Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2006
И ДРУГИЕ СТИХИ
МСТА
(поэма)
Ты прав, бытописатель старины,
Приветливо и праздно начиная
Роман добропорядочной длины
Хотя бы так: “Тринадцатого мая,
В семьсот таком-то (или восемьсот)
В уезде энском…” Так он тянет строчку,
Как сливовую косточку, сосет
Слова… И сам себе дает отсрочку.
Лукавит он. Он знает, что потом
Закрутит нить, взвинтит столпотворенье,
И медлит он, описывая дом,
Где варят пред погибелью варенье.
И эта обстоятельность права:
Все можно объяснить и все – додумать.
Мне тоже это нравится: сперва
Поднять жука, на одуванчик дунуть…
Бесшумный одуванчиковый взрыв –
И вьюга всполошенная сухая,
Перед моим лицом помельтешив,
Снижается, редеет, затихая,
И тает. Начинают проступать
Изба, крыльцо. И вот выходит Мать:
Фигурка в глянцевитом крепдешине
И сапоги мужские на ногах.
Тогда шикарить женщины спешили,
Однако, оставались в сапогах.
Ширококостность, дюжая ухватка
Мешали им для полного порядка
Закончить каблучками туалет –
Вдруг землю рыть да прятаться в кювет?..
И полуэлегантны, полугрубы
Движенья Мамы. Полыхают губы
Багряной птицей впереди лица.
Вот-вот они в беспомощном восторге
Опустятся на моего Отца,
Стоящего поодаль от крыльца
В зеленой беспогонной гимнастерке.
Вернулся он весной, но по утрам
Все лето возвращается он к нам,
И мы за умываньем и за чаем
В нем новое с опаской замечаем
И прежнее со счастьем узнаем
В неловком отчуждении своем, –
Что было так, а сделалось иначе…
Почти как до войны, живем на даче,
А завтра день рождения отца,
И мы идем в соседнюю деревню,
Где нынче праздник Спаса, где на завтра,
На праздник наш, мы купим кой-чего…
Что, нету рифм? Но это – не просчет.
Читателя поэма зазывает,
Как речка неизвестная. Течет
Она как хочет, вот и размывает
Уютных рифм привычные бока…
Веди меня, попутная река.
…Идем сквозь лес. Дорога между сосен
Прорублена хоть грубо, да опрятно.
За ягодой нагнешься – и не вспомнишь,
Куда идешь, вперед или обратно, –
Так ровно всё! Шершавые стволы
Здесь вытянуты ровным вдохновеньем.
Здесь ровное сползание смолы
С наполненным и медлящим паденьем.
Великое и ровное молчанье
Покоится над частым сосняком,
И, тронутое легким ветерком,
Перерастает в ровное звучанье.
Спешу, почти бегу, и отстают
Отец и Мать, – не окликают строго,
Но ровный вдруг закончился уют,
И вытолкнула вдруг меня дорога –
В Залесское, в праздник, в простор!
В толпу на лугу у моста!..
Невнятный бурлит разговор,
Лоскутно пестрит суета.
Хромает стреноженный конь.
Подсолнухом брызжет крыльцо.
Сидит человеко-гармонь:
Мехами закрыто лицо.
Широким рывком – разлюли!
Черно развернулись меха.
Смятенно взорвались в пыли,
Шарахнулись два петуха.
И чей-то стоялый каблук
О землю ударился вдруг,
И, яростно вспыхнув, подол
Над икрами кругом пошел!
А кто и заплачет на крик
От все еще жгучей беды –
Гармони ликующий рык
Не слышит такой ерунды!
И взвился танцующий прах,
И воздух так знойно запах,
Как будто открыли бутыль
Вина, превращенного в пыль!
А кто и сидит – так в руках
Без удержу пляшет костыль!..
Тот праздник отражался в мутных окнах
Одной избы, – чудного перестарка.
Лепились там перильца, переходы,
Балкончики, оконца слуховые
И столбики. Над немощным крыльцом
Гнилой навес мучительно прогнулся.
Мы в дом вошли. Стоял там стол длиннющий,
Накрытый, этак, на десятерых,
Но в комнате сидели только двое:
Старик, старуха. Больше никого.
В Старухе – всё старушечье: кофтенка,
Голубенькая крапинка платка,
Румяно-дрябловатая щека,
И той щеки немое подпиранье
Рукою темной. А у Старика
Всё очень стариковское: рубаха
Навыпуск, и серебряный футляр
Волос и бороды, в которой прочно,
Навековечно вложено лицо.
Уж как нам были рады! В полминуты
Нас усадили – словно мы явились
Сюда не за покупками – гостить.
Я села под окошком. И отсюда,
Из тихого и сумрачного дома,
Казался праздник ярче и шумней.
Там звонко пели – здесь негромко, глухо
О курице, о яблоках Старуха
Сговаривалась с Матерью моей.
И было слышно, как Старик с Отцом
Хрустят свежепросольным огурцом
И ставят стопки веско, по-мужски.
Сплеталось всё: частушки и смешки,
Речь Старика, Старухи бормотня, –
Всё, что звучало около меня.
СТАРИК
Грибков берите. В блюде – городские,
Московские. А в этой плошке – наши,
Залесские. Всё лето нынче брали.
МОЙ ОТЕЦ
С чего бы здесь – московские грибы?
СТАРИК
Да Сашка, сын, зимой прислал бочонок.
Москва, она такая – там забудешь,
Что надо, что не надо. Вот недавно
Прислал Старухе шляпу городскую
И туфли с каблуками в два вершка.
МОЯ МАТЬ
А кем ваш сын работает в Москве?
СТАРУХА
Начальником! Бог послал такой талан: в одной конторе комендан, квартиру дали, ордена-медали, служит молодцом да помнит мать с отцом. Господи помилуй! Уж десять лет. Ушел в тридцать пятом, и нынче нет. А мы всё вдвоем да вдвоем, и спим, и встаем.
ЖЕНСКАЯ ЧАСТУШКА ЗА ОКНОМ *
Говорят, в селе Залесском –
Переспать Марусе не с кем!
Всё-то врут в селе Залесском –
Это ей проснуться не с кем!
СТАРИК
А служба, вроде, нетрудна:
Всего два раза в месяц.
Кругом ночная тишина,
На небе светит месяц.
Ворота скрипнули – идут
Тридцать три солдата,
Они предателя ведут,
Иуду, супостата.
А впереди, а впереди –
Наш сын с медалью на груди!
Под ним танцует белый конь,
В руке сверкает шашка,
И вот командует: “Огонь!”
Мой сын, Васильев Сашка!
А тот злодей, ползучий гад,
Он хочет в стенку вжаться,
По стенке шарит наугад –
За что бы удержаться!
Вот пуля просвистела,
Стена оледенела,
Как по льду, съехал по стене –
И всё на этом дело!
ЖЕНСКАЯ ЧАСТУШКА ЗА ОКНОМ
То не сосенка, не елочка,
То просека одна!
Был миленок, нет миленочка,
Зачем нужна война?
СТАРИК (достает письмо, читает).
“Черкните мне, старик-отец,
А также мать-старуха,
Зачем под кожей у меня
Живет мерзавка-муха?
Она то сзади, где спина,
То за ухом, то в пятке,
Чешусь, хватаюсь, а она
Со мной играет в прятки!
Она на месте не сидит,
И все звенит, и все зудит,
И лапками щекочет,
И все чего-то хочет!
Я пью вино, я пью коньяк,
Иду в театр на “Красный мак”,
Ей всё не то, ей всё не так,
Не отстает она никак!
А в остальном я жив-здоров
И посылаю вам грибов”.
МУЖСКАЯ ЧАСТУШКА ЗА ОКНОМ
Незнакомая деревня,
Незнакомое село,
Незнакомые ребята,
И гулять невесело!
СТАРИК
Медали да награды, –
Конешно, мы-то рады…
Да не поймешь, конешно,
Где право там, где грешно…
В военном деле всяко
Бывает. Но, однако,
Понять не можем, мы-то,
Кого же до войны-то?
И после-то – кого же?
СТАРУХА
Ох, Господи Боже! Это дело не наше, да и не Саши. Наше дело какое?
Пахать да сеять, жать да веять, доить корову да быть здорову…
ЖЕНСКАЯ ЧАСТУШКА ЗА ОКНОМ
Вот окончилась война,
И осталась я одна!
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик!
СТАРИК (к моему Отцу)
А много ли на фронте ты убил?
МОЙ ОТЕЦ
Я не считал. Не помню.
СТАРИК
Что ж ты, парень,
Не сосчитал? А я так всё считаю:
Вот вернулся Феофил –
Восемнадцать убил!
Вот вернулся Ермил –
Двадцать девять убил.
Вот вернулся Сергунок,
Ворошиловский стрелок,
Ровно сорок он фашистов,
Ровно сорок застрелил!
А Федька Соколов – тот не вернулся…
Да может там, на фронте, счет другой?..
МУЖСКАЯ ЧАСТУШКА ЗА ОКНОМ
Мы сражались, мы сражались
Мы сражались далеко,
Где немецкие снаряды
Роют землю глубоко!
Роют землю и песок,
Дорывают до досок,
Где лежит родная мать –
Вместе горе горевать!
СТАРУХА
А кто зарежет?
…Тут я оглянулась.
Старуха посреди избы стояла,
В одной руке держа корзину яблок,
И курицу – в другой. И на старуху
Была похожа курица точь-в-точь:
Такая же уютная, рябая…
Вот только что бродила у ворот
В своей стране квохтанья и хлопот,
Хозяйственно травинки разгребая.
Старуха повторила: – Ну, так кто?
Я Рябушку – вот не могу, не буду!
Старик сказал сердито: “Не хочу”.
А Мать с Отцом сказали: “Не умеем”.
И вдруг, как будто кто-то за язык
Меня тянул – я встала и сказала:
– Давайте, я.
Вручили мне топор,
И вслед за бабкой вышла я во двор.
…Я курицу к полену примостила,
И желтые чешуйчатые лапы
Ногой прижала. У нее на шее
Рябые перья ровной пирамидкой
Нахохленно взбегали друг на друга,
И неподвижный отрешенный глаз
Предчувственно затягивался пленкой.
Я видела, как режут кур. И так же
Я поступала – словно не впервой,
Но как во сне, куда-то уплывая,
И телу было тошно и легко,
Я провела по лезвию рукою,
Повыше закатала рукава,
Пристроила ей голову на плаху,
И, торопясь, ударила с размаху, –
И напрочь отлетела голова.
Ну, вот и всё! Но тут движеньем мощным
Вдруг вырвались чешуйчатые лапы
Из-под меня, и птица, отряхнувшись,
Без головы
безумно
побежала…
Она бежала прочь…
Как будто бы не веря,
Как будто голова –
Невелика потеря,
Еще под ней земля
Круглилась и теплела,
Привычно и легко
Неся пустое тело.
Она бежала так
Под солнцем, над травою,
Как будто все равно
Останется живою,
И лапы, как всегда,
Впечатывала плоско,
И видела – без глаз,
И помнила – без мозга,
Как много было здесь
Призывов и подачек…
Из шеи у нее
Багровый бил фонтанчик.
Но вдруг под ней земля
Предательски пропала…
Тогда она упала –
На яблоки, в корзинку. Залила
Своею кровью яблоки. И крикнул
Старик с крыльца: – Кулема ты, малявка!
Суется, косорукая, разиня!
Ну, кто ж так режет?!
Бабка подхватила
Убитую, и унесла щипать.
Старик ушел. А я стояла молча,
Держась за мать, и пристально смотрела
На яблоки, испачканные кровью.
…Две женщины к нам тихо подошли.
“Вы не берите яблоки. Глядите –
Зеленые совсем”, – одна сказала.
Другая возразила: “Ничего,
Такая уж зеленая порода”.
“Вы не берите яблоки. Глядите –
На них кровища”, – первая сказала.
Другая возразила: “Ничего,
Отмоется”. И первая шепнула:
“Вы не берите яблоки… у них!”
И крикнула другая: “Да чего там!
Не слушайте, не слушайте, берите!”
И Мать взяла. Старуха притащила
Ощипанную Рябушку, нет, куру,
Обычную, привычную еду –
И мы втроем по берегу речному
Пошли домой. У самой Меты присели
На корточки, чтоб яблоки помыть.
Чуть только в воду яблоко входило –
Мгновенно розоватым, кровянистым
Окутывалось облачком оно.
Кругом толклись прозрачные рыбешки
И эту воду сытную глотали,
Голубизна краснинку размывала,
Песок ее рассасывал придонный,
А сверху – разгоняли плавунцы.
Мы яблоки умытые сложили
И поднялись. И Мама протянула
Мне яблоко большое на ладони:
“Попробуй-ка!” Я руку оттолкнула
С каким-то непонятным возмущеньем…
Поколебавшись, словно согласилась
И опустилась мамина рука…
Мы долго, долго шли, – и с нами рядом
Бежала Мста – попутная река.
С тех пор мне снится синяя,
Синяя река –
Волна неугасимая,
Крутые берега.
Сквозь сон граненым стеклышком
Блестит вода реки,
И под зеленым солнышком
Гуляют окуньки.
Река моя, рука моя,
Глаза мои, душа моя
И родина моя!
Скажи ты мне, река моя,
А где твои друзья?
– Друзей моих – немерено!
Гляди: за рядом ряд
Вон-вон они вдоль берега
Стоят, стоят, стоят!
…Душа моя, река моя,
Грядущая строка моя,
Помедли, не беги!
Скажи ты мне, судьба моя,
А где твои враги?
– А где они, от веку
Свирепые враги?
Канет камень в реку –
По воде круги!
Та река – Мста-река,
Рождена из ручейка,
Та река – Мста-река,
Кому сладка, кому горька…
О, Мста-река, сестрица,
Проточная водица!
Кому-то – всё простится,
Кому-то – отомстится!
1961
* * *
Отвергни, отправь на распад
Лет этак на тридцать вперед.
Пока – поцелуйный заглот.
Пустой Ботанический сад;
Пока налегающий лед
Не кажет грядущей тщеты.
Безумия и нищеты.
И что не составим четы,
Поскольку и ты мне – не тот,
И я тебе тоже не та.
Покуда – еще две печи.
Составив два жарких жерла,
Горят. Говори и молчи.
Ты не жил, и я не жила.
* * *
На Карповке – ветер и тьма.
Хоть осень еще, не зима –
Морозец спешит поприжать
Мазутную черную гладь.
Больницу, где буду лежать
Лет этак через двадцать пять
Почти с поврежденьем ума.
И – дочеловеческий – твой.
Глотающий твой поцелуй
Под хрусткой, уже неживой,
Почти целофанной листвой
И над каталепсией струй.
Отвергни, отправь на распад
Лет этак на тридцать вперед.
Сейчас – поцелуйный заглот,
Борея Ботнический лёт.
Пустой Ботанический сад.
ПРОЩАНИЕ С ПОДРУГОЙ
(Восточная сказка)
Не будет здесь моей ноги!”
Меня ты бросила, подруга.
Простила мне свои долги.
Твоя способность ко взиманью
Была не слишком велика.
Посильной обложила данью.
Взяла лишь поверху, слегка.
Ты лишь пригубила напитки,
А яства только почала…
Мне жаль себя – я не в убытке!
Мне жаль – я мало отдала!
Могла ты взять гораздо боле!
Вернись, одумайся, спеши!
Неужто этой малой доли
Довольно для твоей души?
Твоя рука с орлиной дланью,
В тяжелом серебре кольца,
Моей способности к даянью
Не исчерпала до конца.
Но ты взяла – что взять способна.
И, переполненная вся,
Стучишь ты каблучками дробно.
Бегом добычу унося…
1968
* * *
А я живу, как водится.
Я до смерти живу.
Всё часу не находится
На птиц да на листву.
Ну, разве это правильно.
Что нету перемен?
Но есть одна окраина
С грязищей до колен.
Там рельсы тупиковые,
щебенка и лопух,
там речи бестолковые
я говорила вслух.
Начало 1960-х
* * *
С Новым годом одинокие!
Это сказано в вашу честь,
Одинокие –
далекие,
Одинокие рядом, здесь.
С Новым годом, одинокие–
От отцов – и до сыновей.
Одинокие – однобокие.
Словно дерево в суховей!
О, друзья, вы сидите около
Очень горьких и сладких вин…
Покажите неодинокого.
Одинокие, как один!
Покажите, покажите же.
Покажите хоть мне назло!
Как в невидимом граде Китеже,
Одиночество налегло…
Мой любимый любимым скажется,
Я держусь за него рукой, –
Но ведь это мне только кажется.
Это просто обман такой…
Вот – вы слышите? Бьют куранты…
Очень долго, красиво бьют…
Пьют геологи и курсанты,
И поэты сегодня пьют.
И звучат над землей высокие,
Торжествующие слова…
И зачем-то уходят многие
От веселья, от стола…
Но по-детски сияют ёлки,
И исходят от них лучи…
И бокалы сегодня ёмки.
Пей, пожалуйста, и молчи!
По минуткам, по малым часикам
Год ушел. И в который раз –
С Новым годом, с новым счастием,
С одиночеством новым вас!
1961
СОНЕТ
“Как никогда” – конечно, ложь.
И “как ни с кем” – конечно, тоже.
Но ты прищурься, и поймешь:
На правду все-таки похоже!
Себе дороже? Ну и что ж!
От этой напряженной дрожи
Все стало вдруг острей, моложе,
На жизнь похоже! Ты живешь.
Так, если хочешь, молодей.
Ну, а не хочешь – хладно, зорко,
Непритязательно владей
Мгновеньем моего восторга.
Весну я вызвала зимой,
И мне нужна она самой.
1974
ПОСЛАНИЕ К ЗВЕЗДЕ
Подобен скипетру, державе
Твой микрофон, куда поёт
Наивно плотоядный к славе,
Плодово-ягодный твой рот.
Поёшь – и темной глубиною,
Влюбленной, плещущей, – парною
От лиц, ладоней и колен, –
Ты дышишь досыта взамен.
Как двусторонней пуповиной,
Шнуром связал вас микрофон.
Ты на его цепочке длинной
Идешь свободно на поклон…
Цари! Когда твоя дорога
Пришла к развилке “ХЛЕБ и ДУХ”,
Повыбирала ты немного
И выбрала одно из двух.
Успех пластом лежит на хлебе.
Твой выбор, стало быть, хорош.
Звезда, звезда, ты в низком небе
Доступным облаком плывешь!
И ты убого благодарна
Своей неслыханной судьбе.
Когда бы ты была бездарна,
Я не писала бы к тебе.
1982
* * *
В первый раз и кровью, и умом.
Ни к селу, ни к городу, некстати,
Я в себе самой, в тебе самом.
Вижу лик желанного дитяти.
В первый раз для этого плода
Собрались, столкнулись два исходных –
Стенка корабля, затем вода
И причала стенка. Мы – на сходнях.
О, не говори мне верных слов.
Будто зря я воздух сотрясаю:
Умоляю, каюсь, воскресаю.
Ну а ты? Ты, значит, не готов?
Так иди, пожалуйста, остынь.
На причале иль на пароходе,
Ну, а сходни хрупкие покинь.
Значит, между наших двух пустынь
Быть воде, пространству и природе.
Первая половина 1980-х
МОЛЬБА
Мне старость замыкает рот
Своей пластмассовой услугой.
Я делаю наоборот –
Пою надтреснутой натугой.
Болезни переходят вброд
Мое былое половодье.
Я делаю наоборот:
Люблю на этом повороте.
Твой нрав надежду мне дает
На чашку чаю, на печенье.
Я делаю наоборот
И продолжаю прирученье.
Набор стихов или острот
Напрасен: помирай спокойно.
Но сделай же наоборот –
Спаси. Ты можешь. Я достойна.
Конец 1990-х
КУПАНИЕ КРАСНОЙ СУКИ
Время разделаться нам – плетью, дрекольем,
Красная сука, с тобой, римской волчицей.
Был на зубчатом твоем брюхе драконьем
Каждый наждачный сосок смазан горчицей.
Но, хоть убей тебя враз, бей хоть полвека,
Хоть методично лупи, хоть безрассудно, –
Будет в крови нашей течь едкое млеко,
Коим вскормила ты нас равно и скудно.
А не отмыть ли тебя? Нежно белея,
Цвет свой природный забудь –
копоть с кровищей!
Сукиным детям предстань в дни юбилея
Мудрой в свирепстве своем, щедрой, хоть нищей!
Красную Суку ведем – мыть к водоему,
Гейзеру, где кипяток бьет, горячится!..
Вот, не сумевши выкормить нас по-иному,
Вымя пустое твое важно влачится;
Вот – элегантен почти выгиб хребтины;
Тощих лопаток углы – крыл эмбрионы…
Красный ли Конь в тебе спит с давней –
картины?
Адский ли бодрствует зверь с адской иконы?..
Красную Суку купнем, с берега скинем:
Ну же, да будет чиста наша царица!
…Но по инерции вслед, в белую кипень,
Как бы не грянуться нам и не свариться!..
1992
ВРЕМЕНА ОЧИЩЕНЬЯ
В доме было пустынно и голо:
Никакой этой бронзы, резьбы.
Дом – как помесь вокзального холла
И простой деревенской избы.
Очищаясь для новой поры,
Мы рвались на простор современный
Из захламленной, послевоенной
Скопидомной и тесной норы.
Это шли времена очищенья
От казенщины, быта и лжи.
Времена предвещанья, общенья –
Без причин, без нужды. без межи.
Это шли времена песнопений,
Откровений, что были стары.
И на прозвища “бездарь” и “гений”
Мы так бурно бывали щедры!
И так бодро в пустотах квартиры
Рокоток-говорок нарастал,
И клялись семиструнные лиры
Все расставить по новым местам!
Это шли времена обещаний
И доверья друг другу навек;
Затяжных, неохотных прощаний,
Выбеганий гурьбою под снег.
Но порою, бесправно, в запрете,
Втихаря обретая права,
Наблюдали подстольные дети
И глотали наш дым и слова,
И смеялись любой выкрутасе,
Ухитрясь под столом пронырнуть,
В золотом нашем тихом запасе
Не нуждаясь при этом ничуть.
Алчных глаз, любопытно разъятых,
Двадцать лет детвора не сомкнет, –
В них застолица шестидесятых
То и дело, как мультик, мелькнет.
…Не нужны ни хвала, ни упрек
Нашей утренней, свежей эпохе.
Подбирая подстольные крохи,
Мальчик вырос. Абзац. Нормалек.
Нашей пулей нас потчуют дети,
Не забыв, где слабинка, где цель.
И сыновние выстрелы эти
Нам – похмелье, а мальчикам – хмель.
1986