Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2006
Настежь раскрытое окно, бархатная банкетка под ним. Ольга сделала шаг, первая ступенька преодолена. Женщина замерла, но только на мгновение. До подоконника оставалось чуть-чуть, нужно было лишь опереться рукой об оконный блок и слегка оттолкнуться. Ольга не торопилась, она медленно скользила по бархату, его ворс поглаживал кожу на её ступнях и маленьких пальчиках с умело сделанным педикюром, и это было приятно. Ольга всегда любила, когда Виктор, её муж, ласкал ей ноги. Воспоминание о супруге вызывало боль, сердце стонало.
– Неужели все сейчас кончится? – как бы ни веря в происходящее, спросила она у себя и тут же твердо и уверенно вслух произнесла: – Да!
Ольга взобралась на подоконник и отпустила руки. Ноябрьская уже зимняя свежесть мгновенно обдала её и заставила на миг потерять равновесие. Женщина слегка покачнулась, но с трудом, напрягая мышцы ног и, разведя руки по сторонам, выровняла положение.
– Ну, нет, не так сразу, – прошептала она.
Яркий свет воскресного утра бил ей в глаза. Ольга опустила голову, но солнце не отступало, слепящие лучики пробивались сквозь челку.
“Вот и все, сейчас сделаю шаг и полечу”, – подумала она и оторвала ногу от подоконника.
Секунда, другая и…
Ольга передумала!
Стремление сделать ЭТО – броситься вниз, исчезло. Ей больше овладевал не страх, а жалость к себе. Но женщина не сдавалась, она не зря ведь всю бессонную ночь готовила себя для единственного короткого шага в неизвестность.
Еще с вечера принялась она прибирать квартиру, выскоблила всю грязь, отдраила полы – одним словом навела такой порядок, какой ранее наводить ей не приходилось. Квартира блестела, и Ольга, порадовавшись своим стараниям, взялась за себя.
Ей хотелось умереть чистой и красивой, хотя были некоторые опасения: упасть с четвертого этажа, удариться об асфальт и сохранить при этом свою красоту, казалось неправдоподобным. Однако на столь печальных мыслях Ольга старалась долго не задерживаться. В конце концов, выброситься из окна и в последнее мгновение жизни почувствовать восторг полета, по её мнению, тоже было красиво.
Первым делом она приняла душистую ванну. Вначале часик понежилась, хорошо пропарила свое тело, а затем и тщательно помылась. После водной процедуры Ольга сделала педикюр с маникюром, при помощи бигуди соорудила себе прическу, глубоко вздохнула и, уставшая, рухнула в кресло. Часы показывали третий час ночи, но спать совершенно не хотелось, да и какой может быть сон, когда все уже решено.
Отдохнув, она откупорила бутылку сухого вина, того самого, которое им с мужем на свадьбу подарили друзья, наказав выпить сразу, как только родиться первенец. Никто так и не родился. Ольга сидела в кресле, курила сигарету за сигаретой, запивая едкий дым кислым вином. Она плакала, жалела себя, в общем, чувствовала себя мерзко.
Витя – муж любимый, от которого можно было ожидать чего угодно, но только не измены, две недели назад неожиданно ошеломил её: он не то что нарушил супружескую верность, он выкинул фортель покруче, заявив жене, что уходит к другой женщине. Ольга была шокирована таким ударом судьбы. Ей было обидно и горестно, по утрам злость на мужа съедала молодую женщину, а по вечерам, напротив, в ней просыпалась любовь к Витеньке, и она готова была простить ему всех его женщин, лишь бы он вернулся к ней. На этом месте Ольга всегда останавливалась, понимая, что несет чушь, выражение “всех женщин” было совершенно неуместно, у Витеньки, она точно знала, их было всего две: она и эта разлучница, по крайней мере, Ольга так думала. А еще в первые дни разлуки Ольгу терзало любопытство – ей хотелось узнать: на кого же поменял её муженек. Лучше бы она этого не узнавала. Самолюбие её было униженно: Витя, нахал, оскорбил её, уйдя не к длинноногой златокудрой диве, а к обыкновенной бабе из соседнего подъезда, с ребенком на руках, некрасивой, нескладной, да еще и старухе (она на восемь лет была старше Виктора).
Ольга впала в депрессию, на работу ходила, как под гипнозом, абсолютно себя забросила и превратилась в квашню. Еще и Витенька, любимый, добавил, вывез половину имущества. А затем вдруг слухи, невесть откуда взявшиеся, облетели дом. Её, оказывается, муженек неспроста бросил, а в награду за частые измены, пока тот по командировкам мотается. Ольга была возмущена, она не понимала, как её, честную женщину, можно обвинять в неверности, ну, подумаешь, было один разик, но то не считается, все случилось так быстро, неладно, нескладно, что Олежка, неудавшийся её любовник, потом целый месяц ходил извинялся, просил подарить ему еще один шанс, цветы под двери таскал, дурачок!
Ольга так и просидела всю ночь. Наутро она накрасилась, после чего очутилась на окне. Оставалось только прыгнуть, но прыжок как-то не удавался.
“Все, сейчас соберусь и прыгну”, – повторяла она без конца, но собраться никак не могла: постоянно отодвигала свой последний шаг.
“Вот только сейчас гляну еще раз на небо и прыгну”, – прошептала Ольга, как будто без этого взгляда нельзя было обойтись.
Она действительно вскинула глаза к небу наперекор яркому солнцу. Ничего особенного Ольга, конечно, не увидела. Небо было голубым, не зеленым, не красным, легкие перистые облака медленно проплывали, скользя по небесному катку. Вот и она скоро тоже очутится там, на небесах, в раю, на меньшее Ольга не рассчитывала.
Утро по-воскресному тихо и легко, робкими шажками переходило в день. Неугомонные мальчишки – ранние пташки пробежали мимо ольгиного окна, устремившись к протекающей рядом реке. Убедившись, что лед еще не совсем прочный, они раздосадованные потянулись в соседний двор. Все постепенно оживало. Бабульки, не спеша, выходили из своих тесных квартирок, сосед с первого этажа, как всегда безуспешно, пытался завести свою старенькую машину.
На Ольгу никто не обращал внимания.
“Ну и пусть, – подумала она, – потом все прибежите”.
Она снова обвела взглядом окрестности и в который раз оторвала ногу от подоконника. Но теперь-то она точно должна была прыгнуть, но, к счастью, этого не произошло. Ей срочно захотелось прочесть свою предсмертную записку, мало ли, вдруг какая орфографическая ошибка, а оставаться в памяти людей безграмотной дурехой уж очень не хотелось. Ольга порылась в заднем кармане своих джинсов, извлекла оттуда записочку, развернула и, наверное, в сотый раз прочитала:
“В смерти своей никого не виню, из жизни ухожу добровольно”.
Что ж, почерк разборчивый, красивый, ошибок не видно, все строго и со вкусом, она женщина гордая и слюни распускать не намерена. Ольга сложила послание и на миг застыла, должного удовлетворения от прочитанного она так и не получила. Сухость, шаблонная скомконность без эмоций, пронизанная больше не гордостью, а глупым стремлением показаться святой и чистой, её уже не устраивала.
“А с чего это я такая милосердная? Нетушки, пусть знают, пусть мучаются!” – проносились мысли и толкали Ольгу переписать своё послание.
Она соскочила с окна и бросилась к столу. Рука дрожала, и почерк получился корявый, а в кое-каких местах неразборчивый. Взволнованная женщина писала первое, что приходило на ум. Вот уж где эмоции возобладали, предсмертная записка вышла яркой и даже чрезмерно напичканной энергетикой, словно разряд молнии прокатился по бумаге.
“В своей смерти виню своего мужа и всех тех, кто смаковал эти грязные сплетни! Будьте вы прокляты! С глубоким презрением к вам, Ольга”.
Она еще несколько раз пробежалась глазами по тексту и довольная собой потянулась к окну. Ольга вновь медленно, с опаской, чтобы не упасть раньше, чем ей того захочется, забралась на подоконник и закрыла глаза, представив, как все произойдет. Шаг в пустоту, она летит, страх, ужас, перемешанный с прекрасным чувством полета, удар, боль и вновь шаг в пустоту, черную и безмолвную. Конечно, затем слезы близких, проклятия виновникам, венки, множество старых забытых друзей, скорбная речь, гроб, могила, памятник с её фотографией. Нарисованная Ольгой картина вдруг показалась ей не в будущем и не в этом времени, а уже в прошлом и неизменном. Все было так реально, что она испугалась… испугалась за фотографию. Ольга в своей фантазии увидела свое изображение на памятнике, взятое с паспортной карточки.
“Ну, нет! – воскликнула она, – ни за что! Я ведь там такая уродина!”
Ольга спрыгнула с подоконника и ринулась к серванту, где хранился семейный фотоальбом. Ей упрямо мерещилось, что они все специально, назло воткнут на могилу ненавистную фотографию с паспорта. Ольге хотелось отыскать что-нибудь другое взамен. Она искала недолго, нужная карточка обнаружилась скоро. Молодая женщина была влюблена в это изображение, и замечательные воспоминания были связаны с ним: прошлое лето, отдых на море, пляж, да и сама она гляделась на нем очень даже славненько, просто душка. Ольга исцеловала фотографию и положила её на середину стола вместе с листком, где крупными буквами написала:
“Прошу на памятник установить этот мой портрет”.
Счастливая, она вновь забралась на уже изученный её пятками подоконник. Эйфория, впрочем, продолжалась недолго. Выбранная Ольгой фотография тоже почему-то не давала ей покоя, хотя если вглядеться в карточку внимательней, то причина, беспокоившая женщину, прояснялась моментально. Помимо симпатичного личика на фотографии хорошо просматривалась стройненькая сексуальная фигурка, едва прикрытая рядом полосочек именуемых невесть почему бикини и все это на фоне рекламного щита с верблюдом. Такие нюансы Ольгу настораживали, она сосредоточилась на мысли: уместно ли быть подобной фотографии на кладбище, и не станут ли мужчины, глядя на её изображение, вместо: “Да, жаль, она была хорошим человеком”, – говорить, – “Жаль, соблазнительная была кошечка”. Похотливые, жаждущие глаза, испепеляющие её могилу и не способные даже капелькой слезы оросить возвышающийся холмик над её последним пристанищем, такого нахальства она допустить не могла. Здравый смысл взял свое, и Ольга, словно ловкая пантерка, соскочила с окна и бросилась искать другую фотографию. Она раз пять перелистала альбом, пока не остановила свой взгляд на более-менее подходящей фотокарточке, отмахнула ножницами стоявшего с ней рядом мужа и оценивающим взглядом окинула огрызок фотографии. На неё смотрела миловидная женщина со строгим даже почти печальным выражением лица, слегка подкрашенная, в общем, лучшего изображения по ольгиному мнению и быть не могло. Решив так, вновь лениво потянулась к окну.
Сердце её колотилось и казалось, норовило выскочить из груди. Ольга глубоко вздохнула и придержала дыхание, голова закружилась, все поплыло и…
– Олюнька! Олюнька!
…и она услышала, а затем увидела бабу Шуру, соседку из первого подъезда.
Она снизу взирала на Ольгу, улыбаясь ей своей беззубой улыбкой. Баба Шура одна из всего дома оставалась приветливой к ней, поскольку не слышала грязных слухов по причине старческой глухоты.
– Олюнька! – во весь свой слегка дребезжащий голос кричала бабка. – Ты что ж, окошки удумала мыть?
Ольга кивнула головой; старая клуша расстроила ей все планы.
– Да, что ты, сердешная, поди холодно уже, – вразумляла женщину заботливая старуха.
– А я закаляюсь! – крикнула в ответ Ольга.
– Что, что? Икаешь? – продолжала баба Шура. – Правильно, от холоду икаешь.
– Да не икаю я.
– Не слышу! Повтори, милая-я!
Ольга недовольно глянула на бабку и снова крикнула:
– Идите, баба Шура!
Старуха раскрыла рот, осмысливая долетевшие звуки, смутно напоминающие слова.
– А дети? Не пишут дети, не пишут, – произнесла она.
– Да идите вы, баба Шура, – махнула рукой Ольга.
– Олюнька, я же сказала, не пишут! Ты что ж, глухая?
Наконец бабка ушла. Ольга перетаптывалась с ноги на ногу, напоминание бабы Шуры о холоде, действительно остудило её. Молодая женщина уже не боялась упасть раньше, чем ей того захочется, и движения были ритмичными, она словно танцевала.
“Сейчас согреюсь и сразу же спрыгну”, – думала вслух Ольга, и её можно было понять, насквозь промерзшей идти на такое было бы глупо и неразумно.
Впрочем, согреться так и не удалось. Озябшая и посиневшая она прыгнула обратно в квартиру, нацепила шерстяную кофту, укуталась одеялом и с ногами забралась в кресло. Ольга постепенно согревалась, но вместе с холодом стали уходить мысли о самоубийстве. Она пробовала вновь восстановить в себе твердое решение покончить с собой, обзывала себя трусихой, симулянткой, однако её холодные мысли все равно усыплялись теплом, одеяло притягивало к себе и не отпускало. Ольга сдалась. Предлог для отсрочки самоубийства был найден сразу.
“Ну, вот хотя бы досмотрю свой любимый сериал и тогда точно в этой жизни меня ничего уже не удержит”, – убеждала себя молодая женщина.
Сериалы были слабостью Ольги. Как же она умрет и не узнает, что там с Ниси и Родриго, все ли у них будет хорошо? А эта Паула-разлучница! Вот стерва! Попадись она Ольге, она бы ей все лицо расцарапала и ногтей поломанных не пожалела бы. Все козни бедной Ниси строит, беременность какую-то выдумала…
Ольга внезапно вскочила с кресла, её осенило. Как же она дурочка раньше не додумалась, конечно же, Витенька бросил её из-за ребенка, она же все откладывала, фигуру берегла, вот он её любименький и ускакал к этой лахудре с дитем. Ольга решила, что надо быстро действовать, беременность, конечно, не выдумаешь, это тебе не Бразилия. Она быстро просчитала, что в последний раз у них с Витей было недели три тому назад, она, как всегда предохранялась, а сейчас как раз самый благоприятный момент для зачатия. Она забеременеет прямо сегодня и Витенька ничего не узнает, мужчины в этих делах абсолютные профаны. Нужно только найти добровольца, а затем с радостью объявить мужу, что вот, мол, обрюхатил жену и смылся; сразу явится миленький. Вот только где взять этого добровольца – оплодотворителя?
“Где? Где?” – этот вопрос прочно засел в Ольгином сознании.
Она принялась перебирать в памяти всех знакомых мужчин способных совершить подобный “подвиг”. Мысли её остановились на Иванове, известном бабнике в их фирме, тот своего не упустит, однажды и её пытался закадрить, но, как водится, получил отлуп. Женщина схватила телефонный справочник и стала нервно, с дрожью в руках, перелистывать его, ища заветный номер. Фамилию Иванова Ольга нашла сразу, вернее Ивановых, они занимали ровно три страницы, и какая из них была та самая – оставалось загадкой. Растерянность и опустошенность, не успев окончательно прийти, тут же скрылись. Ольга вспомнила о Любке Маркеловой, которая последние месяца два строила Иванову глазки, и быстро позвонила ей.
– Алло, – послышалось с того конца провода.
– Люба, ты? Слушай меня внимательно, вопрос жизни и смерти, – и это было действительно так. – Подруженька, спасай!
– Оля, Оля, что случилось? – с придыхом и волнением спросила Маркелова.
– Мне срочно нужен телефон Иванова.
В ответ послышалось тяжелое дыхание, Любка молчала.
– А с чего ты, Оля, взяла, что я знаю его телефон? – наконец произнесла она, речь её была осторожная, с расстановкой в голосе.
– Да ты что, Люба, не придуряйся, я же знаю, что у тебя с ним роман. Не я же ему глазки строю…
Любка вдруг стала реветь, вначале тихо, а потом и вовсе во весь дух.
– Ты что ревешь, дурочка? Успокойся! – Ольга ничего не понимала.
– А, как мне не реветь? – шмыгая носом, причитала Маркелова. – Если ты заметила, то значит и еще кто-нибудь, а там, сама знаешь, и до моего долететь может.
– Не переживай ты, все будет хорошо, ты мне лучше телефон скажи, – не отступала Ольга, чужая беда её совсем не интересовала.
Любку тоже не интересовали Ольгины проблемы, она продолжала взахлеб реветь и жаловаться на свою жизнь. Ольге ничего не оставалось делать, как пойти на крайние меры.
– Слушай, Маркелова, если ты мне сейчас не скажешь телефон Иванова, то обещаю, о твоем романе не только твой муж узнает, но и вся округа! – твердо и решительно заявила она и сразу же добилась своего.
Любка перестала ныть, продиктовала Ольге номер, и взяла у неё честное слово, что она никому ничего не расскажет.
Ольга, не теряя времени, тут же позвонила Иванову и, не вдаваясь в подробности, попросила его вечером прийти к ней, якобы для того, чтобы передвинуть шкаф. Тот ни в какую не соглашался:
– Не, Олюнчик, не выйдет, у меня на вечер пиво с друзьями запланировано, еще и “Спартак” играет, не получится.
Ольга решила не церемониться и встать на путь шантажа.
– Не получится, говоришь? А вот у меня получится рассказать кое о чем мужу известной тебе Маркеловой, а он, уж поверь мне, Иванов, очень нехороший человек.
Иванову пришлось согласиться, а Ольга, вконец уверовавшая, в свои силы еще и потребовала самым наглым образом от бедного и ничего непонимающего мужчины прихватить с собой бутылочку шампанского.
Весь момент зачатия по замыслу молодой женщины должен был быть обставлен по-праздничному, со всеми соответствующими аксессуарами. Ольга, повеселевшая и гордая своей выдумкой и смекалкой, принялась подготавливаться к предстоящему вечеру. Она вытащила из шифоньера все свое нижнее белье: уйму трусиков, бюстгальтеров, пеньюаров и стала делить на две части. То, что совсем казалось непригодным для “великого” свершения Ольга кидала налево, а то, что казалось миленьким и соблазнительным, откладывала направо.
Мысли о самоубийстве окончательно покинули её. Она лихорадочно думала только об Иванове. Он, как никто, подходил для её плана. Витеньке, конечно, даже на ум не придет, что будущий ребенок будет не от него. Иванов такой же высокий, как и её муж, примерно такого же телосложения, как по заказу: голубоглазый, с маленькими ушами и большим лбом, кудрявый и…
Ольга заревела, в её плаче кроме истошного воя слышалось отчаяние и безысходность. Иванов был не только кудрявым, но и рыжеволосым. И как же ей потом, бедной, объяснять мужу жгучему брюнету о происхождении златокудрого младенца. Ноги сами повели зареванную Ольгу к окну. Она горько лила слезы, а на нее, как и прежде, никто не обращал внимания. Бабульки, несмотря на мороз, трепались на скамейке, сосед до сих пор не мог завести свою избитую годами машину. Он без конца пинал её по колесам, хлопал по капоту, в общем, делал вид, что ремонтирует.
Ольга терзалась, ей было обидно, что такой гениальный план провалился, а другого-то мужика и взять негде. Олежка-слюнтяй после того разика вызывал у неё лишь отвращение, и на улицу не выбежишь, никого не попросишь, можно бы, конечно, соседа закадрить, но разве его от машины оттянешь? Да и лысый он к тому же, тоже своего рода накладочка, лысый ребенок это даже похуже рыжего. Все шло только к одному – к самоубийству!
Вокруг соседского автомобиля толпились уже почти все мужчины из их дома, каждый из них пинал машину по колесам, хлопал по капоту, в общем, делал вид, что помогает ремонту. Видимо, все эти хлопанья надоумили старый автомобиль завестись. Он взревел двигателем, заполнил весь двор своим громыхающим гулом и обдал округу белым вонючим выхлопом. Мужики загалдели, зашумели и зачем-то вновь принялись пинать и хлопать древнюю машину.
Опустошенная, истощенная всеми событиями, Ольга взглянула на рядом протекающую, уже скованную непрочным льдом реку. По ней шел маленький мальчик, лед под его ногами продавливался, вода вытекала наружу, но это его не останавливало, он упрямо продвигался вперед. Женщина ужаснулась.
“Сейчас провалится, сейчас провалится”, – повторяла она про себя.
Лед, наконец, не выдержал, треснул, и вскрывшаяся вода потянула за собой мальчишку. Ольга крикнула, её никто не услышал, все восторгались ревом машины. Тогда она прыгнула в квартиру и как есть босиком, бросилась вниз, спасать ребенка.
Ольга поспела в самый последний момент, когда мальчик, уже совсем обессиленный, сдался и пошел ко дну. Она схватила его за руку и выдернула из полыньи. В спасенном ребенке Ольга узнала сына той самой женщины, к которой ушел её муж. Она принялась шлепать мальчишку по щекам, приводя его в чувство.
Двигатель соседской машины внезапно заглох, и только тогда мужчины обратили внимание на то, что происходит на реке. Все загомонили, закричали, захлопотали…
К вечеру Ольга свалилась с температурой, приперся Иванов со своим дурацким шампанским. Ольга кое-как его выпроводила, хотя у того все чесались руки подвинуть какой-нибудь шкаф. Оставшись одна, она выпила пару таблеток и заснула крепким сном. А наутро пришел Витя. Он открыл дверь своим ключом, разбудил Ольгу и стал что-то говорить, махать сумкой с фруктами, снова говорить. Молодая женщина только потом сообразила, что он её благодарил и извинялся.
– Оля, спасибо тебе, спасибо, – твердил он. – Если бы не ты, даже не знаю, что бы случилось. Это все она. Светка и за дитем не смотрит, да и вообще хозяйка она никчемная, и дома бардак… – Витя замолк и виновато взглянул на жену, откатив нижнюю губу. – Оля, а может зря я все? Может мне вернуться?
– Что с ребенком? – спросила она.
– В больнице, ничего страшного…
– Ты бы лучше ему эти фрукты отнес, а я как-нибудь и без них обойдусь… иди.
Виктор все понял. Он схватил сумку, направился к двери, затем вернулся, положил её на стол, едва слышно что-то пробормотал и скрылся прочь.
Ольга осталась одна. Ей было хорошо, и она была счастлива, счастлива, что все обошлось и счастлива, что ей не довелось совершить непоправимое.
г. Анива