Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2006
Ляля, привет!
Писать письма не просто. Я вхожу в поток, погружаясь в состояние эпистолярного транса и, не останавливаясь, плыву по течению времени и событий. Состояния… Они бывают необыкновенными. Представь. Распускается тёмно-лиловый лотос. Огромное количество нежно-белых лепестков излучают фиолетовый свет. Вдруг из самого центра вспыхивает пламя, розовыми и оранжевыми языками касается неба. Я зарыдала. Смогу ли объяснить, но в этот миг открылось понимание любви. Мы все – многогранники. Ты – и мать, и дитя, и женщина, и Бог. Каждую грань себя ты любишь по-своему. Как лепестки лотоса, они похожи, но ни одной одинаковой. Я не могу без любви. Любовь заполняет все измерения моей жизни. Их не три, а гораздо больше. Любовь бесконечна как вселенная. Я люблю, значит, я живу. Люблю всех и вся, и своего непутёвого Славку. Ведь он – одна из моих граней.
(Хотела заняться медитативной живописью, но как передать на плоском холсте эту игру вибраций, краски витальных всплесков).
Славка… он славный и тоже любит меня, но как-то искажённо, болезненно. Его любовь деспотична до отчаяния. Он существует – в запой. Пьёт в запой, любит в запой, мучает и мучается в запой. Спастись от его страстей и спасти его самого. Я решилась. И события закрутились в рассказ. Проза жизни реальной в литературную. Надеюсь, это письмо когда-нибудь придёт к тебе. Если оно не успеет ко Дню твоего рождения в этом году, то может, к следующему доберётся. Пусть это будет моим подарком. Сюжет для рассказа.
Где-то читала, что для продления жизни и сохранения памяти о ней, надо принимать алкоголь, но не всерьёз (как некоторые), а по 15-30 грамм в день. Не важно в чём, в пиве или вине. Я не терплю алкоголь, ни в каком виде и от маленькой капельки погружаюсь в длительный сон. Но банка с вишнёвым вареньем или компотом в холодильнике долго стояла. Настоялась и забродила вишня. Стала пьяная. Её можно употреблять вместо спиртного понемножку и в тайне от Славки. Что бы не выпил всю, сразу, залпом. Я вишню распробовала, увлеклась, не рассчитала сил, уснула. И был сон. Белые птицы без объёма, как бы вырезанные из бумаги, летят по небу. И оставляют на нём тени глубокого синего цвета. Неужели на небе могут быть тени. И плыть за силуэтами птиц. Просыпаюсь – от вишни только банка осталась… пустая. Славка уже две недели созерцал бытиё через призму бутылки и под определенным градусом. В тот день он находился под тем самым градусом, под которым моя вишня кажется особенно желанной.
Бывает у тебя так? Спишь и наполняешься счастьем. Это чувство побуждает к пробуждению. Тут происходит что-нибудь, иногда совсем малозначительное и, без всякого перехода, возникает желание умереть. В такие моменты я стараюсь переключить восприятие на светлое. Представляю себя солнечным зайчиком. Это не всегда срабатывает, как и тогда. Когда, открыв глаза, я фиксирую ими Славку в состоянии алкогольной невменяемости. Мгновенно прокручиваю традиционный сценарий последующего спектакля. И… ломаю стереотип поведения. Бунтую. Импровизирую. Окно… разбить? открыть? Открываю. Хватаю наполовину полную или полупустую, кому как больше нравится, злосчастную “призму” и произношу роковую фразу:
– Сейчас выкину твою стеклотару вместе с содержимым, если не прекратишь немедленно террор и не выпустишь меня на волю.
Пьяный тиран оторопело отодвигается, пропуская меня. К двери. За ней свобода. За ней я, за мной он. Уже вышел из оцепенения, из себя, из квартиры. Я пытаюсь ввести в боевые действия новые силы. Соседи. Тарабаню в бездушный лист железа, взирающий на происходящее единственным немигающим глазком.
– Помогите, – кричу, – усмирить разбушевавшуюся стихию.
– Во дворе милиция, их и проси, – изрекает бездушное железо басом.
Ты помнишь, где располагается наше отделение милиции. В специально отведённом для него месте, у помойки. Дальше события разворачиваются именно там. Попробую передать следующий разговор, как можно ближе к первоисточнику.
Офицер (я так думаю, потому что в погонах), обращаясь к правонарушителю:
– Я приволок тебя сюда за шкирку, потом могу попортить шкурку. Кто ты есть?
Нарушитель отрешённо величественно:
– Аз есьмь гениальный художник.
– Значит гений? Все гении подлежат переработке, как гнилые и червивые плоды. Большинство таких гениев догнивало в психушке, в нищете, или в тюрьме. Где здесь пресса? – человек в погонах, вооружаясь трубочкой газеты, расправляет всю недюжую мощь своего неслабого тела, – Представь, что здесь сидит муха, – свежее типографское издание выполняет свой гражданский долг, заменив мухобойку и вознесясь к потолку орудием в руке правосудия и правоохранения. Хлопок. Вопрос, – Кто ты есть для меня?
– Муха? – логичное предположение художника.
– Нет. Пустое место. Говоришь, в психоневрологическом диспансере отдыхал? Я могу продлить тебе удовольствие на год. Там или в ЛТП. На выбор. Сейчас ты ещё мало-мальски соображаешь, а там твои последние мозги так продезинфицируют, что настоящим дурачком станешь, законным. Считаешь себя гениальным художником. На самом деле ты ничтожество.
“Пустое место” покорно кивает:
– Да, я ничтожество.
– А я приехал в этот город пятнадцать лет назад без гроша в кармане. Без образования. Сейчас у меня здесь две шикарные квартиры. Два сына, – в доказательство предъявлена цветная фотография. Из нагрудного кармана, – оба учатся в престижных колледжах. Пока у нас, потом отправлю их за границу.
На фотографии лица двух милых ребят. И видится мне; два пушистых жёлтых одуванчика на тонких зелёных стебельках пробиваются из бесцветного асфальта, жадно впитывая лучи весеннего солнца. Абстрактные образы внезапны. Но не буду отвлекаться.
Офицер продолжает:
– Ты в армии был? Какое у меня звание?
– Майор, – хмуро определяет допрашиваемый по крупной звезде на погоне.
– Это младший чин или старший?
– Старший, – ответ после некоторых колебаний.
– Да. У меня под началом четыре офицера. Мне 38 лет. Я ненамного старше тебя. Тебе сколько?
– Тридцать… – с сомнением в голосе.
– Сколько ты зарабатываешь?
– Зато я член Союза Художников. Творчество моё неоценимо в денежном эквиваленте. Я не виноват, что сейчас мало кто это понимает.
– Ладно, “член”, документ давай. Паспорт где?
– Паспорт у родителей по месту прописки.
– Значит у родителей. А женщина эта тебе кто? (это про меня)
– Жена.
– Расписаны?
– Нет.
– Значит сожительница.
– Нет, жена.
– И сколько лет вы живёте?
– Тринадцать лет.
– И все эти годы так? Ты сколько дней пьёшь?
– Две недели, – подсказываю я, за что получаю грозный взгляд из-подлобья от оскорблённого самолюбия.
– Я сам могу за себя отвечать.
– И сколько выпиваешь за день, самостоятельный ты наш?
Славка что-то прикидывает, производя в уме сложные расчёты. Неохотно выдаёт результат:
– Две бутылки.
– Две бутылки водки?
– Я водку не пью, – с призрением и достоинством, – только вино.
– Где деньги берёшь?
– Я даю, когда есть, – опять встреваю я.
– А когда нету. Воруешь?
– Ну, что вы, никогда, – испуганно протестую, – только из нашей квартиры уносит что-нибудь.
Мой любимый, устав сверлить меня взглядом, опускает глаза.
– Что именно уносит и куда? – обращаясь теперь уже ко мне.
– Ну, он говорит, тут много мест, где сивухой и барматухой торгуют. Туда и относит, всё что под руку подвернётся. Сахар, муку или варенье в банках…
– Варенье кто делает?
– Я сам варю. Вишнёвое, – защищается “кулинар”.
– Ну, этого тебе хватило бы дней на пять. Остальные девять на что пьёшь?
– Он свои картины на выпивку меняет, – и кто только за язык меня дёргает.
– Свой талант на бутылку размениваешь и ещё считаешь себя истинным художником. Да художники с голоду умирали, а произведений своих не трогали. А ты обыкновенный алкоголик. И как вы его терпите?
– Она меня любит, – разумное, с точки зренья мужчины, объяснение.
– Это ты так думаешь. А вот мы её спросим. Вы что, гражданка, действительно любите этого вот… или из жалости терпите?
– Вообще-то, когда он пьёт и дебоширит я так его ненавижу. До тошноты, до изжоги. Он ведь силой меня держит и никуда не отпускает. А мне работать надо, рисовать портреты. В парке.
– Я хочу всегда быть с ней. Я боюсь её потерять, – с пафосом вставляет реплику “Ромео”.
– Но когда после длительной изнурительной борьбы, – не отвлекаюсь я, захлёбываясь нахлынувшими эмоциями, – удаётся все-таки отправить его к родителям, я чувствую себя одинокой половинкой разрезанного яблока.
Мы срослись с ним душой. Теперь она у нас одна на двоих.
– Повезло тебе с подругой, придурок. Только ты её не достоин. Я скажу, почему она тебя терпит. Просто женщинам её возраста свойственно бояться одиночества. Но ей то бояться нечего. Если что, мы ей быстро другую половинку подыщем.
– Да, – оживляюсь, – за мной мужчины ещё как ухаживают, – это вслух, а мысленно добавляю: “со стороны теперь это выглядит, наверно, смешно и нелепо”.
Только не подумай, что я себя жалею. Наоборот я чувствую себя самой молодой и самой привлекательной. Но почему-то зеркало отражает меня не так. В прочем, в нём всегда всё наоборот.
– Ну что, будем оформлять пьяницу и дебошира. Давайте документ, какой есть.
– Вот удостоверение Молодёжного объединения при Союзе Художников СССР.
– Да ведь и СССР уже нет. Хотя и это сойдёт. Главное убедиться, что он тот за кого себя выдаёт. Судимости есть?
– Нет, – тороплюсь я опровергнуть подозрения следствия.
– “Не судите, да не судимы будете”, – язвит “подозреваемый”.
– Проверим, – невозмутим Закон в лице своего представителя, который тем временем составляет нужную бумагу и протягивает мне.
– Подпишите.
– Вообще-то я не хочу писать заявление, – слабое сопротивление властям с моей стороны неумолимо подавлено.
– Если я что начинаю, то довожу до конца.
Невольно вздрагивает несчастный. Его преследует злой Рок:
– Я тебя так закодирую, что ты даже не вспомнишь, в какое место себе спиртное вливать. Есть у меня такая способность. Найти и обезвредить любого. Причём найти могу, не зная ни фамилии, ни адреса. Просто прихожу и нахожу. Я вашего брата чую.
Я уже открываю рот, чтобы похвастаться. Дескать, у Славки тоже нюх хороший, только специфика другая – деньги, куда бы я их не спрятала, найдёт обязательно. Но, вовремя спохватившись, откашливаюсь.
Например, был такой случай. Извини, что сбиваюсь, но пишу я спонтанно, поэтому сумбурно. Уже не думаю о том, что надо бежать в парк реализовывать своё призвание (я, само собой, о портретах) или на занятия по гармонизации личности. Раз попала в такой бурный поток информации, значит надо эту информацию черпать и выдавать. К тому же где-то потеряла часы, а с ними и счёт времени. Так вот та самая знаменитая история с долларами, которые (дабы уберечь их от своего домашнего воришки), я приклеила скотчем в Англо-Русский словарь. На той странице, где слово “money” – деньги. Я сама и то не сразу их находила. А тут смотрю – нету.
– Милый, – спрашиваю, – где деньги?
– Да я тут решил словарь полистать, и вдруг вижу они. Думал чудо.
Ведь действительно чудо. То, как он везде их находит. Я уже в самых непредсказуемых местах заначки делаю. Но он тут же любой тайник рассекретит. Причём не нарочно. Предположим, спрячу я несколько купюр в шкатулку для рукоделия, он как раз туда лезет за пуговицей. В ботинок – ему стельку приспичит достать. И всё в том же духе.
Но вернёмся к нашим баранам, прошу прощения, героям.
– Если бы мы с тобой стали персонажами романа Сервантеса, – у блюстителя порядка бурная фантазия, – Дон Кихот был бы я, а ты, Санчо Панса, искал бы мне воду и подавал сапоги. Потому что, по натуре своей я – ведущий, а ты – ведомый. Ведь это тебя женщина содержит, а не ты её. К тому же ты сам за ней бегаешь, потерять боишься. А мне до сих пор девчонки семнадцатилетние звонят и умоляют о свидании. Ты же свою единственную плакать заставляешь. Если ещё хоть одну слезинку она уронит, учти, у меня там “кобели” сидят. Скажу им “фас”, они твою ориентацию быстро поменяют.
– Да я сам их всех расфасую, – щетинится загнанный в угол.
– Чем это, интересно? Руки что ли сильные? – вид тщедушного мученика вызывает сомнение у его мучителя.
– Нет, – сдаётся горе-мачо.
– Ну-ка, покажи. Что это с ними? Окурки об себя тушишь? Значит все-таки сильные руки. Я бы так издеваться над собой не смог. Это же больно. А ты действительно со сдвигом. Всё. Звоню в ЦПЗ (Центр Психического Здоровья). Как, бишь, твоя фамилия? – заполняет уже другой бланк, – Аксаков, “хромой” (перевод с тюркского). Кто из великих полководцев был хромой?
– Тамерлан, – блещу я эрудицией.
– Правильно. Хромой Тимур. Незаурядная личность. Ты даже хромоты его не достоин. А моя фамилия Шарапов. Фильм помнишь про Володю Шарапова? Вот. Он не только мой однофамилец, но и предшественник. Я тоже раньше в отделе убийств работал, а теперь вот начальник РУВД и призван защищать слабых от таких как ты. Хотя вас, гражданка, я бы слабой не назвал. Вы гораздо сильнее него.
– А как ваше имя? – польщённая интересуюсь я.
– Марат. Имя, прославленное французской революцией.
Я представляю себе твой рассказ, как некую притчу о противостоянии характеров. Но мне не хочется, что бы образ художника освещался однобоко, с неприглядной стороны. Ведь у него бывают не только падения, но и взлёты. Минуты слабости и моменты озарения. Часы отчаяния и звёздные часы.
“Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботы суетного света
Он малодушно погружён,
Молчит его святая лира,
(эту строчку не помню, но не важно)
И меж людей ничтожных мира
Быть может всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся,
Душа поэта встрепенётся,
Как пробудившийся орёл”.
– Давайте его простим, – не выдерживаю я.
– Не-ет, – упирается Шарапов, – “будет сидеть. Я сказал”. Его место в психушке, – а сам украдкой мне утешительно подмигивает.
Мой “хромой” сломлен и подавлен. Он плачет:
– Не надо в “дурку”. Я не выношу заточения. У меня клаустрофобия.
– Не хочешь, пиши объяснительную, от которой будет зависеть твоя судьба.
– Я не знаю как, – скулит Славка, талантливо маскируясь под шланг.
– А я продиктую.
– У меня руки дрожат. Писать не могу.
– Хорошо, – майор собственноручно составляет нужный текст и командует, – пиши: “со всем вышесказанным согласен” и подпись.
– Я по-своему сформулирую: “вынужден согласиться”.
– А ты не совсем дурак. Ловко выкручиваешься.
– Вообще-то я очень умный, – и, подумав, – Вы тоже умный и добрый.
– Ты что ли любого хвалишь? – и начальник РУВД декламирует Хаяма. Что-то вроде: “Ты каждого хвали, и он тебе послужит…”. А, может это не Хаям.
Я чуть не прослезилась от восторга.
Славка отвечает не сразу. Выдерживает драматическую паузу:
– Нет, я людей ненавижу.
– Людей ненавидишь? Значит ты ещё и социально опасен. Тут вот рядом помойка и велел я приводить ко мне всех, кто будет в ней рыться. Человек пятьдесят привели и среди них немало молодых. Это о чём говорит? Не хотят работать. Один из них, такой же умник, как ты, гостил здесь. Его высказывание я даже взял на вооружение, – указующий перст вытягивается в сторону сейфа, дверца которого украшена лозунгом. На нем крупным шрифтом напечатано руководство к действию: “Больного надо лечить, а если он себя таковым не считает, то лечить принудительно”, – так вот, этот умник по пьяни свою мать избивал. Так я ему проходу не давал, домой к нему ходил. В общем, достал я его до печёнок. Не пьёт теперь. Мать его мне благодарна. Кстати, ваш хулиган вас не бьёт?
– Нет, что вы. Ну, может, пару раз. В основном он свою злость вымещает на предметах неодушевлённых. Посуду колотит, аппаратуру, мебель.
– А ещё говорят, что “гений и злодейство две вещи не совместны”. Значит не гений ваш злодей. Представляю, какой у вас дома авангард. Вы сейчас вот что, сходите, принесите две его фотокарточки. Любые.
– Цветные фотки в портфеле на подоконнике в маленькой комнате, – подсказывает обречённый.
Я выхожу из мрачного гнетущего здания, окружённого тревогой и характерным запахом неприятного соседства. Понимаю, что меня спровадили. Видимо, будет мужской разговор. Анализирую сегодняшний день. Отмечаю, как изменилась наша милиция, точнее, отдельные её кадры. Дай Бог, к лучшему.
Дома нахожу в указанном месте фотоальбом, листаю. На его страницах – весёлый Славка сидит за сервированным столом, играет на гитаре, поёт и безмятежно счастлив. Сердце защемило внезапной жалостью. В горле дыханье споткнулось о комок. Глаза воспалились слезами. Но лотос вселенской любви впитал росинки слёз моей боли. Преобразовал их в тончайший аромат надежды. Всё будет хорошо. Яркая разноцветная радуга взойдёт над серой печалью после обновляющего дождя.
Я возвращаюсь в участок, выполнив поручение (не перестаю удивляться сегодняшним сюрпризам). Там тёзка французского революционера показывает мне два рисунка и спрашивает:
– Который из них нарисовал ваш муж?
Один из рисунков сделан решительной и довольно умелой рукой. Мастерский штрих и чёткая линия. Второй трепетный и неуловимо – выразительный. Будто некое живое существо тревожно прислушивается. Растерянное и трогательное.
– А что здесь изображено? – недоумеваю я.
– Да вот же. Радиотелефон, – с досадой поясняет Марат.
Оба рисунка можно, скорее, назвать автопортретами, настолько точно они выражают суть личности своих создателей.
– Этот, – уверенно тычу пальцем в “робкое существо” и тут же подвергаюсь испепелению взглядом негодующего и недоумённого майора. Как можно не оценить профессионализм и качество его творения? Ему не понять, что такое одухотворённость, которой полон образ, созданный настоящим художником.
Обиженный офицер, приклеивает фотографии в предназначенных для этого местах, завершая акт мести или возмездия. И удовлетворённо заявляет:
– Теперь ты злостный алкоголик, терроризирующий семью. Если у меня появятся какие-то нераскрытые преступления, я могу их все на тебя повесить, так как дело на тебя уже заведено. Поэтому сиди тихо и не рыпайся. Я с тобой цацкаться не буду. Тебе ещё небо с овчинку покажется. Ты привык свою шкуру жопить, а я чужую.
Приговор зачитан. Осуждённый сдаётся:
– Ну, отпустите меня, пожалуйста. Я всё осознал, во всём раскаиваюсь и больше так не буду.
– Так, дамочка, вы свободны. Вас я больше не задерживаю. А с вашим раскаявшимся грешником мы ещё в одно место съездим.
Потом Славка рассказывал, как они боролись руками (арм реслинг) и он проиграл. Ещё бы, ведь начальник такой большой. Настоящий богатырь, то есть батыр. А мой соловей-разбойник такой субтильный, хотя имеет бойцовый характер. Но “супротив милиции он ничего не смог”.
– И куда же вы ездили? – выпытываю я.
И тут спотыкаюсь. Вот сверлят тебе зуб всё вроде нормально и вдруг… дикая боль – нерв задет. И уже нельзя этот рассказ печатать. Писать можно и даже нужно, а печатать нельзя. Потому что страшно.
Короче так этот майор Славку застращал (без меня уже), что тот повёз его в Художественную Галерею и подарил каталожную картину, оцененную в полторы тысячи долларов. Может, ты её помнишь, “Анабель” называется. Светлая такая, написана по мотивам наших общих снов. У нас бывает так, утром просыпаемся и понимаем, что не расставались даже в сновидениях. Вместе бродили по каким-то сказочным местам, где необыкновенные пейзажи и странные обитатели. Одно из таких мест нам особенно запомнилось. Там нас сопровождала музыка, и совершенно не земной женский голос пел на незнакомом языке. Интонации этого голоса созвучны имени Анабель. Кистью это довольно трудно передать, но Славке, по-моему, удалось. Хвойно-лиственные деревья и ажурные кусты как бы танцуют, повинуясь неуловимой мелодии.
Так вот, в Галерее правозащитник спросил своего подзащитного:
– Ты действительно считаешь, что эта работа стоит полторы тысячи баксов?
– Нет. Так считают искусствоведы, а считать они не умеют. Для меня она бесценна.
– Да. На твоём месте, я бы никому её не продал ни за какие деньги, и уж тем более не отдал бы даром. Хотя за всё в этом мире приходится платить и за своё место тоже.
Мне вдруг стало казаться, что мент этот вовсе и не мент, а воплощение каких-то сил. Не знаю только светлых или тёмных. Но если сделать что-то вопреки их воле, то плохо будет всем. К примеру, эти силы явно не желают огласки произошедшего.
А картинами мы всегда за всё расплачиваемся. За книги, за справки, за то, чтобы положили в больницу, за то, чтобы не положили и так далее. Список не ограничен. А что касается конкретно этого случая, главное достигнуть цели. То есть по Закону Жертвы – это правильно. Если Славка бросит-таки пить – дело того стоило. Его питьё обходится дороже. Во всех отношениях.
Не хочется заканчивать в миноре. Закон Сохранения Жизненной Силы гласит: “Во всём надо находить позитивное и на этом концентрироваться”. То есть, не зацикливаться на неприятностях, вычёркивать их из памяти. Только положительный фон. Счастье в значительной мере зависит от нас самих. Главное – это научиться дарить себе и окружающим хорошее настроение. В любых условиях. Голод ли холод. Просто любить друг друга. Хоть это и не просто. Тогда белые птицы будут лететь, не отбрасывая тень на синее небо. Чистая любовь без тени сомнений.
В общем, “хочешь быть счастливым – будь им”.
P.S. Уже собралась отправлять тебе это письмо, как вдруг получаю по почте денежный перевод на 1500$. Я совсем растерялась. Не знаю, что думать и чем это объяснить. Волшебной силой искусства или другой сверхъестественной силой?..
г. Соликамск, Пермский край