Опубликовано в журнале День и ночь, номер 7, 2006
МЫ ЖИВЕМ МЕЖ ВСТРЕЧНЫХ ПОЕЗДОВ
БЕССОНИЦА
Колосится спелая бессонница,
Рожь черна от маточных рожков.
Покосить бы, но под ветром клонится,
В колтунах не сыщешь гребешков.
Полегла да заплелась, запуталась…
Я раскручивал, распутывал – ослеп…
Зря, озимая, в снега зимою куталась, –
Не кутья, а чёрный горький хлеб.
Ах, бессонница, верёвочкой завитая,
Ты – как жидкая старушечья коса.
Не хватало лишь мне мёртвым позавидовать,
Слишком часто стал их слышать голоса.
Сколько я часов убил, не стало времени,
Ах, бессонница, крутись, вертись, потей…
Не давайте этот горький хлеб беременным,
А не то недосчитаетесь детей.
МУСОРЩИК
Их праздник погас, как пожар,
пожирающий время,
Оставив пустое пространство и пепел, и смрад,
А души покинули тел непосильное бремя,
Летят косяком и не требуют больше наград.
Усыпаны гнёзда яичной пустой скорлупою,
Из них вылуплялись любовь,
вожделенье и срам.
Хозяева, тяжко страдая с утра с перепою,
За свежей водою ходили в языческий храм.
Я, как мародёр, проникал сквозь закрытые двери
И с треском потёртые старые вещи ломал,
Старьевщиком рылся в их рухляди, хламе и вере,
И в спальных углах половицы ножом поднимал.
Я пересыпал их стекляшки, бирюльки и цацки,
Я их механизмы, игрушки, часы заводил.
Но даже у тех, кто считали, что жили по-царски,
Ни слова, ни дела для вечности не находил.
Их рынок закрыт, лишь на площади
мусор остался,
Воняет в отхожих местах так, что тянет рыгать.
Мертво… Только ветром
стакан из-под пива катался…
И долгую ночь мне опять всё придётся сжигать.
ЕГОШИХА
Промозглая сырость оврага,
Погост – на кресты завывай…
Ручьёв закипевшая брага
Всё мочит тюрьмы каравай.
На старую клячу похожий,
На окна в решётках глядит.
Но он не случайный прохожий,
Наверно, он бывший бандит.
По глиняному косогору
Он ходит туда и назад,
Подняться нельзя ему в гору,
Спуститься нельзя ему в ад.
Когда-то свободу любивший,
Он выдохся, старый дурак.
Быть может, он всё-таки бывший
Народа советского враг?
Весь город изрезан логами,
У города вновь недород.
Лежит у тюрьмы под ногами
Весь бывший советский народ.
Родная земелька не родит,
Лишь колоколами гудит.
А этот – всё бродит и бродит,
На окна слепые глядит.
Скрипят его старые кости,
Устал он в такой кутерьме.
Нет места ему на погосте
И занято место в тюрьме.
В церквах ему дуру валяют,
В дому ему в душу плюют…
Смотри-ка, там свадьбу гуляют,
Быть может, стаканчик нальют.
* * *
Мы живём меж встречных поездов
В дьявольском стремительном покое,
Словно дети между чёрных вдов,
Как больные птицы над рекою.
Страх хрустит, как битое стекло,
Что было заклеено бумагой
По-андреевски, но это не спасло
От разбоя… свищет дымом с влагой.
Мы стоим, обнявшись на пути,
Ногти сукровицею сочатся…
Боже мой, куда же нам идти
В миг, когда все поезда промчатся?
МУЗА
страницы ада?
Анна Ахматова
ждал женщину одну…
Как будто перед ней
я чувствую вину.
Ко мне пришла домой,
прокралась, точно вор,
Припомнила с ней мой
дурацкий договор.
Кроме моих костей,
здесь нечего украсть!
Она сошла в постель,
изображая страсть.
Когда все её рты
насытились мясцом,
Я крикнул: “Сука! Ты
спала с моим отцом!”
Тогда, шмыгнув к стене
и разомкнув замок,
Она шепнула мне:
“Любить он лучше мог”.
Когда же я с вершин
был выброшен немой,
Добавила: “Твой сын –
он тоже будет мой”.
ПОЛНОЛУНИЕ
Будь проклята зараза томная,
Луна нагая!
Гори огнём ты, водка стрёмная
И дорогая!
Сидеть сейчас бы мне за книгами
Или молиться…
А я с бабьём ногами дрыгаю.
Ох, провалиться!
Конечно, девочки правы,
Я не был Крезом.
А может, в детстве был, увы,
Не так обрезан.
Не вышел шабаш у меня.
Видать, не годен…
И я поплёлся, семеня,
По непогоде.
За мной бежала девка белая,
Как снеговая.
Она в любви была умелая,
А я зеваю.
Она боса, гола, но плавится
Асфальт под нею.
Она своей горячкой славится,
Я ж – холоднее.
Прощанием с подругой храброю
Я потрясён.
Я получил по жопе шваброю,
Но был спасён.
Опять бессонница… Луна
Отъела ряшку.
Пишу стихи, не пью вина
И жду монашку.
ДРОБЬ
Я тебя сосчитал. Ты простая, как дробь.
Только, кроме меня, никого не угробь.
Я прошу, поправляя терновый венец,
Чтобы их пощадил взгляда серый свинец.
Я тебя попрошу: никого ты не грабь.
Ну, а если найдется услужливый раб,
То тогда поделом – вот такие дела.
Пусть везёт он тебя, закусив удила.
Я ж ленив был, как камень, – вода не течёт,
Но зато я был верен, как точный расчёт.
Виноват: я, как книгу, тебя не читал, –
Как свинцовую дробь, я тебя посчитал.
Я был древним осколком, как старый кремень,
Может быть, я напрасно не трогал ремень.
Может быть, понапрасну, хамя и грубя,
Я, как спелый арбуз, на разрезал тебя.
Твои чёрные косточки не почитал,
Как свинцовую дробь, я тебя сосчитал…
Я дрожу обречённо на грани огня,
Отпусти ты меня и прости ты меня.
СЕМЬЯ
Навек распалась связь
камней буддийских чёток…
Где тонко, там и рвут. Я локти не кусал –
Я лихо семь своих зубных потёртых щёток,
Как семь игральных карт, по миру разбросал.
Тоскуя по ветрам, я сквознякам поверил.
Они солгали мне, семь хитрых ворожей.
Они лакали с рук, как ласковые звери,
И я у них в домах оставил семь ножей.
Я мерить не сумел, и я семь раз отрезал,
Но только потому, чтоб не зарезать враз.
Зачем я по ночам со всеми вами грезил?
Как видно, я себя обманывать горазд.
Я поменял семь шкур, и семь посмертных масок
Остались от меня, но всё же выжил я.
Смешались в белый свет
все семь чистейших красок,
И на семи ветрах живёт моя семья.
* * *
Я растерян тобою на мёртвых дорогах Урала,
Я рассеян и выпал с дождями в болота России.
Безнадежно застрявший на стрёме меча и орала,
Я ослеп и оглох, ожидая прихода мессии.
В этом месяце ветер метёт без конца и предела,
И убогий калека уже не мечтает о мести.
За больные века Русь уродами не оскудела,
И юристы, юродствуя, нам преподносят их вести.
Соберите уснувших в объятиях стылого снега,
И забудьте навеки меня, обходя стороною.
Надо мною восходит звезда
с диким именем Вега,
Все столетья пройдут и запашут меня бороною.
г. Пермь