивает беспорядок! У Юры одна восемнадцатая, что ли, немецкой крови была, но он любил порядок, вел несколько записных книжек, как Блок, у которого тоже немцы в роду.
– Кроме того, я веду четыре дневника! – говорил он.
А мой муж сразу спросил: “Первый – для родителей, второй – для жены, третий – для любовницы, а четвертый – для себя?”. Но Юра серьезно перечислил темы 4 дневников: что прочел, что сочинил, события и сны. После он стал вести еще и пятый дневник – для родителей (показушный). Так что мой Слава оказался прав… В конце мне отец Власенко звонил и говорил, что теперь все дневники – вранье. Ничего он не читает, никуда не выходит, а записано: “Весь день пробыл в больнице – исследование папы. Вечером читал Гачева”.
– Меня раздражает то, что у вас здесь (понимай – беспорядок), – говорил Юра.
– У тебя есть возможность не раздражаться – ходи пореже, – так предлагал мне отвечать мой муж, но я ни разу не решилась сказать такие слова… а сразу заваривала гостю крепчайший чай, как он любил.
Юра в шутку называл себя “любителем реанимации”, он три раза попадал туда (по пьянке избивали). Иногда начинал разговор словами: “Две реанимации тому назад…” И вот однажды ему сделали трепанацию черепа, мне передали, что он остался без речи – только два слова говорит. Я подумала, что эти два слова: “идиоты” и “нет”. Пришла в больницу, а Юра говорит совсем другие два слова: “да” и “спасибо”! Внутри – глубоко – он был очень хорошим!
Но выписался из больницы, обрел речь, и снова все время пытался доказать, что он – такой тонкий, не то, что мы. “Я по шесть часов в день музыку слушал!” – “Да мы тоже все время включали проигрыватель и слушали классику! Картошку ли чистим, моем ли пол…” – “Нет, это не то, важно чистое слушанье, как у меня”. Ну, а что в итоге чистого слушания? Семьи нет, дочь не приходит…
Его любимое слово было “спонтанность” (не выговаривал в нетрезвом виде, получалось “спонтан”). Однажды мой муж сказал ему: “Если у тебя есть спонтан, заткни его” (у Пруткова – фонтан). Юра ошалел – он ведь очень гордился своей спонтанностью.
Долгие годы Юра играл (так мы это называли) в издание журнала. Ничего не издал, конечно, но ходил к нам говорить, что наши произведения он ни за что не напечатает. Слабы, мол.
Но зато он всегда принимал мои телепатемы. Только мысленно позову – он тут как тут! Однажды в “Местном времени” мне дали много книг (Петухов чистил библиотеку). И вот у меня на трамвайной остановке оба пакета лопнули (книги тяжелые)! Я в панике: сейчас книги посыплются в грязь! Хоть бы Юра появился! И что – он тут как тут! Хотя не должен был никак здесь быть. И помог: переложил часть книг к себе в портфель. Чудо. Сколько раз так было, не перечислить.
Спиритические сеансы Юры, его частое общение с духами сомнительного происхождения – все это утомляло, конечно, нас. А преподносилось как: мы отсталые, а он вот… впереди всех. Иногда Слава позволял себе по телефону и переспросить:
– Это точно Власенко звонит? А может, дух Власенко?
Однажды во время перестройки я в разговоре с Юрой назвала поэтов, которые возникли на страницах журналов только в это время: Седакова, Пригов… Он возмутился:
– Как ты можешь через запятую их!
– Я не через запятую. Я с красной строки каждого, – отбрила я.
А иногда уж смолчу, но потом в записях описываю своё возмущение. “Юра сказал: если можно заказывать, то мне – картофель-фри!.. Я с четырьмя детьми – из последних сил – устраиваю день рождения, а ему еще подай фри! Нет бы мне помочь, а он – заказывает…”
В конце Юра стал агрессивный, носил с собой в портфеле кусок арматуры. После того, как он ударил отца монтировкой, мы его НА ПОЛНОМ СЕРЬЕЗЕ боялись. Я молилась: “Боже, помоги мне… как-то не принимать Юру дома, говорить, что не до него!”
Само собой, я никогда не поддерживала друга в стремлении пить, но когда он голый лежал после реанимации, бегала – одевала, кормила… А теперь думаю, что в самом деле нужно было тогда прекратить отношения! Я же… еще и обстирывала его, хотя муж запрещал мне это делать. Так я – тайно, когда Слава на работе. Цитирую из записей. “Вчера, когда Славы не было, я сказала Юре, чтоб он надел нашу чистую одежду, а его одежду… помог мне выжать, так как у меня болело сердце. Можно сказать, что он сам всё почти стирал”.
Но и Юра мне часто помогал в чем-нибудь. Умерла бабушка – две пары её очков мне принёс! Ещё у него как у инвалида был бесплатный проезд, а я часто не имела денег на билет в трамвае, и тогда Юра выручал (увозил Шуре книгу или привозил мне от неё пальто)… У своего старого друга ксерокопировал мои рукописи, когда просила…
Если честно, то вообще хорошего от Юры мы видели больше! Да, гораздо! Он мог меня утешить при любом глупом расстройстве. Например, я только что прочла, что с детьми нужно сюсюкать. А мы никогда этого не делали! Говорю:
– Детям – оказывается – нужно “у-тю-тю” говорить! У них от этого пищеварение улучшается. А мы с рождения все им Пастернака читали, дураки!
– Ну, может, Пастернак хотя бы частично заменял “у-тю-тю”? – спросил Юра.
Наш последний разговор был закончен перепалкой. Я что-то говорила про смирение, мол, так Бог сотворил, а Юра: “Да уж Бог мог бы для нас получше мир-то сотворить”. Ну, понятно, чтоб моря водки плескались… А ведь Бог дал ему все: родителей, образование, здоровье, красоту, ум, а чего ещё-то?!
У Юры была любимая фраза. “Так никто и не взял на себя ответственность за совершение Большого Взрыва”.
Жалко Юру. Какой был красавец с огромными стрекозиными глазами! На днях встретила его друга – Борю. Он сказал, что по просьбе отца Власенко ходил на опознание. Но на мониторе был другой (тело уже похоронено). И всё же раз за разом мне снится, что Юра жив, нашелся, его военные куда-то увозили на полгода работать. Он долго не пил – сразу видно. Руки не дрожат. И я так радуюсь!
У нас с Юрой была договоренность: если кто-то из нас получит премию, то мы купим друг другу по компьютеру. И я иногда, видя его состояние, говорила: “Тебе купи – ты его пропьешь!”
– Нина, не пропил же я машинку до сих пор.
Да, машинка цела. Верно, не пропил. Но и пропил, уйдя от неё в загул. Ведь был не трезв, наверно, раз домой дорогу не нашёл. Да, несознательно, но и сознательно – все мы осознавали, к чему дело идет. И он должен был осознавать. Осиротела машинка, ведь Юры нет рядом с нею… И не только машинка! Как я ждала Юриных отзывов на картины мои! Намажу рыбку, он сразу: “Подари!” Собрал целый аквариум моих рыб (сам так выражался)…
Он много о чертях говорил (видел их во время белых горячек): мол, у чертей тоже водку пьют и прочее. У меня написались недавно стихи об этом:
Ты нас не любил.
Как же все дружили?
Много было сил.
Мы тебя забыли,
Ты нас не забыл.
Мы вполне грубили,
Ты в ответ шутил.
Черти тебя сбили –
Сам ты их впустил.
Мы тебя простили.
Ты бы нас простил!
Нина ГОРЛАНОВА, г.Пермь